848

струкции, картонные коробки с каким-то грузом. Сюда же немцы побросали свои рюкзаки. Почти все немцы уселись по периметру этого углубления, прямо на пол самолета, опустив ноги на дно ящика. Нас предусмотрительно разместили раздельно. Не знаю, почему, но сидеть рядом с немцами мне было неприятно. Интересно, что чувствовали немцы, сидевшие рядом со мной (это были уже пожилые солдаты, ехавшие на побывку домой). К ним я не питал никакой вражды..., но такова сила предубеждений.

Помимо солдат и нашего охранника в самолете находились еще две молодые девушки в гражданской одежде. Когда самолет был уже в воздухе, а летчики сидели на своих местах, они постоянно торчали около двери в летную кабину, что-то кричали им в уши, совали им прямо в рот конфетки, и постоянно над чем-то хихикали. До сих пор не могу понять, кто они такие и зачем они тут? Солдаты тоже смотрели на них неодобрительно: отвлекают летчиков от дела. И только значительно позже вдруг подумал: а не выполняли ли они какую-нибудь специальную миссию?

Вспоминая события того времени, я часто задаю себе вопросы:

1. Чем объяснить несколько повышенное внимание к нам, четырем русским летчикам?

2. Почему нас разъединили с пленными пехотинцами еще в Петраковке?

3. Почему нас больше недели держали под особым контролем в Апостолово?

4. Почему для нас подали чуть ли не персональный самолет сегодня?

Я, конечно, догадывался, что дело не в нас троих (Шпак, Козлов и я), мы слишком мелкая сошка, а дело в майоре. К тому времени немцы, наверное, еще не знали его настоящего воинского звания, но догадывались, что он, по-видимому, какой-то крупный начальник. Об этом говорило следующее: в отличие от нас, рядовых летчиков, одет он был в хороший хромовый реглан с меховой подкладкой. На нем была не обычная армейская хлопчатобумажная зеленая гимнастерка, а коверкотовая темно-серого цвета и широкий офицерский ремень, хромовые сапоги и шерстяные брюки. Я уже не говорю про изрядно лысую голову - значит, не молод... Кто он фактически - немцы вряд ли знали. И вряд ли верили в то, что он -

51

старший лейтенант, командир эскадрильи, кем он мог называть себя на предварительных допросах в Петраковке, согласно принятой нами легенде. Но все это не более чем предположения, так как мы не знали, о чем шел разговор в петраковской «управе». Об этом он нам ничего не говорил, а мы его ни о чем не спрашивали.

Немаловажным было и то, что он не русский, а как теперь говорят, человек «кавказской национальности». А дело в следующем.

В конце 43-го и начале 44-го в армии Власова началось формирование не только наземных, но и воздушных подразделений. В них вербовались советские летчики, пожелавшие по тем или иным причинам воевать в его армии. По слухам, центр, где формировалась власовская авиация, был расположен в Пруссии, в местечке Марицвили. Возглавлял этот центр полковник Мальцев, бывший заместитель командующего Забайкальским военным округом.

Обо всем этом поведал мне один мой знакомый по Уманьскому лагерю, тоже пленный летчик по имени Павел (фамилии не знаю). О его интересной судьбе чуть позже.

Вербовку наших летчиков производило и немецкое командование. При этом особым вниманием пользовались летчики не русской, а другой национальности. Вот в этом плане Квелидзе представлял для них особый интерес. Но вернемся в самолет.

Майор сидел через два-три человека от меня. По выражению его лица я видел, что он о чем-то усиленно думает (в такие моменты у него левая бровь изгибалась дугой и становилась как бы выше правой). Время от времени он осматривал внутренности отсека, соседей напротив, вход в кабину летчиков. Каким-то чутьем я догадывался, что он оценивает обстановку на возможность захвата самолета. Но, прямо скажем, что шансов на это никаких: у нас не было никакой предварительной договоренности и плана; количество немцев в самолете было в три раза больше чем нас; многие из них были вооружены, мы – нет; неясно было, как поведут себя немецкие летчики; и уж никто из нас не знал, как пилотировать незнакомый немецкий самолет (вспомним, как мучительно осваивал новую технику капитан В.М. Заболотнов).

А вскоре этот вопрос отпал сам собой – самолет шел на посадку. Мы приземлились на аэродроме города Умань. К самолету

52

быстро подъехала грузовая машина. В ней водитель и два младших офицера. Сопровождавший нас фельдфебель жестом приказал нам выйти из самолета и пересесть в подъехавшую машину. В сопровождении трех немцев мы поехали в город, самолет полетел дальше.

Машина, немного поплутав по городским улицам, остановилась у красивого двухэтажного здания с обширным двором. У здания и во дворе много легковых машин. «Куда привезли нас? Что ждет нас здесь?», – с тревогой думал каждый из нас. Может быть, сносное существование, как в Апостолово? А может, кровавые застенки с орудиями пыток? Неведение всегда угнетает.

Машина наша с некоторым шиком остановилась перед металлическими воротами во двор. Часовой проверил бумаги охранников, и нас ввели внутрь двора. Перед входом в само здание было небольшое крылечко и две двери. Одна лестница - на первый, вторая - на второй этаж. Охрана отсутствовала. Наш фельдфебель и немец, который ехал с нами на машине, сразу же ушли на второй этаж. Второй охранник остался с нами. Полагая, что нас здесь могут подзадержать, я спросил его по-немецки: «Где здесь туалет?». Немец неопределенно махнул мне рукой вглубь двора. Когда я вернулся обратно, моих друзей здесь уже не было. Я спросил его по-немецки:

–А где мои друзья?

–Их уже отвели, - ответил он по-русски.

–Вы русский?

–Да.

–И что здесь делаете?

–Работаю.

–Кем?

–Это неважно. Длинная история.

–А что это за организация?

–Это штаб 12-го воздушного немецкого флота. В нем есть разные отделы: материально-технический, кадровый, связь, разведка. Вот вас и привезли в этот отдел.

–И что там спрашивают?

–Кого как, всех по-разному.

Посмотрев на меня, добавил:

53

– Да ты не бойся, это не ГЕСТАПО. И ушел наверх. «Вот ведь как», – подумал я. – «Уж третий русский работает у немцев. Наверное, и наши разговоры во время езды от самолета до штаба слышал. А виду не подавал...».

Допрос

Когда я не без труда доковылял до своих, то обнаружил, что допрос уже начался. Первым вызвали Козлова. Шпак и майор стояли в узком коридорчике рядом с дверью. Козлов появился минут через 10. По его расстроенному выражению лица мы поняли, что дела наши обстоят неважно.

–Ну, что там?

–Они все знают...

–Что именно?

Но в этот момент вышел следователь, заглянув в соседнюю комнату, где, очевидно, находились его помощники и приказал им развести нас по отдельным местам. Не знаю, кого куда, а меня привели, очевидно, в радиоузел. Довольно большая комната, сплошь заставленная различной радиоаппаратурой. За приемниками и передатчиками сидели радисты. Один из них работал «на ключе», другой принимал какие-то сводки и что-то записывал, третий тщетно пытался наладить связь с каким-то «Алмазом». И только один, очевидно, от нечего делать, крутил ручку приемника, пытаясь найти какую-нибудь интересную передачу. Из приемника приглушенно раздавались то шипение, то свист, то чья-то речь, то музыка.

В комнате было жарко, и стоял устойчивый запах работающей аппаратуры. Я в очередной раз почувствовал, что меня начинает подташнивать. Дело привычное: откидываю голову на спинку стула, закрываю глаза и глубоко дышу носом. И вдруг мелодия, льющаяся из приемника, показалась мне знакомой... А вот и слова. Ну, да! Сомнений нет. Это же наша полковая пластинка «Их вайе айн клайнен кафе». И в памяти сразу же всплыли видения прошлого: наши полковые танцульки в девичьем общежитии под охрипший патефон, самодельная коптилка из пушечной гильзы и даже зенитная канонада по немецким бомбардировщикам. Невольно подумалось: «Эх, Надюшка, вот и встретились. Ты сей-

54

час, наверное, уже с Аркашкой танцуешь, а я вот здесь с немцами окровавленный сижу». И так мне стало жаль себя.

Но события, связанные с предстоящим допросом, быстро отвлекли меня от приятных воспоминаний, ушедших в далекое безвозвратное прошлое. Всего-то десять дней, а словно вечность.

Невольно задумался над тем, а что будут спрашивать на допросе? Наверное, следствие будет интересовать вопрос о том, каково штатное расписание полка, сколько в нем самолетов, хорошо ли охраняется аэродром зенитной артиллерией? Мысленно приготовил на них ответы.

О, святая простота! Пройдет несколько минут и станет ясно, что никто таких глупых вопросов не задает.

В комнату зашел уже знакомый мне, очевидно, сотрудник разведки и велел следовать за ним. Мы вошли в кабинет следователя. Немец сразу же удалился, а я остался со следователем один на один.

Передо мной стоял мужчина средних лет, небольшого роста, слегка полноватый, тщательно побрит. У него острый цепкий взгляд, но что меня поразило: какое-то насмешливое выражение лица. На нем обычный солдатский китель темно-серого цвета, погоны без каких-либо знаков отличия, но несколько орденских ленточек на отворотах кителя. Кабинет был небольшой, уютный. На стене, что напротив входа, развешаны карты. Слева, во всю стену, ряды встроенных ячеек-ящичков, наподобие тех, что сейчас на вокзалах служат для хранения багажа. Посередине стол. Не помню, были ли окна, но над столом висела яркая электрическая лампочка. Ни страха, ни робости я почему-то не испытывал.

–Присаживайтесь, – пригласил он меня на чистейшем русском языке без какого-либо акцента.

Я молча сел по правую сторону стола, он – напротив. На столе не было никаких бумаг, и никаких протоколов допроса он не вел. Но в столе и, наверное, в соседней комнате, запись разговоров, по-видимому, велась.

–Военный билет с собой?

–Нет.

–А что так?

55

После непродолжительного молчания, я ответил:

–Я ведь не знал, что здесь окажусь.

–Гм. Резонно. Обычно все или «теряют» или «забывают»...

Далее посыпался ряд ничего не значащих вопросов: фамилия,

имя, отчество? Год рождения? Образование? Когда призван в Армию? Где и кем служил? Несмотря на кажущуюся безобидность поставленных вопросов, я все-таки постоянно был «настороже». Отвечая на последний вопрос, я решил скрыть, что учился в ЧВАУ [Челябинское военное авиационное училище] и ответил так:

–В Армию был взят в 41-м году перед самой войной. Службу проходил в полигонной команде ЧВАУ, где определяли точность учебного бомбометания у курсантов этого училища.

–Это где?

–Полигон?

–Да.

–Недалеко от полигона было озеро Тептярги, так недалеко от него. (Это полностью соответствовало действительности).

По-моему следователь поверил моим словам, так как больше никаких вопросов на эту тему не задавал. Но я с тревогой ожидал вопросов о нашей легенде.

Надо отметить, что следователь был вежлив, ко мне обращался на «Вы» и производил впечатление культурного и интеллигентного человека. Часто отвлекался на различные темы и в такие моменты разговор наш больше напоминал безобидную беседу, а не допрос. Я, конечно, догадывался, что все это делается для усыпления бдительности и рассчитано на таких простаков, как я.

Ион прекрасно изучил все их повадки и приемы. А мы-то ведь впервые! И поэтому допрос больше напоминал игру в «кошкимышки». Говорю об этом не в оправдание, а истины ради.

В данных воспоминаниях я не привожу «стенограммы» допроса, а останавливаюсь только на существенных моментах. Так, например, после некоторых отвлеченных разговоров он спрашивает:

–А как Вы попали на фронт?

–Полигонных команд, как наша, в ЧВАУ было несколько. Один раз нас собрали вместе и сделали специальную медицинскую комиссию, отобрали человек 12 наиболее здоровых. Приехал «покупатель» и повез нас на Запад.

56

– Самолетом? Поездом?

Тут я вспомнит, как ехали на фронт наши девушки весной этого года, и уже более уверенно ответил:

–Поездом. Долго, недели три.

–И сразу в полк?

–Нет, вначале нас привезли, по-моему, в Миллерово, потом

вКраматорск и оттуда – в полк.

–Всех в один?

–Нет, распределили.

–И в какой Вас?

Вот оно! Как не хотелось врать. Я не знал, что говорили в этом отношении остальные мои друзья. Но делать было нечего: легенду надо было сохранить и я, наверное, не очень уверенно произнес:

– В 667-й.

Следователь метнул на меня быстрый испытывающий взгляд, но ничего не сказал. И после непродолжительного молчания продолжал:

–А Ваш однополчанин Козлов из Вашей компании?

–Нет. Я его даже не знаю. Он прибыл в полк после меня.

–Когда именно?

–Примерно месяц назад.

–А его пилот... как его?

Вот ведь хитрец. Прекрасно знал его фамилию, но делал вид, что подзабыл.

–Шпак, – подсказал я.

–Во-во, спасибо. Он давно в полку?

–Нет, он тоже прибыл недавно.

–А до этого Вы с ним встречались?

–Нет. Только перед вылетом.

И не меняя тона разговора и без какой-либо паузы, спросил:

– А откуда был вылет?

Вот оно: сам напросился. Что ж, легенду надо спасать.

– Из Павлограда...

Нет, следователь не кричал, не стучал кулаком по столу, не грозил мне всеми небесными карами. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он только спокойно произнес:

– Там два аэродрома. На котором из них Вы базировались?

57

Вопрос был явно провокационным. Но я не знал, сколько их там и как они называются: «Восточный», «Северный», «Южный»? А может, вообще ни одного. Я мучительно искал удачный ответ, но не находил его. Наступило тягостное молчание.

Уважаемые читатели этих строк, хотя бы задним числом подскажите мне, как надо было ответить??? Я и сейчас не нахожу удачного ответа.

Видя мое замешательство, следователь встал, подошел к одной из карт, висевшей на стене, попросил:

– Подойдите сюда.

Ямедленно, опираясь на тросточку, подошел к карте. Дорогой успел подумать, что я ведь из полигонной команды и в картах ничего не понимаю. Рукой он показал мне расположение города. Произнес:

– Вот здесь...

Яхотя и плохо, но все ж разглядел город. Увидел также, что никаких аэродромов вокруг города нанесено не было. Я долго крутил головой, делая вид, что разглядываю карту, а сам усиленно размышлял о том, как мне выйти из этого положения и, наконец, произнес:

– Извините, у меня глаз ранен, и я очень плохо все это вижу. Он быстро вернулся к столу, я за ним. И тут произошло

непредвиденное. Когда я уже сел за стол, то вдруг почувствовал, что меня опять начинает тошнить. «Господи, только этого мне еще не хватало», – подумал я. Но по привычке, откинув голову немного назад, стал глубоко дышать. Следователь некоторое время смотрел на меня, наконец, спросил:

– Вам плохо?

– Да, извините, меня тошнит. Это бывает. Скоро пройдет. Не берусь судить, какими соображениями он руководство-

вался. Наверное, опасался, что допрос может сорваться, но он быстро вышел из комнаты, а через минуту вернулся, держа в руках блюдце с двумя маленькими малосольными огурчиками. Поставил блюдце на стол передо мной, произнес:

– Попробуйте. Говорят, помогает.

58

Япоблагодарил его. Откусывая угощенья небольшими порциями, я медленно разжевывал огурчики, инстинктивно стараясь оттянуть продолжение разговора об аэродромах. (Огурчики, впрочем, были очень вкусными). Он не торопил меня, а, выдвинув внутренний ящик стола, что-то внимательно рассматривал в нем. Когда уже второй огурчик подходил к концу, он спросил меня:

– Ну, как помогло?

– Вроде проходит.

– Ну, вот и хорошо. Коль скоро мы переключились на питательные темы, то скажите, как у Вас кормят летный состав в полку?

– Нормально, по пятой норме.

– По пятой норме, это хорошо или плохо?

– Это хорошо, хватает.

– А что входит в нее?

Якратко рассказал, что у нас бывает завтрак, обед и ужин. Не забыл упомянуть и про «боевые сто грамм».

– А офицерский состав питался отдельно?

– Нет. Все вместе.

– А технический?

– Они отдельно. У них четвертая норма, она похуже нашей.

Ядаже набрался нахальства и спросил:

–А как у вас?

–Жиров, мяса у нас поменьше, но больше сладостей: печенье, конфеты, фрукты.

Вот ведь хитрец: все он знал прекрасно, но «зубы заговаривал». А я и рад был, что отошли от больной темы, и можно было немного расслабиться.

Затем, не меняя тона разговора и интонации, как бы продолжая начатый разговор, он опять спросил:

–Вот у вас, да и у нас тоже, в каждом полку на самолетах бывают нарисованы определенные отличительные знаки: у кого звезда, у кого - стрела. А какие были нарисованы на самолетах в вашем полку?

Я сразу вспомнил, как на своем самолете с номером 32 я белой краской намалевал одну широкую и одну узкую полосу на фюзеляже и на киле, и потому спокойно ответил на его вопрос. Следователь согласно кивнул головой и совершенно спокойно

59

добавил:

–Правильно. С места падения вашего самолета нам сообщили то же самое.

Немного помолчав, будто речь все еще идет о преимуществах пятой нормы питания, он совершенно спокойно добавил:

–Но дело-то в том, что эти опознавательные знаки принадлежат не 677-му, а 951-му полку...

Это был нокаут. «Крыть мне было нечем». Я молчал, уставившись в стол и сгорая от стыда, от сознания того, что так элементарно «провалился».

Анализируя этот эпизод допроса, уже позже, да и сейчас, я вынужден признать, что положение мое в этой ситуации было все равно безнадежным, так как я не знал, как на этот вопрос ответили мои остальные друзья. И какие бы опознавательные знаки я ни назвал следователю, они все равно не совпали бы с теми, что пришли сюда с места падения нашего самолета и с теми, что были сказаны моими друзьями. Таким образом, я изначально был обречен на провал. Это прекрасно понимал и следователь, который все это и подстроил. Он смотрел на меня слегка насмешливо, даже с некоторой долей сочувствия: что, мол, теперь делать-то будем?..

А вскоре меня ждал еще один удар, пожалуй, похлеще этого. А было так. После обоюдного молчания, резко меняя тему разговора, следователь вдруг спросил меня:

–А кто у вас сейчас командует дивизией?

«Ну, нет», - подумал я. – «Исупова я прикрою». И поэтому ответил так:

–Точно не знаю, но краем уха слышал, что, вроде бы, полковник Миклашевский.

Действительно, полковник Миклашевский командовал нашей дивизией до вступления в эту должность майора А.Ф. Исупова осенью этого года в Краматорске. Так что я ничего не выдумывал.

–Ну, Вы отстали от жизни.

–Может быть.

Следователь встал со стула. Открыл одну из ячеек встроенного шкафа, вытащил оттуда папку-скоросшиватель с твердыми картонными корочками, положил ее на стол и открыл первую

60