Карл А. Витакер
Символическая
экспериентальная семейная
терапия: модель и методология
Я хочу поговорить о терапевте. Должен признаться, я на самом деле не питаю интереса к пациентам. Я могу позволить себе больше о них не беспокоиться и благодаря этому быть более самим собой. Я получаю максимум удовольствия от того, чем занимаюсь последние пятнадцать лет. Право, жаль, что надо потратить так много времени, чтобы познать радость старости. И заметьте, все, что родилось в вашей голове, не идет ни в какое сравнение с тем, что вы переняли от других. Вместо того чтобы записывать мудрые мысли докладчиков, лучше записывайте те мысли, которые появляются под их мерные голоса в вашей собственной голове. Как-нибудь в другой раз поинтересуетесь, о чем они там бубнили.
Сегодня, например, в четыре утра мне в голову пришли два новых названия для моего доклада: “Игра на равных” и “Гласность и перестройка”. Я собираюсь говорить о психотерапевте, о его способности учиться играть, быть открытым и о способности перестраивать свою работу по ходу лечения. Возможность вволю поговорить о собственной жизни — одно из преимуществ преклонного возраста, а вам деться некуда, сидите и слушайте. Сожалею об этом, но не до крайности. Еще одна стариковская радость: вас уже совершенно не трогает, что думают по вашему поводу другие. Как много лет должно пройти, прежде чем можно позволить себе роскошь быть абсолютно честным!
У меня есть что сказать и о власти, в дополнение к тому, что говорил Сэл Минухин. Я хочу подсказать, как следует пользоваться властью и тем, что он назвал “стратегической некомпетентностью”. Прошу прощения у Сэла, но этому и учиться не надо, я столько раз совершенно естественным образом осознавал свою некомпетентность, что где уж тут говорить о “стратегии”.
Прежде чем переходить к серьезным вещам, хочу поделиться некоторыми своими мнениями по поводу семейных терапевтов — что мы такое и кто мы такие? Первое относится к характерному для нас заблуждению — мании величия. Второе: процесс психотерапии представляет собой процесс превращения терапевта в приемного родителя. Но в данном случае наша “родительская” власть ограничена по времени и подчинена в социальном пространстве более широкой системе, будь то национальная культура, общество, судопроизводство, то есть все то, о чем так блистательно поведал Минухин.
Я испытываю определенное сомнение, переходя к следующему замечанию, тем более что некоторые из моих уважаемых коллег не советовали мне затрагивать эту тему. Тем не менее, рискну. Я хотел сказать, что в нашей профессии есть что-то порочное. По существу, мы — проститутки от психологии. И если к тому же еще и хорошо обученные, то это лишь усугубляет проблему. Значит, мы учимся, как лучше актерствовать, как лучше манипулировать людьми в ходе этой психологической проституированной игры. Кого ни возьмешь — судью ли, социального ли работника из службы защиты или инспектора по делам условно осужденных — все они активно воздействуют на нас, препятствуя настоящей психотерапии. Мы им нужны в качестве доносчиков. Такая власть — серьезная проблема.
Мне хотелось бы поделиться с вами воспоминанием об одном своем достаточно символическом опыте. Он относится к тому времени, когда я, в недавнем прошлом деревенский мальчишка из Адирондакской глухомани, прибыл на стажировку в гинекологическое отделение одной из манхэттенских больниц. Прошел примерно год, меня зачислили в штат хирургом-практикантом. И вот в свой первый рабочий день, ровно в четыре утра я заступаю на дежурство в новой должности. Все готово к операции, которую должен делать заведующий хирургическим отделением доктор Ричи. Я готовлюсь ассистировать. “А ты чего там зеваешь возле пациентки?” — обращается ко мне всегда веселый, такой высоченный, с могучей фигурой доктор Ричи. “А я... приглядываюсь”, — запнулся я. — “Иди-ка сюда. Будешь оперировать”.— “Но я еще ни разу не оперировал”.— “Не имеет значения. Я у тебя за плечом на стуле буду сидеть. Будешь все делать, как скажу”.
Такой же ужас охватывает каждого из нас при виде своего первого клиента, а за плечом — никого, только из другой комнаты через одностороннее зеркало поглядывает кто-нибудь из старших коллег. В подобной ситуации, мне кажется, надо быть патологически честным. Следует прямо сказать клиенту: “Это первые деньги, которые я получил за свою работу. Приходите, пожалуйста, еще, а то мне не на что будет жить”. Я говорю это вполне серьезно, без всяких шуток. Если вы сможете быть честным до такой степени, считайте, что вы на пять шагов продвинулись по пути овладения профессией психологической проститутки. Учитесь, потому что неопытную девушку подстерегает СПИД и прочие неприятности.
А вот еще один символический момент из моего опыта. Мне довелось работать в паре с одним замечательным социальным работником. Ей было лет шестьдесят и звали ее Рут Меллор. Пока она принимала матерей, я в игровой комнате приглядывал за малышами. Так вот, она мне сразу сказала: “Не смей приходить на работу без заранее написанного сценария твоего игрового часа”.
Я предлагаю всем записывать все, о чем вы собираетесь с кем-либо говорить,— это поможет вам в разработке собственных теорий и в накоплении профессионального опыта. Если вам предстоит собеседование или судебное слушание, не давайте себя торопить, сначала запишите все, что собираетесь сказать. Если предстоит беседа с куратором (супервизором), возьмите с собой кого-нибудь из коллег. Ваши два голоса могут оказаться сильнее голоса супервизора. Будьте критичны, иначе вы станете не личностью, а всего лишь имитатором в своей профессии.
Мне трижды крупно повезло в моей профессиональной жизни. Во-первых, я выучился на хирурга, поэтому психодинамическая психиатрия никогда не смогла завербовать меня в число своих сторонников. Во-вторых, в течение всего второго курса я занимался игровой терапией с малышами. “Игра на равных” обогатила меня уникальным опытом. Вы сидите на полу с трехлетними малышами и тоже строите свой замок из кубиков. Когда им четыре, вы дружными усилиями строите домик побольше. Я теперь многие семьи воспринимаю как трехлетних детей. Главное здесь — не отнимать у них инициативы, не брать все решения на себя. Можно справиться с любой проблемой, которую одержимый ею клиент приносит на первую встречу. Только не залезайте с ним в одну коробку с игрушками. Играйте рядом — со своей коробкой, а они, глядя на вас, постепенно научатся играть со своей.
И, наконец, третьей удачей на пути овладения моей профессией я считаю те двенадцать лет, в течение которых я был ко-терапевтом, занимаясь больными шизофренией. Поскольку в те времена еще не знали транквилизаторов и не травили больных разными препаратами, я столкнулся со многим, что унижает и разрушает человеческую личность. Патологическая целостность шизофреника погружает и самого терапевта в глубины его собственного одиночества.
Работа с шизофрениками помогла мне выработать ряд принципов, которым я следовал всю свою профессиональную жизнь. Во-первых, я исхожу из убеждения, что терапевт и пациент — два равноправных участника некого взрослого сообщества, причем, каждый раскрывается здесь как социальная личность. Во-вторых, и тот и другой несут на себе некий довербальный отпечаток своего уникального детского опыта. Понятно, что это совершенно разные планы личности. В-третьих, у каждого существует свой скрытый внутренний мир. Четвертое: в каждом взаимодействуют я-принадлежность (I-ness), возникшая из детского опыта, и мы-принадлежность (We-ness) как некое составное целое, приобретенное за годы существования внутри семьи. Осознавая себя вначале биопсихосоциальной единицей, позднее человек становится психосоциальным организмом и, наконец, частью семейного сообщества. По мере формирования личности и ее приспособления к жизни внутри общества, понятия “я-принадлежность” и “мы-принадлежность”, конечно, сливаются, но вариативность взаимодействия в этой паре систем поистине огромна. Относительное доминирование “я” или “мы” в человеке бывает решающим и определяет весь его образ жизни.
Так, модель “мы-принадлежность” доминирует в здоровой социопатической семье. Время здесь, кажется, лелеет постоянный недостаток целостности как в семье, так и в каждом из ее членов. Напротив, в здоровых семьях шизофреников превалирует паттерн “я-принадлежность”. Шизофрения, как мне кажется, выхаживает процесс аномальной целостности и отделенности, изолированности личности, когда отвергается даже диада, где есть “козел отпущения”. Такая семья живет в состоянии внутреннего хаоса, не проявляя, однако, ни малейшей тревоги по этому поводу.
Изложенные выше положения позволяют сделать следующее теоретическое обобщение: мы все более или менее шизофреники и более или менее социопаты. Первое приходится на время сна, а второе — на период бодрствования.
Я убежден, что психологическое развитие личности предполагает наличие в равных долях шизофрении и социопатии. Обычно в течение долгого дня мы направляем все наши усилия на то, чтобы утвердить наше “мы” как принадлежность к более широкому сообществу. Некоторые называют это терапевтическим альянсом. Мы планируем и всячески маневрируем, чтобы добиться своего воссоединения с другими. Зато большую часть нашей ночной жизни мы затрачиваем такой же объем усилий, лелея и пестуя грандиозные планы нашего “я”. Все мы — шизофреники в середине ночи. Пробуждаясь от ночного кошмара, человек, которому снилось, что он был мошкой, убеждает себя: к счастью, это был всего лишь сон. А может быть, это проснулась мошка, вообразив, что она-то и есть человек?
В процессе эмоционального развития наши привязанности друг к другу приобретают устойчиво двоякий характер. Мы учимся говорить не то, что думаем. Безусловное позитивное принятие имеет силу только в течение первых девяти месяцев жизни ребенка. А потом он начинает играть в прятки и, начиная с десятого, — становится все хитрее и хитрее.
Рост, развитие — это тоже насыщенная игра со своим “я”, когда оно то выступает на авансцену, то прячется за кулисами. Всю свою жизнь человек стремится стать самим собой, тем самым, от кого мы отрекаемся и кому изменяем в годы взросления. Если проследить наш рост дюйм за дюймом, то понимаешь, что это процесс постепенного преодоления измены и неверия самому себе, преодоление фальши в отношениях с окружающими.
Профессиональная психотерапия
Любое житейское событие может возыметь врачующий эффект. Однако не надо путать подобное событие с психотерапией как процессом. На вас может благотворно повлиять, например, тот факт, что вас уволили с работы, вы женились или дедушка оставил вам наследство в 10 000 долларов. Но это нельзя считать терапией. Событие может подтолкнуть ваше развитие, повысив вашу внутреннюю интегрированность или позволив проявиться вашим новым способностям, но это не будет результатом направленного воздействия. Какой-либо эпизод может быть символически терапевтичен, если он резонирует с той первичной программой, которая заложена в нашем внутреннем компьютере. Символические эпизоды уникальны тем, что они срабатывают в унисон с нами. В вашей жизни может произойти много-много ярких, впечатляющих событий, но в них не будет ничего символического. А, по контрасту, таковым может оказаться незначительный эпизод — и его воздействие на вас будет исполнено подлинной мощи.
В моем понимании, цель профессиональной психотерапии — придать силы семье, в которой процесс осознания себя на обоих уровнях — как “мы-принадлежность” и как “я-принадлежность”— зашел в тупик. Процесс психотерапии в основном сводится к тому, чтобы помочь человеку справиться с болью и одиночеством при осознании себя как “я” и со стрессом, вызванным другой болью — быть частью “мы”. Стили в психотерапии могут подразделяться, в зависимости от того, какую цель вы перед собой ставите — дать подкрепление “мы” или “я”. Это совершенно отдельные модели. Модель, модифицирующая “мы-принадлежность”, в основном вербальна; модификация “я-принадлежности” нуждается в символах, работа с которыми вносит элемент тревоги и поэтому требует отношений особой эмпатии и доверительности между терапевтом и пациентом. Мы иногда называем эту модель “отреагированием вовнутрь” (acting in), то есть в самом терапевтическом процессе. Надо сказать, это довольно-таки опасная вещь, требующая тонкого подхода, особенно учитывая реалии сегодняшней юриспруденции.
То, что я пытаюсь описать, можно назвать усиленным терапевтическим трансфером. Я убежден, что миром правит трансфер. И мне неприятно думать о том, что делает президент Буш, беседуя с Горбачевым. Ведь они на самом деле вовсе не первые лица, представляющие свои страны. Это два повзрослевших ребенка своих родителей, братья своих братьев и сестер и бывшие пациенты неудавшихся психотерапевтов.
Трансфер ключает как пациента, так и терапевта. По своим свойствам он как позитивен, так и негативен, и осуществляется в основном, на уровне, недоступном сознанию. Все это надо учитывать, играя с пациентом “на равных”. Скрытую мощь трансфера можно эффективно использовать, чтобы усилить чувства принадлежности и индивидуации, добиться большей сбалансированности восприятия пациентом себя в двух своих ипостасях — как “я-” и как “мы-принадлежности”.
Посттерапевтическое развитие
Повторяющийся опыт скрытого трансфера создает бесконечные возможности для развития личности. За последние пять лет я неоднократно убеждался в этом на собственном примере. Моя мысль стала работать с предельной ясностью. Я научился объективно оценивать свой субъективный опыт. Нигде я не ощущаю такой свободы, как на подмостках. По сути дела, я выступаю в роли пациента своей аудитории, хотя она может об этом и не подозревать. Мой трансфер, все то, что мною вложено в самого себя, желание быть выслушанным — все это делает меня ближе к тому, что я есть на самом деле. Именно на подмостках я более всего готов к свободным ассоциациям, если не говорить о сновидениях. Это загадочный процесс, но именно он определяет успех психотерапии.
У нас была одна постоянная шутка с Мюрреем Боуэном (как мне его не хватает!). Каждый раз, когда он отказывался верить в трансфер, я ему говорил: “Мюррей, не говори глупостей. Три минуты общения с тобой — и я по уши в твоем трансфере. Жаль, что ты этого не понимаешь”. Кстати, этого не понимают многие психотерапевты. Возьмем для примера любую мать — ни одна не осознает, какой властью она обладает, хотя это понимают и ее дети и муж, который для нее просто старший из детей. Так и мы, психотерапевты, по-матерински опекая своих больных, не задумываемся о той власти над людьми, которая нам дана.