dostoevskiy_i_xx_vek_sbornik_rabot_v_2_tomah / Коллектив авторов - Достоевский и XX век - Том 1 - 2007

Дмитрий Достоевский

ДОСТОЕВСКИЕ В XX ВЕКЕ

Семья Федора Михайловича Достоевского в последние годы его жизни состояла из жены Анны Григорьевны и их детей: Любови одиннадцати лет, и Федора десяти лет. Двое детей, Соня и Алеша, умерли в детстве. Доктора говорили Федору Михайловичу, что, по свойству его болезни он может в любую минуту умереть, и он торопился приготовить детей к жизни. «Я все, голубчик мой, думаю о моей смерти <...> и о том, с чем оставлю тебя и детей, — пишет Достоевский жене. — Все считают, что у нас есть деньги, а у нас ничего. Теперь у меня на шее Карамазовы, надо кончить хорошо, ювелирски отделать, а вещь эта трудная и рискованная, много сил унесет <...>, кончу роман и в конце будущего года объявлю подписку на Дневник и на подписные деньги куплю имение, а жить протяну как-нибудь продажей книжонок. Нужна энергическая мера, иначе ничего никогда не будет» 1. В этом же письме Федор Михайлович по пунктам приводит программу на ближайшие годы: 1) Деревня есть капитал, который к возрасту детей утроится, и 2) что тот, кто владеет землею, участвует и в политической власти над государством. «Это будущее детей и определение того, чем они будут: твердыми ли и самостоятельными гражданами (никого не хуже) или стрюцкими». Незадолго до смерти, в письме к пасынку Павлу Исаеву, уже имеющему собственную семью, он пишет: «Я знаю, что моя жизнь уже не долговечна, но я не хочу умирать, но ощущаю себя, напротив, так как будто бы лишь начинаю жить. Желаю тебе долголетия, чтобы любоваться на детей и ласкать внуков. Ничего не может быть лучше в жизни!»2 Несколько лет назад в петербургский музей Ф.М. Достоевского пришли две благообразные старушки, которые сообщили, что являются потомками Павла Александровича и что он, так часто огорчавший отчима своими поступками и нежеланием «образовываться», под конец своей жизни достиг некоторых чинов и ушел из жизни вполне достойным человеком.

Образованием собственных детей Федор Михайлович озаботился с самого раннего их детства. Помня о том, какое впечатление в детстве произвело на него знакомство с мировой литературой, Достоевский взялся читать детям «Разбойников» Шиллера, но потерпел фиаско, потому что дети, старательно таращившие глаза, чтобы не заснуть, в конце концов, несмотря на артистизм чтеца, уснули. Некоторую лень в обучении грамоте проявляли оба ребенка, что заставило писателя воскликнуть в одном из писем к жене по поводу восьмилетнего Феди: «Он до сих пор не умеет читать. Если б ты знала, как я об этом здесь думаю, и как это меня беспокоит. Да и когда же это он выучится? Все учится, а не выучится!»3

Вместо учебы, как выясняется, Федик предпочитает бегать в Старой Руссе на заднюю улицу играть с мальчишками в рюхи. Надо сказать, что Старая Русса — ма-

ленький городок-курорт с лечебными грязями, был выбран для лечения слабых здоровьем поздних детей. Поначалу Федор Михайлович скептически относился к решению жены, но после покупки дома, единственной их недвижимости, — «наконецто кончилась наша цыганская жизнь», и появления здесь на свет последнего ребенка Алёши, писатель полюбил этот город и отобразил его как «Скотопригоньевск» в романе «Братья Карамазовы». Маленький Федя был очень похож на отца в детстве, такой же круглый, — «Федик решительно становится булочкой» и резвый. Отец был рад, что у детей появилось своё «Даровое» — усадьба, где проходило детство самого писателя. Оставляя семью на лето в Старой Руссе и уезжая каждый год на лечение в Германию, отец в каждом письме просит подробно писать о «детках», объясняя каждый недоуменный вопрос о них матери: «Ты пишешь о том, что он все уходит к мальчикам. Он в таких именно летах, когда происходит кризис из первого детства к сознательному осмыслению. Я замечаю в его характере очень много глубоких черт, и уж одно то, что он скучает там, где другой (ординарный) ребенок и не подумал бы скучать. Но вот беда: это возраст, в котором переменяются прежние занятия, игры и симпатии на другие. Ему уже давно нужна бы была книга <...>, я в его лета уже кое-что читал»4. На заре научной педагогики Достоевский создал систему воспитания своих детей. Причем слово «воспитывать» не используется в его письмах, оно заменяется другими: «следи», «наблюдай», «веди». «Я не прежде, ни потом не видела человека, — пишет в своих "Воспоминаниях" Анна Григорьевна, — который бы так умел, как мой муж, войти в миросозерцание детей и так их заинтересовать своею беседою. В эти часы Федор Михайлович сам становился ребенком». Именно в Старой Руссе их сосед, по его воспоминаниям, частенько видел в окне дома фигуру писателя, «ухарски» отплясывающего с детьми свою любимую мазурку под звуки старого органчика, за которым сидела Анна Григорьевна. Надеясь в Германии в одиночестве писать, Федор Михайлович каждый раз признавался, что дальше набросков дело не идет, — «другое дело в Руссе, когда за стенкой шумят детки». Дети, спрашивая мать, где папа, получали ответ, что «папа работает», и сами садились выводить каракулями свои книги. «Я роман свой ещё не написала, напишу к Рождеству, но зато Федя написал роман», — приписывает Люба в письме к отцу. Федор Михайлович в конце жизни мечтал издать для детей специальный сборник из отрывков своих произведений, а пока читал их своим детям. Под впечатлением услышанного Люба пишет о плохой девочке и хорошей девочке — сироте, которой, за её страдания, Бог подарил куклу. Федя же пишет о своем «мужике Марее», которого он встретил в одной из деревень при поездке с мамой в Рязанскую губернию. Всё свое свободное время Федя и Люба проводят с детьми священника Иоанна Румянцева. «Батюшка Румянцев, — писал Достоевский Победоносцеву, — есть мой давний и истинный друг»5. Из четырех дочерей батюшки и Любы составился неплохой хор, а Федя деловито укладывал на лопатки двух его сыновей.

Вскоре игра в рюхи, так беспокоившая мать, сменяется на другую симпатию. Опять в беспокойстве Анна Григорьевна пишет мужу: «Федик положительно не хочет слушаться: вчера взял и ушел за подводой так далеко, что возница остановился и привел его назад. Он бежит к каждой лошади и старается её обнять». Мамашу беспокоит непослушание, но в ответ отец обращает внимание на интерес Феди к лошадям и советует купить ему жеребенка. Через год на подаренные бабушкой три рубля покупается жеребенок. Папа снова в отъезде, и ему сообщается о событии: «...ку-

562 Дмитрий Достоевский

пили чудесного конька. Возник важный вопрос: как назвать его? Порешили назвать "Буйным" собственного завода Федора Федоровича Достоевского. Восторг необыкновенный...» В ответ, в письме из Москвы, заполненном описанием происходящих событий на Пушкинском юбилее, где, между прочим, Достоевский был увенчан «богатейшим, в два аршина в диаметре, лавровым венком», нашлось место и старорусскому событию: «Придя домой, получил твое письмо о жеребенке <...>, обнимаю детей, цалую, благословляю. Цалую и жеребеночка. Всех вас благословляю....»6 Пройдет два десятка лет и Федор Федорович Достоевский станет коннозаводчиком, известным специалистом по лошадям.

Беспокойство Федора Михайловича, что Федя и Люба останутся без должного отцовского попечения, заставляло его уже на смертном одре многажды подзывать к себе детей, целовать их, благословляя, и грустно смотреть им вслед, когда их уводили, провидя их тяжелую сиротскую жизнь. Дети братьев, уже вполне взрослые, самостоятельные, образованные, особенно брата Андрея, радовали его и вместе с тем заставляли его мучительно думать о будущности своих малолетних детей. В свой, как оказалось, последний день рождения из всей многочисленной родни только от брата Андрея он получил поздравительное письмо с пожеланиями долгих лет жизни. В ответ Федор Михайлович с грустью пишет: «Вряд ли пожелания твои могут сбыться, вряд ли проживу долго. Очень тягостно мне с моей анфиземой переживать петербургскую зиму. Тебе же от души желаю жить как можно дольше и счастливее, тем более что, воистину, только теперь и идет для тебя счастливая жизнь. Если б я мог, как ты, дожить до счастья видеть деток моих взросшими, устроенными, ставших добрыми, хорошими, прекрасными людьми, то чего бы, кажется, более и требовать от земной жизни? Оставалось бы только благодарить Бога и на деток радоваться. Всё воображаю себе как взглянешь ты на свое доброе, прекрасное, любящее тебя семейство, то как же не почувствовать отрады и умиления? Я же предвижу про себя, что деток оставлю после себя еще подростками, и эта мысль мне очень подчас тяжела»7.

Пройдет три месяца и сын брата Андрея, Александр, к этому времени приватдоцент петербургской Медико-хирургической Академии, начинающий ученый-гис- толог, будет членом комиссии по похоронам своего дяди, будет помогать вдове и её детям в этот тяжелый для них период жизни. Пройдет ещё почти пятьдесят лет, и уже в конце двадцатых годов XX века другой сын брата Андрея, Андрей Андреевич Достоевский приютит у себя дома в Ленинграде своего тезку, внука писателя Андрея Федоровича, исключенного из Новочеркасского Донского политехнического института.

Смерть Федора Михайловича разделила жизнь его жены, теперь вдовы, на два отрезка: четырнадцать счастливейших лет рядом с ним, и тридцать семь лет, посвященных его памяти. Тот человек, которому она посвятила всю себя, все свои чувства до самоотречения, ушел в вечность. Перед ней встала неимоверной трудности задача, которую ей необходимо было решать. Отказаться от этих 14 лет и посвятить оставшуюся жизнь самой себе? Ведь ей было только 35 лет. Нет, эту мысль она не могла даже и допустить. Заняться воспитанием детей и посвятить себя им? «Да, это должно — это его желание, это его дети, но только не в ущерб ему, его делу». И Анна Григорьевна должна была разделить свою любовь на любовь к нему и любовь к его детям. Но это настолько трудно, что кто-то должен быть обделен. Но

только не Он. «Ты на горе, ты солнце, а я стою под горой и на тебя молюсь», — написала она однажды в письме к мужу, и затем повторила эти слова через двадцать пять лет в альбоме композитора Прокофьева, пришедшего просить разрешения на постановку оперы «Игрок».

Радостью и гордостью наполнены строки письма Анны Григорьевны к мужу, когда она отправилась в путешествие с детьми в Рязань: «Студент, наш попутчик, оказался твоим почитателем, да таким архипламенным, который почитает тебя до благоговения. Он убедил нас ехать в третьем классе (чтобы ухаживать за нами) и выбрал нам места в некурящем отделении. Дети с ним ужасно подружились, особенно Федя, который не отходил от него всю дорогу. Он же смотрит за детьми лучше трех нянек. Сам он бедный, а детям много раз приносил винограду, вишен, орехов, пряников, и все услуги оказывал, потому, что это дети Достоевского — "единственного русского огромного таланта". Видишь, папочка, и нас любят за тебя!»

Отказавшись после смерти Федора Михайловича от государственного попечения в образовании детей, Анна Григорьевна на свои деньги отдает их в гимназии. Лиля поступает в третью женскую гимназию, которую не заканчивает, прервав обучение по здоровью. Федя учится в лучшей гимназии Гуревича, но учеба не очень увлекает его, и при переходе из пятого класса в шестой над ним нависла переэкзаменовка. Он пишет маме в Старую Руссу: «Весь день зубрил, зубрил, зубрил. Страшно это! Зубришь, зубришь, а на ум почти ничего!». Федя предпочитает гулять в Летнем саду, где, между прочим, познакомился с «седовласым генералом», который, узнав, кто он такой, сообщил ему, что был начальником папы в Сибири и имел 12 писем от него, но все, к сожалению, сгорели.

Дети писателя, став взрослыми, подчас огорчались, что смотрят на них и общаются с ними как с потомками к тому времени всемирно известного русского писателя. Им необходимо было строить свою собственную жизнь, искать собственные интересы, порой отличные от интересов матери. Над ними довлела слава отца, и это приводило порой к сложностям в их жизни. Любовь Федоровна, например, так и не нашла себе достойного спутника жизни. Она влюблялась в Великого князя, почитателя таланта папы, или в старорусского губернатора, и каждый раз безответно. Заводила литературные салоны, привлекала в них другие громкие литературные имена, сдружилась с сыном Льва Толстого, тоже Львом, предлагала ему совместно писать драмы для театра, пыталась писать сама, но терпела фиаско. Как верно отметил Б.Н. Тихомиров: «Можно предположить, что объединяющим началом в их отношениях явился комплекс схожих переживаний, который можно было бы назвать "комплексом детей великих писателей"». «Да, дети знаменитостей, — горе вам!» — воскликнул однажды Л.Л. Толстой. Под этим горьким восклицанием могла подписаться и Л.Ф. Достоевская.

Отказ дочери помогать матери в её священном деле популяризации произведений отца стал большим ударом для Анны Григорьевны. Люба пишет матери: «Я понимаю, что можно просить переслать забытые планы или документы, но заставлять выискивать ключи, открывать сундуки, перечитывать вороха писем, и все для того, чтобы доказать какому-то идиоту, что папа имел некоторое значение в России — право же унизительно, а по отношению ко мне жестоко. Я так занята и хозяйством, и устройством своей квартиры, что не нахожу времени что-либо прочесть».

В Петербурге Люба отделяется от матери. Она снимает роскошную квартиру на фешенебельной Адмиралтейской набережной. Появляются голубые гостиные и розовые будуары, белый рояль и драпировка от Гарпина. В своих воспоминаниях, написанных в 1921 году, Любовь Федоровна пишет: «Моя мать всю жизнь говорила о своем муже как об идеальном человеке и, став вдовой, воспитывала своих детей в культе отца». Если этот культ давал силы Анне Григорьевне всю жизнь неустанно и энергично пропагандировать произведения Достоевского (она даже придумала издание в виде брошюр за 10 копеек для неимущих и заключенных, что вызвало интерес С.А. Толстой, которая обратилась к ней с письмом за разъяснениями), то в Любе этот культ вызывал ревность и сопротивление. По словам многолетней подруги Анны Григорьевны, В.Н. Стоюниной: «Люба была страшно самолюбива, после как выросла, говорила даже: "Неприятно быть дочерью такого славного человека, такого знаменитого отца! Все сейчас о нем говорят. Почему не я сама на первом месте!"». Может быть, эта запись и не совсем правдива, но одно то, что весной 1892 года, приехавшая первой в Старую Руссу Люба сообщает матери, что из-за половодья подмокли сундуки, стоявшие внизу, и она собственноручно выбросила «превратившийся в труху» чемодан Федора Михайловича с его вещами и письмами, выглядит как святотатство, тем более, как выяснилось, она же сама поленилась поднять вещи на второй этаж осенью. Там же произошло и другое неприятное событие для матери. Однажды на дачу прибежал солдат с мокрой Любой на руках, он рассказал, что Люба пыталась утопиться в мелководной Перерытице, а он ее спас. Анна Григорьевна всё сделала, чтобы скрыть скандал: дала деньги солдату, чтобы молчал, а у военного начальства выпросила ему медаль. Люба подростком страдала от прыщей на лице, желая быть в свете, она, однако, вынуждена была оставаться дома, что отражалось на её характере.

«Эти создания тогда только вторгаются в душу нашу и прирастают к нашему сердцу, — пишет Достоевский, — когда мы, родив их, следим за ними с детства <...>, продолжаем родниться взаимно душою каждый день, каждый час в продолжении всей жизни нашей <...>, создаётся же семья неустанным трудом любви»8. Эта заповедь крепкой семьи была особенно трудна для Анны Григорьевны, чья любовь безраздельно принадлежала покойному мужу, его памяти. В предисловии к своему уникальному «Библиографическому справочнику-указателю» она пишет: «Еще при жизни Достоевского я начала собирать все его рукописи, все газеты, где помещались его статьи или статьи о нем. Вначале я собирала исключительно для своих детей, мне хотелось, чтобы они имели все то, что связано с памятью об их отце». Вскоре ей пришлось убедиться, что у детей собственные интересы.

В книге об отце Любовь Федоровна вспоминает, что, умирая, он призывает к себе детей и просит прочесть им притчу о «Блудном сыне». Любовь Федоровна не дает достаточного объяснения выбора Достоевским именно этой притчи, но писатель провидел судьбу своих детей. В ненапечатанных материалах к «Дневнику писателя» за 1877 год есть запись, как нам кажется, раскрывающая те мысли Достоевского, которые вновь вернулись к нему в его последний час. Приведем эту запись полностью: «Сделаю одно сравнение, возьмите хоть птичье гнездо. Выведенные детёныши жмутся сначала под крылом самки, самец носит им пищу. Но детеныши растут, укрепляются, выучиваются мало-помалу летать и вдруг гнездо разлетается, разрушается единение, все они вдруг чужды друг другу. У людей это несколько

иначе: оперившимся детенышам хоть и очень хочется разлететься в стороны, о, как хочется сначала, даже до ненависти к семье и старому домашнему очагу, если их полет чем-нибудь задержан, но сношения не покидаются всю жизнь. Но тут-то и бывают родительские ошибки. Есть родители, которые не понимают и не допускают в детях такой жадности стремления бросить поскорее родное гнездо, чтоб испробовать свои крылья, и даже отпустив детей, они требуют от них частых писем, почтительности, но почтительность уже не любовь, не свободная любовь. Иногда это требование почтительности, благодарности окончательно раздробляет семейство, наполняя сердца детей нетерпением, насмешкой, а пожалуй так и ненавистью. Гораздо лучше поступят те родители, которые снарядят детей в путь, помогут им и пустят их вон из гнезда, не обременяя их требованием почтительности, не напоминая им о благодарности. Будь хоть какой угодно гений и самостоятельно сильный характер, оперившийся и улетевший из гнезда птенец, но все же ничего не знает в жизни, вылетая из гнезда, а потому скоро почувствует и тягость, и усталость, и разочарование, и вот тут-то он вспомнит непременно о родителях, о том, что любят они его бескорыстно, всегда и до сих пор, и вечно будут помогать ему, а между тем никогда-то не досаждали ему укорами, попреками за неблагодарность, за забвение их, за непочтительность, любили его, терпели и ждали его молча. И вновь всем сердцем воротиться в гнездо свое... и второй раз и уже навеки соединится, создастся семейство, дитя признает вновь родителей и прильнет к ним, а родители как бы вновь приобретают его».

Анна Григорьевна тяжело переживала стремление детей покинуть гнездо. Люба же, по свойствам своего характера, хотела жить самостоятельно, чтобы заявить себя. И Анна Григорьевна, стараясь удержать Любу при себе, выезжает с ней в Европу. Анне Григорьевне милы тихие уголки Германии и Швейцарии, где она может предаться воспоминаниям, а Люба стремится в Париж, Монте-Карло, Рим, окончательно отдаляясь от матери. Федю же, того, кто, быть может, особенно нуждался в материнской ласке и помощи, Анна Григорьевна с детских лет оставляет на попечение бабушки, Анны Сниткиной, а по смерти её, какой-то, по словам Стоюниной, «озлобленной и молчаливой женщины».

Окончив гимназию, Федор поступает в Петербургский университет, и Анна Григорьевна вносит деньги за первый курс. Неожиданно он прерывает учебу и вместе со своим другом Левенсоном уезжает в Москву, а затем на постоянное жительство в Симферополь. Там он, получая свою долю денег от изданий произведений отца, заводит скаковую конюшню, но часто его лошади плохо скачут, выигрывая не самые большие призы. Он пишет в отчете матери: «Фасс-Гарей захромала на плечо и скакать не будет, Крым-Гарей на заднюю ногу, а Жетатор получил воспаление надкостницы. Здесь все меня жалеют», — и добавляет в P.S. — «Фасс-Гарей кобыла, а не жеребец, как ты пишешь». Несчастья продолжают его преследовать: «Трагически погибла моя лучшая кобыла, матка-феномен, громадной ценности, "Радван"» (лучшую лошадь он называет именем фамильного герба Достоевских). После пожара в конюшне за ним заметили странную особенность. От переживаний он заснул, и проспал трое суток, думали, что он впал в летаргию. Люба пишет: «Вообще от всех неприятностей лучшее лекарство для него сон».

Анна Григорьевна умоляет его перейти на службу в Императорское коннозаводство, там хоть и небольшая, но гарантированная зарплата. Смолоду мечтавший

жить на широкую ногу, он, по своему характеру азартного игрока, не может бросить скачки, и все более влезает в долги. Все его письма к матери наполнены просьбами о присылке денег с обязательными уверениями в последующей отдаче их. «Не знаю, как тебя и благодарить за все твои заботы и хлопоты о своем блудном сыне. Прости ещё раз и вышли хоть 500 рублей, если не можешь больше. Не бойся — не растрачу — теперь я такой стал жмотяга».

Рано, и как ему показалось, выгодно женившись, Федор Федорович сохранил свое увлечение, явно предпочитая своих лошадей жене. Семейная жизнь не складывается. Он пишет: «И Маню (т. е. Марию Токареву) нельзя оставить и лошадей нельзя забывать. И так разрываюсь на две части. Лучшую свою лошадь продал за большую сумму, которой заткнул разные дыры. И хотя я отрезал себе голову, но памятую твои наставления, что лучше синицу в руках, чем журавля в небе. Эта лошадь при полной удаче выиграла бы тысяч 75, но вопрос выиграл бы я на ней эти деньги».

Вскоре лошади остались, а жена уехала от него в Петербург, и через три года был оформлен развод. Долги нарастают. Чтобы расплатиться, он продает свою часть имения в Рязанской губернии, вновь надеется на выгодную женитьбу и сдается увещеваниям матери: «Объявляя себя покоренным, побитым и убежденным в бесплодности, а равно и разорительности моего подлого, хотя и милого скакового дела, посему сдаюсь, закрываю лавочку и поступаю контролером на конку. Пришел к этому мнению, потому что опять прогорел по примеру прежних лет. Ждать впредь чеголибо утешительного от моих Пегасов нет достаточных оснований. (Скорее дождешься противного.) Сейчас же для сворачивания моего дела надо 1000 рублей, а затем ещё 1000. Итого 2000 рублей». Но это оказалась минутная слабость, полученные от матери деньги тратятся на попытку все восстановить. «Вот видел здесь твои идеалы — разных чиновников, прокуроров и прочее. Прыгают с гроша на копеечку

ивсе тут. Я хоть жив, а они прозябают. Нужны деньги, а денег мало, вот крик современной груди. И куда они идут эти проклятые деньги? Кутить негде, играть негде, транжирить прямо невозможно. И все-таки, как начнешь считать туда, сюда, так ужас берет. Надо сделать себе кое-какое положение в обществе, ведь не маленький я, надоело уже. Мамочка, выручи теперь, а иначе мне все придется бросить в горячую пору». Какие-то отголоски напутствия отца возникают в нем, и он пишет далее: «Мне все кажется теперь, что дети только тогда ясно сознают, что такое мать и отец,

итолько тогда начинают и уважать и любить, когда отдаляются от них и видят, как тяжело и нехорошо вдали от матери. Как другой раз и жалеешь и мучаешься, что так часто огорчал любящую мать прежде».

Время идет и Федору Федоровичу пойдет уже четвертый десяток. Мальчишеский азарт сменяется опытом и расчетом, но все так же лошади остаются на первом месте. Наконец, уступив просьбам матери, он зачисляется на должность инспектора в Государственном коннозаводстве. 36 тысяч долга по своим конюшням повисают на нем тяжелой гирей. В тех кругах, в которых вращается он, ничего не знают о его жизни взаймы. Там он принимается как интересный и богатый аристократ— перспективный жених, а для него самого единственным выходом становится новая женитьба на богатой невесте. Ряд его писем к матери заполнены описанием тщательной подготовки к гвоздю сезона— костюмированному балу у губернаторши 1901 года. На балу он предстает в костюме пажа. Красный камзол и черные панталоны с белыми чулками в сочетании с его спортивной фигурой и прекрасными манерами

создают неотразимое впечатление. Он бесспорный фаворит маскарада. На этом же балу была и младшая дочь генерал-лейтенанта П.А. Цугаловского, Екатерина Петровна, которая давно уже ходила в невестах, но никак не могла сделать свой выбор. Федор Федорович и Екатерина Петровна знакомятся, вскоре возникает взаимная симпатия. Но Федор Федорович должен окончить затянувшийся бракоразводный процесс с Токаревой, а смерть отца Екатерины Петровны еще более отодвигает решение о женитьбе. Только в 1903 году они венчаются. Он пишет матери: «Свадьба прошла скромно, но были все сливки». Екатерина Петровна оказалась той женщиной, которая смогла понять характер Федора Федоровича, как она пишет свекрови: «без руля и без ветрил». Героические усилия Екатерины Петровны, предпринимаемые для выправления положения мужа, стали приносить плоды. В её письмах к Анне Григорьевне звучит искреннее беспокойство за положение семьи, а её трезвый взгляд дал возможность увидеть Анне Григорьевне родственную ей душу. Умело руководя действиями мужа, она постепенно смогла вывести семью к более сносному существованию.

Теперь уже Любовь Федоровна просит через мать денег у брата в долг. В одном из писем Федор Михайлович Достоевский писал жене: «У Лили, по-моему, твой характер <...> и добрая, и умная, и честная, и в то же время широкая»9. Видимо, это было написано после «анекдота», упомянутого в этом же письме: Федик пожаловался папе, что у него голова болит, и тогда Лиля предложила свою голову взамен. Родители надеялись, что она будет помогать в воспитании младшего брата, тем более, что она настояла быть его крестной. Возможно, в детстве Лиля и имела эти черты, но с возрастом, вследствие её личных проблем, а также постоянной и, быть может, мелочной опеки матери, такие черты характера, как упрямство, своенравие, гордость, опущенные «неисправимым идеалистом» Достоевским, возобладали в ней. Взрослый Федор, встретившись с сестрой после долгой разлуки, пишет матери: «Лиля в Петербург, и ты в Петербург, Лиля за границу, и ты за границу, Лиля к черту, и ты к черту. Да что это за каторга такая! Да что это за глупость такая! Да и что это она писаная торба такая! Девка на возрасте очень практичная, сухая как кремень — её не прошибешь, себя в обиду не даст, а ты с ней носишься, как с умалишенной какой-то. Да она все равно тебя на порог не пустит, да и как, и чем, ты можешь ей помочь? Полно Кит-Китыч, да ты сам всякого обидишь — вот что можно про неё сказать словами Островского. Да в кого она уродилась такая! Просто руками разведи! Фаину, свою компаньонку, третирует, как последнюю собачонку — ругает и унижает на каждом шагу, даже на меня кидается по всякому поводу, и всё это без малейшего раздражения, просто с холодной злостью». Письмо заканчивается словами: «Оставь ты ее в покое на некоторое время, пусть перебесится и когда увидит, что ты без нее прожить можешь, поверь, будет относиться к тебе с почтением. Авось все образуется. Перемелется— мука будет». Федя полагается на русский «авось», который совершенно чужд Любе. Недаром в модной в начале XX века анкете на вопрос, к какой нации вы бы хотели принадлежать, она написала — к англичанам, тем окончательно порывая с той почвой, на которой Достоевский так мечтал взрастить своих детей. Любовь Федоровна в 1912 году в очередной раз выехала за границу, но обратно в Россию больше не вернулась.

За время взросления детей Анна Григорьевна проделала титаническую работу по изданию семи полных собраний сочинений Достоевского, в одном лице заменяя

подчас целый коллектив издательства. Как-то на вопрос журналиста, почему она не берет помощников, она ответила, что трудно найти хорошего помощника, так как нужно отлично знать материал. «Я, например, беру лист рукописи и с третьей строки вижу, что он принадлежит к такому-то месту романа "Бесы"». Благодаря всё возрастающему интересу к Достоевскому и умелому ведению подписки, все издания быстро и полностью расходились. Но годы берут своё, и в письме к дочери из Дрездена, Анна Григорьевна пишет: «Я могу похвалиться работой: я прочла здесь 15 листов корректур, и один том совершенно готов. Принялась за другой, только представь себе, какая обида! От вод ли или от усталости, но у меня глаза ослабели, и я читаю через лупу, иначе не могу». Дрезден, родной город Любови Федоровны, и мама в подробностях описывает места, где она когда-то побывала с Федором Михайловичем. Теплые воспоминания нахлынули на Анну Григорьевну, и появляется на полях приписка: «Спешу воспользоваться розовым настроением и купить себе шляпу; есть две удивительные шляпы: одна светло-голубая с зеленым пером, другая желтая с красным. Посоветуй, которую выбрать. Если можешь, даже телеграфируй, а то многие старушки моих лет на эти шляпы заглядываются и как раз у меня перебьют». «Старушке» Анне Григорьевне в ту пору исполнилось 45 лет.

Только резкое ухудшение здоровья и решение заняться своими воспоминаниями заставило Анну Григорьевну в 1911 году продать права на издание сочинений Достоевского издательству Маркса, оставив за собой авторские права и распространение книг. Сложность этой работы можно проиллюстрировать из её переписки с нерадивыми подписчиками. Одно из писем адресовано начальнику тюрьмы г. Харькова. В нем Анна Григорьевна сообщает, что не получает ответа на свои письма и вынуждена прибегнуть для получения задолженных денег к способу ей неприятному: «Если не получу ответа и на настоящее письмо, то напишу своему племяннику Григорию Ивановичу Сниткину, смоленскому тюремному инспектору, попрошу списаться с харьковским тюремным инспектором». Другое письмо связано с рассылкой: «Вы уплатили семь рублей. От дальнейшей уплаты Вы отказались на том основании, что будто не получили доставленных Вам томов, хотя мною первые семь томов были доставлены Вам 30 мая прошлого года. Но тут произошло какое-то недоразумение, в котором я ничего не понимаю...»

В записной книжке Анны Григорьевны подведен итог: «Таким образом, в течение 28 лет со смерти Ф.М. Достоевского, полные собрания сочинений принесли издательнице чистой прибыли 413 тыс. рублей. Прочие издания за тот же период времени дали чистого барыша более 100 тыс. рублей». Достоевских можно было назвать обеспеченными людьми — это было желанием и мечтой Федора Михайловича. В газетах появились заметки о «баснословном» богатстве вдовы знаменитого писателя. Слухи, как говорится, оказались несколько преувеличенными. Поступающий доход делился между тремя сонаследниками. Так, по воспоминаниям Стоюниной, доход в 75 тыс. рублей от юбилейного издания был поделен на равные части по 25 тыс. рублей каждому. Все остальные деньги от других изданий Анна Григорьевна делила с меньшей частью для себя. В 250 тыс. рублей обошлась постройка, а затем перестройка после пожара школы имени Ф.М. Достоевского в Старой Руссе. Много денег было потрачено на обустройство мемориальной комнаты в Историческом музее в Москве. К этому надо прибавить многочисленные благотворительные взносы в пользу голодающих и пострадавших в Японской и Первой мировой войнах.

Любовь Федоровна странствовала по Европе, окруженная компаньонками — «странными чужеродными женщинами», как определил их её брат Федор. Первой публикацией дочери писателя был сборник рассказов «Больные девушки». Незамысловатые сюжеты этих рассказов ВОЗНИКЛИ из автобиографических размышлений и

переживаний автора. Следующей книгой был роман «Эмигрантка». Героиня романа Ирина Мстинская — рефлексирующая, от бездействия предающаяся несбыточным мечтам женщина тридцати лет, так и не создавшая семью. «Приятельницы Ирины уговаривали её выйти замуж. Ирина с недоумением слушала их советы. Согласно её идеям женщина имела право создать новую жизнь, лишь в том случае, если встречала идеального человека, который передал бы ребенку свои прекрасные душевные качества. Самым тяжелым для Ирины стало поднимающееся в ней сомнение в правильности ея теорий. Наблюдая судьбу других людей, Ирина могла себя обманывать, уверять, что если не было у них внешнего благополучия, то был зато душевный покой и довольство. Себя— же обмануть было трудно: не только не имела Ирина счастья, но не дано ей было и спокойствия. Душа ея была изранена и измучена, погружена во тьму и отчаяние, и не видела она никакого исхода... так стало тяжело Ирине в России, что она решила эмигрировать. Все стало ей постылым в родной стране. Не верила она больше никому: ни народу, ни интеллигенции». Теория атавизма, модная в начале XX века, глубоко задела Любовь Федоровну, и рефреном её жизни стал вывод из этой теории, что: «в потомках гениев природа отдыхает». Больной эмигранткой Любовь Федоровна стала сама, не найдя своего призвания и признания в России.

Письма к матери из-за границы заполнены описанием своих болезней и прекрасных уголков Европы, требованием денег на жизнь на Лазурном берегу Франции. В Монте-Карло она стала играть в рулетку, чем повергла в ужас Анну Григорьевну. Своя доля денег безрассудно тратится на игру и блестящую жизнь дочери всемирно известного писателя. Однажды она даже оставляет мать в Берлине без средств, требуя денег на срочную операцию в Париже. Анна Григорьевна отдает уже последние, оставленные на возвращение в Россию. «Ты меня привела в отчаяние своим требованием присылки ещё денег... мне чрезвычайно неприятно и боязно совсем остаться без денег здесь». Её выручает племянник Андрей Андреевич, выславший нужную сумму. «Благодарю Вас за присылку 100 рублей, которые я получила. Они избавили меня от большого беспокойства. Чудесный Вы человек и истинный наш друг!» — пишет Анна Григорьевна.

Мечта Достоевского, о том, что дети брата Андрея станут примером его детям, воплотилась в Андрее Андреевиче. Ему, холостяку, Анна Григорьевна поручает деликатное дело присматривать и положительно влиять на Любу. «Сегодня был А.А. — промолчал весь вечер. Ехать в ресторан на Крестовский отказался», — сообщает матери Люба. Чуждый светского общества, Андрей Андреевич в письме к Анне Григорьевне, решает отказаться от этой роли: «Любовь Федоровна ни во что меня не ставит. Пожалуйста, глубокоуважаемая Анна Григорьевна, не думайте, что меня Ваши поручения затрудняют, и приказывайте, что Вам угодно, буду с удовольствием исполнять по мере способности».

Анна Григорьевна любила его и доверяла ему свои дела при отъездах за границу. Андрей Андреевич был душеприказчиком всех завещаний Анны Григорьевны. Последнее завещание от 1913 года переписывается полностью в пользу сына Федо-