ПСИХОЛОГИЯ В КЛИНИКЕ

В 1910 г. А.Н. Бернштейн и его единомышленники Г.И. Россолимо, Ц. Балталон и Т.Ф. Богданов организовали в Москве Общество экспериментальной психологии (еще одно!), целью которого считали приложение лабораторно-психологических исследований к клинике, “объективно-психологическое исследование душевнобольных”, построение “экспериментальной симптоматологии душевных болезней” [2; 4]. Ими были созданы первые тесты на русском языке: “экспериментально-психологические схемы” (А.Н. Бернштейн), или “психологические профили” (Г.И. Россолимо), в которых диагностировались восприятие и узнавание реальных предметов, их цветных и схематических изображений, осмысление (понимание картинок-сцен, пересказ историй), обобщение (классификация однородных изображений), комбинаторная способность (арифметические действия, складывание разрезанных картинок), соображение (заполнение пропущенных слов и фраз) и память (в которой А.Н. Бернштейн выделил особый параметр восприимчивости и создал специальную методику ее диагностики) [2; 15]. В “профилях” Г.И. Россолимо число параметров увеличивалось до 11 [23].

Преемник А.Н. Бернштейна в психологической лаборатории Московской психиатрической клиники, Ф.Е. Рыбаков, выпустил один из первых в России сборников психологических методик, куда вошли тесты и методические приемы Ф. Гальтона, Г. Мюнстерберга, А. Бурдона, Г. Эббингауза, А. Бине и В. Анри, Э. Крепелина, А.П. Нечаева, А.Н. Бернштейна и других (“Атлас для экспериментально-психологического исследования личности с подробным описанием и объяснением таблиц, составленных применительно к цели педагогического и врачебно-диагностического исследования”. М., 1910). Работа по созданию методов психологической диагностики велась также в клинике Психоневрологического института – В.М. Бехтеревым и С.Д. Владычко: “объективные методы” распознавания душевных болезней как нельзя более соответствовали бехтеревской программе создания “объективной психологии”.

Однако “экспериментально-диагностические схемы” крепелинистов встретили критику в среде самих психиатров: на Х съезде Общества русских врачей доклад А.Н. Бернштейна “Об экспериментально-психологической методике распознавания душевных болезней” вызвал острую дискуссию. Возражения делились на две группы: одни психиатры критиковали нозологическое направление в целом, которое, по их мнению, “еще ничем не доказало своих преимуществ

и не установило ни одной новой формы душевных заболеваний” [28; 139]. Другие сомневались в методологической обоснованности самой психологической диагностики душевных болезней, подозревая, что, будучи обследованной с помощью этих методов, “вся масса населения оказалась бы страдающей душевными болезнями” [28; 139]. Ссылаясь на мнение психологов (Г.И. Челпанов), считавших, что “в настоящее время в научной экспериментальной психологии нет таких приемов, при помощи которых можно было бы устанавливать диагнозы” [30; 305], сторонники этой точки зрения (В.П. Сербский, Н.Е. Осипов и другие) критиковали саму идею давать “диагноз личности” на основе методологически сомнительных критериев [20; 58].

Разногласия между психиатрами повлияли на то, что вес психологических исследований на медицинских факультетах был снижен. Выиграли от этого, как мы увидим далее, философские кафедры.

СПОР ФИЛОСОФСКИХ И МЕДИЦИНСКИХ ОТДЕЛЕНИЙ ЗА ПРЕПОДАВАНИЕ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Что широкому читателю начала века было известно об экспериментальной психологии? Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона посвящает ей статью, начинающуюся так: “Экспериментальная психология – наука сравнительно новая и мало известная в русском обществе. Многие относятся к ней с предубеждением и никак не могут примириться с мыслью о существовании каких-то "психологических лабораторий". Соединяя со словом "лаборатория" представление о весах, ретортах, печах, банках, ножах, несчастных жертвах вивисекции, они с недоумением спрашивают: разве можно положить душу на весы, засадить ее в банку, подогреть на огне, разрезать на части?” [24; 285].

Но если широкая публика еще колебалась в своем отношении к психологическому эксперименту, то в университетских кругах таких сомнений не было. Уже в 1894 г. на диспуте по диссертации Н.Н. Ланге стало ясно, что университетские философы вполне готовы читать курс экспериментальной психологии. Более того, они готовы бороться с теми, кто начал преподавать ее раньше, – с кафедрами психиатрии медицинских факультетов. Так обстояло дело не только в России, но и, например, во Франции: в Сорбонне курс экспериментальной психологии, читавшийся ранее только на медицинских отделениях, был введен на факультете словесности (Faculte des lettres). Экспериментальная психология, как эмпирическая наука, пользовалась особым уважением в эпоху позитивизма; признав ее философской дисциплиной, факультет повышал свой научный статус, получая, кроме того, дополнительные ставки и субсидии [34; 140].

По этим же причинам и российские философы, критиковавшие экспериментальную психологию с методологических позиций, все же не отрицали возможность ее преподавания на историко-филологических отделениях. В 1895 г. появился русский перевод книги А. Бине и его коллег по лаборатории физиологической психологии в Сорбонне “Введение в экспериментальную психологию”, в которой описывались устройство лабораторий, приборы, методика экспериментов. Инициатором этого издания был профессор психологии Петербургского университета А.И. Введенский, типичный кабинетный ученый (“armchair psychologist”). Тем не менее и он признавал, что “в настоящее время при университетском преподавании психологии уже нельзя обходить молчанием

экспериментальную психологию” [5; 2]. Университетские философы, занимающиеся экспериментальной психологией, “вынуждены производить свои эксперименты или у себя на дому при помощи приспособлений, устроенных на частные средства, или в лабораториях, существующих при других кафедрах (физиологии и невропатологии), или же, наконец, должны ехать в заграничную командировку” [5; 19].

Признавая тем самым, что психологические лаборатории уже существуют в психиатрических клиниках и что в них могут работать и психологи философских отделений, А.И. Введенский был вынужден аргументировать перед университетской администрацией необходимость открытия новых лабораторий. Во-первых, пишет он, “существующие приспособления для экспериментально-психологических исследований при кафедрах душевных и нервных болезней... имеют в виду не столько интересы психологии, сколько физиологии, психиатрии и т.п.”, и следовательно, нужны кабинеты для занятий “профессиональных психологов” [5; 20]. Во-вторых, при таком положении дел, когда экспериментальная психология прикреплена к медицинским факультетам, неизбежен ее натуралистический (а следовательно, материалистический уклон), в то время как психология должна быть философской наукой.

А.И. Введенскому вторит его московский коллега Н.Я. Грот: “Весьма было бы грустно, если бы при организации этого молодого еще дела в России мы впали бы в нелепое заблуждение, что экспериментальная психология есть только психофизика и психофизиология, что кабинеты экспериментальной психологии должны быть не самостоятельными учреждениями, а филиальными отделениями физиологических и физических лабораторий, и что в них могут работать только профессора и студенты медицинского факультета, а не философии и филологии” [9; 617].

Кроме того, вниманию администрации предлагался еще один весьма убедительный довод – относительно небольшие затраты на оборудование психологических кабинетов: “устройство психологических кабинетов обходится сравнительно дешево, настолько дешево, что в Геттингене и Бонне кабинеты утверждены, строго говоря, путем частных пожертвований... Достаточно будет и 4000 рублей для полного устройства кабинета” [5; 21].

Вскоре в Университете Св. Владимира в Киеве под руководством Г.И. Челпанова начинает действовать психологический семинарий, при котором организуются лабораторные занятия для студентов. В 1907 г., когда Г.И. Челпанова приглашают профессорствовать в Московский университет, семинарий и кабинет переводятся туда; еще несколько лет спустя на их базе создается Психологический институт. Торжественно открытый в 1914 г., этот институт – один из лучших по устройству и оснащению в мире, – возможно, и стал тем “призом”, который кафедры философии выиграли в споре с кафедрами психиатрии[4].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, во второй половине ХIX в. – до появления психологических лабораторий и какое-то время наряду с ними – наиболее влиятельной отраслью эмпирических исследований была клиническая психология. Самое большое доверие психологов-естествоиспытателей вызывал “эксперимент, поставленный природой”. Душевная болезнь и искусственно вызванные патологические состояния позволяли “выключать” одни психические функции, обнажая работу других. Феноменальные способности, как и другие крайние проявления психики – от “обманов чувств” и “раздвоения личности” до телепатических феноменов, – также рассматривались в качестве “природных экспериментов”. Таким образом, значительная доля психологических исследований выпадала на долю психиатров. Российская психиатрия, имевшая тесные связи с лидером в этой области – психиатрией французской – не была исключением. Патопсихологические исследования вели С.С. Корсаков, И.А. Сикорский, В.М. Бехтерев, В.Ф. Чиж и другие психиатры. Популярными были работы с гипнозом; не обошла Россию и мода на “психические исследования” медиумических феноменов.

Психиатрические клиники стали местом не только для клинических, но и для лабораторных (в вундтовском смысле слова) исследований: именно здесь были устроены первые в России психологические лаборатории по немецкому образцу. Курс экспериментальной психологии впервые стал читаться также преподавателями кафедр нервных и душевных болезней. В клинике начали развиваться и первые диагностические исследования, созданы первые тесты на русском языке. Вскоре, однако, кафедры философии, традиционно считавшие психологию своим предметом, вступили в спор за преподавание экспериментальной психологии. Благодаря усилиями Н.Н. Ланге, А.И. Введенского, Н.Я. Грота, Г.И. Челпанова и других ученых на кафедрах философии были открыты лаборатории. Вскоре экспериментом в собственном смысле слова стала считаться немецкая модель, а времена, когда “действительно объективным” признавался “природный эксперимент”, постепенно отошли в прошлое.

1. Бернштейн А.Н. А.А. Токарский (некролог) // Вопр. филос. и психол. 1901. № 4(59). С. 5 – 9.

2. Бернштейн А.Н. Экспериментально-психологическая методика распознавания душевных болезней. М., 1908.

3. Бехтерев В.М. Автобиография (посмертная). М., 1928.

4. Бине А. Изменения личности. СПб., 1894.

5. Бине А. и др. Введение в экспериментальную психологию. СПб., 1895.

6. Бине А., Фере Ш. Животный магнетизм. СПб., 1890.

7. Боткин Я.А. Принципы психотерапии (принципы лечения психическими влияниями). М., 1897.

8. Годнев И.В. Об естественном и экспериментальном сомнамбулизме и явлениях одностороннего гипнотизма. Казань, 1887.

9. Грот Н.Я. Основания экспериментальной психологии // Вопр. филос. и психол. 1895. № 5(30). С. 568 – 618.

10. Данилло С.Н. О влиянии некоторых ядов (спирт, опий, гашиш) на сознание человека. СПб., 1894.

11. Дионесов С.М. К истории применения гипноза с лечебной целью в России // Из истории медицины/ Под ред. В.В. Канепа. Вып. 7. Рига, 1967. С. 85 – 95.

12. Егоров Б.Е. Гипноз, психотерапия, бессознательное. М., 1993.

13. Корсаков С.С. К психологии микроцефалов // Вопр. филос. и психол. 1893. № 5(20). С. 1 – 29.

14. Ланге Н.Н. О значении эксперимента в современной психологии // Вопр. филос. и психол. 1894. № 4(24). С. 566 – 578.

15. Мержеевский И.П. Памяти И.М. Балинского // Иван Михайлович Балинский, отец русской психиатрии, по воспоминаниям его учеников. Киев, 1902. С. 1 – 16.

16. Михайлов В.О. Расследование о целебности влияния, называеиого животно-магнетическим. М., 1871.

17. Московское психологическое общество // Вопр. филос. к психол. 1895. № 5(30). С. 712.

18. Мочутковский О.О. Об истерических формах гипноза. Одесса, 1888.

19. Музей истории медицины Московской медицинской академии. Опись дел, полученных из Архива Психиатрической клиники. Ед. хран. 13 и 18.

20. Осипов Н.Е. Программа исследования личности. М., 1914.

21. Протоколы заседаний Русского общества экспериментальной психологии, 1891 – 92 гг. // Вопр. филос. и психол. 1892. № 12. Приложение.

22. Розенбах П.Я. Современный мистицизм. Критический очерк. (Рец. на кн.) // Вопр. филос. и психол. 1983. № 2(17). С. 75.

23. Россолимо Г.И. Психологические профили. Количественное исследование психических процессов в норме и патологических состояниях. Методика. М., 1917.

24. Серебряников В. Экспериментальная психология // Энциклопедич. словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1904. Т. ХL. С. 285 – 290.

25. Сироткина И.Е. От реакции к живому движению: Н.А. Бернштейн в Психологическом институте 1920-х гг. // Вопр. психол. 1994. № 4. С. 16 – 28.

26. Соловьев В.С. Современное состояние вопроса о медиумизме // Вопр. филос. и психол. 1894. № 2(22). С. 424 — 437.

27. Спиритизм // Энциклопедич. словарь Брохгауза и Ефрона. Т. ХXI. СПб., 1900. С. 224 – 226.

28. Суханов С.А. Корреспонденция из секции нервных и душевных болезней Х Пироговского съезда 26 апреля 1907 г. // Современная психиатрия. 1907. № 5. С. 138 – 140.

29. Хроника и смесь // Неврологический вестник. Казань, 1894. Т. 2. Вып. 4. С. 206.

30. Челпанов Г.И. Задачи современной психологии // Вопр. филос. и психол. 1909. № 4(99). С. 285 – 308.

31. Челпанов Г.И. Обзор новейшей литературы по психологии (1890 – 96). Киев: Тип. Императ. ун-та Св. Владимира, 1897.

32. Чиж В.Ф. Нравственность душевнобольных // Вопр. филос. и психол. 1891. № 7. С. 122 – 148.

33. Юдин Т.Н. Очерки по истории отечественной психиатрии. М.: Медгиз, 1951.

34. Brooks J.I. Philosophy and psychology at the Sorbonne, 1885 — 1913 // J. of the History of the Behavioral Sciences. 1993. V. 29. P. 123 — 145

35. Danziger K. Constructing the subject: Historical origins of psychological research. Cambridge, etc, Cambridge Univ. Press, 1990.

36. Danziger К. The origins of the psychological experiment as a social institution // Amer. Psychol. 1985. V. 40. P. 133 — 140.

37. Ellenberger H.F. The discovery of the unconscious. N. Y.: Basic Books, 1970.

38. Janet P. L'Automatisme psychologique. Paris: Alcan, 1889.

39. Korsakoff S. Etude medico-psychologique sur une forme des maladies de la memoire // Rev. philosophique. 1889. V. 11. P. 156 — 179.

40. Le Malefan P. Sciences psychiques, metapsychiques et psychologie. Cotoiment et diverse (sous presse).

41. Nicolas S. La memoire dans l'oeuvre d'Alfred Binet (1857 — 1911) // L'Annee psychologique. 1994. N 94. P. 257 — 282.

42. Plas R. La psychologie pathologique d'Alfred Binet // Les origines de la psychologie scientifique: Centieme anniversaire de L'Annee psychologique (1894 — 1994). Paris: Presses Universitaires de France, 1994. P. 229 — 245.

Поступила в редакцию 31.V.1995 г.

[1] Историография этого вопроса дана в работах Е.А. Будиловой, В.А. Кольцовой, О.М. Тутунджяна, М.Г. Ярошевского.

[2] Имеется в виду феномен, возникающий в состоянии глубокого гипнотического сна – на летаргической стадии, по Ж.-М. Шарко, когда для вызова сокращения мышцы достаточно легкого прикосновения или поглаживания кожи.

[3] А.Н. Аксаков был активным издателем литературы по медиумизму, в том числе “Сборника статей А.М. Бутлерова по медиумизму” (СПб., 1889), а также журнала на немецком языке “Психические исследования» (“Psychische Studien”). С этим связано забавное недоразумение: критикуя медиумические исследования, русский психиатр П.Я. Розенбах пишет о “германском мистицизме”, который вступил “в особо тесную связь с психологией”. Это, по его мнению, выражается в существовании журнала “ Psychische Studien ”, издатель которого, тем не менее, русский [22; 75].

[4] Интересно, что “обойденные” естественные факультеты пытались взять реванш уже в советское время: в 1924 г. при знаменитой реорганизации Психологического института на это учреждение претендовали одновременно физико-математический факультет Московского университета, который просил передать институт в свое ведение для размещения в нем кафедры физиологии, и университетская психиатрическая клиника. Ее директор П.Б. Ганнушкин мотивировал свою просьбу тем, что экспериментальная психология изучалась на медицинском факультет испокон веку; к тому же ее присутствие именно на медицинском отделении призвано обеспечить материалистический характер этой дисциплины [25; 21].