848

(двухместный) планер – «парта». Планер поднимали в воздух мы сами на высоту 5-15 м с помощью резиновых «растяжек».

–Мы знаем это, можешь не рассказывать.

–Все лето на этих растяжках мы осваивали технику пилотирования планером. Не все смогли выдержать эту «муштру», многие отсеялись. Но я решил идти до конца, закончить учебу досрочно, чтобы побывать в Выселках.

Со всех сторон рассказчику посыпались вопросы:

–А было ли планирование в воздухе?

–Да, всем, кто прошел наземную школу, инструктор разрешил подняться в воздух. Буксировщиком был обычный самолет У-2. Он поднимал планер на высоту 500-600 м, отцеплял буксировочный трос и оставлял нас в свободном полете.

–Ну, и каково впечатление?

–В первый раз я боялся, что мы свалимся в пике или штопор, поэтому тот полет мне не очень запомнился. А во второй раз инструктор передал управление планером мне. И вот тогда я ощутил всю прелесть свободного полета. Планер так сконструирован, что устойчив против падений, порывов ветра и т.д. В полете он держится на восходящих потоках воздуха, и поэтому секрет пилотирования зависит от умения пилота находить эти потоки.

–А что общего между пилотированием самолета и планера?

–Ничего. Нет бешеной скорости, нет рева мотора, тишина, да иногда – птица рядом. В общем, это трудно передать словами.

–А как ты переходил на моторные самолеты уже в училище?

–Болезненно: на планере повелитель – я, на самолете – мотор, который тащит меня с бешеной скоростью – дай Бог с ним управиться.

–А в Выселки съездил? Как там дела?

–Да. Повидался с отцом, друзьями, жителями поселка. Но этот приезд не дал мне прежней радости. Встречаясь с ними, я увидел, что в их жизни мало что изменилось к лучшему. А я уже стал как бы городским. Со своими сверстниками мне уже не о чем было говорить. И я, и они это чувствовали. Я не потерял к ним уважения, не пытался выставить себя городским, но разговора не получалось. Таковы, видать, издержки образования.

131

Еще больше меня огорчило то, что в такой же мере ухудшились и мои отношения с отцом: они тоже стали более прохладными. Вначале я даже не понял, кто к кому из нас охладел: я к нему или наоборот? Сознавать это было трудно, больно и тяжело. Меня не покидало ощущение, что я что-то в своей жизни утратил, будто меня с корнем вырвали из земли, на которой я рос.

Весь обратный путь я не переставал думать о случившемся. Размышляя об отце, я понял, что, отправляя меня к дяде, он больше беспокоился не о своем, а о моем благополучии. И, наверное, предчувствовал, что при этом он в какой-то мере теряет меня. Эта догадка потрясла меня, и поэтому, приехав домой, я сразу же написал ему письмо со словами вечной благодарности за все то, что он сделал для меня.

Некоторое время Сибиряк молчал, но вскоре продолжил:

–В сентябре начались занятия в школе. 10-й класс – выпускной, поэтому дядя держал меня в строгости и постоянно напоминал мне о том, что я должен окончить школу безукоризненно, так как от этого будет зависеть моя дальнейшая судьба. Я, конечно, старался по мере своих сил, но не потому, что беспокоился о своей дальнейшей судьбе, а скорее потому, что не хотелось огорчать дядю, который так много делал для меня. Но во втором полугодии, поближе к весне, в школу зачастили различные военные «покупатели»: танкисты, моряки, саперы и др. Все они усиленно агитировали нас продолжать дальнейшее образование в различных военных заведениях. Вскоре появились два летчика из Оренбургского летного училища. Узнав о том, что я окончил школу планеризма, сказали мне, что после десятилетки меня безо всяких экзаменов могут зачислить в это училище. К этому я был совершенно не готов, и обо всем сообщил дяде. Он сказал, что надо крепко подумать, а потом и будем принимать решение. Дня через четыре он зашел ко мне в комнату и завел разговор примерно такого содержания:

–Вот что, Семен, слушай меня внимательно, ты уже взрослый человек, вон меня уже перерос. Ответь мне на такие вопросы. Первое – задумывался ли ты, кем будешь в будущем: рабочим, крестьянином, ученым, врачом и т.д.?

132

–Нет. Не задумывался. Все мои предки были крестьянами, поэтому я предполагал, что и мне уготована такая же участь. Но мой последний приезд к отцу показал, что я стал уже другим. А каким – не знаю.

–Вопрос второй, и, пожалуй, самый сложный. Дело в том, что летом тебе надо будет получать паспорт. Для этого потребуются твои «метрики». А у тебя их нет. И у отца твоего тоже нет. Кто поедет за ними в Иваново?

Привыкнув жить на полном попечении дяди и по его указке,

яне задумывался о том, как будет складываться моя дальнейшая судьба. Но помнил, что я – кулацкий сын. А дядя продолжал:

–Я по опыту знаю, что человек, познавший вкус неба, навсегда становится его пленником. А ты уже познал его, значит, и тебя рано или поздно потянет туда же. Поэтому я считаю, что ты должен принять предложение летчиков и связать свою судьбу с небом. Профессия летчика романтическая, престижная. Эти «покупатели» побывают и в других школах и наберут нужное количество желающих и без тебя. Но у тебя есть преимущество – ты планерист, значит, пригоден по здоровью, знаешь основы воздухоплавания и пр.

Для поступления в училище Михеич оформит тебе временное удостоверение личности. Школа выдаст аттестат зрелости. После окончания училища – офицерское звание, военный билет и направление в часть.

После долгих и мучительных размышлений я принял предложение дяди и стал курсантом Оренбургского военного училища.

Сибиряк встал и хотел уйти в свой угол, но вопросов к нему было еще много, главнейший – что стало с Выселками? Сибиряк не очень охотно вернулся на свое место и продолжал:

–В Выселках события развивались следующим образом. В ту первую зимовку в землянках умерло еще несколько человек. Ближе к весне Михеич организовал у местного населения закуп картошки и еще кое-каких семян на посадку. Работягу «Фордзона» сняли с пилорамы, и он распахал нам небольшой участок земли недалеко от поселка. Бог был милостив к нам: картошка и другие овощи уродились на славу. На следующий год приусадебные участки нарезали всем, кто уже строился.

133

Года через 2-3 началась коллективизация. Колхозы вначале были небольшими, практически в каждой деревне – свой. Вот такой колхоз организовали и в Починках, где жил Михеич. А в Выселках ничего не надо было и организовывать – люди и так жили колхозом.

Поэтому там создали отдельную бригаду, которая автоматически вошла в этот колхоз. Бригадиром избрали моего отца. Надо сказать, что дела в этой бригаде шли хорошо. Бывшие кулаки, привыкшие к крестьянскому труду, и в этих условиях не могли вести себя иначе.

На первых порах все колхозы стали выращивать зерно. Чтоб не возить его на государственный элеватор, расположенный далеко, районное начальство решило сделать свою мельницу на механической тяге. Ее строительство, наладку и дальнейшую эксплуатацию тоже поручили сделать моему отцу, не снимая с него бригадирских обязанностей.

Уже перед войной произошло еще одно знаменательное событие – отец женился на младшей сестре своей бывшей жены, то есть моей тетке. Она была моложе его лет на десять, но на предложение отца согласилась сразу. На родине (у мельницы) продала дом, хозяйство, живность и приехала к нему на Выселки. На вырученные деньги они купили корову. Таким образом, отец стал одним из первых владельцев скота. В одном из своих писем, когда я был уже в училище, он писал мне, что опасается, как бы опять не раскулачили. Вот и все.

– А как расставались с дядей?

Сибиряк надолго задумался. Но все же ответил:

–Вы задали мне очень трудный вопрос. Когда я учился уже

встарших классах, то имел полный доступ к его книгам в библиотеке. Там я обнаружил, что в ней очень много книг по истории государства Российского и других стран. И очень мало – по физике. Я спросил дядю: «Почему это так?». В ответ он признался, что в 37-38 гг. он попал «под подозрение», и, чтобы не искушать судьбу, будучи историком, полностью отказался от преподавания истории, остался на должности только завуча. А физиком стал уже позже.

134

Среди книг по истории было много еще дореволюционных

– Ключевского, Ишимовой и др. За хранение можно было запросто схлопотать «десятку», но он их мужественно хранил. Я до сих пор не могу понять, как ему удалось «усыновить меня», когда сам находился в «подвешенном состоянии».

Все эти годы мы жили с ним дружно. С полным правом могу сказать, что меня воспитал не столько отец, сколько он. Ведь меня надо было не только учить, но и поить, кормить одевать, обувать. Вначале я воспринимал это как само собой разумеющееся. Но в старших классах взял на себя большинство домашних забот: уборку, стряпню, магазины и даже стирку. Он опекал меня до окончания школы, фактически дал мне «путевку» в жизнь. Простились мы с ним очень тепло. Потом оживленно переписывались. Уже в письме он признался мне, что я был ему как сын.

Все думали, что на этом «одиссея» Сибиряка закончилась, но ошиблись: как покажет время – самое трудное будет еще впереди.

Неутешительный прогноз

На следующий день у печки, на огонек, собралась, наверное, половина обитателей вагона – отогревались все кто как мог. Без приглашения пришел и Сибиряк. Против обыкновения, все почему-то молчали. Разговор, как бы случайно, начал Иван Сталинский (далее Иван).

–Семен Петрович, я внимательно прослушал историю твоей жизни. Скрывать не буду – был тронут. Даже восхищен тем, что, несмотря на все невзгоды и унижения, ты смог остаться человеком, не потерял интереса к жизни. Хорошо мыслишь. Но один, весьма деликатный вопрос остался в тени.

Сибиряк с легкой усмешкой пытливо посмотрел ему в глаза, произнес:

–Я примерно догадываюсь, о чем ты меня спросишь, но все равно – слушаю.

Иван, тщательно подбирая слова, боясь нечаянно оскорбить его, продолжал:

–После всего, что ты перенес, что видел и пережил, по тону

твоего рассказа чувствуется, что никаких симпатий (тут он слегка

135

замялся) к нашему правительству ты не испытываешь, что вполне естественно.

Вагон насторожился. Все инстинктивно почувствовали, что главное только еще начинается. А Сибиряк спокойно ответил:

–Да, это так. Никаких симпатий к нашей Партии и Правительству я не питаю.

Наступила зловещая тишина. Из своего угла к печке осторожно подошел Костя Пильчук, обычно не принимавший никакого участия в этих словесных перепалках. Прекратили свою игру картежники и с любопытством ждали – что будет дальше. Иван и сам, наверное, не ожидал такого эффекта от своих вопросов, но продолжал:

–По тем орденам, которые ты имеешь, можно судить, что против немцев воевал ты неплохо. Но ведь немецкое военное руководство, которое пытается свергнуть наш государственный режим, пусть косвенно, является, таким образом, как бы твоим союзником?

Сибиряк резко возразил:

–Категорически не согласен. Русские воины во все времена,

начиная с петровских, а может быть и раньше, были храбрыми солдатами. А за что они воевали? За Веру, Царя и Отечество. У меня веры нет: я атеист. Царя в нашем государстве тоже нет. Что осталось? Отечество, то есть Родина. Вот за эту Родину – Большую и Малую – я воевал. За этот народ, который в тылу делает все, чтоб мы победили. Это – первое. Я воюю не против немцев, как ты говоришь. Немецкий народ я уважаю за то, что они дали миру Моцарта, Штрауса, Гегеля, Бетховена, Маркса, Энгельса и др. Это трудолюбивый, пунктуальный и дисциплинированный народ, не то, что мы. И чего греха таить, они умеют неплохо воевать. Еще раз повторю – я воюю не против немцев, а против гитлеризма, фашизма, цель которых – захват нашей и других территорий, порабощение нашего народа.

Отыскав глазами Генриха, он обратился к нему с вопросом:

– Генрих, как переводится на русский известное изречение Гитлера из его программной книжки «Майн кампф» – «Дранг нах остен»?

136

– Примерно, как «Прыжок на восток».

А Сибиряк, обращаясь уже ко всем, продолжил:

–Вы слышали? На восток – значит до Урала. Гитлеровский режим, который устанавливается на захваченных территориях, базируется на беспредельном насилии и терроре. Порабощенные народы никогда не простят ему такие лагеря смерти, как Освенцим, Майданек, Треблинка и многие другие.

Эх, Сибиряк, мудрый ты мужик, a тут, пожалуй «маху дал». Не прошло и полстолетья, как уже все забыто. Что сейчас творится на Украине! Неужели украинский народ забыл «Бабий яр»? А что в Прибалтике, в Польше, за освобождение которых отдали свои жизни сотни тысяч наших солдат! Не говоря уже про забытые события в Чехословакии и Венгрии. Не знаю точно: стоит ли под горою Алеша – «Болгарии русский солдат»?

Не знаю точно, как сложилась твоя судьба. Но, если ты еще жив, то, наверное, как мы, с горечью вопрошаешь: «За что боролись»?

А Иван, вплотную прижавшись к Сибиряку, вполголоса, и как бы извиняясь, обратился к нему со словами:

–Ты, Семен на меня не обижайся. Я ведь чего более всего опасался – чей ты? Наш или нет. А теперь все мои сомнения рассеялись. Спасибо за откровенность, на это не каждый способен.

–Ну, что ж, и на том спасибо.

Немного помолчав, Иван продолжал:

(они говорили вполголоса, но я все-таки кое-что уловил).

–Понимаешь, меня давно беспокоит один вопрос. Вот здесь мы все пленные, но все равно – советские. И вот надо бы как-то сохранить сплоченность и единство нашего коллектива, чтоб это был не сброд.

–А почему ты обращаешься ко мне – я ведь как бы в оппо-

зиции?

–Ты у нас наиболее образованная, честная и порядочная личность. Несмотря на оппозицию, сумел завоевать авторитет и доверие.

–Спасибо за лестную оценку. Но, я считаю, что задача эта трудно выполнима.

–Почему?

137

Все – мы здесь слишком разные. Я, сам понимаешь – это одно, ты – другое, Костя только и думает о том, как бы «дать деру», картежники – «темный квартет». На всю эту братию какоголибо объединяющего начала я не вижу. По-моему, надо думать о том, как бы нам в этой ситуации не потерять человеческого достоинства и гражданского мужества. Мы ведь еще не знаем – что ждет нас впереди. Надо быть готовыми ко всему.

В это время открылась вагонная дверь – принесли обед. Сразу пахнуло свежим воздухом. С обедом (полчашки не то очень жидкой каши, не то более густого супа, стакан полусладкого чая и кусочек черного хлеба) мы управились за полчаса. Дверь закрылась и все по привычке отправились к печке. Иван Сталинский о чем-то сосредоточенно думал и не пытался продолжить «заседание». Инициативу перехватил Иван Кировоградский.

–Сибиряк, ты как-то сказал, что у нас в будущем могут возникнуть сложные жизненные проблемы, что ты имел в виду?

–Да, я так полагаю. Дело в следующем. Вот сейчас нас ку- да-то везут. Что с нами будет – неизвестно. Гадать нет смысла. Давайте заглянем в более отдаленное будущее. Сейчас в Германию согнаны тысячи, а может и более людей со всего света. Все они находятся в лагерях, на различных принудительных работах, на производстве у бауэров и т.д. Но рано или поздно война закончится и начнется великое переселение народов. От западных границ Германии, из Франции, Бельгии и других мест все эти порабощенные народы ринутся на восток – в Чехию, Польшу, в

СССР. На всех видах транспорта, а то и пешком. Скорей, на Родину. А Германия – в руинах. Финансовая система разрушена. Кто и как будет управлять этим многотысячным потоком беженцев? Каким транспортом? На какие деньги?

Как будет организовано питание? Но меня больше всего интересует судьба военнопленных, вроде нас. Их основная масса будет находиться, наверное, в лагерях. Что будет с ними? Мне кажется, что нам сделают предварительную фильтрацию. Может быть, даже повезут в Россию. Даже будет налажено какое-то питание. А что дальше? Демобилизация и продолжение службы? В каком звании? Для этого потребуется восстановление документов. А это процесс длительный. Поэтому, я думаю, что оконча-

138

тельное установление личности будет производиться по месту жительства. Вполне возможно, что я, дай Бог, ошибаюсь, и все будет проще. Но вряд ли. Так что, уважаемый Иван Семенович и все остальные, готовьтесь к худшему.

–Почему ты считаешь, что все так и будет? – спросил Иван.

–Потому что у меня в этом отношении больше опыта. Компетентные органы спросят у вас, где вы были и что вы делали во время войны в тылу врага, когда все честные люди страны сражались с ненавистным врагом? А потом... в соответствии с указом правительства номер такой-то, отправят вас отбывать наказание в лагерях общего режима на 5-10 лет. И поверьте мне, после окончания срока ваша любовь к родному Правительству немного поубавится.

Наступило длительное молчание и тяжелое раздумье.

И ведь как в воду глядел. Многое сбылось. Но об этом я расскажу позднее.

Нам песня жить помогала

То ли спорщики устали, то ли исчерпали все свои аргументы, то ли обдумывали тот прогноз на будущее, который выдал нам Сибиряк накануне, но на следующий день в вагоне было как-то непривычно тихо. Молча попили чай, даже не охотились за дровами. Но природа не любит пустоты. Ближе к обеду один из пленных, молча сидевший на трухлявой соломе, задумчиво пропел:

– Ты добычи не дождешься, черный ворон – я не твой. Оказалось, что, сам того не ведая, он как бы предвосхитил

то внутреннее состояние, в котором мы все находились. В тон ему песню продолжил его сосед, сидевший рядом:

– Ты слетай-ка, черный ворон, к отцу-матери домой.

К ним присоединились еще несколько человек с противоположной стороны вагона:

– Переда-а-а-а-й-ка ты невесте – я женился на другой.

Через несколько минут песню не очень громко, но слаженно пел почти весь вагон:

– Вышла дева на крылечко, покачнулася слегка и узна-а-а- ла по колечку, чья у ворона рука.

139

С этого момента песня надолго стала нашим постоянным спутником и другом. Первое время мы пели преимущественно русские народные песни. И по содержанию, и по манере исполнения они самой природой были предназначены для хорового пения. У нас не было ни хормейстера, ни дирижера, никто не имел ни специального образования, ни поставленного голоса. Но была у нас общность нашей горькой судьбы, тоска по Родине, горечь утрат. Поэтому пели мы слаженно, задушевно, на два, а иногда и на три голоса. В репертуаре, кроме «Ворона», были: «Раскинулось море широко», «Есть на Волге утес», пели про байкальского бродягу, про ямщика, который замерзал в пути. Не хуже звучали и лирические: «Шумел камыш», «Ой, мороз, мороз», про коня, который гулял на воле, про коробейников.

В школьные годы я играл в школьном оркестре Ординского дома культуры на балалайке и мандолине, немного знал музыкальную грамоту. Прислушиваясь к пению, я, конечно, замечал, что доморощенные хористы, вроде нас, пели не всегда грамотно, но всегда дружно, слаженно и одухотворенно, от души – так, что песня всегда «брала за сердце».

И тут я, уже в который раз понял, что успех любого сценического действа (оркестр, хор, песня, опера, балет и прочее) определяется не только мастерством исполнителя, но и тем, сколько души вложено им в сам сюжет. Так, например, в чем секрет непревзойденного сценического мастерства Ф. Шаляпина при исполнении им Бориса Годунова? А в том, что он не только хорошо ИГРАЛ его на сцене, а в том, что ОН БЫЛ ИМ. Это же самое можно сказать и про «умирающего лебедя» в исполнении Улановой. Даже в спорте -одиннадцать классных футболистов еще не делают классной команды и т. д.

После русских на смену пришли песни более современные, главным образом, песни военных лет. Приведу лишь часть из них: «Бьется в тесной печурке огонь», «Темная ночь», «Эх, дороги», «Три танкиста». Конечно, не забыли и «Катюшу», «Синий платочек», «После тревог, спит городок». Пробовали и «Валенки» – получилось. После того, как спелись, вспомнили и цыганщину: «Мой костер», «Живет моя отрада». И, конечно же, не забыли Есенина: «Над окошком месяц», «На борах со звонами» и др. Пробовали озвучить и русские романсы – не получилось.

140