Лазаревский А.М.. Люди старой Малороссии

Александр Лазаревский

Люди старой Малороссии (Милорадовичи)

Милорадовичи вышли в Малороссию из Сербии около 1713 г., в

числе трех братьев: Александра, Михаила и Гавриила. Случилось так: в начале 1711 г., Петр Великий, готовясь к войне с турками,

искал искусных агентов между подчиненными Турции славянами,

для возбуждения последних против мусульмань. Одним из таких агентов вызвался быть серб Михаил Милорадович. В ответ на предложение Милорадовича —служить царю, Головкин, в письме 3

марта 1711 г., отвечал, что царь, "познав искусство и верность Милорадовича в воинских делах против врагов христианскаго имени и св. креста, определил его полковником христианских войск", при чем Милорадовичу послано было пятьсоть червонцев, с

обещаниемь, что если он успееть "возбудить христиан к брани против врага креста Христова, то получит высокую милость и награждение". В конце 1712 г. Милорадович приезжал в Москву "от черногорскаго народа" за жалованьем для войны с турками[1], а в следующем году, вместе с братьями, переехал в Россию искать обещанных "милостей", так как, по его словам, в войне с турками он потерял все свое состояние.

В это время Петр Великий начал уже вводить в Малороссии новые порядки, желая лишить гетманскую власть прежняго значения и тем сделать гетманщину на будущее время безопасною.

С этою целью, Царь старался полковничьи уряды замещать людьми по личному своему выбору, на верную службу которых он

мог-бы разсчитывать более, чем на службу людей местных,

получавших уряды от гетмана. Видя в Милорадовиче человека способнаго, Царь решил — дать ему полковничий уряд в Малороссии, надеясь, что бездомный выходец постарается заслужить эту милость. Хотя свободных полковничьих урядов в это время и не было, но тогдашний гадяцкий полковник Чарныш легко мог быть смещен за свои насилия, на которыя давно уже жаловались его полчане. Затруднение было только в том, что Чарныш был женат на падчерице Скоропадскаго, котораго царю не хотелось обижать. Но когда умер генеральный судья Туранский,

царь приказал на место последняго перевести Чарныша, а гадяцкое полковничество отдал Михаилу Милорадовичу.

Гадяцкие полчане, терпевшие уже перед тем, в продолжении пяти леть, "несносныя кривды" ог Чарныша, покорно приняли новаго полковника, хотя Чарныш попробовал было, чрез своих агентов, вооружать народ против Милорадовича[2]. Скоро однакоже оказалось, что новый полковник, не заботясь об устройстве "полковых порядков", поставил себе исключительною целью — личную наживу на счет полчан, для чего не стеснялся никакими мерами. Встретив сначала некоторое противодействие в своих насилиях со стороны полковой старшины, Милорадович постарался устранить последнюю от всякаго участия в управлении полком, заменяя, где нужно было, полковых урядников — своими слугами, тоже сербами. Известный летописец Григорий Грабянка,

бывший в это время гадяцким полковым судьею, писал гетману,

что "с назначением Милорадовича, все слуги его в дела судейския вмешиваются и сами суды судят, а к настоящему судье и к другой полковой старшине запрещают обращаться; сельских урядников

киями бьют, в колодки забивают и уряды от них отнимают. Теперь весь город наш в большом смятении: полковничьи слуги толпами ходят с кольями по рынку; хватают людей, мучат их, бросают в тюрьмы и держат там пока не откупятся. А кто стал было жаловаться полковнику на своеволие его слуг, то тех "Милорадович сам за лоб ворочаючи по двору и киемь бьючи немилостиво,

примовляет, что и многим тут нужно дать знать себе"

И действительно Милорадович дал знать себя гадяцким полчанам.

Через три года после назначевия его полковником, гадяцкие полковые урядники писали Скоропадскому: в счастливое рейментарство ясневельможности вашей, по всем полкам старшина и народ, оправившись после шведской руины,

благодарят Бога, великаго государя и вельможность вашу. Только мы, гадяцкие полчане, несчастливы: едва стали мы приходить в себя, после разорения жилищ наших шведами, как "затурбовал"

нас полковник своими строгостями; стал он отбирать на себя городские и старшинские доходы, отчего запустели в полку ратуши, а потом отдал власть над полком и судовое управление — слугам своим; а те слуги чинят в полку великия бедствия: козаков заставляют исполнять самыя низкия работы, позаезжали на смерть лошадей их, бегая за добычами; разбивают людей по дорогам и грабять по ярмаркам. И вот четвертый год ждем мы избавления от этого ярма! — Теперь мы, полковые урядники, только носим титулы, а в действительности не имеем никакого значения, так как полковник, уничтожив общие для козаков и крестьян ратушные суды, сделал судилищем свой полковничий дом, в котором и отправляеть всякие суды вместе с своими слугами, минуя нас,

старшину, чтоб мы не мешали дотла обдирать безвинных людей. И

стало теперь у нас так: что слуга — то и судья, а полковые есаулы — слуги да возницы! полковничий приказчик — полковник наказный. И разоряя такими порядками народ, запрещают еще и жаловаться, говоря, что никто уже нас не может оборонить. А когда мы, видя уничтожение козацких вольностей и тяжкия полчанам обиды, отважились было просить полковника, чтобы перестал он мучить козаков, чтобы не позволял жене своей и сыну мешаться в полковыя дела и называть старшину полковую и сотников собаками, а старшинских жен — "нецнотами"; то на просьбу нашу получили такой ответ: "дам, говорит, фискалам — старшине по триста киев и как отобью кожу от костей, тогда скажу ехать к государю с жалобою"! — Получивши такой "суровый" ответ и потерявши уже всякую надежду на улучшение нашего горькаго положения, решились мы просить вашу яцневельможность избавить нас от такого тяжкаго ярма или дозволить подать жалобы царскому величеетву, ибо не ведаем, что и чинить нам далее. Часть полковой старшины и теперь уже оставила полковой город, не смея оставаться в домах, где приходилось запираться и месяца по два сидеть, не видя света, как только в окно. Умилосердися,

ясневельможный пане, и не дай от такой враждебной завзятости нашего полковыика в конец вам разориться[3].

Просьба эта осталась без всяких последствий, так как гетман не имел власти судить поставленнаго царем полковника.

Однакоже Милорадович, узнав об этой жалобе, решился принять меры, чтобы крепче утвердиться на месте, и поехал в Москву просить на свой уряд царской грамоты. Зная, что гетман полученную им жалобу может представить царю, Милорадович

пожелал заручиться свидетельством местнаго духовенства, в

котором последнее должно было опровергнуть обвинения полковой старшины, заявив, напротив, о достоинствах своего полковника. Для этого Милорадович сам составил

"благодарственный лист" о том, что гадяцкие полчане, будучи вполне довольны своим полковником, "чинят благодарствие пресветлейшему монарху за присылку такого расторопнаго и отважнаго "кавалера" [4], добронравнаго, доступнаго и ко всем милостиваго полковника". Лист этот Милорадович послал сначала в сотенные свои городки — вь Зеньков и Опошню, к тамошним протопопам, предлагая им, вместе с остальным духовенетвом,

подписать тот лист, при чем уверял их, что такой точно лист уже подписан гадяцким протопопом и всеми сотниками. Получив листь с подписями зеньковских и опошанских священников,

Милорадович стал требовать подписей и от сотников, из которых многие и подписались. Но гадяцкий протопоп не только сам отказался подписывать "благодарственный лист", но и священникам своей протопопии запретил. С последними Милорадович расправился сам, заставив их подписаться на "листе"

— побоями и грабежом имущества, а на протопопа пожаловался киевскому архиерею и "привел протопопа под запрещение, что от Богоявления даже до Вознесения не священнодействовал, доколе при крестном целовании не выполнил воли полковника". Добыв наконец желаемый "благодарственный листъ", Милорадович отправился с ним в Москву и выхлопотал там царскую грамоту,

подтверждавшую за ним гадяцкое полковничество[5]. Так передает современник Милорадовича подробности получения им грамоты,

добавляя, что, возвратившись с этою грамотою в Гадяч,

Милорадович "стал еще больше гнать тех, кто не хотел

подписываться на том листе. Сам Милорадович разсказывал одному из своих сотников, что, кроме грамоты, просил он у гр.

Головкина еще и денежнаго награждения за свои потери в турецкую войну, но канцлер отвечал: "имеешь теперь гадяцкий полкъ—так с него и наживайся себе!"

Обезпечив себя царскою грамотою, Милорадович "учинился в полку самовластителем, как-бы в своей отчине", не стесняясь уже ни чем в своих преследованиях той старшины, которая не хотела вполне подчиниться его произволу. Вот один из случаев, как Милорадович безпричинно оскорблял своих сотников,

разсказанный очевидцем: "в нынешний поход под Царицын,

полковник, в виду всего войска, избил полковаго сотника, Ивана Пиратинскаго, почтеннаго и всеми уважаемаго старика, за то только, что борзая собака сотника на охоте перегнала полковничьих собак и поймала зайца. Пойманнаго зайца сотник хотел было поднести полковнику, но лишь только подошел к нему,

как тот, не давши ему и слова вымолвить, ударил сотника оловянною фляшкою в спину, а затем стал бить его кулаками по голове. Сотник обратился было к находившейся тут-же старшине с просьбою написать об этом случае протест, но Милорадович закричал: "писали вы уже челобитную гетману, так я ту челобитную употребил, как сам знал" (что срамно и пояснять), — "тоже будет и с новою вашею жалобою!...[6] Убедившись, вероятно,

этим доводом, Пиратинский никакой жалобы и не подавал.

Лишив полковую старшину всякаго значения, Милорадович стал распоряжаться козаками, как своими "подданными",

заставлая их нести личную себе службу. — Так козаки полковой сотни жаловались, что загонают их понедельно — сторожить

полковничий двор, чего прежде никогда не бывало, и заставляют при этом печи топить, дрова рубить, кони поить, воду таскать. Вдов козачьих также загоняют к полковнику для всякой работы: белье моют, посуду на кухне чистят, хаты белят и всякое дело делают, что прикажут, наравне с наемными работницами"[7]

Прибыв в гадяцкий полк бедняком, Милорадович поставил главною себе целью —нажиться. В этом отношении полковничьи уряды были самыми выгодными местами для наживы, так как полковник всегда получал большие доходы от одного полковаго суда, председательствуя в котором, он определял по своему усмотрению размер "судовых накладов", которые взыскивались с подсудимых по уголовным делам. Обыкновенно бывало так, что за всякое более или менее важное преступление (разбой, кражу,

прелюбодеяние) подсудимый отдавал на судей весь свой скот, а

часто поступался и земельным имущеетвом. Полковник делил

"наклады" между полковыми урядниками, оставляя себе львиную часть. Кроме того полковники получали возможность приобретать от своих полчан земельные участки по низкой цене, запрещая беднякам продавать их участки другим, кроме его, полковника,

лицам. При этом полковники впрочем старались по возможности давать этим покупкам хотя внешнюю законную форму. Но Милорадович даже и этого не делал: окружив себя слугами,

выведенными из Сербии, он открыто насильничал с помощью этих слуг над своими полчанами, ни чем не стесняясь. Но главною помощницею Мидорадовича, в этих насилиях была жена его,

Ульяна Степановна энергичная личность которой резко выделяется из современных ей "паний".

Милорадович вышел из Сербии вдовцом с одним сыном,

Степаном. Через год после получения полковничества, он женился на дочери генеральнаго есаула Степана Бутовича Ульяне. Между прочим браку этому предшествовали уже близкия отношения между венчавшимися, последствием которых было то, что на пятом месяце после брака Ульяна Степановна уже родила Милорадовичу сына, Николая. Не смотря на такое начало сближения, Милорадович нашель во второй жене ревностную помощницу в заботах об устройстве своего благосостояния.

Ульяна Степановна была женщина замечательной энергии, при чем вся эта энергия направлена была к одной стяжательности, для удовлетворения которой она, как и муж, тоже не разбирала средств. Заботясь об умножении своего благосостояния, Ульяна Степановна распоряжалась в полку, как хозяйка. На полковыя дела ова имела такое влияние, что гадяцкая старшина просила гетмана,

чтобы "пани полковница в дела полковыя не вмешивалась,

старшину не безчестила, судов не судила, декретов старшиною писанных не уничтожала, указов своих по полку не разсылала и жен их не безчестила-б[8].

Получив от отца в приданое слободку Бутовку (близ Городни,

черниговск. губ.), Ульяна Степавовна сама распоряжала в ней хозяйство из Гадяча, за 300 верст, письменно настав ляя тамошняго своего старосту в ведении "господарства", и не упускала при этом никаких мелочей. Сохранившияся ея письма к бутовскому старосте хорошо рисуют деятельную полковницу. В

одном из них напр. полковница пишет: "Семене, слуга наш, пишеш ты, что городняне очень теснят наших бутовских людей, в их полях[9], поэтому крепко тебе приказываем не уступать

городнявам и по возможности отбиваться от них. Если случится,

что наши люди застанут на своих полях городнян, приказываем грабить их лошадей и волов; да вообще делай при этом так: если городняне заграбят у бутовчан десять лошадей, — ты заграбь у них двадцать! — Да управляйся в госводарстве рачительнее: смотри за хоромами, перекрой конюшню и амбар, чтобы крыши не протекали. — Слышко нам здесь, что свиней у тебя совсем мало и то конечно от твоего нерадения: как пригонять свиней с поля, то вы сгонаете всех их в одну кучу и при этомь свиньи едят поросят.

Ты должен досматривать, чтоб этого не было. Если плохой свинарь допался, такь прикажи войту, чтобы нанял хорошаго, за цену,

какую и люди платятъ".

Будучи такою рачительною хозяйкою, Ульяна Степановна требовала от слуг безпрекословнаго исполнения своих приказаний и за малейшия провинности наказывала их иногда с ужасным зверством. Один из ея "подданныхъ", крестьянин с. Малых Будищ,

Андрей Пугачь, жаловался в 1733 г. тогдашнему гадячскому полковнику Грабянке, что отдал он малолетнюю свою дочь,

Ефросиныо, бывшей полковнице Ульяне на прокормление и услугу, ради своего убожества и вдовства, у которой полковницы та дочь его и жила лет семнадцать, без всякой платы, занимаясь тканьем ковров. Случилось, что в этом году, летом, в отлучку Ульяны из дому, дочь пришла к нему, отцу, в гости; но не пробыла она у него и трех дней, какь прибежали за нею слуги Милорадовички и взяли ее в Гадяч. И как только привезли дочь вь Гадяч, продолжает Пугач, Милорадовичка сейчас-же приказала тем слугам, положивши дочь его на полу, бить канчуками

(нагайками) сначала по спине и животу, а потом, раздвинув ноги,

по прочим частям, сама-ж Милорадовичка "черевиками" очи ей выдавила и зубы повыбивала... От такого безчеловечнаго истязания изуродованная дочь его умерла на третий день. И хотя гадячский наместник и запрещал священнику хоронить Ефросинью, пока не осмотрят ея гражданския власти, однако тот священник, будучи подкуплен Милорадовичкою, замученную Ефросинью похоронил…"[10]

С такою женою Мйлбрадович успешно устраивал свое благосостояние.

"На ранг" гадяцкаго полковника принадлежали два местечка:

Комышная и Рашавка, которыя при Мазепе присоединены были к

"гадячскому замку", (принадлежавшему "на булаву" гетманов), а

потом опять возвращены гадяцким полковникам, при Чарныше,

по родству последняго с Скоропадским. Крестьяне этих местечек отданы были и Милорадовичу "в послушание".

Жителя Комышной и Рашавки, занимаясь преимущественно ремеслами, отличались своею зажиточностью; но уже Чарнышь наложил было на них руку, увеличив размер прежних повинностей, а Милорадович, кроме того, привлек к "послушанию"

и козаков, живших в его ранговых маетностях, хотя козаки были всегда свободны от "подданнических повинностей", отбывая только воинскую службу.

Комышанские козаки жаловались гетману, что Милорадович

"леса их рубит и пустошит самовольно, и то дерево на свои строения употребляет, а их принуждает косить ему сено, орать,

жать, молотить, и те все работы отбывают они полковнику, наравне с посполитыми". — Посполитые комышанские терпели разумеется