Кристине Нёстлингер

Бабушки не было дома. Я услышала шар­кающие шаги дедушки за дверью и его бор­мотание. Он часто беседует сам с собой. Я сильно постучала в дверь. У бабушки нет звонка. Дедушка очень плохо слышит, а еще наверху, на втором этаже, что-то заколачива­ли. Так я и не достучалась.

Я села на подоконник и стала глядеть во двор. Когда-то я здесь играла. Подтягивалась на палке для выбивания половиков и воображала себя акробатом в цирке. А вот там, за ящиком для угля Гунтерсдорферов, мы с Эди играли в доктора. Там, за ящиком, нас не было видно. Но старуха Бергер со второго этажа все равно нас увидела из окна уборной. И устроила жуткий скандал, потому что мы оба разделись догола. Мать Эди здорово его отлупила, а моя бабушка меня не ругала. Она сказала, что это делают все дети. Она, когда была маленькая, и сама так играла.

Ильза тут во дворе чаще всего играла в принцессу. Она надевала на голову старую занавеску. Занавеска свисала до земли, слов­но шлейф, а я этот шлейф за ней несла. К со­жалению, принца не было. Эди был для Ильзы слишком мал, а с Антоном из соседнего дома вообще невозможно было иметь дело. Он только и знал, что щипаться, подкрав­шись сзади. И мы его боялись.

Мне стало холодно. Из окна тут здорово дуло: одно стекло было выбито.

Я решила пойти поискать бабушку. Ба­бушка никогда не уходит далеко, а на ры­нок она всегда отправляется с утра. Я пошла к молочнице. Там бабушки не было. Молоч­ница сказала – жалко, что мы с Ильзой боль­ше тут не живем. Она нас так любила. Я по­шла по переулку к мяснику и все думала, как бы это было, если бы мы с Ильзой еще и теперь жили у бабушки. Нет, я не могла себе этого представить.

Бабушка как раз выходила из мясной лавки. Увидев меня, она обрадовалась. Ког­да бабушка радуется, это сразу видно. Ее большое круглое лицо прямо сияет.

– Дедушка тебе не открыл? – спросила бабушка. И она рассказала мне по дороге, что со слухом у дедушки все хуже и хуже. Но вот уже несколько дней он все понимает и разговаривает очень разумно. Я спросила бабушку:

– Ты знаешь, что Ильза пропала?

Бабушка кивнула.

– У тебя был папа?

Бабушка покачала головой.

– Он в последний раз был у меня на пасху, – сказала она. – Он больше не прихо­дит с тех пор, как я сказала его жене, что надо готовить детям что-нибудь повкуснее и получше, а не давать что попало из консерв­ных банок и пакетов.

– Кто же тебе сказал, что Ильзы нет? – спросила я и почувствовала угрызения со­вести, что не пришла к ней уже давно и сама ей все не рассказала.

– Новый муж вашей матери ко мне приходил, – сказала бабушка.

– Курт?

– Да, Курт, – ответила бабушка. – Слав­ный человек, между прочим. И он обещал сразу же прийти ко мне, как только Ильза найдется.

Бабушка что-то пробормотала, чего я не поняла, не совсем поняла. Что-то про горе, печали и беды.

Мы вошли вместе с бабушкой в парадное.

Я была рада, что я опять у бабушки. У ба­бушки все вдруг стало как-то проще. Я те­перь почему-то была почти уверена, что Ильза скоро вернется.

– Как она там живет, что делает? – бор­мотала бабушка. – Деньги-то у нее есть, денег довольно, но она ведь еще несмышле­ныш совсем, маленькая, глупая. Только бы ей там было хорошо, – сказала бабушка. – Ну, будем надеяться на лучшее.

Она повернула ключ, и мы вошли в квар­тиру.

Бабушка, единственная из всех, задума­лась над тем, как живет Ильза, каково ей приходится. И пожелала, чтобы ей было хорошо.

Дедушка сидел на кухне и чинил штеп­сель от настольной лампы. Он узнал меня. Бабушка обрадовалась, что он меня вспом­нил. Дедушка тоже уже знал, что Ильза ис­чезла. Но это как-то не очень его интересо­вало. Он все говорил про штепсель – что он внутри весь сгорел.

Бабушка пошла со мной в комнату.

Я рассказала бабушке все. Все, что знала.

Бабушка слушала меня внимательно и кивала, а когда я сказала: «Она меня обма­нула. Я не понимаю, зачем она меня обма­нула!», бабушка ответила:

– Эрика, но ведь она всегда все выдумы­вает, всегда врет. Разве ты этого не знаешь?

Я покачала головой. Я была совершенно растеряна. Не только из-за того, что Ильза, оказывается, всегда врет, а я этого вовсе и не знала, но еще и потому, что бабушка сказа­ла это так добродушно. Будто врать – это что-то само собой разумеющееся.

– Да не гляди ты так, – сказала бабуш­ка. – Ничего тут такого уж страшного. Один заикается, другой косолапый, а третий врет. Вот и все. – Бабушка улыбнулась. – Боже мой, чего только не выдумывала Ильза! Чего только она не врала! – Бабушка задумчиво улыбалась. – В общем-то, у нее всегда были интересные выдумки. Про что-нибудь прият­ное, красивое.

– А что же она врала? – спросила я. Бабушка задумалась.

– Еще в третьем классе она рассказала учительнице, что живет в квартире из десяти комнат, а у ее отца кафе-мороженое. А мне она тогда рассказывала, что у нее теперь уже другая учительница, не старая, а молодая, очень красивая и очень добрая. А старухе Бергер она рассказала, что ее мама выходит замуж за директора цирка! – Бабушка хмык­нула. – За директора цирка! И старая дуре­ха ей поверила! – Теперь бабушка и вовсе рассмеялась. – А в классе у нее был друг. Большого роста, блондин. Он был лучшим учеником, и звали его Райнер. У него была детская электрическая автомашина. Ну так пригласи его как-нибудь к нам поиграть, этого Райнера, часто говорила я ей. А она от­вечала, что нет, ничего, мол, не выйдет. Он живет очень далеко отсюда, а в школу его привозят на машине! – Бабушка перестала смеяться и посмотрела на меня немного грустно. – Но этого Райнера вообще не было. Во всем классе не было ни одного Райнера, и ни одного высокого блондина, и никого из ребят не возили в школу на машине. А лучшим учеником в классе был один тол­стяк, он всегда щипал Ильзу.

– А я этого ничего не помню, – сказала я.

– Ты была еще слишком мала.

– А ты ей сказала, что она врет? Ты спра­шивала ее, почему она врет?

Бабушка покачала головой.

– Да нет. Никто ведь не любит, когда ему говорят, что он врет. А почему она врала, об этом мне не надо было спрашивать. Она врала потому... – Бабушка потерла указа­тельным пальцем переносицу. Она всегда так делает, когда задумается. – Так вот, по правде сказать, это была не настоящая ложь. Она просто рассказывала то, что ей хоте­лось, чтоб было на самом деле. – Нос у бабушки стал совсем красный, оттого что она его так натерла.

– Ты мне не веришь? – спросила она.

Я верила бабушке. Но мама не такая доб­родушная, как бабушка, и она уж давно должна бы заметить, что Ильза врет. И мама никогда – никогда в жизни – не отнеслась бы к этому так легко и просто. Мама терпеть не может лжи. Да и я должна была бы заме­тить! Так я и сказала бабушке.

Бабушка снова стала тереть пальцем пере­носицу.

– Ты-то этого никогда бы не заметила. Ты всегда верила своей сестре. Ты хотела ей верить. Ты всегда слишком сильно ее лю­била.

Я перебила бабушку. Мне не хотелось, что­бы она так говорила. И еще я думаю, что нельзя кого-нибудь «слишком сильно лю­бить».

– Ну а мама? – спросила я.

– Твоя мама... – бабушка замолчала в решительности. – Ну так вот, твоя мама... Не надо бы так говорить, но...

– Что «но»?

– Для того чтоб заметить, что кто-то врет, – сказала бабушка, – надо слушать то, что он говорит. Вот смотри: если б я не спросила потом в школе, я никогда бы не узнала, что никакой молодой, красивой, доб­рой учительницы у Ильзы нет, что у них все та же учительница, старая и препротив­ная. И если б я так не заинтересовалась Райнером, разве бы я узнала, что никакого Райнера вообще нет?

– Но про директора цирка, – возразила я, – мама бы уж точно узнала!

Бабушка покачала головой.

– Такое рассказывают только в раннем детстве, пока человек еще очень мал. А когда ты взрослеешь и умнеешь, истории твои тоже становятся умнее!

Бабушка снова потерла переносицу.

– Во всяком случае, – сказала она, – чтобы заметить, что человек врет, надо им интересоваться – думать о нем.

Бабушка, значит, считает, что мама не интересуется Ильзой и не думает о ней. У ме­ня появилось такое ощущение, что надо бы защитить маму, но мне ничего не приходило в голову. Абсолютно ничего.

– Если б она и теперь все жила у нас, – пробормотала бабушка, – никогда бы она не убежала. От меня бы она не убежала! А если б и убежала, я бы уж знала, где мне ее искать!

Вчера бабушка мне сказала, что она бы уж знала, где ей искать Ильзу, если бы Ильза все еще жила у нее.

А я не знаю, где мне искать Ильзу. Но все равно я буду ее искать. У меня уже есть одна идея – с чего начать поиски. Я начну с Хелли. В последние дни я все больше и больше удивляюсь, почему Хелли еще ни разу не спросила меня про Ильзу. Сегодня ночью – между двумя кошмарами – мне пришло в голову, что Хелли, наверно, как раз потому ничего и не спрашивает, что знает больше меня. И сегодня на перемене я к ней подошла.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказа­ла я.

– Сейчас у меня нет времени, – буркнула Хелли и побежала вниз по лестнице в физкультурный зал.

Завтра она от меня не уйдет! Завтра мы с ней выходим из школы в одно и то же вре­мя. Ровно в час. Я подожду ее у ворот, и пойду с ней рядом, и буду ее расспрашивать, пока она мне все не расскажет. Когда надо, я могу быть очень даже упрямой.

Я долго ждала Хелли у ворот школы. Она вышла довольно поздно.

Я подумала: не буду я топтаться вокруг да около, все равно это ни к чему. Да и вообще она может посмотреть на меня так, как Амрай.

– Хелли, ты знаешь, где Ильза? – спросила я.

Хелли притворилась изумленной и возмущенной.

– Как тебе пришла в голову такая чушь? Откуда я могу это знать?

– Но ведь ты же ее подруга, и вы всегда вместе...

Она перебила меня.

– Ничего мы не всегда вместе!.. Болтали, трепались, и больше ничего!

Ну так вот, сперва Хелли была очень колючей и обращалась со мной как с младенцем. Но понемногу она смягчилась. Она мне сказала, что никогда не простит Ильзе, что та не посвятила ее в свой план побега. Единственное, что она знает, – тут она перешла на шепот, – это что у Ильзы был роман с Гербертом Планком. Ну, с Гербертом Планком из выпускного класса. Хелли сказала, что у Герберта и Ильзы была большая любовь.

– А Герберт тоже исчез? – спросила я.

– Нет, он здесь, – ответила Хелли, – это­го красавца Герберта я еще сегодня видала на перемене в кабинете физики.

Я спросила, не узнавала ли она у него про Ильзу . Но Хелли поглядела на меня с возмущением. Любовь Ильзы и Герберта – это ведь великая тайна, о которой она, собственно, и знать ничего не должна. А кроме того, она вообще еще ни разу в жизни не разговаривала с Гербертом Планком.

– Эти выпускники, – сказала Хелли, – смотрят на нас всех как на пустое место. Но, конечно, не на таких, которые выглядят, как твоя сестра!

Я выгляжу далеко не так, как сама Хелли, и для Герберта Планка я наверняка еще меньше чем пустое место. Но все равно, теперь я пойду к нему.

Дома я сказала, что иду к Анни Майер – заниматься природоведением. Нам надо вместе готовить доклад. Мама, впрочем, ле­жит в постели. Доктор прописал ей снотвор­ное, но она все равно не может спать.

Герберт Планк живет на той же улице, что и мы, через несколько кварталов. Я нашла его адрес в телефонной книге.

На втором этаже на одной из дверей – табличка: «Доктор Раймунд Планк. Нотари­ус». Только я хотела позвонить, как заме­тила еще одну табличку, рядом со звонком: «Квартира этажом выше».

Я поднялась по лестнице. На душе у меня кошки скребли.

И все-таки я позвонила. Дверь тут же открылась. Передо мной стоял какой-то мальчуган – примерно такого же возраста, как Оливер.

– Я хочу поговорить с твоим братом, – сказала я.

– С которым?

– С Гербертом.

– Тут какая-то девчонка пришла! – крикнул карапуз. – Хочет с Гербертом пого­ворить!

Я ступила через порог в переднюю, еще один шаг, и еще... Лучше бы мне убе­жать отсюда! И вдруг – я думала, что про­валюсь сейчас сквозь пол прямо в канце­лярию нотариуса, – все двери открылись настежь. Из одной вышла женщина в го­лубом переднике, из другой большегрудая блондинка с локонами, из третьей седая старушка, тонкая как спичка. А еще откуда-то выскочили двое мальчишек. Где-то я их уже видела, кажется, в школе. Но Герберта Планка все не было. Как только в передней появлялась какая-нибудь новая фигура, карапуз орал:

– Вот она хочет поговорить с Гербертом!

Я замерла посреди передней, все осталь­ные глядели на меня, стоя в дверях. Вдруг я услышала, что в уборной спустили воду, потом отворилась и эта дверь, и Герберт Планк спросил:

– Кто тут хочет со мной поговорить?

У меня совсем не писклявый голос, но тут мне самой показалось, что пискнул самый крошечный мышонок:

– Это я.

Герберт Планк оказался высоким, не мень­ше метра девяноста. Он вполне мог бы сыг­рать первого красавца в каком-нибудь филь­ме. На нем были джинсы и черная футболка с огромным орлом на груди, вышитым зо­лотыми нитками. Он стоял босиком, и паль­цы у него на ногах были длинные и тонкие. Я уставилась на эти пальцы.

– Ну, так что тебе? – спросил Герберт Планк, и все зеваки вокруг затаили дыха­ние.

– Мне надо поговорить с тобой наедине.

Хотя я три раза откашлялась, я опять пискнула, как мышонок.

– Ну что ж, прошу, – сказал он и указал на еще одну дверь.

Я вошла в нее, он двинулся за мной. Герберт предложил мне место в качалке, а сам сел напротив меня на кровать.

– Я пришла из-за сестры, – начала я. Он молчал.

– Моя сестра ведь пропала. Уже десять дней прошло.

Он молчал.

– Я хотела спросить, может, ты что-нибудь знаешь... – Я просто не знала, что говорить дальше.

– Извини, пожалуйста, но кто твоя сест­ра? – спросил Герберт.

– Ильза.

– Какая Ильза?

– Ильза Янда.

– Весьма сожалею, – вид у него был та­кой, будто он и вправду сожалеет, – но Ильзы Янда я не имею чести знать.

– Это правда?

– А как она выглядит?

– Она красивая. У нее такие длинные волосы, серые глаза. И она очень стройная. Волосы каштановые.

Не так-то легко описать человека.

Но тут дверь распахнулась. Вошел один из мальчишек – тот, что повыше.

– Герберт, да знаешь ты ее! Она из девятого «А». Сногсшибательный экзем­пляр!

Он жеманно похлопал ресницами и, пока­чивая бедрами, стал прохаживаться по комна­те, словно аист. На Ильзу это было уж точно ничуть не похоже. Но Герберт Планк вдруг усмехнулся.

– Ах, эта, грудь торчком!

– Точно, – сказал парень.

– Так что же с ней стряслось? – Теперь Герберт Планк проявил к делу некоторый интерес. – Что я должен, собственно, о ней знать?

Да ведь это «директор цирка», подумала я. Бабушка права. Он не имеет ни о чем ни малейшего представления. Настоящий «ди­ректор цирка».

Я хотела тут же идти, но они меня не от­пускали. Они расспрашивали и расспраши­вали меня без конца. Только для того, чтобы уйти, я рассказала им про роман – все, что узнала от Хелли.

– Сожалею, – усмехнулся Герберт. – Был совершенно не в курсе. Но если дама всплы­вет на поверхность, пусть подает заявку. Я к ее услугам!

Брат Герберта проводил меня до дверей. Другой брат и карапуз все еще стояли в пе­редней и глазели. Одна из дверей была при­открыта. Я думаю, в щелочку подглядывала пышная блондинка.

У двери брат Герберта снял с вешалки свою куртку и быстро надел ее.

– Пойду провожу тебя немного.

По дороге он начал рассуждать:

– Послушай, мой брат – честно гово­рю – совершенно наивен. Вообще ничего не смыслит в девчонках.

Я кивнула.

– Он правда почти не знает твоей сестры.

Я кивнула.

– Но в нашем классе – я учусь в вось­мом «Б» – есть один весьма странный тип. Знаешь, такой длинный, белобрысый, почти альбинос. Да ты его наверняка сто раз виде­ла. У него велосипед с таким идиотским седлом, к нему еще лисий хвост при­цеплен.

Этого типа я видела каждое утро. Но я не могла понять, почему брат Герберта мне о нем рассказывает.

– Ну вот. Этот тип – вообще-то его зовут Вольфганг-Иоахим, но мы прозвали его Набрызгом, ведь у него вся морда в веснуш­ках, – он вовсю ударяет за девчонками! Но только за самыми красивыми и всегда за те­ми, которые старше его и ему абсолютно недоступны.

Я вздохнула и кивнула.

– Так вот, он уже с летних каникул сле­дует по пятам за твоей сестрой. Словно тень!

Набрызг и Ильза! Просто смешно. Та­ких моя сестра вообще не замечает. Ей все равно, ползет ли по дорожке муравей или катит на велосипеде Набрызг.

– У Ильзы точно ничего не было с этим Набрызгом, – сказала я.

– Ну конечно, не было! – брат Гер­берта снисходительно улыбнулся. – Но... вот как раз потому, что она даже и гля­деть в его сторону не хотела...

– Что «как раз потому»?

Я никак не могла понять, куда он кло­нит.

– Он шнырял за нею повсюду, можно сказать, шпионил. Он мечтал о ней, но орешек был ему не по зубам. И вот имен­но потому, как эрзац...

Наконец-то до меня дошло.

– Вместо того чтобы быть с ней, он, значит, бегал за ней?

– Ну да, совершенно точно, Sweety 1 . Он всегда знал, когда у нее урок музыки и когда у нее насморк, возле каких витрин она останавливается и вообще все! И если она с кем-то встречалась или к кому-то ходила, он тоже наверняка это знает. Точ­но! С гарантией.

1 Здесь: дорогуша, лапочка (англ.).

– Он что же, говорил вам, что она с кем-то встречается?

– Ну уж нет. – Брат мотнул головой. – Он ведь не дурак рассказывать нам, что его дама сердца крутит роман с другим. Это­го никто не станет делать. Но все-таки он-то уж знает, если у нее с кем-то что-то было!

– Ну так что же мне делать?

– Как что! Пойти и спросить его. Толь­ко, конечно, осторожно, с психологией.

– Нет, к нему я боюсь идти, – пробор­мотала я.

Брат был просто возмущен. Он заявил, что я шляпа, что я слишком легко сдаюсь и вообще у меня нет спортивного духа.

– Не хочу я никакого спортивного ду­ха, – сказала я. – Я хочу найти мою сестру.

Брат заявил, что хотя ему совершенно непонятно, как это человек может стре­миться вновь обрести брата или сестру, но что сам он настолько добр и любопытен, что проводит меня к Набрызгу. Если, ко­нечно, я хочу.

– И еще захватим с собой Али-бабу. Али-баба может оказать на Набрызга необходимое давление.

Али-бабу я знала. Али-баба тоже учился в их классе и был, наверно, самым толстым и самым сильным парнем во всей нашей шко­ле. Мы договорились встретиться на другой день в 15.00 возле парка. Прежде чем мы расстались, я спросила, как его зовут. Бра­та звали Николаус.

Потом я пошла к бабушке.

Бабушке я ничего не рассказала про мое посещение Герберта Планка и про Набрызга. Я боялась, что все это покажется ей бессмыс­ленным.

Бабушка уже затопила печку. У них на­стоящая старая печка, которую топят углем. Я люблю эту печку. Сзади у нее такая чер­ная труба, она идет прямо до потолка и ухо­дит в него, а когда долго держишь поддувало открытым, труба раскаляется докрасна. Один раз – я была тогда еще совсем маленькой – я обожглась об эту печку. И так ревела, что сбежались жильцы со всего дома. А потом они все притащили какие-то мази и баль­замы.

Когда Татьяна кричит, будто ее режут, никто из нашего подъезда к нам не приходит. В лучшем случае соседи напишут жалобу управляющему, а он позвонит маме по теле­фону и скажет, чтобы она запретила Татьяне так орать.

Я хотела остаться ночевать у бабушки.

Мы пошли на второй этаж к Приходам. У них есть телефон. Я позвонила домой. По­дошел Курт.

– Ну, конечно, оставайся, если ты хо­чешь, – ответил он, но потом вдруг запнул­ся и сказал, что он все-таки лучше спросит маму.

Тогда к телефону подошла мама. Она спро­сила, почему я хочу остаться ночевать у бабушки. Я не могла ей этого объяснить, потому что мне и самой это было не так уж ясно. Мама начала причитать – как все это сложно и неудобно. Придется перед школой зайти домой за книгами, нужно переменить белье, а у меня с собой его нет. И вообще как-то, собственно говоря... Ну, собственно говоря, она против.

– Так как же, можно мне остаться или нет? – спросила я.

– Только если это абсолютно необходи­мо, – сказала мама.

– Да нет, это не абсолютно необходимо.

– Ну тогда возвращайся домой. Только скорей, уже очень поздно, – сказала ма­ма. И еще добавила: – А как ты вообще там очутилась? Я думала, ты идешь к Анни!

Я положила трубку. Ведь телефонные раз­говоры часто прерываются.

– Не огорчайся, – сказала бабушка, – может быть, она разрешит тебе в другой раз.

– Да, конечно, – сказала я. Но я в это не верила.

Я пошла домой и всю дорогу придумывала, что бы такое соврать маме.

Но когда я пришла, мама уже опять лежа­ла в постели с головной болью. Советница, правда, осведомилась, где я пропадала, но я ей ничего не ответила.

Посещение Набрызга я, наверное, никог­да не забуду – даже если стану долгожи­телем.

Ровно в три я подошла к парку. Со спор­тивной сумкой. Потому что на самом-то деле я должна была идти на тренировку. Николаус и Али-баба стояли у входа в парк, прислонившись спиной к решетке.

– А вы уверены, что он сейчас дома? – спросила я.

Мне не хотелось совсем уж зря пропускать гимнастику.

– О нас доложено, – усмехнулся Али-ба­ба.

– А вы ему сказали, что я насчет моей сестры...

Николаус покачал головой.

– Конечно, нет! Я на уроке латыни пос­лал ему записку. Там стояло: «Будь в 15.10 дома, а не то пеняй на себя – шапка сго­рит».

– Какая еще шапка сгорит? – спросила я. Они рассмеялись. Наверное, так говорят, когда должно случиться что-то ужасное.

Николаус сообщил мне, что он уже про­думал первоклассный, тактически грандиоз­ный план наступления. А Али-баба подтвер­дил, что план этот как пить дать принесет победу. Точно. С гарантией. И вообще они вели себя так, словно речь шла не о моей, а об их сестре, а я тут только так, случайно, рядом с ними чапаю. На углу квартала, где живет Набрызг, они поставили меня в из­вестность, что отныне мне надо идти возле самой стены. Этот Набрызг, как опасался Али-баба, небось из любопытства стоит у окна и ждет. Если он завидит меня, он тут же поймет, в чем дело, и точно рассчитанная тактика нападения врасплох полетит ко всем чертям. Я шла, прижимаясь к стенам домов, и вытирала их рукавом пальто.

В подъезде стоял велосипед с чудным седлом и лисьим хвостом. Али-баба вывер­нул ниппель из переднего колеса.

– Выложит все, получит назад, – бурк­нул он.

Я нашла, что это подло, но ни Али-баба, ни Николаус не обратили никакого внимания на мой протест.

Фамилия у Набрызга важная – Зексбюргер. И уже дверь в его квартиру обладала определенным весом. Я до тех пор видала такие двери только в фильмах про старые времена. Темно-коричневая, с двумя створ­ками, такая высокая, что в нее мог бы, не сгибаясь, войти великан, а на раме какие-то гирлянды, вырезанные из дерева. Над дверью большой деревянный треугольник с колонна­ми, цветами и листьями. На медной табличке выгравирована фамилия «Зексбюргер», а под этой табличкой – бумажная. На ней написано:

К Зексбюргеру – 1 звонок

К Хуберу – 2 звонка

К Шилеку – 3 звонка!

– Это квартиранты, комнаты у них сни­мают, – сказал Али-баба.

Николаус позвонил один раз. Мы услыха­ли шаги за дверью. Шаги приближались. Потом все стихло. Дверь не открылась.

– Позвони еще раз, – шепнул Али-баба.

– Тогда ведь Хубер подумает, что это к нему, – шепотом ответил Николаус.

На одной створке двери был глазок в мед­ной оправе. Сперва в глазке мелькнуло что-то тоже медного цвета. Потом показалось что-то коричневое. Я дернула Николауса за рукав и показала ему на глазок. Николаус усмех­нулся, прикрыл рукой глазок и сказал тор­жественно и громко:

– Вольфганг-Иоахим Зексбюргер, вынь свой глаз из глазка и открывай, не то живо шапка сгорит!

Дверь приотворилась, но мы не смогли ее распахнуть, потому что она была закрыта изнутри на цепочку. Набрызга не было вид­но. Но зато его было слышно.

– Что вам, собственно, надо?

– Серьезную аудиенцию, – ответил Али-баба еще более раскатистым голосом, чем Николаус.

– Насчет чего?

– Жизненно важное дело.

– Сколько вас?

– Трое.

Теперь цепочка была наконец снята, и мы вступили на территорию квартиры.

Такой передней я до тех пор ни разу не видела даже в фильмах. Второй такой навер­няка не сыщешь. Тут царил полумрак, а стен вообще не было видно, потому что везде стоя­ли громадные шкафы. Все они были темно-коричневые и с резьбой по дереву, но ни один не походил на другой. На шкафах стоя­ли чемоданы, а на чемоданах до самого по­толка громоздились коробки и картонки. И между шкафами тоже было навалено вся­кого барахла.

По дороге к комнате Зексбюргера я несколь­ко раз споткнулась и набила себе синяки. Тут было много препятствий: бугор на полу, огромный счетчик, торчавший из стены, жестяная стойка для зонтов с бочку величи­ной, прислоненная к стенке метла, на кото­рую я умудрилась наступить, и палка огре­ла меня по голове, а последним препятствием – как это ни странно звучит – была ван­на. Огромная жестяная ванна с картошкой и луком.

По сравнению с передней комната Набрыз­га показалась нам вполне нормальной. По сравнению с комнатой любого другого маль­чишки она была очень и очень странной. Тут стояло пианино с кружевной накидкой и ка­чалка с узором из цветочков, а на подокон­никах – дикое количество всяких растений. И торшер с ажурным абажуром, и письмен­ный стол с гнутыми резными ножками, а на стенах – картины, написанные масляными красками. Можно было подумать, что в этой комнате живет какая-то древняя старушка.

– Садитесь, – сказал Зексбюргер. Куда нам садиться, было не совсем ясно, потому что сам Зексбюргер занял качалку с цветоч­ками, а больше никаких стульев в комнате не было. И даже кровати.

– Пардон, – сказал Зексбюргер, встал, подошел к полосатой занавеске в глубине комнаты, отдернул ее, и мы увидели расклад­ную кровать.

Мы сели на кровать, а он снова подошел к качалке с цветочками и уселся в нее.

– Так в чем дело? – спросил он, беря с письменного стола коробку с сигаретами. Он выдвинул ящик, достал зажигалку, закурил.

– Эта дама тебе знакома? – Али-баба по­ложил руку мне на плечо.

Набрызг кивнул.

– Тебе известно, что случилось с ее сестрой? – спросил Николаус. Набрызг снова кивнул. Я глядела на Набрызга во все глаза.

Николаус и Али-баба тоже уставились на него. И вдруг они сказали хором:

– А ну, давай выкладывай!

– Она исчезла, – сказал Зексбюргер, стряхивая пепел с сигареты.

Я отвела от него взгляд.

– Придурок, – сказал Николаус, – это нам и без тебя известно, что она исчезла. Где она, с кем – вот что мы хотим знать!

– Но ведь этого я тоже не знаю, – сказал Зексбюргер.

– Так она же была твоей любимой, твоей обожаемой, твоей дамой сердца, и уж кто-кто, а ты-то должен знать, куда она девалась!

Зексбюргер покраснел.

– Она же клялась тебе в вечной любви!

Зексбюргер покраснел еще больше.

– Вы же с ней были тайно помолвлены!

Зексбюргер стал и вовсе пунцовым как помидор.

– Я, я, я... – пробормотал он, заикаясь.

– Да, ты, ты, ты! – перебил его Нико­лаус. – Ты любил ее, и она любила тебя, так неужто она тебе не сообщила, куда сбежала!

Зексбюргер затянулся.

– Ничего она меня не любила.

– Что нам давным-давно известно, ува­жаемый Набрызг.

Али-баба поднялся с раскладной кровати. Цвет лица Набрызга то и дело менялся – то он был пунцовым, то бледно-желтым.

– Выметайтесь! Выметайтесь отсюда! – заорал он. Али-баба положил Набрызгу руки на плечи, чтобы тот не вскочил с качалки. – Что вам от меня нужно? Хотите поиздевать­ся?

Мне казалось, что он вот-вот разревется. Они его довели, и я поразилась: как быстро, оказывается, можно довести человека.

– Нам нужно, – говоря это, Николаус встал и подошел к Зексбюргеру, – услышать правду во всех подробностях! –Николаус улыбнулся. Не очень-то дружелюбно. – Ты крался как тень за Ильзой Янда, следил за каждым ее шагом.