5. Поздний период.

Третий период деятельности Лукиана характеризуется частичным возвратом к риторике и, несомненно, чертами упадка и в творческой слабости.

В этот период все же находим у Лукиана немало и прежних, весьма острых художественных мотивов и приемов. Трактат "Александр, или Лжепророк" с прежней силой разоблачает суеверие, трактат "О состоящих на жалованье" по-прежнему громит философов, ведущих паразитический образ жизни и играющих роль шутов у богатых людей. Но "Правдивая история" относится к жанру, которым Лукиан никогда специально не занимался, а именно к жанру фантастического рассказа. Писатель пишет не просто фантастический рассказ, но карикатуру на тех писателей и географов, которые не стеснялись расписывать местности, не знакомые им и никому другому. Здесь изображается, как автор рассказа со своими спутниками выплывает в Атлантический океан, кого он там встречает, как он попадает на небо (например, на Луну), как он оказывается в утробе кита, а затем попадает на Острова блаженных и т. д.

Новостью является частичный возврат Лукиана к риторике. Но риторика эта поражает своей бессодержательностью и мелкотой тематики. Таковы небольшие трактаты "Дионис" и "Геракл", где уже отсутствует прежняя лукиановская острота и сила сатирического изображения. Пустой схоластикой занимается он и в трактате "Об ошибке, совершенной при поклоне". В трех произведениях - "Сатурналии", "Кроносолон", "Переписка с Кроносом" - рисуется образ Кроноса в виде старого и дряблого эпикурейца, который отбросил всякие дела и проводит жизнь в гастрономических удовольствиях. По-видимому, сам Лукиан сознавал свое падение, потому что ему пришлось написать "Оправдательное письмо", где он уже не осуждает, а оправдывает состоящих на жалованье и где защищает даже самого императора, получающего жалованье от своего собственного государства. В трактате "О назвавшем меня Прометеем красноречия" Лукиан высказывает опасение, как бы ему не оказаться Прометеем в духе Гесиода, прикрывающим свой "комический смех" "философической важностью".

6. Идеология Лукиана.

Лукиан подвергает осмеянию все области тогдашней жизни и мысли. Поэтому всегда был соблазн трактовать Лукиана как беспринципного насмешника, лишая его решительно всяких положительных убеждений и высказываний. Другая крайность заключается в том, что Лукиану навязали глубокую философию, принципиальное отношение к социальным вопросам и защиту прав неимущего населения, включая даже рабов. Эти две крайние точки зрения невозможно провести сколько-нибудь по следовательно, если всерьез считаться с литературным наследием Лукиана.

Писатель сам много содействовал путанице взглядов на него последующих поколений, потому что он не любил системы, слишком увлекался красным словцом и бесстрашно высказывал самые противоречивые взгляды.

а) Почему нельзя свести творчество Лукиана только к одному беспринципному зубоскальству? Лукиан в своем "Нигрине" вполне по-ювеналовски критикует порядки, царящие в Римской империи - убийства, доносы, бедность и убожество жизни. Разве такая критика не есть нечто положительное? Лукиан подвергает беспощадному осмеянию все суеверия своего времени, а этих суеверий в тот век было бесконечное множество. Далее, все то отрицательное в жизни тогдашних философов, что действительно имело место и на что с таким талантом обрушивался Лукиан, разве не свидетельствует о том, что он не только для красного словца, но и вполне искренне бичевал подобных философов и глубоко понимал их паразитическую сущность? Едва ли можно сомневаться также и в его полной искренности, когда он вообще разносит всякого рода лженауку, фантастику и глупость, прикрываемые ученостью и цивилизацией. Здесь меньше всего беспринципности, так как Лукиан прекрасно знал, против чего он восстает, и вполне отдавал себе отчет в силе своего словесного оружия.

Однако мы сделали бы большую ошибку, если бы стали думать, что в своих положительных убеждениях Лукиан всегда ясен и последователен, всегда имеет в виду самое существенное, никогда не_ увлекается внешнериторическими и поэтическими приемами, всегда отчетлив и систематичен.

б) Если коснуться социально-политических взглядов Лукиана, то первое, что бросается в глаза,- это, конечно, безусловное осуждение богачей и несомненное сочувствие беднякам. Это мы видели уже и выше, например в трактате "Нигрин" (гл. 13 и след., 22-25). Однако едва ли у Лукиана это вышло за пределы его эмоций и простого, непосредственного протеста и едва ли дошло до какой-нибудь продуманной концепции. В трактате "Парасит, или О том, что жизнь на чужой счет есть искусство" очень остроумно доказывается мысль, что (гл. 57) "жизнь парасита лучше жизни ораторов и философов". Это - остроумная риторика, не оставляющая никаких сомнений в подлинных взглядах Лукиана. С точки зрения Лукиана, жизнь философа-парасита безусловно заслуживает всяческого порицания, и об этом мы не раз читаем в его произведениях: "Как писать историю" (гл.39-41) - о продажности историков; "Пир, или Лапифы"(гл. 9-10) - о спорах философов на пиру у богача, чтобы сесть поближе к последнему; "Тимон" (гл. 32) - о развращенности богатства и о благоразумии бедности; "О состоящих на жалованье" (гл. 3) - о значении лести. Весьма яркое осуждение богачей мы находим в "Мениппе, или Путешествии в подземное царство", где (гл.20) умершие выносят постановление: телам богачей вечно мучиться в аду, а их душам вселиться на поверхности земли в ослов и быть погоняемыми в течение 250 тысяч лет и в конце концов умереть. Некоторым характером слабой утопии отличается в этом отношении и "Переписка с Кроносом". В первом письме (гл. 20-23) бедняки рисуют свое жалкое состояние; но во втором письме от Кроноса к беднякам (гл. 26-30) рисуются разные тяжелые моменты в жизни самих богачей, хотя в третьем письме (гл. 31-35) Кронос убеждает богачей смилостивиться и жить с бедняками общей жизнью. Тем не менее в четвертом письме (гл. 36-39) богачи доказывают Кроносу, что беднякам нельзя давать много, потому что они требуют всего; если им дать все, то придется богачам стать бедными, и неравенство все равно останется в силе. Богачи согласны жить общей жизнью с бедняками только на время Сатурналий, то есть в дни, посвященные празднику Кроноса. Такое решение проблемы богатства и бедности у Лукиана никак нельзя считать четким и продуманным до конца. Благоденствие бедных только во время Сатурналий не есть решение проблемы, а только слабая утопия.

Суждения Лукиана о рабах еще более запутанны. Несомненно, он сочувствовал беднякам и понимал невыносимое положение рабов. Тем не менее его суждения о рабах отличаются не меньшим сарказмом, чем суждения о богатых и свободных. В трактате "К а к писать историю" (гл.20) Лукиан говорит о "разбогатевшем рабе, получившем наследство от своего господина и не умеющем ни накинуть плащ, ни порядочно есть". В "Тимоне" (гл. 22) говорится о неимоверной развращенности рабов, в "Учителе красноречия" рисуется "дерзость", "невежество" и "бесстыдство" одного раба, отличавшегося противоестественным развратом; в трактате "О состоящих на жалованье" рабы ябедничают (гл. 28) и самый вид раба позорный (гл. 28). Но у Лукиана есть целый трактат "Беглые рабы", который необходимо считать прямым памфлетом против рабов; признавая их тяжелое и невыносимое положение, Лукиан все же рисует их прожорливыми, развратными, невежественными, бесстыдными, льстивыми, дерзкими и грубыми, неимоверными сквернословами, лицемерами (особенно гл. 12-14).

Что касается специально политических взглядов, то и тут Лукиан не проявил той подлинной принципиальности, которой можно было бы ожидать от такого глубокого сатирика.

Он не только сторонник императорской власти, но ему принадлежит прямое прославление ее чиновничьей империи, с оправданием всех почестей, славословия и преклонения, творимых населением императору (гл. 13).

Мало того, среди сочинений Лукиана имеется замечательный трактат о женской красоте, построенный на весьма изысканной и изощренной эстетике. Известно, что этот трактат под названием "Изображения" написан для Пантеи, возлюбленной римского императора Луция Вера.

В итоге необходимо сказать, что Лукиан весьма остро чувствовал неправду современной ему жизни, глубоко переживал несправедливость социального неравенства и своей ниспровергающей сатирой много способствовал искоренению социального зла, но взгляды его были достаточно ограниченны, а так как он не являлся мыслителем-систематиком, то допускал и всякого рода противоречия в своих воззрениях.

в) Разрушительное действие религиозно-мифологических взглядов Лукиана общеизвестно.

Скажем несколько слов об этих воззрениях Лукиана.

Здесь надо различать стародавнюю греческую мифологию и те суеверия, которые были Лукиану современны. Стародавняя греческая мифология уже не играла для него никакой жизненной роли и являлась, попросту говоря, только художественным и академическим упражнением. Это не есть мифология Аристофана, который действительно боролся с еще живыми мифами и затрачивал на это свой огромный литературный талант. Совсем другое впечатление производят сатиры Лукиана на современное ему суеверие. Он настроен весьма запальчиво, и это для него вовсе не формалистическое упражнение в художественной стилистике. Но Лукиан в современных ему верованиях никак не может различить старого и нового, отстающего и прогрессивного.

В "Перегрине" Лукиана все спутано вместе: и язычество, и христианство, и киническая философия, и комедия, и трагедия. Это свидетельствует о литературном таланте Лукиана, сумевшего увидеть подобную сложность жизни, но это не говорит о четком понимании им религиозно-мифологических явлений его времени.

Лукиан не всегда комик и сатирик в религиозно-мифологической области. Его трактат "О сирийской богине" не содержит в себе ничего комического и сатирического, но, наоборот, здесь находим объективное рассмотрение разных преданий и мифов с чисто исторической точки зрения или описания храмов, обрядов и обычаев без малейшего намека на какую-нибудь иронию.

В сочинении "О жертвоприношениях" проповедуется материалистическое понимание смерти, при этом выдвигается мнение, что плачущих и скорбящих о смерти должен высмеять Гераклит и оплакать Демокрит (гл. 5). При всем том, однако, это нисколько не помешало Лукиану изобразить в "Пире" (гл. 33, 39, 43) кабацкую драку всех философов между собой, не исключая платоников и эпикурейцев, а в "Гермотиме" даже выставляется нигилистический тезис против всех философов (гл. 6):

"Если когда-нибудь в будущем, идя по дороге, я встречусь вопреки моему желанию с философом, я буду сворачивать в сторону и сторониться его, как обходят бешеных собак" (Баранов).

Таким образом, идеология Лукиана при всех своих несомненных прогрессивных тенденциях отличается неопределенностью.