Глава 14

We caught a breeze, after lunch, which took us gently up past Wargrave and Shiplake. Mellowed in the drowsy sunlight of a summer's afternoon, Wargrave, nestling where the river bends, makes a sweet old picture as you pass it, and one that lingers long upon the retina of memory.

После завтрака мы воспользовались попутным ветерком, и он легко пронес нас мимо Уоргрейва и Шиплейка. Уютно примостившийся в излучине реки, сладко дремлющий под лучами полуденного солнца, Уоргрейв напоминает, когда глядишь с лодки, прелестную старинную картину, которая потом надолго запечатлевается на сетчатой оболочке памяти.

The "George and Dragon" at Wargrave boasts a sign, painted on the one side by Leslie, R.A., and on the other by Hodgson of that ilk. Leslie has depicted the fight; Hodgson has imagined the scene, "After the Fight" - George, the work done, enjoying his pint of beer.

Уоргрейвская гостиница "Георгий и Дракон" гордится своей вывеской, одну сторону которой написал член Королевской академии Лесли, а другую Ходжсон, один из его собратьев. Лесли изобразил битву с драконом, Ходжсон добавил сцену "После битвы": Георгий Победоносец после трудов праведных отдыхает за кружкой пива.

Day, the author of SANDFORD AND MERTON, lived and - more credit to the place still - was killed at Wargrave. In the church is a memorial to Mrs. Sarah Hill, who bequeathed 1 pound annually, to be divided at Easter, between two boys and two girls who "have never been undutiful to their parents; who have never been known to swear or to tell untruths, to steal, or to break windows." Fancy giving up all that for five shillings a year! It is not worth it.

Дэй, автор "Сэндфорда и Мертона", жил в Уоргрейве и - к вящей славе города - был там убит. В уоргрейвской церкви вам покажут мемориальную доску в честь миссис Сарры Хилл, завещавшей капитал, из которого надлежало ежегодно на пасху делить один фунт стерлингов между двумя мальчиками и двумя девочками, которые "никогда не выходили из повиновения родителям, никогда, насколько это известно, не бранились, не говорили неправды, не брали ничего без спросу и не разбивали стекол". Подумать только: лишиться таких удовольствий ради каких-нибудь пяти шиллингов в год! Игра не стоит свеч!

It is rumoured in the town that once, many years ago, a boy appeared who really never had done these things - or at all events, which was all that was required or could be expected, had never been known to do them - and thus won the crown of glory. He was exhibited for three weeks afterwards in the Town Hall, under a glass case.

Существует предание; что некогда, много лет назад, в городе появился мальчик, который действительно никогда ничего подобного не делал (или если и делал, то так, что никто об этом не знал, а большего от него не требовали и не ожидали) и таким образом завоевал венец славы. После этого его посадили под стеклянный колпак и в течение трех недель показывали в городской ратуше.

What has become of the money since no one knows. They say it is always handed over to the nearest wax-works show.

Дальнейшая судьба денег никому не известна. Ходят слухи, что их ежегодно передают в ближайший кабинет восковых фигур.

Shiplake is a pretty village, but it cannot be seen from the river, being upon the hill. Tennyson was married in Shiplake Church.

Шиплейк - очаровательный городок, но с реки его не видно, так как он стоит на холме. В шиплейкской церкви венчался Теннисон.

The river up to Sonning winds in and out through many islands, and is very placid, hushed, and lonely. Few folk, except at twilight, a pair or two of rustic lovers, walk along its banks. 'Arry and Lord Fitznoodle have been left behind at Henley, and dismal, dirty Reading is not yet reached. It is a part of the river in which to dream of bygone days, and vanished forms and faces, and things that might have been, but are not, confound them.

Дальше, до самого Соннинга, река усеяна множеством островов; здесь она спокойна, тиха и безлюдна. Лишь в сумерки немногочисленные парочки деревенских влюбленных бродят по ее берегам. Арри и лорд Фитцнудл остались позади в Хенли, а до грязного угрюмого Рэдинга еще далеко. В этих местах хорошо мечтать об ушедших днях, об исчезнувших лицах и образах, о вещах, которые могли бы случиться и не случились, чтоб им пусто было!

We got out at Sonning, and went for a walk round the village. It is the most fairy-like little nook on the whole river. It is more like a stage village than one built of bricks and mortar. Every house is smothered in roses, and now, in early June, they were bursting forth in clouds of dainty splendour. If you stop at Sonning, put up at the "Bull," behind the church. It is a veritable picture of an old country inn, with green, square courtyard in front, where, on seats beneath the trees, the old men group of an evening to drink their ale and gossip over village politics; with low, quaint rooms and latticed windows, and awkward stairs and winding passages.

В Соннинге мы вылезли из лодки и пошли прогуляться по городку. Это самый волшебный уголок на Темзе. Он больше погож на декорацию, чем на настоящий город, выстроенный из кирпича и извести. Все его дома окружены кустами роз и теперь, в начале июня, утопают в волнах восхитительного аромата. Если вам доведется попасть в Соннинг, загляните к "Быку", за церковью. Это настоящий деревенский старинный трактир с зеленым квадратным двориком перед фасадом, где в вечерние часы под деревьями собираются старики и обсуждают за кружкой эля деревенские новости. Вы найдете там удивительные комнаты с низкими потолками, решетчатые окна, извилистые переходы и на редкость неудобные лестницы.

We roamed about sweet Sonning for an hour or so, and then, it being too late to push on past Reading, we decided to go back to one of the Shiplake islands, and put up there for the night. It was still early when we got settled, and George said that, as we had plenty of time, it would be a splendid opportunity to try a good, slap-up supper. He said he would show us what could be done up the river in the way of cooking, and suggested that, with the vegetables and the remains of the cold beef and general odds and ends, we should make an Irish stew.

Побродив часок по милому Соннингу, мы решили, что миновать Рэдинг уже не успеем и лучше вернуться для ночевки на один из Шиплейкских островков. Когда мы там устроились, было совсем рано, и Джордж сказал, что так как до вечера еще далеко, нам представляется превосходный случай приготовить неслыханно роскошный ужин. Он сказал, что продемонстрирует нам высший класс речной кулинарии, и предложил состряпать из овощей, остатков холодной говядины и всяких завалящих кусочков - баранье рагу по-ирландски.

It seemed a fascinating idea. George gathered wood and made a fire, and Harris and I started to peel the potatoes. I should never have thought that peeling potatoes was such an undertaking. The job turned out to be the biggest thing of its kind that I had ever been in. We began cheerfully, one might almost say skittishly, but our light-heartedness was gone by the time the first potato was finished. The more we peeled, the more peel there seemed to be left on; by the time we had got all the peel off and all the eyes out, there was no potato left - at least none worth speaking of. George came and had a look at it - it was about the size of a pea-nut. He said:

Мысль показалась нам гениальной. Джордж набрал хворосту и развел костер, а мы с Гаррисом принялись чистить картошку. Мне никогда и в голову не приходило, что чистка картошки - такое сложное предприятие. Это была грандиознейшая в своем роде задача, какая когда-либо выпадала на мою долю. Мы взялись за дело весело, можно даже сказать - с энтузиазмом, но бодрость духа совершенно покинула нас к тому времени, когда мы покончили с первой картофелиной. Чем больше мы чистили, тем больше шелухи на ней оставалось, когда же мы, наконец, счистили всю шелуху и вырезали все глазки, не осталось ничего от картофелины, - во всяком случае, ничего, заслуживающего упоминания. Джордж подошел и взглянул на нее: она была величиной с орешек. Джордж сказал:

- Oh, that won't do! You're wasting them. You must scrape them.

- Нет, так ничего не выйдет! Вы только портите картошку. Картошку нужно скоблить.

So we scraped them, and that was harder work than peeling. They are such an extraordinary shape, potatoes - all bumps and warts and hollows. We worked steadily for five-and-twenty minutes, and did four potatoes. Then we struck. We said we should require the rest of the evening for scraping ourselves.

Мы начали скоблить, но оказалось, что скоблить еще труднее, чем чистить. У них такие фантастические формы, у этих картофелин, - оплошные бугры, впадины и бородавки. Мы усердно трудились двадцать пять минут и отскоблили четыре штуки. Тут мы забастовали. Мы сказали, что остаток вечера у нас уйдет на то, чтобы отскоблить самих себя.

I never saw such a thing as potato-scraping for making a fellow in a mess. It seemed difficult to believe that the potato-scrapings in which Harris and I stood, half smothered, could have come off four potatoes. It shows you what can be done with economy and care.

Я никак не думал, что скоблить картошку и валяться в грязи - это одно и то же. Трудно было поверить, что шелуха, покрывшая Гарриса и меня с ног до головы, происходит всего-навсего от четырех картофелин! Вот чего можно добиться с помощью экономии и усердия.

George said it was absurd to have only four potatoes in an Irish stew, so we washed half-a-dozen or so more, and put them in without peeling. We also put in a cabbage and about half a peck of peas. George stirred it all up, and then he said that there seemed to be a lot of room to spare, so we overhauled both the hampers, and picked out all the odds and ends and the remnants, and added them to the stew. There were half a pork pie and a bit of cold boiled bacon left, and we put them in. Then George found half a tin of potted salmon, and he emptied that into the pot.

Джордж сказал, что класть в баранье рагу всего четыре картофелины просто нелепо, поэтому мы вымыли еще с полдесятка и сунули их в кастрюлю нечищенными. Мы добавили кочан капусты и фунтов десять гороха. Джордж все это перемешал и сказал, что остается еще пропасть места, и тогда мы обыскали обе корзины и высыпали в рагу все остатки, объедки и огрызки. У нас была еще половина мясного пудинга и кусок бекона; мы сунули их туда же. Потом Джордж нашел полбанки консервированной лососины и также бросил ее в кастрюлю.

He said that was the advantage of Irish stew: you got rid of such a lot of things. I fished out a couple of eggs that had got cracked, and put those in. George said they would thicken the gravy.

Он сказал, что в этом и заключается преимущество ирландского рагу: можно избавиться от целой кучи ненужных вещей. Я выудил из корзины два треснувших яйца, и они тоже пошли в дело. Джордж сказал, что от яиц соус станет еще гуще.

I forget the other ingredients, but I know nothing was wasted; and I remember that, towards the end, Montmorency, who had evinced great interest in the proceedings throughout, strolled away with an earnest and thoughtful air, reappearing, a few minutes afterwards, with a dead water-rat in his mouth, which he evidently wished to present as his contribution to the dinner; whether in a sarcastic spirit, or with a genuine desire to assist, I cannot say.

Я уже позабыл остальные ингредиенты нашей стряпни; знаю только, что ничто не было упущено. Помню еще, как в конце этой процедуры Монморанси, который проявлял ко всему происходящему величайший интерес, куда-то удалился с серьезным и задумчивым видом, а через несколько минут притащил в зубах дохлую водяную крысу. По-видимому, он хотел внести и свою лепту в наше пиршество, но что это было-насмешка или искреннее желание помочь, - сказать не могу.

We had a discussion as to whether the rat should go in or not. Harris said that he thought it would be all right, mixed up with the other things, and that every little helped; but George stood up for precedent. He said he had never heard of water-rats in Irish stew, and he would rather be on the safe side, and not try experiments.

Разгорелся опор о том, класть крысу в рагу или не класть. Гаррис оказал, что, по его мнению, следует положить, так как среди всего прочего сойдет и крыса. Однако Джордж указывал на отсутствие прецедента. Он говорил, что никогда не слышал, чтобы в рагу по-ирландоки клали водяных крыс, и что он, как человек осторожный, не склонен к подобного рода экспериментам.

Harris said:

Гаррис сказал:

- If you never try a new thing, how can you tell what it's like? It's men such as you that hamper the world's progress. Think of the man who first tried German sausage!

- Если ты не будешь пробовать ничего нового, то как ты узнаешь, что хорошо и что плохо? Вот такие субъекты, как ты, и тормозят мировой прогресс. Вспомни-ка о человеке, который впервые попробовал немецкую сосиску!

It was a great success, that Irish stew. I don't think I ever enjoyed a meal more. There was something so fresh and piquant about it. One's palate gets so tired of the old hackneyed things: here was a dish with a new flavour, with a taste like nothing else on earth.

Наше рагу по-ирландски удалось на славу! Никогда в жизни еда не доставляла мне такого наслаждения. В этом рагу было что-то необычайно свежее и даже пикантное. Старые, избитые кушанья всем нам уже приелись, а тут было блюдо с таким букетом и вкусом, каких больше нигде не встретишь!

And it was nourishing, too. As George said, there was good stuff in it. The peas and potatoes might have been a bit softer, but we all had good teeth, so that did not matter much: and as for the gravy, it was a poem - a little too rich, perhaps, for a weak stomach, but nutritious.

К тому же оно было питательно. Как выразился Джордж, тут было что пожевать! Правда, горох и картошка могли бы быть и помягче, но зубы у нас у всех хорошие, так что это было несущественно. Что же касается соуса, то он сам по себе был целой поэмой - быть может, для слабых желудков несколько тяжеловатой, но зато содержательной.

We finished up with tea and cherry tart. Montmorency had a fight with the kettle during tea-time, and came off a poor second.

В заключение мы пили чай с вишневым пирогом. Тем временем Монморанси открыл военные действия против чайника и был разбит наголову.

Throughout the trip, he had manifested great curiosity concerning the kettle. He would sit and watch it, as it boiled, with a puzzled expression, and would try and rouse it every now and then by growling at it. When it began to splutter and steam, he regarded it as a challenge, and would want to fight it, only, at that precise moment, some one would always dash up and bear off his prey before he could get at it.

В течение всего путешествия он проявлял к чайнику живейший интерес. Он часто сидел и с великим удивлением наблюдал, как тот кипит, а временами рычал, стараясь его раздразнить. Когда же чайник начинал шипеть и плеваться, Монморанси усматривал в этом вызов и готовился броситься на врага, но всякий раз кто-нибудь вмешивался и уносил добычу раньше, чем он успевал до нее добраться.

To-day he determined he would be beforehand. At the first sound the kettle made, he rose, growling, and advanced towards it in a threatening attitude. It was only a little kettle, but it was full of pluck, and it up and spit at him.

Сегодня он решил нас опередить. Едва чайник начал шипеть, как Монморанси зарычал, вскочил и направился к нему с угрожающим видом. Чайник был совсем маленький, но полный отваги, и в ответ плюнул на него.

- Ah! would ye! - growled Montmorency, showing his teeth; "I'll teach ye to cheek a hard-working, respectable dog; ye miserable, long-nosed, dirty-looking scoundrel, ye. Come on!

- Ах, так! - прорычал Монморанси, оскалив зубы. - Я тебе покажу, как оскорблять почтенного трудолюбивого пса! Ты просто жалкий, длинноносый, подлый негодяй! Вот я тебя!

And he rushed at that poor little kettle, and seized it by the spout.

И он бросился на бедный маленький чайник и схватил его за носик.

Then, across the evening stillness, broke a blood-curdling yelp, and Montmorency left the boat, and did a constitutional three times round the island at the rate of thirty-five miles an hour, stopping every now and then to bury his nose in a bit of cool mud.

Вслед за этим в вечерней тишине раздался душераздирающий вопль. Монморанси выскочил из лодки и предпринял прогулку для успокоения нервов. Он трижды обежал весь остров, делая в среднем по тридцати пяти миль в час и время от времени останавливаясь, чтобы зарыть нос в холодную грязь.

From that day Montmorency regarded the kettle with a mixture of awe, suspicion, and hate. Whenever he saw it he would growl and back at a rapid rate, with his tail shut down, and the moment it was put upon the stove he would promptly climb out of the boat, and sit on the bank, till the whole tea business was over.

После этого Монморанси стал относиться к чайнику с ужасом, подозрением и ненавистью. Едва завидев чайник, он поджимал хвост и рыча стремительно пятился назад, а когда чайник ставили на спиртовку, Монморанси выскакивал из лодки и отсиживался на берегу до окончания чаепития.

George got out his banjo after supper, and wanted to play it, but Harris objected: he said he had got a headache, and did not feel strong enough to stand it. George thought the music might do him good - said music often soothed the nerves and took away a headache; and he twanged two or three notes, just to show Harris what it was like.

Поужинав, Джордж вытащил банджо и собрался было поиграть, но Гаррис запротестовал; он сказал, что у него разболелась голова и подобное испытание ему не под силу. Джордж полагал, что музыка, напротив, будет полезна, поскольку она вообще успокаивает нервы и излечивает головную боль. Для примера он даже взял несколько аккордов.

Harris said he would rather have the headache.

Гаррис сказал, что предпочитает головную боль.

George has never learned to play the banjo to this day. He has had too much all-round discouragement to meet. He tried on two or three evenings, while we were up the river, to get a little practice, but it was never a success. Harris's language used to be enough to unnerve any man; added to which, Montmorency would sit and howl steadily, right through the performance. It was not giving the man a fair chance.

Джордж так и не выучился играть на банджо. Слишком уж много разочарований встретилось на его пути. Во время нашего путешествия он пробовал иногда упражняться по вечерам, но неизменно терпел фиаско: Гаррис комментировал его игру в выражениях, которые могли бы обескуражить кого угодно. Вдобавок Монморанси всякий раз усаживался рядом и сопровождал исполнение заунывным воем. Какая уж тут игра, в таких условиях!

- What's he want to howl like that for when I'm playing? - George would exclaim indignantly, while taking aim at him with a boot.

- Какого черта он так воет, когда я играю? - возмущался Джордж, запуская в него башмаком.

- What do you want to play like that for when he is howling? - Harris would retort, catching the boot. "You let him alone. He can't help howling. He's got a musical ear, and your playing MAKES him howl."

- А какого черта ты так играешь, когда он воет? - возражал Гаррис, подхватывая башмак. - Оставь его в покое. Как ему не выть! У него музыкальный слух, а от твоей игры поневоле завоешь.

So George determined to postpone study of the banjo until he reached home. But he did not get much opportunity even there. Mrs. P. used to come up and say she was very sorry - for herself, she liked to hear him - but the lady upstairs was in a very delicate state, and the doctor was afraid it might injure the child.

Тогда Джордж решил отложить свои музыкальные занятия до возвращения домой. Но и тут ему не повезло. Миссис Попитс неизменно являлась к нему и говорила, что ей очень жаль, - потому что лично она любит слушать Джорджа, - но наверху живет леди, и она в интересном положении, и доктор опасается гибельных последствий для ребенка.

Then George tried taking it out with him late at night, and practising round the square. But the inhabitants complained to the police about it, and a watch was set for him one night, and he was captured. The evidence against him was very clear, and he was bound over to keep the peace for six months.

После этого Джордж попытался практиковаться по ночам в сквере неподалеку. Но соседи пожаловались в полицию, и за Джорджем была установлена слежка, и однажды ночью его сцапали. Улики были неопровержимы, и его приговорили к шестимесячному воздержанию от музыкальных занятий.

He seemed to lose heart in the business after that. He did make one or two feeble efforts to take up the work again when the six months had elapsed, but there was always the same coldness - the same want of sympathy on the part of the world to fight against; and, after awhile, he despaired altogether, and advertised the instrument for sale at a great sacrifice - "owner having no further use for same" - and took to learning card tricks instead.

В результате у Джорджа совсем опустились руки. Правда, по истечении положенных шести месяцев он сделал несколько слабых попыток возобновить свои занятия, но встретил все ту же холодность и равнодушие со стороны света. Он отказался от борьбы, совершенно отчаялся, вывесил объявление о продаже инструмента за полцены "ввиду ненадобности" и стал практиковаться в искусстве показывать карточные фокусы.

It must be disheartening work learning a musical instrument. You would think that Society, for its own sake, would do all it could to assist a man to acquire the art of playing a musical instrument. But it doesn't!

Сколько нужно самоотверженности, чтобы научиться играть на музыкальном инструменте! Казалось бы, обществу, для его же пользы, следует помогать человеку, изучающему игру на каких-либо инструментах. Так нет же!

I knew a young fellow once, who was studying to play the bagpipes, and you would be surprised at the amount of opposition he had to contend with. Why, not even from the members of his own family did he receive what you could call active encouragement. His father was dead against the business from the beginning, and spoke quite unfeelingly on the subject.

Я знавал молодого человека, который увлекался игрой на волынке. Вы были бы потрясены, узнав, какое сопротивление ему приходилось преодолевать. Даже его собственная семья не оказала ему, если можно так выразиться, активной поддержки. Его отец с самого начала был решительно против этой затеи и проявил полное бессердечие.

My friend used to get up early in the morning to practise, but he had to give that plan up, because of his sister. She was somewhat religiously inclined, and she said it seemed such an awful thing to begin the day like that.

Сперва мой приятель пытался упражняться по утрам, но вскоре ему пришлось от этого отказаться из-за сестры. Она была набожна и почитала за величайший грех начинать утро таким способом.

So he sat up at night instead, and played after the family had gone to bed, but that did not do, as it got the house such a bad name. People, going home late, would stop outside to listen, and then put it about all over the town, the next morning, that a fearful murder had been committed at Mr. Jefferson's the night before; and would describe how they had heard the victim's shrieks and the brutal oaths and curses of the murderer, followed by the prayer for mercy, and the last dying gurgle of the corpse.

Тогда он стал играть по ночам, когда вся семья ложилась спать, но из этого тоже ничего не вышло, так как их дом приобрел дурную славу. Запоздалые прохожие останавливались под окнами, слушали и на следующее утро оповещали весь город о том, что прошлой ночью в доме мистера Джефферсона было совершено зверское убийство; они описывали вопли несчастного, грубые проклятия и ругательства убийцы, мольбы о пощаде и последний предсмертный хрип жертвы.

So they let him practise in the day-time, in the back-kitchen with all the doors shut; but his more successful passages could generally be heard in the sitting-room, in spite of these precautions, and would affect his mother almost to tears.

После этого моему приятелю разрешили упражняться днем на кухне при плотно закрытых дверях. Однако, несмотря на такие предосторожности, наиболее удачные пассажи все же долетали до гостиной и доводили его мать до слез.

She said it put her in mind of her poor father (he had been swallowed by a shark, poor man, while bathing off the coast of New Guinea - where the connection came in, she could not explain).

Она говорила, что при этих звуках вспоминает своего бедного покойного отца (бедняга был проглочен акулой во время купанья у берегов Новой Гвинеи, - что общего между акулой и волынкой, она не могла объяснить).

Then they knocked up a little place for him at the bottom of the garden, about quarter of a mile from the house, and made him take the machine down there when he wanted to work it; and sometimes a visitor would come to the house who knew nothing of the matter, and they would forget to tell him all about it, and caution him, and he would go out for a stroll round the garden and suddenly get within earshot of those bagpipes, without being prepared for it, or knowing what it was. If he were a man of strong mind, it only gave him fits; but a person of mere average intellect it usually sent mad.

Тогда моему приятелю отвели сарайчик в конце сада за четверть мили от дома и заставили его таскать туда волынку всякий раз, как он брался за свои упражнения. Но случалось, что ничего не подозревавший гость, которого забыли посвятить в это дело и заранее предостеречь, выходил на прогулку в сад без всякой подготовки, и внезапно до его слуха доносились звуки волынки. Если это был человек сильный духом-дело ограничивалось обмороком, но люди с заурядным интеллектом, как правило, сходили с ума.

There is, it must be confessed, something very sad about the early efforts of an amateur in bagpipes. I have felt that myself when listening to my young friend. They appear to be a trying instrument to perform upon. You have to get enough breath for the whole tune before you start - at least, so I gathered from watching Jefferson.

Нельзя не признать, что первые шаги любителя игры на волынке мучительны до крайности. Я понял это, когда услышал игру моего юного друга. По-видимому, волынка необычайно трудный инструмент. С самого начала приходится запасаться воздухом на всю мелодию сразу, - во всяком случае, наблюдая за Джефферсоном, я пришел к такому заключению.

He would begin magnificently with a wild, full, come-to-the-battle sort of a note, that quite roused you. But he would get more and more piano as he went on, and the last verse generally collapsed in the middle with a splutter and a hiss.

Начинал он блистательно: душераздирающей, воинственной нотой, от которой слушатель вскакивал. как ошпаренный. Но вскоре музыкант переходил на пиано, потом на пианиссимо, а последние такты мелодии уже тонули в сплошном булькании и шипении.

You want to be in good health to play the bagpipes.

Завидное нужно здоровье, чтобы играть на волынке!

Young Jefferson only learnt to play one tune on those bagpipes; but I never heard any complaints about the insufficiency of his repertoire - none whatever. This tune was "The Campbells are Coming, Hooray - Hooray!" so he said, though his father always held that it was "The Blue Bells of Scotland." Nobody seemed quite sure what it was exactly, but they all agreed that it sounded Scotch.

Юный Джефферсон сумел выучить только одну мелодию, но я никогда и ни от кого не слышал жалоб на бедность его репертуара - боже упаси! Это была, по его словам мелодия: "То Кембеллы идут, ура, ypa!" - хотя его отец уверял, что это "Колокольчики Шотландии". Что это было в действительности, никто не знал, но все соглашались, что в мелодии есть нечто шотландское.

Strangers were allowed three guesses, and most of them guessed a different tune each time.

Гостям разрешалось отгадывать трижды, но почему-то они всегда попадали пальцем в небо...

Harris was disagreeable after supper, - I think it must have been the stew that had upset him: he is not used to high living, - so George and I left him in the boat, and settled to go for a mouch round Henley. He said he should have a glass of whisky and a pipe, and fix things up for the night. We were to shout when we returned, and he would row over from the island and fetch us.

После ужина Гаррис стал невыносим; видимо, рагу повредило ему, - он не привык к роскошной жизни. Поэтому мы с Джорджем решили оставить его в лодке и побродить по Хенли. Гаррис сказал, что выпьет стакан виски, выкурит трубку и приготовит все для ночлега. Мы условились, что покричим, когда вернемся, а он подведет лодку к берегу и заберет нас.

- Don't go to sleep, old man, - we said as we started.

- Только не вздумай уснуть, старина, - оказали мы на прощанье.

- Not much fear of that while this stew's on, - he grunted, as he pulled back to the island.

- Можете не волноваться: пока это рагу во мне, я не усну, - буркнул он, направляя лодку к острову.

Henley was getting ready for the regatta, and was full of bustle. We met a goodish number of men we knew about the town, and in their pleasant company the time slipped by somewhat quickly; so that it was nearly eleven o'clock before we set off on our four-mile walk home - as we had learned to call our little craft by this time.

В Хенли царило оживление: шла подготовка к гребным гонкам. Мы встретили кучу знакомых, и в их приятном обществе время пролетело незаметно... Только в одиннадцать часов мы собрались в обратный путь. Нам предстояло пройти четыре мили до "дома", - так к этому времени мы стали называть наше суденышко.

It was a dismal night, coldish, with a thin rain falling; and as we trudged through the dark, silent fields, talking low to each other, and wondering if we were going right or not, we thought of the cosy boat, with the bright light streaming through the tight-drawn canvas; of Harris and Montmorency, and the whisky, and wished that we were there.

Стояла унылая холодная ночь, моросил дождь, и пока мы тащились по темным, молчаливым полям, тихонько переговариваясь и совещаясь, не заблудились ли мы, воображение рисовало нам уютную лодочку, и яркий свет, пробивающийся сквозь плотно натянутый брезент, и Гарриса, и Монморанси, и виски, и нам ужасно хотелось дойти поскорее.

We conjured up the picture of ourselves inside, tired and a little hungry; of the gloomy river and the shapeless trees; and, like a giant glow-worm underneath them, our dear old boat, so snug and warm and cheerful. We could see ourselves at supper there, pecking away at cold meat, and passing each other chunks of bread; we could hear the cheery clatter of our knives, the laughing voices, filling all the space, and overflowing through the opening out into the night. And we hurried on to realise the vision.

Нам представлялось, как мы влезаем внутрь, усталые и проголодавшиеся, и как наша удобная, теплая, приветливая лодка, подобно гигантскому светляку, сверкает на угрюмой реке под скрытыми во мраке деревьями. Мы видели себя за ужином, поглощающими холодное мясо и передающими друг другу ломти хлеба, мы слышали бодрое звяканье ножей и веселые голоса, которые, заполнив наше жилище, вырываются наружу, в ночную тьму. И нам не терпелось превратить эти видения в действительность.

We struck the tow-path at length, and that made us happy; because prior to this we had not been sure whether we were walking towards the river or away from it, and when you are tired and want to go to bed uncertainties like that worry you. We passed Skiplake as the clock was striking the quarter to twelve; and then George said, thoughtfully:

Наконец мы выбрались на бечевник. Мы были совершенно счастливы, потому что до того не представляли себе, идем ли мы к реке или от реки, а когда человек голоден и хочет спать, такая неуверенность ему как нож в сердце. Пробило четверть двенадцатого, когда мы миновали Шиплейк, и тут Джордж задумчиво спросил:

- You don't happen to remember which of the islands it was, do you?

- Кстати, ты случайно не помнишь, что это был за остров?

- No, - I replied, beginning to grow thoughtful too, - I don't. How many are there?

- Н-нет, - ответил я, также впадая в задумчивость, - не помню. А сколько их было вообще?

- Only four, - answered George. - It will be all right, if he's awake.

- Только четыре, - утешил меня Джордж. - Если Гаррис не уснул, все будет в порядке.

- And if not? - I queried; but we dismissed that train of thought.

- А если уснул? - ужаснулся я. Впрочем, мы тут же отвергли это недостойное предположение.

We shouted when we came opposite the first island, but there was no response; so we went to the second, and tried there, and obtained the same result.

Поравнявшись с первым островом, мы закричали, но ответа не последовало; тогда мы пошли ко второму и повторили попытку с тем же результатом.

- Oh! I remember now, - said George, - it was the third one.

- Ох, я вспомнил! - воскликнул Джордж. - Наша стоянка - у третьего острова.

And we ran on hopefully to the third one, and hallooed.

Мы преисполнились надежды, помчались к третьему острову и заорали.

No answer!

Никакого ответа!

The case was becoming serious. it was now past midnight. The hotels at Skiplake and Henley would be crammed; and we could not go round, knocking up cottagers and householders in the middle of the night, to know if they let apartments! George suggested walking back to Henley and assaulting a policeman, and so getting a night's lodging in the station-house. But then there was the thought, "Suppose he only hits us back and refuses to lock us up!"

Дело принимало серьезный оборот. Было уже далеко за полночь. Гостиницы в Шиплейке и Хенли переполнены, а ломиться среди ночи в дома и коттеджи с вопросом, не сдадут ли нам комнату, было бы нелепо. Джордж выдвинул предложение вернуться в Хенли, поколотить полисмена и заручиться, таким образом, местами в каталажке. Но тут возникло сомнение: "А если он не захочет забрать нас и просто даст сдачи?"

We could not pass the whole night fighting policemen. Besides, we did not want to overdo the thing and get six months.

Не могли же мы всю ночь воевать с полисменами? Кроме того, тут была опасность пересолить и сесть за решетку месяцев на шесть.

We despairingly tried what seemed in the darkness to be the fourth island, but met with no better success. The rain was coming down fast now, and evidently meant to last. We were wet to the skin, and cold and miserable. We began to wonder whether there were only four islands or more, or whether we were near the islands at all, or whether we were anywhere within a mile of where we ought to be, or in the wrong part of the river altogether; everything looked so strange and different in the darkness. We began to understand the sufferings of the Babes in the Wood.

В полном отчаянии мы побрели сквозь мрак туда, где, как нам казалось, находится четвертый остров. Но все было бесполезно. Дождь полил сильнее и, видимо, не собирался перестать. Мы вымокли до костей, продрогли и пали духом. Мы начали гадать, было ли там всего четыре острова или больше и вышли ли мы, действительно, к этим островам или куда-нибудь за целую милю от них, или, наконец, вообще забрели невесть куда? В темноте все выглядит так странно и непривычно! Мы начали понимать ужас маленьких детей, покинутых в лесу.

Just when we had given up all hope - yes, I know that is always the time that things do happen in novels and tales; but I can't help it. I resolved, when I began to write this book, that I would be strictly truthful in all things; and so I will be, even if I have to employ hackneyed phrases for the purpose.

И вот, когда мы уже потеряли всякую надежду... да, я знаю, что во всех романах и повестях самые захватывающие события совершаются именно в этот момент, но у меня нет другого выхода. Начиная писать эту книгу, я решил строго придерживаться истины и не намерен отступать от этого правила, даже если некоторые выражения покажутся избитыми.

It WAS just when we had given up all hope, and I must therefore say so. Just when we had given up all hope, then, I suddenly caught sight, a little way below us, of a strange, weird sort of glimmer flickering among the trees on the opposite bank. For an instant I thought of ghosts: it was such a shadowy, mysterious light. The next moment it flashed across me that it was our boat, and I sent up such a yell across the water that made the night seem to shake in its bed.

Итак, я вынужден сказать, что это случилось в тот момент, когда мы потеряли всякую надежду. Как раз когда мы потеряли всякую надежду, я внезапно заметил странный, таинственный свет, мерцавший откуда-то снизу, сквозь деревья на противоположном берегу. Свет был такой слабый и призрачный, что сперва я подумал о привидениях. Но уже в следующий миг меня осенила мысль, что это наша лодка, и я заорал так, что сама ночь, вероятно, вздрогнула на своем ложе.

We waited breathless for a minute, and then - oh! divinest music of the darkness! - we heard the answering bark of Montmorency. We shouted back loud enough to wake the Seven Sleepers - I never could understand myself why it should take more noise to wake seven sleepers than one - and, after what seemed an hour, but what was really, I suppose, about five minutes, we saw the lighted boat creeping slowly over the blackness, and heard Harris's sleepy voice asking where we were.

С минуту мы подождали, затаив дыхание, и вот - о, божественная музыка во мраке! - до нас донесся ответный лай Монморанси. Мы подняли дикий рев, от которого проснулся бы и мертвый (кстати, я никак не могу понять, почему у нас не пользуются этим способом для оживления покойников), и через час, как нам показалось, а на самом деле минут через пять, мы увидели освещенную лодку, медленно плывущую к нам, и услышали сонный голос Гарриса, спрашивающий, где мы.

There was an unaccountable strangeness about Harris. It was something more than mere ordinary tiredness. He pulled the boat against a part of the bank from which it was quite impossible for us to get into it, and immediately went to sleep. It took us an immense amount of screaming and roaring to wake him up again and put some sense into him; but we succeeded at last, and got safely on board.

В поведении Гарриса было что-то необъяснимо-странное, что-то совсем не похожее на обыкновенную усталость. Он подвел лодку к берегу в таком месте, где мы никак не могли до нее добраться, и тут же уснул. Потребовалась чудовищная порция воплей и проклятий, чтобы снова разбудить его и вправить ему мозги. Однако в конце концов нам это удалось, и мы благополучно взобрались на борт.

Harris had a sad expression on him, so we noticed, when we got into the boat. He gave you the idea of a man who had been through trouble. We asked him if anything had happened, and he said:

Вид у Гарриса был совершенно убитый, - это бросилось нам в глаза, как только мы очутились в лодке. Он производил впечатление человека, который пережил тяжкое потрясение. Мы спросили у него, что случилось. Он сказал:

- Swans!

- Лебеди!

It seemed we had moored close to a swan's nest, and, soon after George and I had gone, the female swan came back, and kicked up a row about it. Harris had chivied her off, and she had gone away, and fetched up her old man. Harris said he had had quite a fight with these two swans; but courage and skill had prevailed in the end, and he had defeated them.

По-видимому, мы устроили свою стоянку возле гнезда лебедей; вскоре после того, как мы с Джорджем отправились в Хенли, самка вернулась и подняла страшный шум. Гаррис прогнал ее, и она удалилась, но потом вернулась вместе со своим муженьком. Гаррис сказал, что ему пришлось выдержать форменное сражение с этой четой, но в конце концов мужество и искусство одержали победу и лебеди были разбиты в пух и прах.

Half-an-hour afterwards they returned with eighteen other swans! It must have been a fearful battle, so far as we could understand Harris's account of it. The swans had tried to drag him and Montmorency out of the boat and drown them; and he had defended himself like a hero for four hours, and had killed the lot, and they had all paddled away to die.

Через полчаса они вернулись и привели с собой еще восемнадцать лебедей. Насколько можно было понять из рассказа Гарриса, это было настоящее побоище. Лебеди пытались вытащить его и Монморанси из лодки и утопить, он сражался, как лев, целых четыре часа и убил великое множество, и все они куда-то отправились умирать.

- How many swans did you say there were? - asked George.

- Сколько, ты сказал, было лебедей?

- Thirty-two, - replied Harris, sleepily.

- Тридцать два, - сонно ответил Гаррис.

- You said eighteen just now, - said George.

- Ты ведь только что сказал-восемнадцать? - удивился Джордж.

- No, I didn't, - grunted Harris, - I said twelve. Think I can't count?

- Ничего подобного, - проворчал Гаррис, - я сказал двенадцать. Что я, считать не умею?

What were the real facts about these swans we never found out. We questioned Harris on the subject in the morning, and he said, "What swans?" and seemed to think that George and I had been dreaming.

Мы так никогда и не выяснили эту историю с лебедями. Когда наутро мы стали расспрашивать Гарриса, он сказал: "Какие лебеди?" - и, видимо, решил, что нам с Джорджем все это приснилось.

Oh, how delightful it was to be safe in the boat, after our trials and fears! We ate a hearty supper, George and I, and we should have had some toddy after it, if we could have found the whisky, but we could not. We examined Harris as to what he had done with it; but he did not seem to know what we meant by "whisky," or what we were talking about at all. Montmorency looked as if he knew something, but said nothing.

Ах, как восхитительно было снова очутиться в нашей надежной лодке после всех пережитых ужасов и треволнений! Мы с аппетитом поужинали - Джордж и я - и были не прочь выпить пунша, только какой пунш без виски, а найти виски нам не удалось. Мы допытывались у Гарриса, что он с ним сделал, но Гаррис вдруг перестал понимать, что такое "виски" и вообще, о чем идет речь. Монморанси же явно понимал, в чем дело, но хранил молчание.

I slept well that night, and should have slept better if it had not been for Harris. I have a vague recollection of having been woke up at least a dozen times during the night by Harris wandering about the boat with the lantern, looking for his clothes. He seemed to be worrying about his clothes all night.

Я хорошо спал в эту ночь и мог бы спать еще лучше, если бы не Гаррис. Смутно припоминаю, что раз десять просыпался ночью, так как Гаррис путешествовал по лодке с фонарем в руке, разыскивая принадлежности своего туалета. По-видимому, он провел всю ночь в тревоге за их сохранность.

Twice he routed up George and myself to see if we were lying on his trousers. George got quite wild the second time.

Дважды он будил нас с Джорджем, чтобы выяснить, не лежим ли мы на его штанах. Во второй раз Джордж совершенно взбесился.

- What the thunder do you want your trousers for, in the middle of the night? - he asked indignantly. - Why don't you lie down, and go to sleep?

- На кой черт тебе среди ночи понадобились штаны? - возмущался он. - Почему ты не ложишься спать?

I found him in trouble, the next time I awoke, because he could not find his socks; and my last hazy remembrance is of being rolled over on my side, and of hearing Harris muttering something about its being an extraordinary thing where his umbrella could have got to.

Когда я проснулся в следующий раз, Гаррис оплакивал пропажу своих носков. У меня сохранилось еще неясное воспоминание о том, как Гаррис ворочал меня с боку на бок, бормоча что-то о своем зонтике, который совершенно непостижимым образом запропастился неведомо куда.