Кристине Нёстлингер
.doc– Не бей ее! Не стоит того! – еще раз повторила советница. Но на лице ее выразилось удовлетворение, когда мама влепила мне еще одну пощечину.
И тут мама начала кричать, что два часа назад звонила Анни Майер. Она хотела спросить, какие параграфы заданы по математике.
– Я спросила ее! – кричала мама. – Никакого доклада вам не задавали! Ты вообще ни о чем с ней не уславливалась! А ну-ка говори, где ты была!
Я ничего не отвечала. Когда получишь три пощечины, можно стерпеть и четвертую.
– Как нагло она смотрит, – вставила советница.
Мама не дала мне четвертой пощечины. Она вдруг разрыдалась.
– Не волнуйся, успокойся, возьми себя в руки, – увещевала советница маму.
– И она тоже начинает! Теперь и с ней все так же пойдет! – рыдала мама.
Я удивлялась самой себе: мне было не жалко маму. До сих пор мне всегда ее было жалко, когда я видела, что она плачет.
– Вот видишь, что ты натворила! – не унималась советница, указывая на маму. – Вы ее в могилу сведете!
Я пошла к себе в комнату. Мне еще надо было приготовить уроки. Но только я села за письменный стол, пришла мама. Она начала все сначала: чтобы я сию же минуту сказала ей, где я была, сию же минуту! А не то мне несдобровать – произойдет что-то страшное! Кроме того, она утверждала, что я упряма как осел и воображаю, будто могу делать все, что придет мне в голову.
А потом она еще кричала, что не выпустит меня больше из комнаты, и не будет со мной разговаривать целый месяц, и пусть я не жду от нее подарков ко дню рождения.
Когда мама вышла из комнаты, ко мне пришел Оливер.
– А правда, где ты была? – спросил он.
– В кино, – сказала я.
– А меня ты в другой раз возьмешь?
Я кивнула. Дверь в комнату отворялась. В нее заглянула советница.
– Оливер, сейчас же уходи отсюда! Сейчас же!
Но Оливер не хотел уходить. Тогда советница вошла в комнату и схватила Оливера за руку.
– Тебе пора спать, Оливер, – сказала она.
Оливер защищался от советницы как умел, но ничего поделать не смог – она была сильнее его.
– В другой раз она возьмет меня с собой! – крикнул он.
– Куда она тебя возьмет? – спросила советница и выпустила руку Оливера.
– Не скажу тебе! – крикнул Оливер и, отскочив от советницы, помчался мимо нее в туалет. Там он заперся, и советнице пришлось еще добрых полчаса, стоя перед дверью, стучать в нее, уговаривать его и грозить, пока наконец Оливер не вышел.
Вскоре после того, как советница выманила Оливера из уборной, пришел домой Курт. Наверно, он опоздал, потому что я слышала, как советница сказала:
– Ну наконец-то, ужин чуть не остыл.
Потом Курт, видно, заглянул на кухню, где была мама.
– Добрый вечер, детка, что нового? – спросил он ее в том печальном тоне, в каком у нас теперь, после исчезновения Ильзы, обычно спрашивают о «новостях».
– Ничего, совсем ничего, – ответила мама рыдающим голосом, и Курт снова спросил:
– Что случилось? Что-нибудь случилось? Полиция?..
И тут вмешалась советница:
– Да нет! Полиция все только спит да штрафует. Она палец о палец не ударит. Но эта, эта...
Я точно представила себе, как советница, стоя в дверях кухни, указывает на дверь моей комнаты.
– Что с Эрикой? – спросил Курт. Советница завопила, что я вела себя совершенно неслыханно, мама, рыдая, повторяла, что я уже тоже начала шататься неизвестно где, а Оливер выбежал из детской и крикнул:
– Она ее отлупила! Знаешь, как отлупила.
– Кто кого отлупил? – спросил Курт.
– Мама – Эрику! – крикнул Оливер.
Советница прошипела, что это вообще дурацкий вопрос.
– Так далеко дело еще не зашло! Пока не зашло! – провозгласила она. – А дойдет и до этого. Будет и наоборот!
Но тут Оливер крикнул, что он больше не любит маму.
– А что она лупит Эрику!
– Замолчи, как ты разговариваешь со своей матерью! – возмутилась советница.
Оливер высунул язык и сказал «бе-е-е». Мама пригрозила ему пощечиной. И тут вдруг раздался крик Татьяны: она требовала, чтобы Курт посадил ее к себе на плечи.
Еще долго за дверью моей комнаты стоял такой крик и рев, что я не могла разобрать ни слова. Громче всех ревела Татьяна. Как я узнала потом, она хотела вскарабкаться на плечи к Курту, но, добравшись до середины заданной высоты, свалилась вниз и сбила с ног Оливера, и Оливер упал, а Татьяна упала на него, а мама утверждала, что во всем виноват Курт, потому что, когда Татьяна карабкалась, он не оказал ей никакой поддержки.
Наконец эти крики перешли в ласковое бормотание – все успокаивали Татьяну. Потом голоса отдалились.
Я легла на кровать и долго глядела в потолок. Я попробовала представить себе что-нибудь приятное, но это мне не удалось. Потом дверь моей комнаты отворилась. Вошел Курт. Он звал меня ужинать. Но я мотнула головой.
– Пошли, не глупи, ну пошли! – сказал он.
Я опять мотнула головой. Я и в самом деле не хотела есть. У меня вообще не было никакого желания увидеть маму и советницу.
– Я прошу тебя, Курт, – крикнула мама из кухни, – если она не хочет, пусть не идет!
– Ну пошли, пойдем, сделай это для меня, – сказал Курт.
Курт так редко просит меня о чем-либо, что я решила уже было встать и пойти вместе с ним в гостиную, но тут в раскрытую дверь заглянула мама и начала снова меня ругать. Тогда я опять легла на кровать. Мама кричала истошным голосом:
– Да оставь ты ее, Курт, эту даму! Она, видите ли, обиделась! И правда, слыханное ли дело – как это я посмела вывести ее на чистую воду!
– Я тебя очень прошу! – вздохнул Курт и с отчаянием посмотрел на маму.
– Что это значит – я тебя очень прошу! – крикнула мама. – Я что же, должна спокойно смотреть, как она шатается неизвестно где и... и... и...
– И что, ну скажи, пожалуйста, что? – спросил Курт.
Прежде чем мама успела ответить, подскочила советница.
– Курт, – прошипела она, – я нахожу, что ты ведешь себя просто гротескно! Все имеет свои границы!
– Все действительно имеет свои границы, – сказал Курт. И еще: – Вы мне на нервы действуете!
Советница стала глотать воздух, словно рыба, вытащенная из воды. Мама снова разрыдалась. Оливер протиснулся между советницей и мамой в мою комнату и заявил:
– Да Эрика просто была в кино! А в другой раз она и меня возьмет!
Оливер – это уж точно – не собирался меня продавать. Просто он еще слишком мал, чтобы держать язык за зубами и хранить тайны.
__ Ты правда была в кино? – спросил меня Курт.
Я кивнула. Он полез в верхний карман своего пиджака и достал бумажник.
– Кин ы нынче дорого стоят,– сказал он.– На твои карманные деньги этого себе никак не позволишь. – Он вынул бумажку в пятьдесят шиллингов и дал ее мне.
Советница глядела теперь на него, как вытащенная из воды рыба, когда торговец стукнет ее по голове. Как смотрела на все это мама, я сказать не могу. Мама повернулась спиной и вышла из комнаты.
– Я тоже хочу деньги, – сказал Оливер и протянул руку.
– Когда ты пойдешь в кино, ты тоже получишь деньги, – объявил Курт. А мне он сказал: – Вот так. А теперь пошли ужинать! Мы не позволим испортить себе аппетит.
У меня, правда, и сейчас еще не было никакого желания видеть лица советницы и мамы. Но мне не хотелось разочаровывать Курта.
Мама и советница сидели за обеденным столом, как на похоронах. Курт делал вид, что ничего не произошло. Он говорил со мной, с Оливером и с Татьяной. Время от времени он обращался с каким-нибудь вопросом к маме, так, насчет каких-нибудь пустяков. Мама каждый раз отвечала ему только «да» или «нет». Тогда Курт спросил что-то такое, на что нельзя было ответить ни «да», ни «нет». И мама вообще ничего не ответила.
– Она на меня сердится, – сказал Курт Оливеру и подмигнул ему.
– Почему она сердится? – спросила Татьяна.
– Понятия не имею, – ответил Курт.
– Почему ты сердишься на папу? – спросила Татьяна.
– Да я на него вовсе и не сержусь, – сказала мама Татьяне, а Оливер сказал Курту:
– Да она на тебя вовсе и не сердится.
А Курт сказал мне:
– Чудесно, она вовсе и не сердится.
Этот разговор был скорее похож на беседу в обезьяньем питомнике между его обитателями. И маме, как видно, показалось, что над ней насмехаются. Она отодвинула тарелку и встала.
– Тут всякий аппетит потеряешь, – сказала она и вышла из комнаты.
После ужина я отнесла посуду на кухню и поставила ее в раковину. Я вытерла стол в гостиной мокрой тряпкой, подмела крошки на полу. Мама была в это время в детской с Татьяной. Я слышала, как она читает ей книжку. Татьяне каждый вечер читают одну страницу.
Курт поставил телевизор на столик с колесиками и покатил его через переднюю в спальню. В гостиной больше нельзя смотреть телевизор, потому что советница спит там на диване, а спать она ложится уже в половине десятого.
Я была в ванной, чистила зубы и думала: ну, на сегодня скандал, кажется, окончен.
Но как я ошиблась! Как раз в тот момент, когда я вытирала со щеки зубную пасту, а Курт протаскивал телевизор вместе со столиком через дверь спальни и я его спросила, не помочь ли ему, как раз тут-то и раздался звонок в дверь. Я поглядела на часы. Было без десяти девять. Без десяти девять к нам очень редко кто приходит. Во всяком случае, без десяти девять к нам может прийти только тот, кто заранее позвонил и кого здесь ждут. Но сегодня не ждали никого.
У меня заколотилось сердце. Я подумала, что этот звонок обязательно как-то связан с Ильзой. Это из полиции! Сердце мое заколотилось еще сильнее: «А вдруг это сама Ильза?»
Кажется, Курт тоже подумал что-то в этом роде – он застыл в дверях спальни и молча глядел на входную дверь. Снова раздался звонок. Курт сделал над собой усилие, взглянул на меня и сказал:
– Может быть, это лифтерша?
Я стояла ближе к входной двери, чем Курт, но мне не хотелось открывать дверь. Я не верила, что это лифтерша, а еще я была в ночной рубашке. А на ночной рубашке впереди не хватало двух пуговиц.
– Я открою! – сказал Курт.
Но раньше чем Курт успел протиснуться между дверью спальни и телевизором, мама и советница оказались уже в передней. И Оливер с Татьяной тоже.
– Неужели никто не может открыть? – возмущенно спросила советница и направилась к двери. Следом за ней шла мама. Вид у нее был совсем растерянный. Советница открыла дверь.
В дверях стоял Али-баба. Али-баба в мохнатой куртке, индийской рубашке и разрисованных джинсах, с розовым колпаком на голове! Али-баба приветливо улыбнулся советнице.
– Пардон, – сказал он, – извините за столь позднее вторжение. Я ищу... – Али-баба обвел взглядом переднюю. – Я ищу... Ах, вот она, моя Sweety.
Советница считает людей, одетых, как Али-баба, за тотальных подонков и отпетых хиппи и до смерти их боится. Советница отпрянула от Али-бабы, и Али-баба принял это за приглашение войти. Сперва он еще тщательно вытер перед дверью ноги о наш половик, а потом вошел, снял с головы фетровый колпак и сказал:
– Добрый вечер! Я, право же, ненадолго, мне надо только... Я хотел...
Али-баба потерял вдруг уверенность и начал запинаться. И неудивительно – все уставились на него с таким ужасом, и особенно, кажется, я сама.
Я попробовала что-то сказать, что-нибудь вроде «добрый вечер, Али-баба!» или «так что ты хотел, Али-баба?», но не смогла выговорить ни слова.
Али-баба переминался с ноги на ногу, вертел в руках свой фетровый колпак, пока не скрутил его в розовую колбасу, и глядел на меня, ища помощи. Помощь пришла со стороны Курта. Курт сказал:
– Добрый вечер, молодой человек!
И тогда Али-баба снова приветливо улыбнулся Курту и сказал:
– Я хотел только сделать вашей дочери одно неотложное сообщение. И я решил его сделать еще сегодня, потому что все равно шел домой как раз мимо вашего дома.
– Ну так сообщайте! – дружески улыбнулся Курт.
– Но это, извините, разговор с глазу на глаз. – сказал Али-баба.
Курт кивнул и указал рукой на дверь моей комнаты. Тогда Али-баба кивнул Курту и взял курс прямо на мою комнату. Я схватила в ванной купальный халат Курта, надела его и бросилась вслед за Али-бабой. Я догнала его уже у двери.
– Заходи, – сказала я.
Али-баба вошел в мою комнату и опустился на Ильзину кровать. Я закрыла дверь.
– Ну, брат Sweety, – выдохнул Али-баба. – Что это у вас тут за кошмарный сон?
– Где? – спросила я, словно не догадываясь, о чем он говорит.
– Нy, эти бабы, в передней!.. – сказал Али-баба с гримасой в сторону двери. – Они на меня так глазели, словно я крокодил в пансионе благородных девиц.
Потом Али-баба вздохнул и заявил, что при подобных домашних условиях просто преступление помогать найти сбежавшую дочъ. А потом он спросил меня, не поискать ли ему для меня убежище у каких-нибудь милых людей, а потом извинился, что говорит столь бестактно, а потом сказал, что он пришел, собственно, вот по какой причине: у него есть одна новость – она бросает свет на все.
– Какая?– спросила я.
– У медведя гризли есть брат! Очень молодой! Двадцати одного года от роду, может, двадцати трех. Точнее установить не удалось. Во всяком случае, братец разъезжает в красном «БМВ». И ему вполне подойдет длинное белое замшевое пальто. То есть с гарантией.
Али-баба рассказал мне, как ему удалось это установить.
– Ты после кино сразу ушла, и остальные тоже вскоре разошлись, а мне было еще неохота домой топать. Вот я и пошел опять к «Золотому гусю». Вообще-то я собирался только еще раз глянуть, не стоит ли все-таки где поблизости красный «БМВ». Но когда я болтался там, возле трактира, я увидел, что в соседнем доме на первом этаже открыто окно и из него выглядывает какая-то старушка. Ну, думаю, вот кого я спрошу. Подхожу к окну и спрашиваю старушку, не видала ли она в этих местах молодого человека – он живет где-то тут, такой довольно красивый, разъезжает в красной машине и одет в длинное белое замшевое пальто. И что же ты думаешь, Sweety, отвечает мне эта старушка?
– Что это брат трактирщика!
– Нет, – Али-баба снисходительно улыбнулся. – Сперва она заявляет, что ей хотелось бы знать, почему я об этом спрашиваю.
– И что ты ответил?
– Я малость пошевелил мозгами и сообразил, что такая старушенция ничего хорошего про молодого человека в белом пальто наверняка не скажет. И вот я говорю ей, что я бедный мальчик и очень, очень долго копил на велосипед, а потом приехал этот красный «БМВ», в нем сидел молодой человек в белом замшевом пальто, и когда он становился на прикол, то погнул мне заднее колесо, а потом уехал. И теперь я разыскиваю преступника.
Я спросила Али-бабу, поверила ли ему старушка.
– Еще как! – с гордостью ответил Али-баба. – Она была просто счастлива. Она этого типа терпеть не может, вечно он хлопает дверцей своей машины прямо под ее окном, да так громко, что она просыпается среди ночи и не может больше уснуть. И когда она просит закрывать чуть потише, он просто смеется над ней.
– А про Ильзу она что-нибудь знает?
Али-баба ответил, что об этом он старушку не спрашивал. Это, по его мнению, было бы как-то подозрительно.
– Зато она мне рассказала, что старый трактирщик – человек добрый, трудолюбивый, честный и экономный. Но братец, по ее словам, ну полная противоположность всему этому. «Сверху шелк, а внутри щелк», – как она выразилась. Плейбой, прожигатель жизни, и притом самого дурного толка, – вот, мол, кто он такой. Работать не работает, трактир ему не подходит, хочет подняться выше, уж который год студент, да вот экзаменов не сдает, а все потому, что старший брат ему как отец, балует, и деньги ему дает, и вообще все. – Али-баба вздохнул. – В общем, старуха прожужжала мне все уши.
Али-баба поднялся с постели и напялил розовый колпак на голову. Он сказал, что ему пора идти.
– Что же мне теперь делать?
– Ложиться спать, Sweety.
– Да нет, что же мне делать... насчет моей сестры?
Али-баба прижал палец к переносице – этим он напомнил мне бабушку, а потом сказал:
– Так вот, раз уж ты меня спрашиваешь... я бы на твоем месте вообще ничего не делал. Если твоя сестра уехала с этим типом в замшевом пальто – а это уж точно так, с гарантией, – она обязательно вернется. А если ты в это вмешаешься, все может выйти еще хуже. Но это не совет, а так, соображение. Для советов я недостаточно компетентен.
Я проводила Али-бабу до двери. Когда он открыл дверь, я увидела, что на лестнице темным-темно. Свет уже выключили. А раз свет на лестнице выключили, значит, и дверь внизу заперта.
– Очень жаль, что тебе еще придется топать вниз, – сказал Али-баба.
Я в отчаянии озиралась по сторонам, ища ключ от парадного. Мне не хотелось говорить Али-бабе, что своего ключа у меня нет. У всех детей, кроме меня, есть ключ. Али-баба и в самом деле то ли с луны свалился, то ли живет в другом мире. На лице его вдруг мелькнула радостная улыбка. Он сказал:
– Да ты просто дай мне твой ключ. Тогда тебе не надо будет вниз спускаться. А завтра я тебе его отдам на большой перемене.
Ключа от парадного у меня нет, но если бы он у меня был, и я отдала бы его Али-бабе, и мама бы об этом проведала, я думаю, она бы тут же упала в обморок. Доверить кому-либо ключ от дома – для мамы примерно то же, что прокутить бабушкино наследство. Это я знаю потому, что Курт один раз дал свою связку ключей своему лучшему другу. По той же причине: парадное было уже закрыто, а ему не хотелось спускаться вниз. С мамой потом была истерика. А между лучшим другом Курта и Али-бабой – целая пропасть, во всяком случае в глазах мамы.
Поэтому я сказала:
– Нет, к сожалению, ничего не выйдет. Мне понадобится ключ рано утром.
А пока я это говорила, я все шарила по карманам пальто, висевших в передней на вешалке. Я надеялась, что Курт или мама забыли ключ в кармане. Но надеялась я напрасно.
– Ты что, не можешь свой ключ найти? – спросил Али-баба.
– Сейчас, сейчас, – бормотала я, – он должен быть где-то тут.
Иногда даже из самого тягостного положения вдруг находится выход. На лестнице зажегся свет! А на площадке над нами послышались шаги. Кто-то спускался вниз по лестнице. Женщина, которая живет над нами, провожала какого-то человека до парадного. Али-баба сказал:
– Ну пока, Sweety, – и пошел вслед за женщиной вниз по лестнице.
Я закрыла за ним дверь и прислонилась к ней. Я прислушивалась. Из гостиной доносились голоса Курта и мамы. Дверь в гостиную была закрыта. Говорили они не особенно громко, и я не могла разобрать, о чем идет речь. И все-таки мне показалось, что они спорят. Голоса звучали как-то сердито.
Я тихонько прошла через переднюю и подошла к двери гостиной. Теперь можно было расслышать, о чем они говорят.
– Нет, просто смешно, – говорил в эту минуту Курт, – сначала я только и слышу, что я мало забочусь о детях. Я не заменил им отца. Если что не так, во всем виноват я! И я начинаю заботиться. Пытаюсь заменить. Нет, это опять не то. Ты не могла бы мне сказать, что же я в конце концов должен делать?
Советница тоже была в гостиной. Она сказала:
– Так вот, ты ни в коем случае не должен был допускать к ней в комнату эту личность.
– Он даже не представился, – сказала мама, и Курт рассмеялся.
– И вообще уже было без десяти девять, – сказала мама.
– И это было существо мужского пола, – иронически заметил Курт.
Тогда мама сказала, что с Куртом вообще ни о чем нельзя разговаривать, а советница заявила, что это еще вопрос, какого он пола.
– Если судить по длине волос и полноте, он вполне мог бы быть и женщиной, – съязвила она.
А мама сказала, что она ничего не имеет против, если среди моих знакомых будут и мальчики. Но во-первых, он слишком взрослый для меня, а во-вторых, слишком толстый, а в-третьих, слишком уродливый, а в-четвертых, слишком похож на хиппи, а в-пятых, слишком невоспитанный...
– А в-шестых, – перебил ее Курт, – право же, удивительно, сколько недостатков ты можешь заметить у человека за две секунды. Просто позавидуешь такому умению разбираться в людях!
– Как бы то ни было, – вставила советница, – такому типу нечего делать в девять часов у нас в квартире! Ты должен был просто вышвырнуть его за дверь.
– Почему вы говорите это мне? – крикнул Курт так громко, что его наверняка было бы слышно и у входной двери. – Вы обе тоже были в передней и глядели на него, как баран на новые ворота! Почему же вы его не вышвырнули?
– Как ты со мной разговариваешь? – возмутилась советница.
А мама закричала так громко, что ее тоже было бы прекрасно слышно у входной двери.
– Ты чудовище, просто чудовище! Ты ни с кем, ни с кем не считаешься! Ты вообще не можешь себе представить, каково мне с тех пор... с тех пор... с тех пор, как ее нет. Что у меня на душе!
Мама зарыдала очень громко.
– Прекрати ты этот вечный рев! – сказал Курт.
Тогда мама стала всхлипывать и говорить, что жизнь с Куртом – это мука, чистая мука! А Курт кричал, что он никого не принуждает с ним жить, решительно никого! А мама рыдала, что ему легко делать такие подлые заявления! Он ведь знает, что ей с четырьмя детьми не так-то просто от него уйти! Но если бы у нее не было детей, она давно бы уже ушла, давно бы!
Советница сказала на это, что хотя она и сама вначале была против этой женитьбы Курта, поскольку не хотела, чтобы Курт связывал свою жизнь с женщиной с двумя детьми, но, раз уж они вместе, нечего столь легкомысленно рассуждать о разводе. Это просто незрело, это по-детски. И как это ни прискорбно – ведь она мать Курта, – но ей приходится признать, что права мама.
– Ты, мой милый, – сказала она Курту, – видно, попал под влияние всей этой новомодной болтовни о современных методах воспитания.
– Все, что вы не понимаете, для вас новомодная болтовня! – крикнул Курт. – Я, может быть, ничего не смыслю в воспитании, но я не понимаю, почему детей надо непрерывно мучить и делать несчастными! Этого я не понимаю, да и не хочу понимать!
Мама высморкалась. Она сморкалась довольно долго. Потом сказала тихо – так тихо, что мне пришлось подойти к самой двери.
– Я не хочу делать моих детей несчастными, правда не хочу. Я хотела только, чтобы они были хорошо воспитаны, имели приличные манеры и умели себя вести, вот и все! А ради чего? Ради тебя, да, ради тебя! Чтобы все у нас было в порядке! Знал бы ты, какие это были непослушные дети, когда я забрала их от старой Янды! Ведь у старухи они могли делать все, что им вздумается! Им все разрешалось! Они были так крикливы, так надоедливы, так избалованы! Наш брак мог развалиться уже через полгода. Ты бы этого просто не выдержал!
Курт протестовал. Мама не имеет права так говорить, заявил он. Он может вынести гораздо больше, чем она.
– Да, от своих собственных детей – это конечно, но не от моих! – крикнула мама.
– Твои дети, мои дети, твои дети, мои дети, – взревел Курт, – с ума сойти можно! Это не твои и не мои дети! Они не твоя собственность и не моя собственность!
– Нечего спорить из-за слова! – кричала мама.
– Я вообще больше не спорю, все это просто идиотизм, – сказал Курт, и я услышала, как отодвинули стул. Я испугалась, что Курт встанет и сейчас выйдет из гостиной, и бросилась в мою комнату.
Курт не вышел из гостиной. Но я все равно уже больше не вернулась на свой пост подслушивания. Я не хотела больше слушать.
Я начала складывать тетради и учебники на завтрашний день и при этом немного поревела. Почему я ревела, мне и самой было не совсем ясно. А потом я пошла спать. Я легла в Ильзину постель. Там еще было то белье, на котором спала Ильза. И еще немного пахло Ильзой. Ее шампунем и ее одеколоном. Я потушила свет, я думала про Ильзу и про этого человека в замшевом пальто. Я представляла себе его очень красивым. Как актер из того фильма, что я смотрела с Али-бабой. Теперь я уже могла себе представить, что человек в замшевом пальто целовал Ильзе каждый палец и обнимал ее за плечи. Мне даже пришло в голову, что, может быть, где-то там, далеко, где-нибудь в Англии, какой-нибудь кузнец обвенчивает пятнадцатилетних девушек. И я представляла себе, как Ильза едет с человеком в замшевом пальто к этому кузнецу, и они женятся, и там, в Англии, открывают пивную «Золотой гусь», а я приезжаю к ним, и живу у них, и хожу в английскую школу.
Сегодня утром я проснулась, как это говорят, с тяжелой головой. Спала я очень плохо. Кузнец, который венчает пятнадцатилетних, приснился мне во сне. Но в руке у него был огромный кузнечный молот, и он раскручивал этот молот над головой, а мы с Ильзой прятались от него в шкаф, но он нашел нас и схватил. При этом он выпустил из рук свой огромный молот, и тот упал мне на ногу, прямо на пальцы. Это было ужасно больно. Я проснулась вся в поту, и в то же время мне было жутко холодно, а потом я опять уснула, и тут же кузнец явился снова.
Когда Оливер разбудил меня утром, я была страшно рада, что уже пора вставать. Обычно я вставать не хочу.
– Мама еще в постели лежит, она встанет сегодня попозже, сказал папа. Он сказал: «Не шуми, пусть она спит», – объяснял мне Оливер.
Он говорил шепотом даже у меня в комнате, хотя мог бы говорить здесь и в полный голос.
– Ванная свободна? – спросила я.
– Там папа. Но он уже бреется.
– А советница?
– Кто? – спросил Оливер. Он и понятия не имеет, что я его бабушку про себя величаю «советницей».
– Бабушка.
– Бабушка пошла в булочную.
Я встала с постели.
Купальный халат Курта все еще лежал в моей комнате. Я взяла его, чтобы отнести в ванную.
– Папа уже одет, – сказал Оливер.
Я все равно понесла халат в ванную. Я хотела поговорить с Куртом. Может, Али-баба все же не прав? Может, я должна поговорить с кем-нибудь про толстого трактирщика и его брата, про красный «БМВ» и про Ильзу? Может, я смогу тогда снова спать ночью?
– Вот твой халат, Курт, – сказала я, открывая дверь ванной.
Курт как раз выключил электрическую бритву.
– Спасибо, детка, – сказал он, – но я уже готов.
Я повесила купальный халат на крючок.
– Можешь входить, – пробормотал Курт, протирая лицо одеколоном.
– Послушай, Курт... – сказала я. Но Курт сказал:
– Да, вот что – мама еще спит. У нее совсем плохо с нервами. Было бы хорошо, если б вы ее не будили.
Курт сказал это так озабоченно. Было похоже, что он помирился с мамой. Когда они ссорятся, то почти всегда к утру уже мирятся.
Я кивнула и начала снова:
– Послушай, Курт...
Но Курт сказал:
– Слушай, я спешу как на пожар! Я не могу больше ждать, пока моя почтенная фрау мама вернется из булочной! Скажи ей, что я позавтракаю в редакции.
– А почему ты вдруг так рано уходишь?
Курт смазывал кремом подбородок. Крем ему мама подарила на день рождения.
– Мне еще надо кое-что написать. Я собирался это вчера написать, хотел вечером дома поработать. Но в этом бедламе разве что-нибудь успеешь? А надо все сдать еще до обеда.
Курт завязал галстук, а я заправила ему сзади воротник рубашки. Курт пробурчал что-то о новой мужской моде, которую надо бы наконец-то ввести. Без галстуков, без воротничков на рубашках и без отворотов на пиджаках.
– Индийские рубашки, – сказала я.
– У них нет карманов, а без карманов не обойдешься. И кроме того, мне пришлось бы переменить газету. Та, в которой я работаю, против индийских рубашек, а... – Курт поглядел на часы. – Черт возьми, уже опять так поздно! Ну, бывайте! – крикнул он и выбежал на лестницу.
Я постояла еще немного в передней, размышляя, остался ли бы Курт дома, если б я ему сказала, что мне с ним надо поговорить.
Я думаю, он бы тогда остался!
И еще я пыталась понять, почему же я не смогла сказать ничего, кроме «послушай, Курт...»
Наверное, это оттого, что я никогда еще не говорила с Куртом ни о чем серьезном. Наверное, надо учиться разговаривать друг с другом.