book-2016-china_history-v9

денции Чжуннаньхай, в котором приняли участие жители из многих регионов Китая. Сбору манифестантов предшествовали аналогичные мероприятия в Тяньцзине и организационная деятельность Фалуньгун в разных городах по сбору своих сторонников в Пекине. С апреля 1998, по апрель 1999 г. в различных городах страны прошло 18 протестных ненасильственных акций Фалуньгун с количеством участников от нескольких сот до нескольких тысяч человек. 6 июля 1999 г. состоялась демонстрация у здания Центрального телевидения вслед за распространением слухов о планирующемся показе сюжета, в котором негативно освещалась деятельность Фалуньгуна. Движение приобретало все более публичный характер.

Решительная реакция властей последовала не сразу, а лишь в июле 1999 г., когда по линии ЦК КПК, министерства гражданской администрации и министерства общественной безопасности были приняты нормативные акты, ограничивающие функционирование организации «Фалуньгун»: Уведомление ЦК КПК от 19 июля 1999 г. запрещало членам КПК изучать книгу «Великие законы колеса дхармы», предписание министерства гражданской администрации запрещало деятельность «Общества по изучению Великого колеса дхармы». Министерство общественной безопасности издало запрет государственным служащим участвовать в деятельности Фалуньгуна.

Цзян Цзэминь дал негативную оценку движению Фалуньгуна как дестабилизирующему фактору из-за его способности проникать в общество и завоевывать умы и сердца людей. Руководство КПК также признало, что движение представляет опасность для компартии. Внешняя опасность крылась в оппозиционном характере массовых выступлений фалуньгуновцев, а внутренняя – в том, что среди практикующих оказалось немало членов партии. В связи с этим в обязанность секретарей парткомов тех провинций, где было особенно широко распространено его влияние, вменялось лично возглавить борьбу с Фалуньгуном. Пик ее пришелся на рубеж веков, затем она постепенно утратила свою остроту.

Сектантство – не новое явление для Китая. В его истории известно великое множество сект, нередко именовавших себя школами с тем, чтобы позиционировать свою близость к традиционной религии, в частности к китайскому буддизму. Со временем их деятельность приобретала деструктивный характер не только потому, что ее содержание становилось еретическим в отношении религии, от которой они отпочковались, но и в силу того, что они стремились к организации массовых движений, оппозиционных властям. Поскольку Фалуньгун был причислен к разряду сект (в данном контексте сецзяо – дословно «вредоносное учение»), то в соответствии со статьей 99 «Уголовного кодекса» на его последователей распространялись карательные меры, а их деятельность приравнивалась к контрреволюционной. Статья гласила: «Использование феодальных предрассудков, сектантских организаций для осуществления контрреволюционной деятельности наказывается лишением свободы на 5 и более лет; при смягчающих обстоятельствах – лишением свободы на срок до 5 лет, уголовным арестом, надзором либо лишением политических прав». Статьей 36 Конституции КНР 1982 г. предусматривалось, что: «никто не может использо-

вать религию для нарушения общественного порядка, нанесения вреда здоровью граждан и в ущерб государственной системе образования».

30 октября 1999 г. ПК ВСНП было утверждено постановление «О запрете сект, предупреждении их незаконной деятельности и наказании за нее», в соответствии с которым деятельность Фалуньгуна признавалась противозаконной. Особое внимание уделялось пропагандистским методам борьбы с сектантством. Несмотря на то что с июля 1999 г. его деятельность была официально запрещена, имущество конфисковано, а большинство руководителей арестовано, Фалуньгун в силу своей массовости, популярности и мимикрии под буддизм продолжал оказывать влияние на людей, уверовавших в то, что учение, предложенное Ли Хунчжи, есть не что иное, как истинный буддизм. Большинство его рядовых последователей считали себя буддистами, практикующими новую систему дыхательных упражнений.

Жесткие репрессивные меры властей вызвали волну самоубийств в тюрьмах и акции протеста находящихся на свободе последователей Фалуньгуна, направленные против позиции китайского правительства. Они получили широкую огласку на Западе. Все это свидетельствовало о том, что исключительно репрессивные меры были недостаточно эффективны для искоренения этого неоориенталистского культа.

В октябре 2000 г. в период проведения мероприятий, посвященных 51-й годовщине образования КНР, состоялось три выступления на площади Тяньаньмэнь с требованием к властям снять запрет на деятельность Фалуньгун. 23 января 2001 г. 4 его члена в знак протеста совершили акт самосожжения. (В огне тогда погибла 36-летняя женщина, а через месяц в пекинском госпитале умерла ее 12-летняя дочь. Выжить удалось только 19-летней студентке музыкального училища и ее матери. Однако в результате сильных ожогов их внешность была полностью обезображена.) Один из активистов, автор сочинений, призывающих совершать в знак протеста публичные самоубийства, был приговорен к пожизненному тюремному заключению с лишением политических прав. Остальные организаторы акции были осуждены на срок от 7 до 15 лет тюремного заключения.

Первоначально в общественном мнении Фалуньгун не ассоциировался ни с сектой, ни с антиобщественным явлением. С целью переломить такое отношение в обществе властями был организован ряд мероприятий. 29 октября 1999 г. состоялось собрание общественных и религиозных кругов Пекина, в котором приняли участие представители Буддийской ассоциации Китая и Китайского института буддизма. Его участники определили деятельность Фалуньгуна как незаконную и указали на серьезную разницу между этой сектой и религией. Они констатировали, что необходимо быть готовыми к длительной идеологической борьбе с этим явлением. Оценки деятельности Фалуньгуна были даны на международном симпозиуме по проблемам сект и культов, который состоялся 9–10 ноября 2000 г. в Пекине. Китайские выступающие подчеркнули, что деятельность Фалуньгуна вышла из разряда чисто религиозных проблем, став политическим явлением, угрожающим безопасности КНР. Для достижения общественного резонанса в средствах массовой информации демонстрировались

факты разрушительного воздействия на личность тренировочных методик Ли Хунчжи. 15–29 июля 2001 г. в Пекине состоялась выставка, проходившая в Народно-революционном военном музее Китая, на котором были представлены документальные материалы, демонстрировавшие трагические инциденты, в том числе факты суицидов.

Власть была заинтересована в том, чтобы китайские буддисты дистанцировались от учения «Фалунь Дафа» и основанной на нем специфической медитативной системе упражнений. Однако публичная реакция буддийских кругов, а также в значительно меньшей степени даосских и мусульманских кругов, принявшая форму инициированной сверху кампании 2001 г., последовала с некоторым опозданием.

В обобщенном виде буддийская позиция в отношении Фалуньгуна была озвучена в марте 2001 г. на научной конференции в Шанхае, которая проходила под девизом «Шанхайские буддисты против сект». На основании того, что движению Фалуньгуна присущи амбивалентная, синкретическая система вероучения, иерархическая структура с жестким авторитаризмом харизматического лидера, оппозиционность к официальным ценностям и идеалам, «техника» психологического манипулирования и психотерапии, доказывалось, что это подлинная секта. Ее деятельность была охарактеризована как антиправительственная, антирелигиозная, антиобщественная и антинаучная. Запрет на нее в КНР был и остается тотальным и бескомпромиссным.

На фоне ослабления его влияния на международное общественное мнение, борьба его членов, нацеленная на критику властей КНР, переместилась в сферу Интернета и вылилась в зарубежные акции протеста. Китайские власти оказались не в состоянии остановить его виртуальную зарубежную активность. Единственное, что они смогли сделать, это предпринять попытку блокировки любой информации относительно деятельности его последователей, направленной против современного политического режима в КНР. В конце 2004 г. активистами Фалуньгуна в глобальной сети и в средствах массовой информации была инспирирована кампания за выход из КПК, началом которой стала публикация статей в издающейся ими в США газете «Дацзиюань».

Межнациональные отношения в Синьцзяне и Тибете в 1990-е годы

Давая оценку национальным отношениям в Китае начала 1990-х годов как, в целом, хорошим, средства информации КНР в то же время отмечали, что в этих отношениях существуют «факторы неустойчивости». Под последними, помимо невысокого жизненного уровня неханьского населения и более низкого уровня экономического развития, чем в среднем по стране, порождавших различные социально-экономические проблемы, имелись в виду, во-первых, действия сепаратистских сил и, во-вторых, деятельность «антикоммунистических и антисоциалистических сил внутри страны и за рубежом». Отмечалось, что борьба с

этими явлениями будет носить длительный характер, причем «в определенных условиях она даже может приобретать весьма острые формы».

Особо сложной была ситуация в Синьцзяне, населенном преимущественно национальностями, исповедующими ислам, в основном тюркоязычными народами – уйгурами (более 7,2 млн человек), казахами (более 1 млн человек) и менее многочисленными киргизами, узбеками, татарами, таджиками и хуэй. В районе также проживали монголы и некоторые другие малочисленные национальности.

Для динамики национальной ситуации в Синьцзяне был характерен постоянный значительный приток в автономный район ханьского населения. Если ко времени образования КНР ханьское население в провинции Синьцзян составляло примерно 5%, то к началу 2000-х годов оно выросло до 40%. Этот рост тревожил коренное некитайское население региона, которое видело в этом угрозу сохранения собственной самобытности, испытывало ущемление своих прав, в частности в сфере землепользования.

За годы существования КНР в Синьцзяне неоднократно вспыхивали волнения на национальной и религиозной почве, которые власти подавляли силой. Обострение национальной ситуации в Синьцзяне было непосредственно связано с распадом Советского Союза, появлением новых независимых государств

вЦентральной Азии и активизацией мусульманских и пантюркистских сил

врегионе и, как следствие, усилением движения уйгуров за независимость. В январе 1998 г. власти КНР ввели в ряде районов СУАР чрезвычайное положение, а с апреля на эту территорию стали прибывать силы специального назначения. Эти действия вызвали активизацию националистического сопротивления, расширение масштабов использования им силы в борьбе за независимость. 10 августа 1998 г. база НОАК в Аксу была подвергнута вооруженному нападению отряда «восточно-туркестанского освободительного фронта», в ходе которого были уничтожены 5 вертолетов, погибли 30 солдат и офицеров НОАК.

Всего в 1990–2001 гг. на территории района движением «Восточный Туркестан» было совершено более 200 терактов, включая взрывы, покушения, отравления, поджоги, нападения и организацию беспорядков, в результате которых 162 человека погибли, еще более 440 были ранены.

Большую роль в поддержании и усилении напряженности на религиозной и этнической почве в Синьцзяне играли сепаратистски настроенные организации представителей Синьцзяна за рубежом. В 1995 г. в США был создан «Восточнотуркестанский центр национального освобождения», а в августе 1998 г. в США был проведен 4-й конгресс выходцев из Синьцзяна, на котором было объявлено о создании «народного правительства в изгнании». Кроме США центром сепаратистской активности выходцев из Синьцзяна стала Турция. В декабре 1998 г.

вАнкаре состоялся 3-й национальный конгресс сторонников независимого Синьцзяна. Главным решением конгресса стало провозглашение «национального центра Восточного Туркестана», который должен был организовать работу по консолидации сил для «освобождения Восточного Туркестана».

В2003 г. Департамент по борьбе с терроризмом Министерства общественной безопасности (МОБ) КНР опубликовал список террористических организаций и лиц, деятельность которых «угрожает безопасности и стабильности»

как КНР, так и всего региона. В список вошли Исламское движение Восточного Туркестана, Организация освобождения Восточного Туркестана, Всемирный конгресс уйгурской молодежи и Информационный центр Восточного Туркестана, а также персонально 11 наиболее опасных экстремистов.

Неустойчивая ситуация сохранялась и в Тибете, в отличие от Синьцзяна более 90% населения которого составляли тибетцы. В столице Лхасе неоднократно вспыхивали беспорядки под лозунгом восстановления независимости. Причинами беспорядков часто были ошибки в области религиозной политики, предпринимавшиеся Пекином попытки запретить тибетцам исповедовать ламаизм (разновидность буддизма), уничтожение некогда многочисленных тибетских монастырей, определенную роль играло и подстрекательство со стороны экстремистски настроенных кругов тибетской эмиграции, прежде всего деятельность Далай-ламы на международной арене. Его призывы предоставить широкую автономию региону провоцировали многочисленные массовые выступления тибетцев. Так, например, 5 марта 1988 г. во время крупного религиозного праздника были совершены нападения на партийно-правительственные учреждения и отделения полиции, поджигались автомашины и магазины, в результате погибли и получили ранения 299 полицейских и жителей города. Антиправительственные демонстрации (1991 г.) прошли в Лхасе после мероприятий по случаю 40-й годовщины «мирного освобождения» Тибета. В марте 1992 г. сторонники «независимости Тибета» устроили акцию протеста около посольства КНР в Индии.

Новая редакция Закона КНР о национальной районной автономии (2001 г.)

Врезультате произошедших в стране серьезных перемен Закон о национальной районной автономии уже не в полной мере отвечал требованиям времени. С момента принятия в 1982 г. Конституции КНР в нее трижды вносились изменения, что также требовало соответствующих корректировок Закона об автономии. Наконец, необходимо было значительно усилить положения Закона, направленные на ускорение процессов экономического и культурного развития национальных районов. Все это требовало его пересмотра, внесения в его текст соответствующих поправок, уточнений и дополнений.

Вновой редакции Закон КНР о национальной районной автономии был принят на 20-м заседании ПК ВСНП 9-го созыва 28 февраля 2001 г. Новый Закон выгодно отличался от Закона 1984 г. и был нацелен на ускоренное развитие национальных районов, указывал пути преодоления трудностей и сокращения разрыва между национальными районами и экономически развитыми районами страны. Принятие пересмотренного Закона КНР о районной национальной автономии стало важным шагом в укреплении единства Китая, усилении сплоченности национальностей и сохранении социальной стабильности.

Наибольшее количество изменений касалось прав самоуправления, полномочий и обязанностей вышестоящих государственных органов и их взаимоот-

ношений с районами национальной автономии. Прежний вариант Закона не был снабжен в достаточной мере подобными сопутствующими правовыми актами. С целью устранения этого недостатка в новой редакции Закона появилась статья 73, обязывающая Госсовет и его ведомства обеспечивать разработку сопутствующих законодательных установлений, регулирующих порядок и механизм реализации Закона.

Существенные изменения были внесены в статьи, касающиеся финансовой поддержки, увеличения инвестиций с целью ускорения экономического и социального развития национальных районов, было добавлено положение, направленное на борьбу с бедностью. В новой редакции Закона появилось также положение, согласно которому районам национальной автономии, из которых вывозятся природные ресурсы, государство должно предоставлять компенсацию.

Статьей 37 устанавливалось обязательное девятилетнее образование (в Законе 1984 г. обязательным считалось шестилетнее начальное образование), конкретизированы меры, касающиеся совершенствования образования в скотоводческих и горных районах. Закон также содержал новое положение, касающееся увеличения ассигнований на развитие культуры в районах национальной автономии.

Пересмотренный Закон не изменил фундаментальных основ системы национальной автономии. Китай провозглашался унитарным государством, в котором допускается лишь административно-территориальная автономия некитайских национальностей, районы проживания которых считаются неотъемлемой частью страны. У национальной автономии по-прежнему сохранялся административный статус, сохранились неизменными масштабы самоуправления, не позволяющие квалифицировать существующую систему как широкую автономию, сохранялся, таким образом, принцип национальной автономии как автономии административной, исключающей признание права неханьских национальностей КНР на самоопределение.

Обсуждение стратегии экономических преобразований

После официального провозглашения курса на рыночные реформы в 1992 г. китайские ученые обратились к освоению современных теорий рыночной экономики, выйдя за рамки теоретических поисков 1980-х годов, сосредоточенных на переосмыслении марксистской парадигмы, изучении опыта и теорий перехода к рынку других социалистических стран.

Разочарование интеллигенции после событий 1989 г. в либеральных идеалах способствовало критической переоценке применимости западных экономических рецептов в китайских условиях. На фоне усиления консерватизма и национализма сложился консенсус относительно проведения рыночных реформ в условиях сохранения жесткого политического контроля. Началось формирование новых представлений о рыночной системе с использованием широкого набора иностранных концепций. Важная роль в этом процессе отводилась теоретическому осмыслению национальной специфики и культурной традиции.

В1990-е годы в КНР заметно расширились научные контакты с внешним миром. Углубление научной специализации китайских экономистов, освоение ими современного аналитического аппарата и формальных математических моделей способствовало постепенному отдалению профессиональных экономических исследований от «экономики лозунгов» и популяризаторских разработок.

Осмысление специфики китайского пути реформ. В первой половине 1990-х годов китайские экономисты пришли к выводу, что позитивные перемены

вэкономике страны были обусловлены правильным выбором стратегии реформы,

врамках которой переход к современной рыночной системе осуществлялся постепенно, старая плановая система не разрушалась, а существовала параллельно с новой. Авторитетные исследователи (например, Фань Ган) считали постепенный переход не столько сознательно избранной стратегией, сколько создаваемым постфактум «описанием стихийного эволюционного процесса». Важная роль отводилась экспериментам, результаты которых внимательно анализировались и обобщались, после чего принимались решения об их распространении. Предпочтение отдавалось реформам «снизу», поскольку, как утверждали китайские ученые, рынок не мог быть создан в соответствии с разработанным заранее и спущенным сверху планом.

Выбор стратегии поэтапного перехода к рынку ученые объясняли высокой долей занятых в сельском хозяйстве и наличием избыточной рабочей силы в деревне, что создавало благоприятные условия для развития негосударственных секторов экономики без немедленного реформирования госпредприятий. Демонтаж традиционной системы начинался в тех секторах экономики, где сопротивление преобразованиям было наименьшим. Это позволяло безболезненно переходить от простых реформ к более сложным, избегая крупных социальных потрясений. Вместе с тем в 1990-е годы ученые все чаще обращались к анализу нерешенных проблем. Они отмечали, что позволившая уменьшить сопротивление реформам «двухколейная» стратегия поэтапного формирования конкурентной рыночной среды привела к росту суммарных издержек преобразований, вынуждая власти тратить деньги на поддержку убыточных госпредприятий и создавая питательную почву для коррупции, и затормозила преобразование системы прав собственности на госпредприятиях и реформу цен.

Вэкономических дискуссиях все чаще появлялись призывы к радикализации реформы. Их участники призывали не допустить укрепления старой системы, продемонстрировавшей способность «процветать, паразитируя на новой колее», и ускорить переход на «одну рыночную колею». Известный экономист У Цзинлянь предложил отказаться от «обходного пути реформ» и сосредоточить усилия на «фронтальном наступлении» – ускорить перестройку госсектора, преобразовать систему макроэкономического управления, изменить функции правительственных органов. Он рекомендовал сосредоточить усилия на формировании нормативной базы функционирования рыночной системы.

В1990-е годы среди работавших за рубежом китайских экономистов сформировались «школа эксперимента» и «школа конвергенции» (классификация Ху Юнтая), представившие разные объяснения быстрого экономического роста в КНР. «Школа эксперимента» указывала на определяющее значение постепен-

ного характера преобразований, давшего возможность опытным путем формировать уникальный набор институтов. «Школа конвергенции» объясняла успех углублением либерализации, интернационализации и приватизации экономической деятельности, что позволило институтам развиваться в направлении конвергенции с несоциалистическими рыночными экономиками Восточной Азии. «Школа эксперимента» предлагала продолжать постепенную либерализацию, тогда как «школа конвергенции» советовала заимствовать на Западе весь комплекс рыночных институтов, модифицировав их в ходе адаптации.

На особые условия экономической реформы в КНР указывали Цянь Инъи и Сюй Чэнган, опиравшиеся на концепцию различных типов экономических структур О. Уильямсона. Поскольку для Китая характерна структура, основанная на принципе территориального управления (куайкуай) и допускающая высокую автономию местных властей, еще до начала преобразований местные органы управления были вынуждены делать ставку на развитие негосударственных секторов экономики, чтобы обеспечить удовлетворение потребностей своих административных единиц. Местные руководители не могли рассчитывать на помощь со стороны государства и, как следствие, не имели возможности оказывать финансовую поддержку негосударственным предприятиям. Особая структура китайской экономики создала благоприятные условия для экспериментирования и эволюционного развития негосударственных секторов, которые сыграли решающую роль в переходе к рынку и обеспечили успех преобразований всей системы.

Широкое распространение среди работавших за границей китайских ученых получили концепции, объяснявшие успехи КНР проведением реформ «снизу» и опорой на эксперимент. Чэнь Пин отмечал, что в отличие от Восточной Европы многие шаги китайской реформы не планировались заранее и не ориентировались на заимствование готовых моделей. Руководство КНР не препятствовало проведению эксперимента на местах, а в случае успеха узаконивало его результаты. Китайская стратегия реформ отдавала предпочтение хозяйственным решениям, апробированным на практике, а не импортированным извне, это позволяло сократить издержки перехода от старой экономической системы к новой.

Указывая на отличие преобразований в Китае от стран Восточной Европы и СССР, ученые КНР выделяли среди особенностей китайского пути «реформу приращением» (цзэнлян гайгэ), распространение эксперимента и ненаступательный характер реформ, позволявший на время оставить в стороне трудные проблемы. Суть «реформы приращением» состояла в том, что новые рыночные способы распределения ресурсов и механизмы стимулирования не распространялись одновременно на все сферы экономики, а вводились лишь в тех областях, которые реформировались в первую очередь, или в новых секторах, получивших развитие после начала реформ. Преобразования начинались не с перераспределения имеющихся в наличии ресурсов (цуньлян), а с использования рыночного механизма при распределении вновь созданного «приращения». В качестве основного недостатка китайской модели они указывали на негативные последствия длительного сосуществования планово-распределительной и рыночной систем.

Чжоу Сяочуань и Инь Вэньцюань выступили с критикой предлагаемого «экономистами-западниками» преобразования централизованной плановой системы с помощью одновременного осуществления маркетизации, приватизации и демократизации. С их точки зрения, главное внимание следовало сосредоточить на переходе к рынку, а приватизацию и демократизацию отложить на более поздние сроки, когда реформа уже приведет к реальному улучшению жизни большинства населения. Этот подход, предполагающий повышенное внимание к социальным аспектам реформы и признание за государством регулирующей роли при переходе к рынку, в целом, соответствовал китайским реалиям. Однако

вразработке теории реформы китайские экономисты были существенно ограничены некоторыми предварительными условиями, не подлежащими пересмотру. К их числу относились установки на сохранение ведущей роли общественной собственности при допущении развития других ее форм, а также на проведение фундаментальных экономических реформ без радикальных изменений в политической сфере.

Некоторые ученые сосредоточились на выявлении универсального значения китайского опыта для стран с переходной экономикой. Считая избранную Китаем стратегию реформ оптимальной, Фань Ган отмечал, что отдельные элементы китайского опыта (прагматизм, гибкость в проведении преобразований) могут быть полезными для других стран, и «китайским политикам есть что предложить для улучшения методологии реформ». Линь Ифу, Цай Фан и Ли Чжоу отмечали, что китайская стратегия плавного перехода к рынку принесла те же позитивные результаты, что и радикальные преобразования плановой системы

вдругих странах, позволив при этом уменьшить издержки. В основе «шоковой терапии» лежала стандартная неоклассическая экономическая теория, предполагающая высокую степень развития рыночных отношений и рациональное поведение экономических агентов. Для объяснения китайской реформы лучше подходила теория новой институциональной экономики, учитывавшая факторы несовершенства информации, неопределенности, риска, оппортунистического поведения индивидов и влияние предшествующего пути развития. Следовательно, если принять во внимание трансакционные издержки и зависимость институциональной эволюции общества от траектории предшествующего развития, китайский постепенный подход к реформе будет и практически, и теоретически предпочтительнее радикального.

Всередине 1990-х годов многие китайские экономисты пришли к мысли, что реформа в КНР проводилась в соответствии с собственной логикой и теоретической схемой. Шэн Хун отмечал, что успех китайских реформ бросает вызов неоклассической теории. Поскольку происходящие в Китае процессы не вписывались в ее рамки, был поставлен вопрос о необходимости дополнения господствующей экономической теории с учетом опыта китайских реформ.

Помимо опыта постсоциалистических стран, китайские реформаторы до начала азиатского финансового кризиса 1997–1998 гг. изучали также эффективные, но не вписывающиеся в рамки классических представлений о свободной рыночной экономике модели экономического развития Японии, Южной Кореи и Тайваня. Региональный кризис придал новый импульс этим дискуссиям.

Ученые призывали извлечь уроки из событий в Восточной Азии, поскольку проявившиеся там проблемы – слабость финансового сектора, низкая эффективность крупных предприятий, а также неформальные связи в экономике, включая коррупцию среди чиновников, – представляли угрозу и для китайских реформ. Кризис заставил переосмыслить стратегию реформирования госпредприятий в КНР. В начале 1997 г. главным направлением повышения конкурентоспособности китайских госпредприятий считалось их укрупнение и слияние, однако проявившаяся в условиях кризиса уязвимость этой модели усилила позиции сторонников либеральных рецептов разгосударствления собственности.

Восточно-азиатский кризис стимулировал интерес китайских ученых к западной экономической науке, поскольку традиционная политэкономия оказалась не в состоянии предоставить адекватные инструменты для анализа и прогнозирования ситуации. Вместе с тем углубление трудностей в азиатских странах, выполнивших рекомендации МВФ, стало дополнительным аргументом для критики упрощенных экономических моделей, предлагаемых Западом. Китай прошел через кризис с минимальными потерями благодаря закрытости национальной финансовой системы, что добавило уверенности китайским экономистам в правильности избранного пути реформ и пагубности иностранных рецептов либерализации. На фоне ухудшения внешнеэкономической конъюнктуры и дефляционных тенденций в экономике КНР власти прибегли к кейнсианской политике увеличения внутреннего спроса в интересах сохранения высоких темпов экономического роста.

Дискуссия об «экономике знаний». Начало дебатам на эту тему положила установочная статья ректора Фуданьского университета Ян Фуцзя «Поговорим об “экономике знаний”». Ян Фуцзя заявил, что экономика знаний идет на смену индустриальной экономике подобно тому, как два века назад индустриальная экономика начала заменять аграрную. Он сравнил подъем информационных отраслей с «тихой революцией», коренным образом изменяющей способ производства, способ потребления и образ жизни людей. Ученый призвал готовиться к неминуемому наступлению новой эпохи, уделив первостепенное внимание проблемам образования и подготовки кадров, сравнив «экономику знаний» (чжиши цзинцзи) с «новой экономической формацией».

Основными теоретическими источниками китайского подхода к «экономике знаний» послужили разработки зарубежных ученых Ф. Махлупа, М. Пората, Д. Белла, О. Тоффлера, Дж. Найсбитта. Развивая данную П. Дракером характеристику «общества знаний» как «посткапиталистического», Цуй Чжиюань отмечал, что новое общество будет еще и «постсоциалистическим», поскольку его главным ресурсом станут знания, а основным источником экономического роста – их творческое применение человеком.

Легкость восприятия китайскими учеными концепции «экономики знаний» можно объяснить тем, что выводы о превращении информации в главную движущую силу прогресса соответствовали традиционной ориентации китайской культуры на учебу и образование. Национальная специфика дискуссии об «экономике знаний» проявилась в выдвижении на первый план идеи «исторического шанса» (цзиюй), предоставляемого Китаю новой эпохой. Китай не использо-