В 1996-1998 гг. Мануэль Кастельс опубликовал трехтомное исследование The Information Age, которое оказало огромное влияние на современные социальные науки. The Information Age, итог двадцатипятилетней работы, была завершена, когда здоровью автора угрожало раковое заболевание. После выхода книги Кастельса признали крупнейшим из всех живущих ученых, которые занимаются проблемами современного общества; он стал излагать свои взгляды на телевидении, о нем писали такие газеты, как Wall Street Journal, New Statesman и Guardian. Трилогия Кастельса, содержащая около 1200 страниц, представляет собой энциклопедический анализ роли информации в настоящее время. Эта работа - одно из самых важных описаний характера современной цивилизации после The Coming of Post-Industrial Society Дэниела Белла, которого Кастельс превзошел размахом и масштабами своего исследования. После выхода The Information Age некоторые обозреватели поставили Кастельса в один ряд с Карлом Марксом, Максом Вебером и Эмилем Дюркгеймом. Я разделяю это мнение, поскольку убежден, что труд Кастельса - самое яркое описание основных характеристик и динамики развития современного мира, исполненное знаний, воображения и интеллектуальной строгости. Любой, кто стремится изучить роль и особенности информации - что предполагает попытку понять основные движущие силы социальной жизни, - а также то, каким образом информация встроена в перемены и ускорение этих перемен, не может не обратиться к труду Мануэля Кастельса.

Кастельс родился в Барселоне в 1942 г.; в возрасте 20 лет радикально настроенный студент бежал от франкистского режима. В Париже он завершил образование, преподавал во взбудораженном Нантерском кампусе Парижского университета, где участвовал в событиях 1968 г., в 1972 г. опубликовал новаторскую и значительную статью The Urban Question: A Marxist Approach, написанную под влиянием популярного тогда структуралистского марксизма Луи Дльтюссера (1918-1990). Чрезвычайно талантливый ученый в 1979 г. переезжает в Калифорнию, где в университете Беркли становится профессором городского и регионального планирования и социологии. С тех пор он живет в Сан-Франциско, однако Кастельс - неутомимый путешественник: он был приглашенным профессором почти в 20 университетах, разбросанных по всему миру от России до Сингапура, от Тайваня до Чили.

Репутация Мануэля Кастельса как исследователя урбанизации установилась очень давно (о чем свидетельствует его профессорское звание в Беркли). Его работа The Urban Question оказала значительное влияние на городское планирование, затем он написал еще несколько работ на эту тему, а кульминацией стал его труд The Informational City (1989). Он всегда интересовался проблемами урбанизации и до сих пор его труды способствуют пониманию таких проблем, как обновление и разъединение внутри городов.

Однако The Information Age стала синтезом и развитием его более ранних работ, в ней он показывает, что современная цивилизация носит действительно универсальный характер. В то же время книга отражает процесс его развития от «молодого Маркса» к тому, что можно было бы назвать постмарксистской социальной наукой. Это не значит, что Кастельс покончил с радикализмом. Он активный социал-демократ и страстно интересуется политикой. Действительно, эта ангажированность движет и питает его интеллектуальную работу, в этом он отчасти похож на Ч. Райт Миллза, Ральфа Дарендорфа и Дэниела Белла. И все-таки Кастельс - постмарксист, поскольку в The Information Age он приводит и развивает критику марксизма, намеченную в более ранней работе The City and the Grassroots (1983). Его постмарксизм проявляется по-разному: в убеждении, что радикальные политические перемены не могут быть инициированы рабочим классом (пролетариат как главный двигатель перемен теперь утратил свое значение); в его скептицизме, даже враждебности по отношению к коммунизму как конечной Цели Кастельс пишет, что «все утопии ведут к террору, если предпринимается серьезная попытка воплотить их в жизнь»; в его уверенности, что такие политические проблемы, как права животных и феминизм, которые играют сейчас серьезную роль, не могут быть объяснены в классовой терминологии, и в его желчной предубежденности против политических советов интеллектуалов.

И хотя Кастельс, таким образом, оставил марксизм позади, марксизм все же отразился на его способе мышления. Как мы увидим позже, это с очевидностью следует не только из того факта что он прибегает к марксистским понятиям (например, «способ производства») и особо подчеркивает роль капитализма. Влияние марксизма можно проследить даже в том, как он выстраивает свою трехтомную The Information Age. В томе первом рассматриваются социальные структуры - технология, экономика, трудовые процессы, - которые присущи «информационной эпохе». Главной темой второго тома стала социология «сетевого общества», и в особенности те социальные движения, которые возникли как ответ на эти фундаментальные перемены, а потом извлекли преимущества из новой ситуации. Третий том посвящен политике, главной темой становятся социальное включение и исключение, затрагивается ряд вопросов: от бывшего Советского Союза до будущего Европы, тихоокеанского пула и значения глобальных преступных сетей. Такое выстраивание приоритетов напоминает марксистскую методологию - переход от структурных характеристик к социальной сфере и, наконец, к политике. Это определяет построение книги «Информационная эпоха» и, как мы увидим далее, дает Кастельсу понимание наиболее существенных причин, вызывающих перемены. Приоритет отдается вопросам экономики и технологии, а уж затем следуют проблемы общественного сознания и политики.

И что еще немаловажно, след марксизма очевиден в целостном понимании мира. Он полагает, что адекватно объяснить функционирование мира, а также самые характерные и влекущие за собой последствия черты социальной, экономической и политической жизни можно, только изучив взаимосвязанные элементы. Это не значит, что Кастельс дает функциональное описание того, как каждый элемент по отдельности работает в универсальных схемах. Напротив, он делает акцент на взаимосвязанности различных частей, хотя они иногда находятся в противоречивых отношениях, однако эти трения дают важный толчок к переменам. Стоит еще отметить, что Кастельс связывает, скажем, феминизм с процессами глобализации, а также с экономическими и технологическими инновациями, как и изменения в формах семьи и сдвиги в стратификации. Разумеется, идея тотального охвата не принадлежит исключительно марксизму, хотя и является важной составляющей марксистской традиции, оказывающей неизменное влияние на Кастельса. Эта традиция вышла из моды в наши «постмодернистские» времена, когда к «большому нарративу» относятся недоверчиво и все восторги направлены на частные особенности и различия. Исходя из марксистского видения, Кастельс противостоит сегодняшнему ортодоксальному неверию во всякого рада тотальные объяснения.

Далее представляются основные положения взглядов Кастельса, особо четко представленные в The Information Age. Есть что-то некорректное в кратком представлении его труда, поскольку оно неизбежно сводится к набору довольно абстрактных и теоретических рассуждений. В таком обзоре невозможно показать, что для Кастельса является главным, он эмпирический социолог. Это не означает, что он просто фиксирует ситуации, собирая данные и их описания. Кастельс не только осведомлен о различных теориях, он глубоко их знает, но приоритетом для него остается эмпирический опыт. Для него отправной точкой служит не теория, которой потом следует строго придерживаться, невзирая на факты (эта предпосылка его работы также указывает на постмарксистскую ориентацию автора). Действительно, Мануэль Кастельс предлагает «пригодную для использования» теорию, ставшую до некоторой степени ответом на чрезмерное увлечение абстрактным теоретизированием постструктурализма. Свою работу Кастельс строит, используя множество эмпирических материалов, собранных по всему миру (как уж отмечалось, он много ездит, а также использует информацию от своих аспирантов, которых он побуждает изучать как можно больше локалий и разного рода предпринимательство). Эти свидетельства он с блеском анализирует, касается ли дело «дикого капитализма» в России после 1989 г., или внутренних городских гетто в Северной Америке, или хитросплетений политики Европейского Союза, и всегда он жаждет понять и осмыслить существенные тенденции и события.

Непрерывность или изменения?

Главный аргумент Кастельса состоит в том, что «информационная эпоха» возвещает появление «нового общества», которое возникает благодаря развертыванию сетей (обеспечиваемых ИКТ) и в котором приоритетное значение имеют информационные потоки. Об этом я скажу далее, но сейчас хотел бы отметить, что Кастельс никогда прямо не говорит о возникновении информационного общества. По его мнению, все общества использовали информацию, и соответственно термин «информационное общество» не имеет большой аналитической Ценности для определения особенностей наступившей эры.

Описывая наше время, Кастельс предпочитает термин «информациональный капитализм». Здесь важно и определение, ц существительное. С одной стороны, прилагательное дает ему возможность привлечь внимание к развертыванию информации, которая символизирует совершенно новые отношения. Информационализм, ключевой для Кастельса термин, означает «воздействие знания на знание как основной источник производительности», переход к «новой экономике», а также к «новому обществу». Термин «капитализм» дает Кастельсу возможность увидеть, что превалируют привычные формы экономических отношений (стремление к прибыли, частная собственность, принципы рыночной экономики и т.д.). Он отмечает, что «информациональный капитализм» - это особо безжалостная, захватническая форма капитализма, поскольку он сочетает в себе невероятную гибкость с глобальным присутствием (чего в предыдущих капиталистических эпохах не наблюдалось) благодаря сетевым связям .

Эта книга создавалась для того, чтобы провести различия между учеными, которые делают акцент на системные перемены, прибегая к концепции информационного общества, и теми, кто с уверенностью полагает, что преемственность является самой значительной чертой настоящего. И кто угодно может задать вопрос: к какому лагерю следует отнести Кастельса? Он подчеркивает глубинность перемен (недаром его труд называется «Информационная эпоха: экономика, общество и культура») и одновременно делает акцент на то, что капитализм продолжает свое существование и что он стал опаснее, укоренился сильнее, чем когда-либо прежде. Мне представляется, что Кастельс хочет играть за обе команды, утверждая, что сочетание капиталистического развития и появление ИКТ в 1970-х годах привели к возникновению информационального капитализма. Кастельс признает, что в наше время капитализм играет ведущую роль (а это означает непреложную истину, что прежние отношения продолжаются и даже расширяются), и в то же время утверждает, что фундаментальные перемены наступают из-за установления «сетевого общества» и что эти сети служат необходимой предпосылкой будущей социальной организации. Неразрешенное противоречие между признанием, что капитализм есть самая главная характеристика нашего времени (преемственность), и утверждением, что информационализм имеет первостепенное значение (перемены), проходит через весь труд Мануэля Кастельса, к чему я еще вернусь.

Сетевое общество

Кастельс доказывает, что мы переживаем переход к «информационной эпохе», главной чертой которой становятся сети, связывающие между собой людей, институты и государства. Это вызывает множество последствий, но самое значительное - возможное усугубление разрыва между возрастающей глобальной деятельностью и обострившимся социальным разделением. Кастельса интересуют обе стороны вопроса, он хочет исследовать и способы, которыми глобализация усиливает интеграцию людей и различных процессов, и связанную с ней фрагментацию и дезинтеграцию. Это стало стержневой темой трилогии.

По Кастельсу, начало информационной эпохи восходит к 1970-м годам, к капиталистическому кризису, который ознаменовал собой конец того, что принято называть послевоенным устройством (полная занятость, растущие жизненные стандарты, государственные системы социального обеспечения и т.д.). Кризис ускорил реструктуризацию капиталистического предпринимательства, так как корпорации, застигнутые рецессией и возросшей конкуренцией, искали новые источники прибыли. Случилось так, что эта реструктуризация совпала с возникновением, по терминологии Кастельса, информационного способа развития, явления, тесно связанного с ростом информации и коммуникационных технологий.

Это одновременное развитие нам хорошо понятно, потому что реструктуризация капитализма в основных своих чертах была вопросом освоения новых технологий и ИКТ, осуществляемого в поисках новых способов коммерческой активности. Начиная с 1970-х годов, новая форма капитализма, которую Кастельс называет информациональным капитализмом, использует информационные сети для ведения дел как непосредственно на производстве (с новыми трудовыми приемами), так и для маркетинга по всему миру. Все это к тому же тесно связано с долгосрочным, постоянно идущим и ускоряющимся процессом глобализации, причем в такой степени, что в этом сетевом обществе капиталистическая деловая активность проходит в реальном времени без пространственных ограничений, чего нельзя представить без развитых ИКТ.

Для многих авторов распространение глобальных информационных сетей означает упадок национальных государств, поскольку границы не служат препятствием для электронных потоков информации и соответственно маркетинг, производство и распространение ведутся все больше в мировых масштабах, что размывает границы между странами. Кастельс это прекрасно понимает, однако он не считает, что сети означают смерть национальных государств. В определенной степени они могут ослабнуть, и, разумеется, должны выйти на мировые рынки, но, как утверждает Кастельс роль их останется значительной. И главным образом потому, что, несмотря на тенденции к глобализации, существует связанная с этим потребность в максимальной адаптивности всех участников глобализации. Резкие и частые изменения рыночной ситуации и возможностей их использования стали обычными для мира, в котором «новая экономика характеризуется... созидательным хаосом», и в зависимости от обстоятельств национальные правительства становятся ответственными за использование открывающихся возможностей (и за их неиспользование). Таким образом, национальное государство сохраняет свое значение даже при том, что ему приходится действовать в глобальном вихре информационных потоков.

Кастельс делает беглый обзор, оценивая выигравших и проигравших в глобально интегрированном мире, подчеркивает различие результатов в странах Латинской Америки, бывшем Советском Союзе и новой Южной Африке. Для него различия на меняющейся мировой арене, где условные термины «север» и «юг» не столько проясняют, сколько затемняют вопрос, важны, поскольку показывают, что разного рода государственные стратегии могут привести к различным результатам в нынешнем мире. Эффективные правительства следуют курсом Японии и Сингапура, а «хищнические государства», такие как Уганда, Заир и некоторые другие африканские страны, становятся маргинальными по отношению к глобальному сетевому обществу, восполняя свои нехватки «политэкономией попрошайничества».

Рисуя картину мира, похожую на плотно сотканный ковер, Кастельс недвусмысленно дает понять, в каком направлении развивается сетевое общество. Новейшее международное разделение труда может быть различным, но общее направление его очевидно и имеет четыре варианта, а именно:

• производители высокой стоимости (основанной на информационном труде);

• производители больших объемов (основанных на невысокой стоимости труда);

• производители сырья (имеющего своей основой природные ресурсы);

• избыточные производители (пользующиеся обесцененным трудом).