2833.Западная философия от истоков до наших дней. Книга 4. От романтизма до н

Г л а в а во с ь м а я

Развитие науки в XIX веке

1.ОБЩИЕ ВОПРОСЫ

1.1.Когда наука приобретает философский смысл

Тесное переплетение философских идей и научных теорий, черты эволюции, обнаруживаемые как в науке, так и в смене философских образов человека, истины, мира, заставляют фило­ софов, далеких от специальных научных проблем, быть вниматель­ ными к проблемам развития науки. Процесс ригоризации математики, возникшие на рубеже веков математические антино­ мии угрожали всему зданию математического знания. В то же время неевклидова геометрия поколебала одну из философски укоренен­ ных идей, согласно которой аксиомы Евклидовой геометрии при­ надлежат к разряду самоочевидных и необсуждаемых аксиом. То, что считалось незыблемыми «принципами», в рамках неевклидовой геометрии стали трактовать как «начала» и «конвенции». Это типичный пример того, как технические результаты, полученные в научном исследовании, могут перевернуть философские теории. Очевидно, что выбор в пользу определенной теории отражается на представлении о человеке: способный к абсолютным истинам человек — далеко не тот же самый, который удовлетворяется «конвенциями». Физика прошлого столетия привела механистичес­ кий образ Вселенной в конце века к необратимому кризису. Спор механицизма с витализмом не закончился очевидной победой первого. Биология поставила перед философской антропологией и религиозной мыслью нешуточные проблемы. Дарвиновская эволю­ ционная теория биологических видов сделала образ человека ра­ дикально иным.

Значительные результаты были получены в математике, физике, биологии, химии, эмбриологии, физиологии, анатомии, фармако­ логии, геологии, кристаллографии, астрономии, истории. Клеточ­ ная теория Рудольфа Вирхова показала, что «животное существо есть сумма витальных единиц, каждая из которых обладает всеми

характеристиками жизни». Так зародилась генетика Моравский монах-августинец Грегор Мендель (1822—1884) соединил свои познания из области математики с ботаническими, скрещивая семена горошка в течение восьми лет. Так появились законы наследственности Менделя: закон расщепления и закон независи­ мого комбинирования признаков. Возможно, идеи Менделя были слишком непонятны для той эпохи: он умер в 1884 г. в полной безвестности. Только в 1900 г. три ботаника — голландец де Фриз, немец Корренс и венгр Чермак, — независимо один от другого, пришли к закону наследственности, признав приоритет Менделя. Тогда же возникли споры относительно бактерий и других микро­ организмов. Пастер показал, что они присутствуют в атмосфере и капельным путем распространяются, что их можно разрушить высокой температурой, сделав культурную среду стерильной.

1.2. Наука и общество в XIX веке

Не будем забывать и о технических достижениях прошлого сто­ летия. Их следует рассмотреть в широком социальном контексте, отмеченном великой индустриальной революцией. Знаком обновле­ ния высшей школы стали Ecole Polytechnique (детище французской революции), институты Гейссена, Дрездена, Монако, также поли­ технического типа. Микробиология побеждает инфекционные бо­ лезни. Открытия в области электропроводимости позволили создать телефон (через пятьдесят лет экспериментов появились телефон без проводов, радио и радар), динамо-машину, всю индустрию электри­ ческих машин.

Хотя связь между индустриальным обществом и развитием знания очевидна, не следует впадать в социологизм, полагая, что наукД была фатально замкнута на утилитарные проблемы. XIX век — еще и век филологии и истории, искусства и археологии. Математика, геометрия» эволюционная теория, астрофизика родились не потому, что они служили индустрии, той или иной власти. За спиной науки не про­ мышленный король или монарх, но вся история народов, культурная память поколений, другими словами, — западная традиция.

Сфера истины — как тогда, так и теперь — богаче и шир6»чем сфера полезного. Это можно увидеть на примере генетики (когДа она родилась, никому не была нужна) и лингвистики. Сравнительная грамматика и открытие фонетических законов стали горД00™0 немецкой науки. Они служили умножению познания, внесению в него разумного порядка (экспликативного и эвристического). Без этого сложно понять логику индустриальной революций- Д®е науки, вышедшие из сферы метафизики и исследующие сущН0071*и глубинные законы общества, структурируют свой предмет и метод

именно как собственно научные дисциплины: психология (школа Вундта) и социология (Цюркгейм).

2. ПРОЦЕСС РИГОРИЗАЦИИ МАТЕМАТИКИ

Математика XIX века, в отличие от века Эйлера и Лагранжа, характеризуется сильным тяготением к строгости в том смысле, что при объяснении понятий различных теорий и определении дедуктивных процедур решительно изгоняется очевидность как инструмент обоснования математических результатов. Этот процесс начался с «редукций» Луи Огюстена Коши (1789—1857), его анализа бесконечно малых (понятий предела, производной, интеграла и т. п.). Вторая фаза — так называемый арифметический анализ, в рамках которого теория действительных чисел сведена к теории натуральных чисел. Исследования Вейерштасса, Кантора и Дедекинда показали, что теория действительных чисел со всеми ее конструкциями точным образом вытекает из понятия и свойств натуральных чисел.

Натуральное число, показал Леопольд Кронекер, есть «изначаль­ ный материал» и основание математики. В математике, говорил он, все — творение человека, за исключением натуральных чисел: «они сотворены Господом». Однако другие математики рассмотрели воз­ можность углубить понятие натурального числа, привести его к более фундаментальному. Возникли два направления поисков.

Готлоб Фреге (1848—1895) в работе «Основания арифметики» (1884) свел арифметику к логике, а натуральное число — к комби­ нации чисто логических понятий. «Я стремился сделать правдопо­ добным тот факт, что арифметика — ответвление логики, и нет никакой нужды выводить ее из опыта или чистого созерцания в качестве основания доказательств». Простейшие законы исчисления раскрываются чисто логическими средствами. Так произошел пере­ ход от «арифметизации анализа» к «логизированной арифметике», продолженный позже Бертраном Расселом. Кантор, сведя логику к теории множеств, открыл дверь в математику с беспрецедентной доселе унифицирующей потенцией.

Однако стараниями Эвариста Галуа (Е. Galois, 1811—1832) (ге­ ниального математика, убитого в двадцать один год на дуэли при странных обстоятельствах), блистательно решавшего алгебраические уравнения, Джорджа Пикока (G. Peacock, 1791—1858), Уильяма Гамильтона (W. R Hamilton, 1805—1865), Артура Кэли (A. Cayley, 1821—1895), ГерманаГрассмана (Н. Grassman, 1807—1877), Джорджа

Буля (G. Boole, 1815—1864) была создана абстрактная алгебра. Тра­ диционная логика терминов (в частности, силлогистическая) преоб­ разована в алгебру уравнений. Переосмыслив «универсалии» Лейб­ ница, Буль создал «алгебру логики», получившую дальнейшую разработку в трудах Джевонса (W. S. Jevons), Шрёдера и Пирса (см. главу «Прагматизм»). Так логика стала символической логикой в качестве раздела математики.

Фреге, поставивший вопрос о строжайшем контроле над матема­ тическими доказательствами, видел в математике не просто основа­ ние различных частных теорий, но также инструмент построения строго научного здания математики. Что значит «строго научное», Фреге в «Основаниях арифметики» пояснил так: «Можно сослаться на мнение Евклида, считавшего, что нельзя претендовать на то, чтобы все было доказано, ибо это невозможно. Однако можно требовать, чтобы все недоказанные положения были четко объявле­ ны как недоказанные, чтобы не было сомнений, на чем основана вся конструкция. Необходимо, кроме того, пытаться сделать мини­ мальным число исходных законов, делающих доказательным то, что можно доказать. Идя дальше Евклида, я требую, чтобы все приме­ няемые дедуктивные процедуры были предварительно объяснены. В противном случае первое требование нельзя удовлетворить надле­ жащим образом... Аргументация моей концепции имеет характер исчисления в том смысле, что общий алгоритм, т. е- комплекс правил, определяет переход от одного положения к другому так, что ни один из членов, не обоснованных ими, не принимается. Я наме­ рен реализовать дедукцию, свободную от нестрогих моментов, с максимальной логической точностью, более того, ясную Икраткую». Логицистская программа Фреге будет продолжена РассеЛом и Уайт­ хедом. Но следует отметить, что первоначальная классическая акси­ оматизация арифметики была предложена Джузеппе Пезно (1852— 1932) и Дедекиндом, понимавшими логику как мощный инструмент построения строго математического знания.

3. ФИЛОСОФСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ НЕЕВКЛИДОВОЙ ГЕОМЕТРИИ

Открытие неевклидовой геометрии Лобачевским (18^6) внесло коренные изменения в представления о природе простраг*6™ - Важ­ ными событиями отмечено развитие геометрии на руб6* 6 XIX— XX веков. Начиная с шестидесятых годов прошлого ст#летия>о1' крытия в области геометрии становятся общематем^™466*3™

достоянием. Это хорошо видно из известной «эрлангенской» про­ граммы, предложенной Феликсом Клейном (1849—1925) в 1872 г., согласно которой разделы геометрии (метрической, проективной) иерархично соподчинены по степени обобщения. Не имея возмож­ ности подробно останавливаться и даже частично осветить множе­ ство важнейших проблем развития математики и геометрии этого периода трансформации, отметим все же некоторые моменты фило­ софского плана. Созерцание было элиминировано из новых геомет­ рических теорий: аксиомы перестали быть «очевидными истинами». Их заменили простые и чистые «начала», конвенционально выбран­ ные как исходные моменты. Если аксиомы считаются верными, будут истинны и теоремы, корректно выведенные из них, что гарантирует истинность системы в целом.

Возникает вопрос: если аксиомы суть чистые постулаты в качестве исходных моментов рассуждения, то что и как страхует систему в целом? Дедуцируя теоремы одну из другой, можем ли мы быть уверены в том, что, споткнувшись об одно противоречие, система не опрокинется вместе со всем, что в ней построено? Вопрос далеко не праздный, ведь неевклидова геометрия основывается на тезисе, что истинность теории — в ее непротиворечивости. Это исходное положение «формалистической» программы Давида Гильберта (1862—1943), потерпевшей, как известно, крушение. Неудача по­ стигла и теорию множеств Кантора из-за внутренних антиномий.

С открытием неевклидовых геометрий идея несомненных и само­ очевидных истин (аксиом) была отвергнута. В зависимости от на­ чальных принципов доказательств и их характера, проведено разде­ ление геометрии на математическую и физическую. Первая исходит из предпосылки, что отношениями с объектами внешнего мира можно пренебречь. Вторая становится разделом физики и пытается особым образом рационализировать пространственный опыт. Так проблема истинности геометрических положений срастается с про­ блемой математической истины, которая сводится к набору логичес­ ких следствий из аксиом, понятых как «конвенции», соглашения.

Концепция аксиом-конвенций, вытекающая из неевклидовой геометрии, повлекла за собой массу проблем. Пока под аксиомами подразумевали принципы объективной истины, когерентность сис­ темы была гарантирована. Корректная дедукция из истинных посы­ лок порождает только истинные следствия, а две истинные пропо­ зиции не могут противоречить друг другу. Но когда снят вопрос об истинности и ложности исходных положений, как можно исключить (даже при максимально корректной дедукции) появление противо­ речий?

Другая проблема, проблема полноты, состоит из двух подпроблем. Есть полнота синтаксическая и полнота семантическая. Можно ли

поручиться, что выбранные для определенного метода исчисления аксиомы обладают доказательной силой для всех пропозиций? Эго подпроблема синтаксической полноты. Что касается семантической полноты, то если труппу аксиом мы используем для формализации определенной теории (например, Ньютоновой механики), где гаран­ тии того, что ие существует вполне истинных положений, которые

недоказуемы в рамках данной группы аксиом?

Помимо упомянутых проблем когерентности и полноты есть еще проблема независимости аксиом. Откуда известно, что некая аксио­ ма дедуктивно не получена из комплекса других аксиом той же или иной системы? Эти три проблемы когерентности, полноты и неза­ висимости были затушеваны в классической геометрии. Однако с открытиями Лобачевского и Римана они встали со всей остротой. Особенно острой стала проблема когерентности (согласованности), ибо в формальной системе разрыв связи означает крах системы (из нее можно выводить все что угодно, включая отрицание аксиом).

Кроме того, доказательства полноты и независимости невозможны без доказательств когерентности. В XX веке ученые (например, Давил Гильберт) попытаются решить эти проблемы. Но Курт Гёдель похоронит позднее не одну надежду на скорое разрешение этих проблем.

4.СУДЬБА ЭВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИЙ

4.1.Своры об яошщп во Францию

Ламар», Кювье ■ Сент-Илер

Со времен Анаксимандра эволюционная идея не покидала западную научную мысль. Тем не менее только в прошлом столетии она продемонстрировала свою силу и плодотворности- “ омимо креационизма, согласно которому природа, управляема# Творцом, порождает разные живые существа, за исключением чело®6*3» ®ыла достаточно распространенной теория неизменяемости вП^°в- * ас~ тения и животные, сотворенные Богом, скорее всего, до человека, пребывают неизменно такими же, размнож#яС1|1пУте“

самовоспроизводства. Автор этой теории, велик»! Каря Линней (1707—1778), предпослал своей биномной номенклатуре № сегодня

используемой в ботанике и зоологии) слова: «Species tot pHmcramus quot in principle crcavit infinitum ens* («Мы насчитываем столько видов, сколько вначале сотворило Бесконечное Существ0**'

В 1809 г. Жан Батист Пьер Антуан Моне, более известный как шевалье де Ламарк, написал в своей «Философии зоологии»: «Приро­ да, последовательно производя виды животных, начиная от простых и несовершенных и заканчивая самыми совершенными, постепенно усложняла свою организацию, распространяя животных во все угол­ ки земного шара, и каждый вид испытал влияние обстоятельств, отчего образовались известные нам привычки и модификации раз­ личных органов, о чем свидетельствуют наблюдения».

«Не форма тела или его частей дает начало привычкам и образу жизни животных, —• полагал Ламарк, — а наоборот, привычки, образ жизни и другие обстоятельства со временем конституируют форму тела животного и отдельных его частей. Новые формы и новые способности сформировали животных такими, какими мы их сегодня видим». Эволюция вида, таким образом, происходит под воздействием среды. Среда научает организм приспосабливать­ ся к условиям и внутренне перестраиваться.

Уточняя, Ламарк формулирует два закона: 1) закон употребления и неупотребления органа; 2) закон наследования приобретенных признаков. Первый гласит: «У всякого животного, не вышедшего в течение жизни за пределы своего развития, частое и постоянное упражнение определенного органа мало-помалу укрепляет, разви­ вает и увеличивает его пропорционально времени использования. Постоянное неиспользование этого органа незаметно ослабляет, размягчает и регрессивно снижает способности и в конце концов* заканчивается его исчезновением».

Второй закон гласит: «Все, что природой завоевано или утрачено под влиянием обстоятельств, испытываемых расой достаточно долго под действием преимущественного использования или неис­ пользования одного или нескольких органов, наследуется последу­ ющими поколениями, поскольку эти изменения приобретены обоими полами и переданы новым индивидам». В этом суть эволюционной теории Ламарка. Ее подтверждают и рептилии, утратившие плавники, поскольку научились передвигаться по земле и скрываться в траве; гуси и утки, у которых перепонки между пальцами образовалась из-за непрерывных ударов по воде; жирафы, длинные конечности и вытянутая шея которых — результат непре­ рывных усилий доставать высоко растущие листья и т. п.

Сколь бы простой и изобретальной ни казалась теория Ламарка, она не имела успеха при жизни ученого. Так же поразительны были открытия основателя сравнительной анатомии и палеонтоло­ гии Жоржа Кювье (1769—1832). По окаменелым останкам он определил, что земля пережила несколько катаклизмов, или ката­ строф, из-за которых погибли все, или почти все, живые организ­ мы, а район, опустошенный бедствием, позднее заселили виды, пришедшие из других областей.

«Жизнь на земле, — писал Кювье в “Рассуждении о переворотах на поверхности земного шара”, — переполнена жуткими событиями. Бесконечно много жертв этих катастроф. Некоторых обитателей суши поглотили наводнения, других обитателей моря унесли вне­ запные извержения морского дна, останки иных видов опознают любители природы с большим трудом». Таким образом, Кювье дополнил эволюционную теорию Ламарка данными сравнительной анатомии и палеонтологии. Этьен Жоффруа Сент-Илер (1772—1844) в Парижском национальном музее истории природы выступил в защиту идей Ламарка и Бюффона. Нельзя не упомянуть о конфликте между Кювье и Сент-Илером 15 февраля 1830 г., из которого Кювье вышел победителем. Через несколько лет бурные события привели на трон Луи Филиппа. Эккерман рассказывает, как 2 августа того же года он спросил восьмидесятилетнего Гёте: «Что вы думаете об этом событии — огненном вулкане?» Но Гёте прервал его: «Мы не понимаем друг друга: я говорю о вулканическом извержении в Ака­ демии наук — споре Кювье с Сент-Илером». Ламарк умер в 1829 г., Кювье и Гёте — в 1832 г., Сент-Илер — в 1844 г. Однако в год опубликования «Философской зоологии» в Англии родился человек, гений которого сделал эволюционизм неотъемлемой частью биоло­ гии. Это был Чарльз Дарвин.

4.2. «Происхождение видов» Дарвина

Теория эволюции в середине прошлого века произвела тот же эффект, что и теория Коперника в свое время. Это была научная революция, и не только в области биологии. Эволюционизм изменил образ человека. Если коперниканская революция изменила пред­ ставление о пространственном порядке во Вселенной, указав чело­ веку иное, чем прежде, место, то Дарвин пересмотрел временной порядок. Место и роль человека в природе усилиями Соперника и Дарвина были радикально пересмотрены.

Чарльз Дарвин (1809—1882) поначалу пробовал себя И® поприще медицины, церковной карьеры, пока в 1831 г. не оказался на борту английского корабля «Бигль», отправлявшегося в кругосветное пла­ вание, в качестве натуралиста. Путешественники отбыл*1 из Девонпорта 27 декабря 1831 г., а вернулись в Фалмуг 2 оКДЛбря 1836 г. В 1839 г. Дарвин опубликовал путевые дневники в «ЙУтешествии натуралиста вокруг света». Во время этого более чеМ лажного для карьеры ученою путешествия Дарвин изучил «Осн№ы геологии» Чарльза Лайелля (1797—1875). История земли объяснялась Лайеллем действием сил, менявших земную поверхность (наводАСния*с в е р ­ жения вулканов, ливни, оползни и т. п.), теми же закона^™» которые

В «Происхождении видов» мы читаем: многие уверены, что «каж­ дый вид был сотворен один независимо от другого. Но мой образ мыслей более согласуется с тем, что известно из законов, запечат­ ленных в материи Творцом: появление и распространение прошлых и нынешних обитателей мира обусловлено вторичными причинами, схожими с теми, что определяют рождение и смерть индивида. Когда я рассматриваю живые существа не как особые творения, а скорее как прямых потомков немногочисленных существ, живших давно, в первые века силурийского периода, они представляются мне обла­ гороженными».

Законы, «запечатленные в материи», по Дарвину, достаточно просты: развитие через воспроизводство; изменчивость, связанная с прямыми и опосредованными воздействиями жизненных условий, использованием и неиспользованием органов; увеличение числен­ ности и вследствие этого обострение борьбы за существование; дивергенция характерных черт и распространенность менее совер­ шенных форм. Следовательно, в процессе естественной борьбы рождается нечто сверх всяких ожиданий — образование развитых животных. Это грандиозная концепция жизни — от первоначально одной или немногих форм ко все более сложным. «Вращающаяся по своим неизменным законам гравитации планета эволюциониру­ ет, начав с простых, чтобы прийти к бесконечно прекрасным и изумительным формам».

4.3. Происхождение человека

Когда читаешь «Происхождение видов», не оставляет вопрос: и человек — продукт естественного отбора? Лишь через двенадцать лет, в 1871 г., Дарвин решился опубликовать двухтомник «Проис­ хождение человека». В первой главе «Доказательства происхождения человека от какой-то низшей формы» ученый пишет: «Человек способен воспринимать от низших животных, например, опреде­ ленные болезни. Этот факт подтверждает сходство их тканей и крови как структурное, так и композиционное, что можно увидеть и в микроскоп, и посредством химического анализа... Лекарства производят на них то же действие, что и на нас. Многим обезьянам по вкусу чай, кофе, алкогольные напитки, более того, я сам видел, с каким наслаждением они курят табак... Трудно переоценить моменты общего структурного соответствия в строении тканей, в химическом составе и конституции между человеком и высшими животными, особенно антропоморфными обезьянами... Человек и прямоходящие животные сложены по общей модели, прошли тс же примитивные стадии развития, сохранили общие черты. Поэ­ тому мы смело можем говорить об общем происхождении. Только