Литература по госам / Бисмарк - Мысли и воспоминания / Том I

212 ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

городов12 и имперских деревень13. Лишившись связующего начала, которое заложено в сознании сословной общности владетельных князей, немцы стали бы добычей более крепко спаянных наций.

Исторически наиболее резко выраженной племенной само­ бытностью безусловно отличаются в Германии пруссаки, и все же никто не сумеет с уверенностью ответить на вопрос, сохранится ли государственное единство Пруссии, если пред­ ставить себе, что династия Гогенцоллернов или какая-либо иная, законно ей наследовавшая, исчезнет. Можно ли счи­ тать несомненным, что восточная и западная часть [Пруссии],

нальном государстве, продолжали бы и без династии жить попрежнему? Сохранила ли бы Бавария, если представить ее себе изолированно, свою крепкую сплоченность, если бы династия Виттельсбахов15 бесследно исчезла? Некоторые ди­ настии имеют кое-какие воспоминания, которые как раз не особенно способны пробудить преданность в разнородных частях, из коих исторически сложились эти государства. У Шлезвиг-Гольштейна совершенно нет династических воспо­ минаний, особенно в антиготторпском духе16, и все же одна лишь перспектива создать вновь самостоятельный маленький двор с министрами, гофмаршалами, орденами и вести жизнь само­ стоятельного малого государства за счет выполнения Прус­ сией и Австрией своих союзных обязательств вызвала в при¬ эльбских герцогствах 17 довольно сильное партикуляристское движение. Великое герцогство Баден не имеет со времен марк­ графа Людвига—героя Белграда18 почти никаких династических преданий. Быстрый рост этого маленького княжества в Рейн­ ском союзе под французским покровительством19, придворная жизнь последних герцогов старой линии, брачная связь с до­ мом Богарне, история с Каспаром Гаузером20, революционные события 1832 г.21 , изгнание дружественно настроенного к бюргерству великого герцога Леопольда, изгнание правящего дома в 1849 г.2 2 — все это не могло сломить силу повинове­ ния страны своей династии, и в 1866 г. Баден воевал против Пруссии23 и немецкой национальной идеи, потому что этого неот­ вратимо требовали династические интересы царствующего дома.

Прочие европейские народы не нуждаются в подобном посредствующем звене для проявления своего патриотизма и своих национальных чувств. Поляки, венгерцы, итальянцы, испанцы, французы сохранили бы единство и сплоченность как нация при любой династии и даже при отсутствии таковой. Германские племена на севере, шведы и датчане, показали себя достаточно свободными от династической сентиментальности. В Англии внешняя почтительность перед короной составляет признак хорошего тона, и все партии, принимавшие доселе

участие в управлении страной, признают нужным формальное сохранение королевской власти. Но я не думаю, чтобы народ распался или чтобы могли на деле проявиться такие чувства, как во времена якобитов 24 , если бы историческое развитие по­ казало, что смена династии или переход к республике нужны или полезны британскому народу.

Преобладание чувства приверженности к династии и не­ обходимость иметь династию как связующее звено для сплочения определенной части нации именем династии со­ ставляют специфическую особенность имперских немцев. От­ дельные народности, сложившиеся у нас на почве родовых владений династий, состоят по большей части из разно­ родных элементов; их общая принадлежность основана не на общности по племени и не на общности исторического раз­ вития, но исключительно на факте далеко не всегда без­ упречного приобретения династией, по праву сильного или по наследству, в силу родственных отношений, наследствен­ ного побратимства (Erbverbruderung), или привилегий, полу­ ченных от императорского двора при выборах императора. Каково бы ни было происхождение этой партикуляристской сопринадлежности в Германии, ее результатом остается тот факт, что немец всегда готов бороться со своим немецким соседом и соплеменником огнем и мечом и самолично убить его, если в силу каких-либо споров, ему самому непонят­ ных, последует соответственный приказ правящей династии. Исследовать вопрос о том, насколько оправдана и разумна эта особенность, не входит в задачу немецкого государствен­ ного деятеля до тех пор, пока эта черта проявляет себя на­ столько сильно, что с нею приходится считаться. Трудность искоренить эту особенность и игнорировать ее или теоретически поддерживать единство, не обращая внимания на эту практическую помеху, — все это нередко оказывалось роковым для передовых борцов за единство, особенно при попытках использовать благоприятную обстановку национального дви­ жения с 1848 до 1850 г. Я вполне понимаю приверженность ны­ нешней партии вельфов25 к старой династии и не знаю, не принадлежал ли бы и я к этой партии, если бы родился староганноверцем. Но и в этом случае я не мог бы избежать влияния национального немецкого чувства и не был бы удив­ лен, если бы vis major [непреодолимая сила] общенациональ­ ного [сознания] беспощадно уничтожила мою верность и преданность династии и личные симпатии. В политике, и не только в немецкой, задача погибнуть с честью выпадает также на долю и других душевных побуждений, имеющих еще большее оправдание; неспособность выполнить эту задачу ослабляет до известной степени симпатию, которую мне внушает вассальная верность брауншвейгским курфюрстам26.

в первом: ведь сам партикуляризм, и прусский также, возник из возмущения против всенемецкой общности (das gesammtdeutsche Gemeinwesen), против императора и империи, путем отпаде­ ния от обоих, при поддержке папы, а впоследствии францу­ зов — в общем при чуждом романском содействии, неизменно и одинаково вредном и опасном для всенемецкой общности.

отношению к императору и империи в личных и династических интересах в момент самой тяжелой и самой опасной борьбы.

Династические интересы оправданы в Германии лишь на­ столько, насколько они приспособляются к общим националь­ ным интересам империи, с коими они прекрасно могут итти рука об руку; владетельный герцог, по-старинному верный империи, при определенных обстоятельствах полезнее для общего дела (dem Ganzen), нежели непосредственные отно­ шения императора к герцогским вассалам. Но если бы ди­ настические интересы стали угрожать нам новым раздроб­ лением и бесбилием нации, то их следовало бы свести к над­ лежащим размерам. Немецкий народ и его национальная жизнь не могут быть поделены, как частная собственность, между отдельными князьями. Я всегда был того мнения, что это соображение применимо в такой же мере к Бранденбург¬ ской династии, как к Баварской, Вельфской и прочим дина­ стиям. Если бы осуществление моих немецких национальных чувств требовало разрыва с бранденбургским владетельным домом и выступления против него, я оказался бы в отношении к нему безоружным; но историческое предопределение было таково, что моих талантов придворного оказалось достаточно, чтобы привлечь короля, а тем самым и его армию на сторону германского дела. Против прусского партикуляризма мне пришлось выдержать, пожалуй, даже более трудную борьбу, нежели против партикуляризма остальных немецких госу­ дарств и династий, и эта борьба осложнялась для меня еще моей врожденной преданностью императору Вильгельму I. И все же, несмотря на сильные династические устремления императора, но, с другой стороны, благодаря его династи­ чески обоснованным национальным устремлениям, которые в решающие моменты всегда усиливались, мне в конце кон­ цов всегда удавалось привлечь императора на сторону герман­ ского направления нашего развития, даже тогда, когда со всех сторон настаивали на более династическом и партикуля¬ ристском направлении. В ситуации, создавшейся в Николь¬ сбурге 28 , мне удалось достигнуть этого лишь при содействии

обрел неестественно большое значение; отдельные династии, не исключая Пруссии, сами по себе никогда не обладали по отно­ шению к немецкому народу большим историческим правом на его раздробление в своих частновладельческих интересах, на суверенное обладание отдельными частями национального орга­ низма, нежели при Гогенштауфенах31 и при Карле V. Не­ ограниченный государственный суверенитет династий, импер­ ского рыцарства32, имперских городов33 и имперских деревень34 представлял собой революционный захват за счет нации и ее единства. На меня всегда производил впечатление чего-то не­ естественного тот факт, что затерявшаяся в лесах и болотах граница отделяет нижнесаксонского жителя Альтмарка, у Зальцведеля, от нижнесаксонца в курфюршестве Брауншвейг¬ ском, у Люхова,— относит живущих по обе стороны нижне¬ саксонцев, говорящих на одном и том же нижненемецком наречии (plattdeutsch), к двум различным и подчас враждеб­

крестьяне этой местности, связанные между собою семей­ ными узами, должны были при случае стрелять друг в друга: одни — во имя вельфско-габсбургских, другие — во имя гогенцоллерновских интересов36. Уже одно то, что это было вообще возможно, доказывает, с какой силой и глубиной влияет династическая приверженность на немца. Династии всегда оказывались сильнее прессы и парламентов; это под­ тверждено тем фактом, что в 1866 г. государства Германского союза, династии которых находились в сфере австрийского влияния, действовали, невзирая на национальные устремле­ ния, заодно с Австрией, и только те из них шли за Пруссией, которые находились «под дулом прусских пушек». Из числа последних, правда, исключение составили Ганновер, Гессен и Нассау37, ибо они считали Австрию достаточно сильной, чтобы победоносно отразить все притязания Пруссии. Им пришлось за это поплатиться, ибо не удалось убедить короля Вильгельма в том, что Пруссия, стоящая во главе Северогерманского союза38, едва ли нуждается в расширении своей территории. Не под­ лежит, однако, сомнению, что и в 1866 г. материальная сила государств Германского союза была в распоряжении династий, а не парламентов, и что саксонцы, ганноверцы и гессенцы про­ ливали кровь не за немецкое единство, а в борьбе против него.

Династии повсюду являлись тем центром, вокруг которого кристаллизовалось влечение немцев к обособлению в узкие союзы.

Г Л А В А Ч Е Т Ы Р Н А Д Ц А Т А Я

МИНИСТЕРСТВО КОНФЛИКТА1

I

При распределении министерств кандидатов оказалось не­ много и назначение министра финансов отняло меньше всего времени: оно было предоставлено уже занимавшему этот пост при Мантейфеле с 1851 по 1858 г. господину Карлу фонБоделъшвингу — брату вышедшего в марте 1848 г. в отставку министра внутренних дел Эрнста фон-Бодельшвинга. Правда, вскоре обнаружилось, что ни он, ни граф Иценплиц, кото­ рому досталось министерство торговли, не были в состоянии руководить своими министерствами. Оба они ограничивались тем, что скрепляли своей подписью заключения сведущих советников и старались по возможности сгладить расхожде­ ния между политикой короля и государственного министер­ ства и мнениями этих советников, часть которых была либе­ ралами, часть же оставалась во власти узко ведомственных точек зрения. Весьма сведущие в делах чины финансового ведомства в своем большинстве находились в скрытой оппо­ зиции министерству конфликта и считали его лишь кратко­ временным эпизодом в дальнейшем либеральном развитии бюро­ кратической правительственной машины; хотя наиболее дело­ витые из них были слишком добросовестными людьми, чтобы тормозить деятельность правительства, все же они оказывали ему, насколько это допускало чувство их служебного долга, пассивное, но довольно упорное сопротивление. Подобное поло­ жение приводило к той несообразности, что господин фон-Бо­ дельшвинг, стоявший по своим личным убеждениям правее всех нас, остальных министров, занимал обычно при голосовании одно из самых левых мест.

Министр торговли граф Иценплиц также не в силах был самостоятельно управлять своим перегруженным ведом­ ственным кораблем и плыл туда, куда его вели подчиненные. Для тогдашнего министерства торговли с его столь различными отраслями, пожалуй, и не найти было начальника, который во всех подведомственных ему областях был бы способен руко­

граф Иценплиц был гораздо менее знаком с подлежавшими его разрешению задачами, чем, например, фон-дер-Хейдт, и доволь­ но беспомощно подчинялся в технических вопросах компетент­ ному руководству своих децернентов, особенно Дельбрюка. К тому же человек он был по природе мягкий, лишенный энер­ гии, необходимой для руководства столь обширным ведомством; этому, лично щепетильному в вопросах чести, начальнику стоило больших усилий принять меры даже против тех очень беспокоивших его злоупотреблений, в которых обвиняли тогда отдельных видных сотрудников министерства торговли, так как он считал, что технически не обойтись без подозрительных ему самому чиновников. Мне лично не приходилось рассчиты­ вать на поддержку моей политики обоими коллегами, о коих идет речь, и потому, что они ее не понимали, и по той доле до­ брожелательства, которую они уделяли мне, как более молодому, не причастному ранее к делам, президенту.

На посту министра внутренних дел я застал господина фонЯгова, но он вскоре так восстановил против себя своих коллег резкостью тона, многословием и самоуверенностью в спорах, что его пришлось заменить графом Фридрихом Эйленбургом. Его характеризует один эпизод, относящийся уже к тому времени, когда он ушел из министерства и занял место обер-президента2 в Потсдаме. По весьма важным для го­ рода Берлина делам шли переговоры, в которых Ягов яв­ лялся по должности посредствующим звеном между прави­ тельством и городскими властями. Дело было настолько срочным, что государственное министерство предложило обербюргермейстеру отправиться в Потсдам, получить по одному решающему пункту устное мнение обер-президента и доло­ жить об этом на специально назначенном вечернем заседании министерства. Обер-бюргермейстер получил двухчасовую ауди­ енцию; но, явившись для доклада на заседание, он заявил, что ничего не может доложить, так как господин оберпрезидент не дал ему слова вымолвить за те два часа, которые были в его распоряжении между приходом и отходом поезда. Он неоднократно пытался поставить свой вопрос, ри­ скуя даже оказаться невежливым, но его начальник каждый раз и со все возраставшей энергией останавливал его словами: «Позвольте, я еще не кончил, дайте мне досказать». Это сообще­ ние обер-бюргермейстера вызвало по деловым соображениям досаду, но одновременно и известное оживление, напомнив, что и с нами бывали случаи в этом роде.

Способности моего коллеги по министерству земледелия фон-Зелъхова не соответствовали славе, какой он пользовался в органах провинциального управления. Король предназначал ему важнейшее тогда министерство внутренних дел. После

упречен. Я был с ним в личной дружбе еще с детства, когда он шил в доме моих родителей (1833 г.), занимаясь топографической съемкой, и лишь изредка терпел от его вспыльчивости, которая легко достигала угрожавшей его здоровью степени. В то время когда, в 1873 г., я передал ему председательствование, те же самые карьеристы, вроде Гарри Арнима и более молодых воен­ ных, которые вместе со своими союзниками действовали против меня в «Kreuzzeitung»5 и через «Reichsglocke»6, обхаживали Роона, с тем чтобы вызвать отчуждение между ним и мною. Его председательствованию был положен конец без моего содействия, по инициативе моих остальных коллег; [чем] силь­ нее возрастала с годами вспыльчивость Роона и [чем меньше] импонировали ему наши сотоварищи в штатском, [тем острее] чувствовали они несоблюдение им тех форм, на которых они настаивали в коллегиальных взаимоотношениях; это привело к тому, что они поставили передо мной, а через Эйленбурга и перед королем, вопрос о том, чтобы я снова взял на себя пред­ седательствование. К моему сожалению, и помимо моего умысла, главным образом в результате сплетен, это вызвало у Роона в последние годы его жизни не прямое охлаждение, но все же известную сдержанность по отношению ко мне, а у меня — такое ощущение, что мой лучший друг и товарищ не высту­ пил против систематически распространявшейся обо мне лжи и клеветы с той решительностью, какую, думаю, проявил бы

яв подобном случае.

Уминистра культов фон-Мюлера было в деловом отно­ шении много общего с его позднейшим преемником фон-Гос­ слером, с той лишь разницей, что на него оказывали влия­ ние любительский интерес к делам и энергия его бойкой и — когда она хотела того — приятной жены, более сильной воле которой он, невидимому, подчинялся; правда, вначале я знал об этом не по непосредственным наблюдениям, но мог заключить,

что это так лишь по впечатлению, которое оба они произвели на меня при личных встречах. Припоминаю, что уже в Гаштейне7

вавгусте 1865 г. мне пришлось однажды настаивать, отбросив учтивость, на том, чтобы переговорить с господином фон-Мю¬ лером с глазу на глаз по поводу одного королевского повеле­ ния, прежде чем удалось убедить супругу министра оставить нас вдвоем. Факт подобного давления привел его в дурное рас­ положение духа, что, ввиду его служебной опытности, не по­ влияло первоначально на мое отношение [кнему] на деловой почве, но неблагоприятно отразилось на нашем личном обще­

о поддержании связей с ее величеством. Придворная атмосфе­ ра, вопросы ранга, внешнее проявление высочайшего благо­ воления нередко оказывают на жен наших министров

он и был благоразумным и честным чиновником, не обладал достаточно твердыми убеждениями, чтобы не делать для под­ держания домашнего мира некоторых уступок в ущерб госу­ дарственной политике, когда это не слишком бросалось в глаза.

Министр юстиции граф цур-Липпе, вероятно, еще со вре­ мен своей деятельности в качестве государственного прокурора сохранил привычку говорить самые резкие вещи с улыбкой и язвительным выражением превосходства, раздражая этим парламент и коллег. Наряду с Бодельшвингом он занимал среди нас крайнюю правую позицию и резче его отстаивал свое направление, так как был в своем ведомстве достаточно сведущим человеком, чтобы руководствоваться собственным убеждением, тогда как Бодельшвинг не в состоянии был овла­ деть делами министерства финансов без ревностной помощи своих компетентных советников; советники же эти стояли по своим политическим взглядам левее своего шефа и всего мини­ стерства.

II

Публично-правовой вопрос, к которому сводился кон­ фликт, и взгляд, усвоенный на него кабинетом и заслуживший одобрение короля, изложен в письме его величества к под­ полковнику барону фон-Финке из Ольбендорфа, близ Гротткау; о письме этом упоминалось в свое время в прессе, но, сколько мне помнится, оно не было опубликовано полностью, хотя вполне заслуживает этого, тем более что оно объясняет пози­ цию короля в вопросе об индемнитете8.

Господин фон-Финке в заключение своего поздравительного письма королю к новому, 1863 году писал: «Народ остается верным вашему величеству, но в то же время он твердо стоит за право, которое недвусмысленно предоставлено ему 99-й статьей конституции9. Да отвратит господь в своем милосердии злопо­ лучные последствия крупного недоразумения».

Король ответил 2 января 1863 г.:

«Я искренне вам благодарен за ваши любезные пожелания к Новому году. Наступающий Новый год не сулит ничего от­ радного, — доказывать это нет нужды. Но мне непонятно, почему и вы бьете тревогу, будто я не знаю настроения значи­ тельного большинства народа; по всей вероятности, вы не чи­ тали моих ответов многочисленным депутациям, являвшимся

клинаю, так как их планы осуществимы лишь в том случае, если это доверие будет поколеблено. А что они считают пригод­ ными для этой цели любые пути, известно всему свету, ибо их планы созревают лишь на почве лжи, обмана и надува­ тельства.

Вы говорите далее: народ требует соблюдения § 99 консти­ туции. Хотел бы я знать, много ли найдется людей в народе, которые знают § 99 или когда-либо слышали о нем!!! Впрочем, это безразлично и не меняет сущности дела, ибо для правительства этот параграф существует и подлежит соблюдению.Но кто сделал невозможным выполнение этого параграфа? Не я ли со­ гласился между зимней и летней сессиями уступить 4 миллиона и сообразно с этим изменил — к сожалению! — военный бюд­ жет? Не я ли пошел—к сожалению!—и на многие другие уступки, чтобы доказать новой палате готовность правительства итти ей навстречу? А к чему это повело? К тому, что палата депутатов делала вид, будто я ровно ничего не сделал, чтобы пойти ей навстречу, и требовала все новых и новых уступок, что при­ вело бы, наконец, к тому, что управлять страной стало бы не­ возможно. Кто таким образом пользуется своим правом, т. е. урезывает бюджет так, что все в государстве прекращается, тому место в сумасшедшем доме!. Где сказано в конституции, что только правительство должно итти на уступки, а депу­ таты никогда??? После того как я пошел на уступки в неслыхан­ ных размерах, палате депутатов следовало бы уступить со своей стороны. Но она ни за что не соглашалась на это, и так называе­ мый «эпизод»10 доказывает ясно, как день, что нам ставили одну ловушку за другой, в которую из-за низости Бокум-Дольфса попали даже ваш двоюродный брат Патов и Шверин. 234 ты­

проса подлежала обсуждению лишь в 1863 г.; это было предъяв­ лено уже в печатном виде; я соглашаюсь и на это; и лишь тогда Бокум-Дольфс заявляет, что с их стороны, т. е. со стороны его политических друзей, эта уступка может быть принята лишь в том случае, если в комиссии немедленно будет изъявлено со­ гласие на двухгодичный срок службы, а законопроект об этом будет на другой же день внесен на пленарное заседание. На это я не иду, и тогда Б[окум]-Д[ольфс] осмеивает нас в своей прессе: «Подумать только, до чего бесстыдно правительство, если оно воображает, что палата пойдет на мировую за 234 ты¬ сячи рейхсталеров!» Но ведь только это предложение со сто­ роны палаты и было налицо! Была ли совершена когда-либо большая гнусность с целью осрамить правительство и сбить с толку народ?