Кантор В.К. Русский европеец как явление культуры (философско-исторический анализ). М., 2001.
X. Федор достоевский. Искушения «русского пути»
1. Роман искушений
Из всех романов Достоевского «Братья Карамазовы» вызвали наибольший общественный резонанс. Среди прочего объяснялось это тем, что за два года до публикации романа он обращался к читающей публике с прямым публицистическим словом. Как вспоминал типографский наборщик М.А.Александров, «контингент читателей "Дневника писателя" составлялся главным образом из интелли гентной части общества. <...> Некоторые говорили Федору Михайловичу, что они читают его "Дневник" с благоговением, как Священное писание; на него смотрели одни как на духовного наставника, другие как на оракула и просили его разрешать их сомнения насчет некоторых жгучих вопросов времени»1. Рефреном шла в публицистике писателя мысль об особом — русском — пути, который приведет к сглаживанию всех мировых и европейских в особенности катаклизмов, установит на земле истинно христианское жизнеустройство, которое он раньше Шпенглера с его «не мецким социализмом» назвал «русским социализмом». Мысль эта не покидала его. Об этом можно судить по последнему выпуску его «Дневника» (1881 г.), уже после выхода «Братьев Карамазовых». «Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русею го: он верит, что спасется лишь в конце концов всесвет ным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм!»2 — писал он там.
Именно как объяснение «народной правды» и «русо го пути», а также как осуждение русской интеллигенции
1Александров М.А. Федор Михайлович Достоевский в воспомШ- ниях типографского наборщика в 1872—188] годах // Ф.М. Д0СТ^д ский в воспоминаниях современников. В 2-х т. Т. 2. М., 1
С. 280-281.
2 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30-ти т. Т. 27. Л., С. 19. Далее ссылки на это издание даны в тексте.
прочитан его последний роман. Основания для такого гляда безусловно имелись. В последней книге романа прокурор* как бы подытоживая развернувшуюся на глазах итателя трагедию, резюмирует: «Что такое это семейство Карамазовых, заслужившее вдруг такую печальную известность по всей даже России? <...> Мне кажется, что в кармине этой семейки как бы мелькают некоторые общие основные элементы нашего современного интеллигентного общества» (15, 125. Курсив мой. — В.К.). И было понято так, что народ — страдалец (вспомним, как Мите голодное крестьянское «дитё» видится), что народ с Христом, он свят, а идеи интеллигенции, к несчастью, несмотря на всё ее благородство, полны дьявольских искусительных провокаций, приводящих к преступлению. Не забудем, что по психической и умственной возбужденности того времени слова великого писателя казались Словом пророка.
Впрочем, исторический комизм восприятия романа заключался в том, что не раз провозглашенная Достоевским вера в русский народ совпадала с народолюбием всей русской интеллигенции, испытывавшей глубокий стыд за свои мнимые преимущества перед народом (скажем, образование, которое вовсе не было ценностью для крестьянства). Забывалось, однако, что пророк — посланец Божий, обличающий грехи нации, бичующий ее пороки, но отнюдь не сулящий своему народу благоденствие. Желая благословить, он часто проклинает. Не случайно после кровавой революции стали искать в творчестве Достоевского указание на возможность наступившей катастрофы и бранить его за те иллюзии, которыми он напитал сознание образованного общества. В статье «Духи русской революции», опубликованной в знаменитом сборнике «Из глубины», рефлектируя по поводу слома российской судьбы, Бердяев резюмировал новое отношение к творчеству Достоевского: «Народопоклонство Достоевского потерпело крах в русской революции. Его положительные пророчества не сбылись. Но торжествуют его пророческие прозрения Русских соблазнов»1.
Итак, «русские соблазны», искушения, пережитые Россией... Что это значит? Как сказано в словаре у Владимира Даля: «Искушать <...> стараться совратить кого с пути лага и истины»2. Нации, как и отдельные люди, поддают-
М., 1993. С. 96. М щ"1 ^Л' Толковый словарь живого великорусского языка. Т. II.
Бердяев Н.А.Духи русской революции // Бердяев Н.А. О русских есиках. М., 1993. С. 96.
438
439
ся на искушения — тому пример и судьба России, и судьба Германии, соблазненных дьяволом на адский путь, вед! щий к бесконечной череде преступлений. Причем смыс этого соблазна в том, что нация (или человек) отождест вляет себя с дьяволом, а свой путь с дьявольским путей который считает отныне единственно возможным, пуст] не благим, но неизбежным.
И если внимательно вчитаться в роман, то мы ( труда поймем, что основной его нерв, основная двигающая действие сила — это бесконечные искушения, которые переживают все герои романа. Разумеется, каждый на своем уровне. Искушаемы Грушенькой — «искусительницей» и «инфернальницей», как ее называют в романе — и старик Карамазов, и Митя, и даже Алеша, которому она на колени садится (сцена после смерти старца). Искушаем таинственный посетитель старца Зосимы и сам Зосима (дуэлью). Искушаем Митя Смердяковым и Федором Павловичем, провоцирующими его на убийство (Смердяков -сообщение о приходе Грушеньки к старику-отцу, отец -оскорблением в адрес матери и задержкой наследства). Иван искушает Алешу рассказами о страданиях детей, вызывая у послушника «радикальное восклицание»: «Расстрелять!» Смердяков искушает мальчика Илюшу, уговорив его убить собаку Жучку. Грушеньку искушает ее любовь к «прежнему». Катерина Ивановна испытала дьяволово искушение, когда, думая спасти Ивана, погубила Митю. Испытывает искушение на награбленные деньги открыть в Петербурге лавочку Смердяков. Наконец, главный искушаемый — это Иван Карамазов, который прежде всего искушаем неустройством мира (полагая при этом «мир сей» Божьим, а не дьяволовым), его напрямую искушает Смердяков (выпрашивая позволение на убийство отца), к нему является собственной персоной черт. Тот самый, который, как сам он признается, искусил верующих запахом тления, исходящим от мертвого тела старца Зосимы. И именно в поэме Ивана Карамазова великий инквизитор вспоминает, как «могучий и умный дух в пустыне» (14, 230) трижды искушал Иисуса Христа. Эти три искушения Христа создают как бы грундфон всей философской проблематики романа. Но, быть может, основное искушение для всех персонажей романа, участвующих в его детективной фабуле, как, впрочем, и для всех читателей — это поиск убийцы старика Карамазова... Кого обвинить в убийстве? Кто виноват? Повторю: винят обыкновенно русскую интеллигенцию — таков прямой публицистический вывод из детективной фабулы романа, не учитывающий сложнейшей
440
системы художественно-философских сцеплений и отзер-каливаний образов, рожденных «жестоким талантом» Достоевского.
Прислушаемся к мнению замечательного российского мыслителя Я.Э.Голосовкера, попытавшегося прочесть роман не социально-исторически, а как некую философскую теорему, отбрасывая даже религиозно-нравственные оценки персонажей, что так характерно было для русской неорелигиозной философии и ее эпигонов. Вот что он фиксирует: «Смердяков и черт, по замыслу автора, двое подлинных убийц Федора Павловича, <...> Смердяков — фактический, так сказать "материальный", убийца Федора Павловича, — дублирует черта, его символического убийцу, а черт, в свою очередь, дублирует Смердякова, не признавшим себя единственным убийцей и вообще виновником убийства»1. Иными* словами, по мысли Голосовкера, если без затей и непредвзято подойти к сюжету романа, то становится очевидным, что «единственным виновником убийства Федора Павловича Карамазова является, по замыслу автора, не кто иной, как черт»2. А стало быть, это именно черт искушает огромное число романных персонажей и читателей брать на себя функцию Божьего суда — указывать виновника и выносить приговор.
Мы видим, что весь огромный роман строится как система соподчиненных искушений, переживаемых в разной степени разными героями. Почему же столь важна оказалась для Достоевского эта тема — тема соблазна? Односложно ответить на этот вопрос вряд ли удастся. Попробуем порассуждать.