Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Росс-Нисбетт-8.doc
Скачиваний:
7
Добавлен:
18.03.2015
Размер:
368.13 Кб
Скачать

Хоуторнская сага

По мере того как социальные психологи убеждались в ценности формальных экспериментальных схем, росло их понимание и социальной психологии самого экспериментирования. Одна из значительных начальных глав этой длинной истории была написана в 1924 г. на Хоуторнском заводе компании «Вестерн Электрик» в Чикаго. Исследования были начаты по инициативе первых энтузиастов «научного управления производством». Это были так называемые специалисты по производительности труда с их пресловутым и часто высмеиваемым изучением различных движений и времени их выполнения.

К своему удивлению и разочарованию, эти специалисты вскоре обнаружили, что не могут быстро поднять производительность труда за счет изобретения более эффективных методов и предписывания рабочим действовать в соответствии с ними. Подобное вмешательство вызывало недовольство и недоверие со стороны рабочих, считавших, что к ним предъявляются слишком высокие требования, и подозревавших, что эти методы созданы с целью превратить их в роботов. Вследствие этого рабочие проявляли сопротивление, что уже не покажется чересчур неожиданным для наших читателей, знакомых с важной ролью субъективного восприятия и механизмов, действующих в напряженных системах.

Одно небольшое исследование, посвященное влиянию освещенности рабочих мест на производительность труда, стало отправной точкой для совершенно иного подхода к проблеме производительности, хотя по сути и принесло отрицательные результаты. Хоуторнские исследователи обнаружили, в частности, что хотя повышение уровня освещенности и сказывалось поначалу на повышении производительности труда, однако при систематическом манипулировании освещением на протяжении длительного периода исследований никакой зависимости между производительностью труда и условиями освещенности зафиксировано не было. Это навело исследователей на мысль, что решающую роль здесь могли играть факторы, имеющие мало общего с физическими характеристиками среды, а относящиеся всецело к сфере восприятия и чувств испытуемых.

Серия дальнейших исследований, проводившихся с 1927 по 1932 г. при содействии ученых из Гарвардской школы делового администрирования, дала дополнительные аргументы в пользу подобной интерпретации. Наиболее известным из этих исследований был эксперимент, предметом которого была производительность труда пяти женщин-сборщиц, размещенных в отдельной комнате для исследований и получавших сдельную плату в зависимости от их совместной производительности. Измерение производительности труда группы испытуемых проводилось в течение двадцати трех периодов, продолжительность которых варьировалась от трех-четырех до тридцати недель. При этом число и режим перерывов для отдыха и приема пищи систематически подвергались изменению. Результаты этого эксперимента, а точнее интерпретация его в терминах «человеческих отношений», данная исследователями, обобщившими его результаты (Мауо, 1933, 1945; Roethlisberger, 1941; Roethlisberger & Dickson, 1939), стала вскоре Евангелием для авторов вводных курсов как по психологии, так и по менеджменту.

Предание гласит, что испытуемые реагировали практически на каждое изменение условий эксперимента (касалось ли оно увеличения частоты и продолжительности перерывов для отдыха и приема пищи, либо их, наоборот, сокращения вплоть да полного упразднения) неизменным повышением производительности труда. Суммарный результат эксперимента сводился к тому, что на протяжении первых (и наиболее часто фигурирующих в литературе) 13 периодов производительность труда рабочих неуклонно повышалась, будучи более или менее независимой от действующего графика перерывов, пока не сделалась на 30-40% выше исходного уровня, зафиксированного до начала эксперимента. Так, например, с началом 12-го периода рабочие лишились укороченного дня в субботу, а также двух плановых перерывов, которыми могли пользоваться во время 11-го периода. Тем не менее результатом было увеличение производительности труда на 11%. Далее в течение 13-го периода количество перерывов было восстановлено и рабочие стали также получать на обед бесплатные напитки за счет компании. Все это привело к дальнейшему увеличению производительности труда на 4%.

Комментируя эти результаты, защитники концепции человеческих отношений утверждали, что конкретные особенности графика перерывов и вносившиеся в него на протяжении 13 периодов экспериментальные изменения не имели никакого значения, а производительность труда увеличилась исключительно по причине изменения социальных отношений внутри рабочей группы, а также улучшения отношений между рабочими и непосредственным начальником. Мэйо (Мауо) и его коллеги указывали на то, что группа из пяти сборщиц, размещенная отдельно от остальных, получила тем самым особый статус, что укрепило сплоченность группы и ее корпоративный дух. Не менее важно и то, что члены этой микрогруппы неожиданно почувствовали, что начальник проявляет к ним больше внимания и делает это в более дружелюбной форме, впервые стремясь получить от них обратную связь и интересуясь конкретными предложениями. Все эти факторы наряду с новой системой оплаты, привязывавшей их личный заработок к производительности труда их собственной группы, а не фабрики в целом, привели к тому, что испытуемые выработали новые групповые нормы, поощрявшие повышение производительности труда, взаимопомощь и более позитивное отношение к руководству. Кроме того, как отмечали позже последователи К. Левина, подобные условия освободили пятерых работниц от сдерживающего влияния общефабричных норм, препятствовавших повышению производительности труда — норм, процесс навязывания которых в форме вербальных и невербальных упреков наблюдали авторы другого исследования, проводившегося на том же Хоуторнском заводе с 1931 по 1932 г. (Homans, 1952).

В последние годы Хоуторнские исследования не раз подвергались обоснованной критике за ряд методологических недостатков (включая отсутствие контрольной группы, в которой условия работы оставались бы неизменными на протяжении того же периода), а также за неоспоримую идеологическую тенденциозность, руководившую составителями первых отчетов и авторами дальнейших интерпретаций (Bramel & Friend, 1981; Franke & Каш, 1978; Parsons, 1974). Постепенно выяснилось, например, что хоуторнские рабочие лучше осознавали ситуацию, были менее инфантильны и менее подвержены манипуляциям посредством доброго отношения и внимания со стороны руководства, чем это пытаются внушить студентам приводимые в учебниках описания. Обнаруживается, например, что рабочие подвергались неявному, а иногда и явному, социальному давлению, побуждавшему их продолжать увеличивать производительность труда как для того, чтобы сохранить свои «привилегии», связанные с участием в эксперименте на сравнительно привлекательных для себя условиях, так и в надежде на то, что успех эксперимента приведет к улучшению условий труда на всей фабрике. В последнее время выяснилось также, что когда посреди длительной серии экспериментальных манипуляций две работницы начали проявлять враждебное и неконструктивное отношение, они были заменены двумя другими, проявлявшими большую готовность внести свой вклад в успех исследования. Кроме того, оказывается, что на протяжении всех 23 периодов наблюдения один из двух наиболее значительных скачков производительности труда последовал сразу же за упомянутыми кадровыми перестановками, а другой — значительно позднее, уже после начала Великой депрессии (явившейся событием, безусловно повысившим ценность и привлекательность любой работы).

Однако подобная критика не преуменьшает важности Хоуторн-ской саги, а скорее указывает на ее значимость в более широком плане. На протяжении истекших десятилетий Хоуторнские исследования показали себя как нечто большее, чем наглядный урок о важности социальных отношений и морального духа на производстве и чем простое напоминание о том, что испытуемые в контрольной и экспериментальной группах не должны отличаться друг от друга в отношении того, насколько они ощущают себя объектами особого внимания и наблюдения. Сегодня эти исследования напоминают нам об уроке более общего характера, состоящем в том, что мы всегда должны учитывать социальную динамику взаимодействия между исследователем и испытуемым. Они обязывают нас признать, что участники исследований (как в лаборатории, так и в реальных условиях) являются не пассивными объектами манипуляций, но сознательными людьми, озабоченными последствиями выводов, которые могут повлечь за собой их действия. И, возможно, наиболее важным является то, что Хоуторнская сага напоминает вдумчивым потребителям результатов исследований о необходимости внимательно разбираться в методологии эксперимента, равно как и в возможном влиянии разнообразных мотивов его участников, прежде чем соглашаться с какими-либо из предлагаемых выводов.

КОГДА «КРУПНЫЕ» СОЦИАЛЬНЫЕ ПРОЕКТЫ ТЕРПЯТ КРАХ

Методологические уроки Хоуторнских экспериментов заставляют нас проявлять осторожность при интерпретации результатов успешных прикладных исследований. Однако даже если не считать Хоуторна, есть много других тщательно спланированных прикладных инициатив, окончившихся неудачей. В связи с этим научные уроки и социальные следствия, которые можно извлечь из подобных провалов, вполне заслуживают отдельного рассмотрения.

Ситуационизм, либерализм и политика социальных воздействий

И доктрина, определенная нами как ситуационизм, и традиция прикладной социальной психологии тесно связаны в умах многих людей с политической философией либерализма. Эта связь вполне объяснима. На протяжении последних трех десятилетий либеральные призывы к десегрегации среднего образования, а также требования введения талонов на питание для малоимущих, бесплатной медицинской помощи, системы пренатального здравоохранения, профессиональной переподготовки, пропаганды против наркотиков и компенсаторного образования были определенно ситуационистскими как по лежащим в их основе посылкам, так и по предлагаемым вариантам решения. Было бы, однако, упрощением ставить между этими двумя понятиями знак равенства. Консервативные предложения о более суровых наказаниях для преступников, усилении контроля со стороны полиции, повышении дисциплины в школах и даже о налоговом стимулировании найма на работу наиболее закоренелых безработных также являются ситуационистскими в своей основе (хотя большинство сторонников подобных мер скорее всего отвергло бы ситуационистские объяснения соответствующих проблем). И конечно же, многие ситуационистские социальные проекты, включая программы, разработанные для популяризации использования автомобильных ремней безопасности, для борьбы с курением или улучшения диеты, не могут быть однозначно охарактеризованы как либеральные либо как консервативные.

Однако мы занимались бы самообманом, если бы не отметили, что политический климат последнего десятилетия вовсе не благоприятствовал аналитическим изысканиям и практическим рекомендациям вроде тех, что наиболее часто предлагают социальные исследователи. Подобные анализа и рекомендации оправданно вызывают в сознании широкой публики ассоциации с социальными инициативами эпохи Кеннеди–Джонсона, оказавшимися не в состоянии оправдать экстравагантные надежды и обещания тех, кто добивался выделения средств под эти инициативы.

Аналогичным образом (по крайней мере в устах критиков, выступающих с позиций неоконсерватизма), они ассоциируются с точкой зрения, согласно которой малолетних преступников, хронических тунеядцев, мошенников, получающих социальные пособия, наркоманов и сексуальных маньяков необходимо «опекать» (т.е. оказывать помощь или предоставлять лечение), не требуя от них полной ответственности за собственное поведение. Практические идеи социальных исследователей ассоциируются также с неуютной мыслью о том, что обращение к наиболее настоятельным социальным проблемам требует увеличения расходов федерального бюджета, а следовательно, и повышения налогов. И действительно, часто можно услышать, как многие думающие и прогрессивно настроенные люди говорят (скорее с сожалением, чем с возмущением) о том, что программы социальных воздействий, в защиту которых выступали «благонамеренные, но наивные» социальные исследователи, были опробованы и не выдержали испытания практикой.

Было бы бессмысленно отрицать, что с размахом задуманные ситуационистские программы зачастую терпят крах или по крайней мере не дают результатов, соответствующих обещаниям или ожиданиям (Аbt, 1976). Иногда подобные провалы не слишком поучительны, во всяком случае если смотреть с выгодной позиции теоретика. Программы, выглядящие очень многообещающими на бумаге, могут быть реализованы столь нелепым и половинчатым образом, что исходя из самого факта их провала нельзя по существу ничего сказать о положенном в их основу ситуационном анализе. Точно так же ни о чем не говорят и результаты неудачного лабораторного эксперимента, если обнаруживается, что соответствующие экспериментальные манипуляции были выполнены небрежно.

Прочие провалы просто свидетельствуют о недооценке нами ситуационных факторов, влияние которых предполагалось преодолеть. Однако некоторые неудачи приводят к выводам, которые далеко не столь очевидны и имеют гораздо больше отношения к теоретическому ядру нашей дисциплины. Действительно, как мы увидим далее, неудачная, но тщательно продуманная, добросовестно спланированная и аккуратно осуществленная программа социального воздействия может преподать столь же глубокие уроки и поставить столь же стимулирующие вопросы, что и любой из успешных лабораторных экспериментов, о которых рассказывается в наших учебниках.