Turaev_B_A_-_Istoria_drevnego_vostoka_Tom_1

дающий жизнь рыбам речным и птицам небесным, подающий дыхание находящимся в яйце, питающий пресмыкающихся... мышей в их норах, птиц на всех деревьях. Единый, единственный, со множеством рук. Спят все, а ты не спишь, промышляя полезное для твари своей... Слава тебе от тварей всех, величание тебе от всех стран до высоты небесной, в широту земную, в глубину океана. Боги преклоняются пред твоим величеством, величая волю создавшего их, ликуя при приближении родившего их. Они восклицают тебе: — Привет тебе, отец отцов всех богов, повесивший небо и попирающий землю! Слава тебе, создатель всего, владыка правды... единый, единственный, которому нет подобного... живущий правдой... царь единый среди богов, имеющий множество имен, число которых неведомо!»

Если бы не пропущенные нами намеки на мифическое путешествие бога солнца по преисподней и борьбу с силами мрака, а также эпитеты, ставящие его в связь с различными центрами культа, то наш гимн трудно было бы отличить от аналогичных произведений библейской поэзии. Впрочем, и она не вполне свободна от мифологических намеков и местных эпитетов и приурочений (Синай, Сион, Иерусалим и др.); даже о «богах» говорится кое-где (напр., пс. 49, 81)... Но последнее было для священного поэта или литературным приемом, или унижением богов соседей, для египтянина же дело было несравненно сложнее.

Великое множество мифов и имен богов было для него не пустым звуком и не достоянием чуждых религий, а дорогим наследием национальной старины, недавно оказавшимся сильнее и реформатора на троне. Мы видели, что египетские богословы уже издавна старались выйти из этого затруднения, поставив верховное божества на несравненную высоту и объявив прочих богов его членами или именами, или, говоря нашим языком, его проявлениями. Один жрец, например, говорит от имени Амона: «я — один, ставший двумя, я — два, ставший четырьмя, я

— четыре, ставший восемью, и все-таки един». В приведенных выдержках эта идея выражена с достаточной ясностью; в пропущенных нами местах верховный бог сопоставляется с отдельными божествами: Мином, Гором и др. Однако и здесь мы находим, между прочим: «возводит Тот очи свои и успокаивает его своими волхвованиями» или «образ (?) прекрасный, созданный Пта». Традиция оказалась сильнее и фиванских богословов. Пробовали они подойти к делу с другой стороны и примирить единство со множеством учением о предвечности и безвиновности («единый, создавший себя сам») единого, создавшего прочих богов, а также представлением о вездесущии единого, принимающего в разных местах разные формы и имена. В этом отношении особенно интересен богословский трактат огромного размера, дошедший в одном из лейденских папирусов. В нем, между прочим, читаем:

«Огдоада — твои первоначальные проявления, пока ты не восполнил ее, будучи единым. Непостижимо тело твое среди великих. Ты сокровенен, как Амон во главе богов. Ты принимаешь образ Та-танена, чтобы родить первобытных богов в начале века. Ты возносишь красоту твою, как телец своей матери. Ты удаляешь себя, как небожитель, утвержденный, как Ра. Ты шествуешь, как отец, создающий детей, производящий наследников, сокровенный для детей своих. Ты был по бытию первым, когда еще ничего не было. Не было земли, лишенной тебя в начале века. Все боги появились после тебя.

Эннеада соединена в членах твоих. Твои части — все боги, соединенные, в теле твоем. Твой вход — первый, твое начало — искони, Амон, сокрывший имя твое пред богами. Старец возрастом, более ветхий, чем они, Та-танен, сотворивший себя сам в виде Пта. Персты членов его — Огдоада. Вставая, как Ра из хаоса Нун, он повторяет свою юность. Эманация его... Шу и Тефнут, соединенные в духе его (?). Он сияет на престоле своем, сообразно своему желанию. Он царит над всем существующим, благодаря своему могуществу (?). Он принимает царство вечное до (скончания) века, непоколебимый, как владыка единый. Воссияли образы его в начале века. Все существующее цепенеет от его силы. Он отверз слова среди молчания. Он открыл око всех людей и дал им видеть; он первый воскликнул, когда земля была безмолвна. Крик его обошел (ее). Нет подобного ему. Он породил все, он дал всем жизнь; он дал каждому человеку знать путь, чтобы тот шел по нему. Живут сердца их, когда они видят его.

301

Первый по бытию искони, Амон был изначала, и никто не знает его появления. Не было бога до него, не было другого бога одновременно с ним, чтобы рассказать о его (первоначальном) образе. Нет у него матери, которая бы дала ему имя, нет и отца, который произвел его и сказал «он мой». Он сам образовал свое яйцо. Он — таинственный по рождению, создавший свои красоты. Он бог божественный, создавший себя сам. Все боги появились (лишь) с того времени, как он предварил бытием.

Таинственный образами, блистающий проявлениями, бог чудесный, многообразный. Все боги хвалятся им, чтобы величаться его красотами, сообразно божественности его. Сам Ра соединен с телом его. Он — старец, обитающий в Илиополе.

Его называют Та-таненом Амон, вышедший из Нун, водитель людей (?); другое проявление его — Огдоада. Родивший первобытных богов, произведший (?) Ра, он как Атум дополняет себя, будучи одним телом с ним. Он — вседержитель, начало сущих. Он — душа; ему говорят: «находящийся на небе». Он — в преисподней, против востока (?). Душа его на небе, тело его — в западном доме, статуя его в Ермополе, вознося его появления. Един Амон, сокрывший себя от них, утаивший себя от богов; неведом вид его. Удален он от неба, чужд он преисподней. Никто из богов не знает настоящего вида его; его образ не передан на письме... Он сокровенен, чтобы была постигнута сила его. Он велик, чтобы быть проповеданным, он могуч, чтобы быть познанным.

Три бога есть всего: Амон, Ра, Пта. Нет никого рядом с ними. Сокровенный именем — Амон; он же Ра — в лице, а тело его — Пта. Города их утверждены на земле навеки: это Фивы, Илиополь, Мемфис, навсегда. Указ с неба заслушивается в Илиополе, повторяется в Мемфисе для Прекрасноликого и записанный на документе Тота (посылается) во град Амона. В Фивах делу дается ход.

Сиа — его сердце, Хиу — его уста. Ка его — все существующее, находящееся во рту его. Когда он входит, пещеры Керти находятся под ногами его, выходит Нил из отверстий, что под его сандалиями. Душа его — Шу, сердце его Тефнут (?). Он — Хармахис, исходящий в небе. Правое око его — день, левое — ночь. Он руководитель людей по всякому пути. Плоть его — Нун, она находится в Ниле, рождая все и оживляя существующее. Он вдыхает дыхание во все носы Шайт и Ренент при нем для всех людей... семя его — древо жизни, эманации его — хлебный злак... Великий бог, родивший первобытных богов».

Итак, египтянин-бюрократ после долгих умозрений нашел все-таки наиболее целесообразным втолковать великий догмат, перенеся на небо чиновничью волокиту. Но и при таком понимании, он все же не только дошел до идеи всемогущего, вездесущего, непостижимого, безначального, единого божества, но говорит о благости божества к человеку, о том, что он выше и могущественнее судьбы и слушает молитвы:

«Прогнано зло, отбежала болезнь. Он — врач, исцеляющий око без лекарства, отверзающий очи, прогоняющий дурной глаз... спасающий того, кого любит, даже если бы тот находился в преисподней, избавляющий от судьбы сообразно желанию своему. У него есть очи и уши на всех путях его для того, кого он любит. Он слушает призывания взывающих к нему. Он идет по пути взывающего к нему немедленно. Юн удлиняет время и сокращает его; он дает прибавку к (определенному) судьбою для того, кого он любит. Амон — заклинание вод; имя его на водах, не имеет силы крокодил при произнесении имени его. Ветер, обращающий назад бунтовщиков, дуя назад (?)... Превосходный устами в час борьбы, сладостный ветер для взывающего к нему. Спасающий слабого. Бог пишущий, превосходный планами. Он у того, кто опирается на него во время свое. Он полезнее миллионов для того, кто полагает его в сердце своем. Благодаря его имени, один сильнее сотен тысяч. Он — благой покровитель воистину».

302

Мы уже имели случай цитировать тексты, в которых Амон-Ра является идеалом судьи и защитником слабых. Но не только слабые и те, «кого он любит», могли рассчитывать на его помощь и милость, они были также наградой за любовь к богу и добродетель. Это видно из первого цитированного нами гимна. В одном тексте египтянин восклицает: «Амон-Ра! я люблю тебя и заключил тебя в мое сердце (а потому чужд забот): все, что Амон изрек, исполняется... Ты избавишь меня от уст человека в день, когда он лжет». В заупокойных формулах нередко просят, проходящих прочесть над могилой молитву, ибо «к добросердечному милостив бог, а сделавший это, сделал уже доброе дело». Напротив, грех возбуждает гнев божества, и египтянин молится: «не казни меня за множество грехов моих». Таким образом, человек вступает в непосредственные, личные отношения к божеству, благочестие получает интимный, теплый характер. Монотеизм, не переставая быть космическим, приближается к этическому, и с этой стороны особенно интересен один дошедший до нас памятник дидактической литературы, так наз. папирус Ании, по форме напоминающий Prisse, но по духу стоящий гораздо выше его. Здесь мораль чище и находится в связи с религией, причем говорится о боге вообще, а не о богах или о каком-либо определенном лице пантеона. Текст весьма труден для понимания, вполне понятно очень немногое, напр.:

«Берегись посторонних женщин, которых никто не знает в их городе, это — неведомая пучина... Женщина, муж которой далеко, готова писать тебе ежедневно... О, смерти достойное преступление ее слушать!.. Не лги, чтобы имя твое не смердело. Не будь многоглаголив, ибо шум — отвращение для бога, молись за себя в сердце твоем, ибо бог любит того, чьи слова скрыты; он исполнит твои желания, услышит твои слова и примет твою жертву... Давай воду отцу и матери, покоящимся в долине... Не предавайся пиву, или из твоих уст будет исходить неудобопроизносимое; ты падаешь, твои члены переломаны; некому поддержать тебя; твои собутыльники продолжают пить; они встают и говорят: «вон его — он пьян». Если придут искать тебя, чтобы с тобой посоветоваться, тебя найдут лежащим в грязи, как ребенка... Устрой себе могилу в ущелье; может быть, завтра же она сокроет тело твое... Думай всегда об этом, чем бы ни занимался. Как и к старику, и к тебе явится вестник, чтобы взять тебя. Ты не знаешь смерти своей; она идет, не разбирая ни грудного ребенка, ни старика... Не сиди, когда другой стоит, кто старше тебя летами или саном... Если ты грамотен, вникай в письмена, слагай их в сердце твоем и все, что ты говоришь, будет хорошо... Не бывает сына у казначея, не бывает наследника у начальника крепости; у должностей нет детей (выходка против непотизма и призыв к деланию карьеры собственными заслугами)... К болтуну бывают глухи; если ты молчалив, ты будешь приятен. Человек гибнет из-за своего языка... Тело людей — закром, полный всяких ответов; выбери хороший, а дурной да останется запертым в теле твоем...

Совершай жертву и остерегайся греха. Не оскорби изображения бога, не шагай во время процессии».

Заметим еще, что - в это время особенно распространяется представление, что боги «живут правдой», и цари считают наиболее угодной жертвой — поднесение статуэтки богини правосудия.

Эти возвышенные представления, однако, были не в силах переродить официальную, и народную религию. Причин было много. Прежде всего носители их едва ли стремились к этому. Они веровали по-своему, а до народа им дела не было, и они едва лиг считали его способным переварить их догматику.

Но самым больным местом египетской религии было учение о загробном мире, Оно было камнем преткновения даже для Эхнатона; оно же и теперь было едва ли не главной причиной банкротства богословских порывов фиванских жрецов. Все прежние представления не только удерживаются, но и получают новое развитие. Рядом с «Книгой Мертвых» и ее магическим инвентарем появляются новые заупокойные книги: «Книга о том, что находится на том свете» (так наз. Амдуат), «Книга Врат» и величания бога солнца. В первых двух приводится учение о том, что бог Ра в виде «плоти» (т. е. он умер, закатившись на горизонте) проезжает на своей

303

барке в сопровождении богов и избранных покойников, в течение двенадцати часов ночи преисподнюю, по которой протекает продолжение Нила. Берега его заселены покойниками и невероятными чудовищами, продуктами больного воображения жреческой фантазии. Ра должен магическими изречениями отражать их, и особенно дракона Апопи. Не казалось диким и то, что Ра в 7-й и 8-й час проезжает мимо гробниц — своей собственной и других божеств, между прочим отожествленных с ним — Хепры и Атума. В 11-й час происходят всевозможные казни «врагов Осириса». По «Книге Врат», каждая из 12 частей ада отделялась железными вратами и засовами, охраняемыми огнедышащими змеями. Обитатели их могли только в течение одного часа в сутки наслаждаться лицезрением солнца, все остальное время они проводили в стонах и тоске. Чудовища здесь другие. В 6-м часу происходит какой-то суд пред Осирисом, хотя этот суд едва ли соответствует тону и характеру книги. Назначение этих странных произведений — избавить египтянина от загробного мрака, дать ему возможность вечно видеть Ра и все время плавать с ним в его барке или выходить, из ада когда угодно и любоваться восходом солнца. И вот стены гробниц, гробов и т. п., преимущественно царей и жрецов, покрываются изображениями из этих книг с их чудовищами и текстами, а также молитвами солнечному божеству. Сцены пиршеств и семейные группы, столь обычные в Среднем царстве, исчезают с надгробных плит или отступают на второй план, заменяясь благочестивыми изображениями покойника, молящегося Осирису, Ра, или другим важным для него богам. Нередко в гробницы ставили небольшие пирамидки, на четырех скатах которых изображалось солнечное божество в четырех формах, соответственно четырем периодам суточной жизни его, пред ним на коленях покойник, читающий тут же начертанные гимны. Эта пирамидка должна была обеспечить ему возможность видеть солнце в течение целых суток.

Таким образом, и здесь мы видим усиление благочестия. Но если цари XIX—XX династий и жрецы не только не гнушались странными книгами о преисподней, но даже считали их своей привилегией, то можно себе представить, какие формы приняло это благочестие среди народных масс. Прежние суеверия и вера в магию, в необыкновенные чудеса и фетиши продолжалась и развивалась, обогащаясь новыми предметами культа, новыми волшебными средствами и книгами, новыми демоническими существами. Как будто нарочно в то время, как высшие классы умствовали о единстве бога, масса изобретала себе чудовищных карликов-уродцев, недоношенных младенцев, стоячих женских гиппопотамов, змей с тремя головами (человеческой, змеиной и птичьей), молилась им как добрым гениям и держала в домах их идольчики. Эти божки начинают особенно распространяться с этого времени; первый назывался Бес, второй имел связь с богом творения — Пта, третья — помощница при родах Тауэрт, четвертая — Меритсегер, «любящая молчание», считалась богиней горы фиванского Некрополя. Однако в этом Некрополе, на ряду с рабочими и сбившимся с пути сбродом жили и люди скромного положения, принадлежавшие к числу низших служителей заупокойных культов или низшего персонала храмов. Это так наз. «послушатели зова» в «Месте Правды» (Некрополе), посвятившие себя культу древних царей, особенно XVIII дин., художники и мастеровые храмов и т. п. До нас дошло большое количество надписей от этих лиц. Они — религиозного содержания и большею частью начертаны на камнях, поставленных по обету божеству, оказавшему милость, или в ожидании этой милости. Такими божествами являются, главным образом, Амон, Меритсегер, иногда называемая «вершиной горы», Тауэрт, Тот и др. Представления о божестве отличаются теплотой и сознанием его близости. Оно промышляет о всех тварях, оно идет на помощь взывающему к нему, оно не любит многословия и отличает молчаливого. Особенно же заботится оно о несчастных и покинутых, возложивших на него упование. За зло и грех оно карает болезнями и бедствиями, но насколько человек от природы склонен к греху, настолько бог — к милости; его гнев можно умилостивить, но необходимо быть осторожным, а удостоившись милости, следует возвещать о ней людям и всей природе. Так, один художник храма Амона возвещает силу своего бога всем «плывущим вниз и вверх» и убеждает их бояться его и учит этому своих детей, поведать грядущим поколениям, рыбам водным и птицам небесным. Амон — владыка молчаливых, идущий на зов бедняка, дающий дыхание убогому ж спасающий даже из ада. Другой «послушатель зова» сознается, что он был неразумен и, не разбираясь в добре и зле, согрешил против «Вершины». Та его наказала

304

одышкой. Тогда он возопил к ней и ко всем богам и богиням: «я возвещу всем малым и великим среди рабочих: бойтесь Вершины, ибо она — лев и преследует того, кто против нее грешит». После этого он убедился, что «она была милостива, дав почувствовать свою руку. Она вернула свое благоволение и заставила забыть о болезни».

Как отразилось новое возвышенное представление о божестве на догмате божественного достоинства царей? Казалось бы, что расстояние между богом и людьми теперь сделалось необъятным... Но цари всегда были не только богами, но и сынами богов; даже Эхнатону не мешала его высокая религия сохранять богосыновство. И мы действительно видим теперь теплые молитвы, вроде помещенных в большом папирусе Harris, или в интересной надписи Рамсеса II в Абидосе, где он обращается к своему покойному отцу Сети I:

«Ты взошел на небеса, ты в свите Ра, ты соединился со звездами и месяцем. Ты находишься в Дуате, подобно тем, которые пребывают там рядом с Онуфрием, владыкой веков. Твои руки простираются к Атуму на небе и на земле, как у неподвижных и незаходящих звезд, когда ты сам пребываешь на барке миллионов лет. И вот я молюсь о дыхании твоих ноздрей, я поминаю имя твое ежедневно... Я поминаю твою силу, находясь на чужбине... Помолись Ра... и его сыну Онуфрию с любящим сердцем. Даруй мне время жизни, соединенное с юбилеями. Для тебя будет благо, если я буду царем навеки: я буду ежедневно заботиться о твоем храме». — Отец из загробного мира, как «превосходная душа», подобная Осирису, отвечает длинной речью, в которой говорит, что молится богам о его долголетии и благоденствии, и боги уже обещали и то,

идругое.

Вдругих случаях Рамсес II выступает богом с такими притязаниями, как редко кто из его предшественников. Его не стесняет несравнимость божества. Из дошедших до невозможности торжественных надписей, особенно характерна Кубанская, повествующая о сооружении колодца на пути к золотоносным областям.

После длинного вступления с царскими именами, титулами и множеством хвалебных эпитетов, следует повествование об исследовании пути в золотоносную область Акита; путь лишен воды, почему «если много караванов направляются туда, то лишь половина доходит — они умирают от жажды на дороге вместе с ослами»... Чрез хранителя печати созывается двор, которому царь объявляет о своем намерении. Сановники отвечают: «Ты подобен Ра во всех своих деяниях; все, чего желает твое сердце, исполняется. Если ты чего-либо захочешь ночью, наутро оно уже исполнено. Мы видели множество чудес твоих со времени твоего появления, как, царя. Мы не слыхали, и не видали наши глаза, а это случилось в полном объеме. Все, что выходит из уст твоих, подобно словам Гора на горизонте. Твой язык — пара весов; более точны твои уста, чем правильная стрелка Тота. Есть ли что-либо, чего бы ты не знал? Кто совершитель, подобный тебе? Есть ли место, которого ты не видал? Нет страны, в которую ты не проник. Все их судьбы проходят через твои уши с тех пор, как ты получил в обладание эту землю. Ты управлял еще будучи в яйце в твоем, сане юного царевича — князя. Докладывались тебе дела обеих земель, когда ты был еще мальчиком с локоном. Не являлось памятника, который бы был не под твоим ведением, не было поручения без твоего ведома. Ты был «верховными устами» войска, когда ты был мальчиком десяти лет. При всякой предпринимавшейся работе, рука твоя полагала основание. Если ты говоришь воде: «иди на гору», выходит океан согласно твоему изречению, ибо ты — Ра во плоти, Хепра в его истинном существе. Ты - живое подобие на земле отца твоего Атума илиопольского; бог вкуса в устах твоих, бог ведения — в сердце твоем. Место пребывания языка твоего — ковчег богини Правды, сидит бог на устах твоих. Слова твои исполняются ежедневно, сердце твое устроено по подобию Пта, создателя художеств. Ты вечен. Да будет по твоим предначертаниям, да будет услышано все, что ты говоришь, царь, владыка наш».

Затем выступает с речью «царевич Куша», наместник Нубии: «Земля Акита находилась в состоянии недостатка воды со времен бога. В ней умирали от жажды, и каждый из прежних

305

Царей желал открыть в ней колодец, но у них не было удачи. Царь Минмара (Сети I) сделал то же самое; он повелел копать колодец в 120 локтей: в глубину во время свое. Но он был заброшен на дороге, не вышла вода из него. Но если ты скажешь сам отцу твоему, по твоему предначертанию, произойдет пред нами, хотя это и не слыхано в беседе, ибо твои отцы, все боги любят тебя более всех царей, бывших со времен Ра».

Царь отвечает удовольствием на эти слова и выражает еще раз непременное желание дать стране воду. Вельможи опять «падают на животы» и величают его «до высоты небесной». В страну Акита посылают царского секретаря с поручением, которое должно быть исполнено.

Итак Рамсес II может творить все, что ему угодно, как бы невероятно это ни было, ибо он пользуется преимущественной любовью Ра, того самого Ра, который теперь так высоко поднялся, правя тварью и миром! В другом месте Рамсес уверяет своих потомков: «царь божественное семя, когда он обитает на небе, как и тогда, когда он находится на земле; он принимает формы по своему желанию, подобно месяцу»... Мернепта «сошел с неба и родился в Илиополе». Пред ним не могут устоять горы: они трепещут от страха, ибо бытие его равно бытию вечности. Одно из бесчисленных изображений из цикла войны Рамсеса II с хеттами увековечивает его, как он в битве при Тунипе «два часа провел, воюя против этого города поверженных хеттов, причем его брони на нем не было». А знаменитая кадетская поэма, это «восхваление побед», оказавшее такое влияние на официальную придворную поэзию последующего времени и окончательно превратившее ее в безвкусную и малопонятную трескотню, набор громких фраз с туманными метафорами и без системы! В ней Амон выручает своего сына, попавшего в безвыходное положение, и дает ему единолично обращать в бегство и поражать полчища врагов. Увидав себя среди хеттов в одиночестве, фараон восклицает с укором:

«Что с тобой, отец мой Амон? Разве отец забывает о своем сыне? Разве я делал что-либо помимо воли твоей? Разве я не ходил и не стоял согласно твоим речениям? Я не преступал предначертаний уст твоих, я не нарушал твоих мыслей никогда. Великий владыка Египта да отразит азиатов с пути своего. Что для сердца твоего азиаты? Амон да посрамит незнающих бога. Разве я не соорудил для тебя памятников из белого камня, весьма многочисленных, и не наполнил твой храм пленными, не построил тебе храмов миллионов лет? Я дал тебе имущество домашнего обихода, я принес тебе в дар всю землю соединенную для снабжения твоих алтарей. Я заклал тебе мириады быков. Я не давал отдыха руке, не исполнив (всего) для твоего двора. Я выстроил тебе пилон из камня, поставил для тебя вечные шесты для (флагов). Я доставил тебе обелиски из Элефантины, я велел принести тебе вечный камень, я влачил тебе корабли по океану, перевозя дары стран. Да будет иная (неблагоприятная) участь преступающему твои предначертания, да будет благо испытывающему, тебя, Амон, поступающему относительно тебя с любящим сердцем. Я взываю к тебе, отец мой Амон, среди многочисленных стран, которых я не знаю, они все соединились против меня. Я — один, сам с собою, никого нет со мною. Оставили меня моя пехота и конница (вар. — оставили меня мои многочисленные солдаты, не видит меня ни один из моих колесничников). Если я возглашу к ним, никто из них не услышит, когда я закричу к ним. Я нашел, что Амон полезнее для меня миллионов солдат и сотен, тысяч колесниц, мириадов братьев и сыновей, соединившихся вместе. Нет дела многочисленным людям — Амон полезнее их. Я достиг этих мест по повелению уст твоих, Ра (вар. - Амон), я не преступал твоих предначертаний. Я молился тебе на краях страны, и глас мой достиг до Ермонта. Услыхал (?) Ра и пришел, когда к нему воззвали. Он дает мне руку свою, я ликую, он восклицает за мною и предо мною (?): «Я пред лицом твоим, Рамсес, я с тобою, я — твой отец Ра; рука моя с тобою, я для тебя полезнее сотен тысяч соединившихся вместе. Я — владыка победы, любящий силу». — Я нашел мое сердце бодрым, утробу ликующей. Все, что я совершаю, исполняется. Я подобен Монту, стреляя правой рукой и хватая левой. Я подобен Ваалу в его годину пред нами. Я нашел 2 500 колесниц, я — среди них, которые будут уничтожены пред моими конями. Не нашел среди них никто своей руки, чтобы сразиться со мною. Сердца ослабели в их телах, руки их опустились, они не умели пускать стрелы, они не

306

нашли мужества взяться за мечи. Я поверг их в воду, как, крокодилов. Они пали на лица свои, один на другого. Я перебил (многих) из них... ни один из них не увидал, что позади его, ни другой не обернулся. Ни один поверженный не поднялся»...

Культ усопших царей, как настоящих богов, во все времена был свойственен египетской религии. Но для настоящего времени особенно характерным являетса необычайное даже для Египта почитание царей XVIII дин., особенно Аменхотепа I и царицы Яхмоснофертити, как богов фиванского Некрополя. Многочисленные документы убеждают, что в честь Аменхотепа I был установлен четырехдневный большой праздник, во время которого рабочие Некрополя веселились и пили со своими семьями, что он имел оракул, к которому прибегали рабочие в случае споров имущественного характера; «великий бог» давал ответы устные или письменные или решал дело «наклонением».

Искусство этого времени стоит в связи с величием фараонов и еще находится на значительной высоте. Стиль Телль-Амарны уступил реакции в сторону образцов эпохи Аменхотепа III, но Сети I, Рамсесы II и III, развившие огромную строительную деятельность, создали новую эпоху искусства. Изящество барельефов Сети I в Абидосе, величественные колоннады Луксора, грандиозные абусимбельские колоссы Рамсеса II достаточно известны. Нельзя не упомянуть замечательных сооружений Рамсеса III в Мединет-Абу, где были выстроены высокие ворота в виде крепости, как вход в храмовой двор, на котором также находился непосредственна примыкавший слева к храму дворец, а также озеро, окруженное деревьями. Подобного рода сочетания дворца с храмом имели место и в Рамессей и в постройках Мернепта в западной части Фив. Эта местность была в данную эпоху грандиозным соединением поминальных храмов царей, производивших своими стенами и колоннами, своей массой, на проезжавших по Нилу необычайное и неотразимое впечатление. Строитель МединетАбу обнаружил замечательный вкус и вышколенный глаз, ему нельзя отказать в знакомстве с перспективой; путем некоторых приемов распределения рельефов и архитектурных частей, он достиг зрительных эффектор, благодаря которым постройка выигрывает в стройности и в монументальности.

Нам приходилось говорить столь часто о различных произведениях египетской литературы в эту эпоху, что теперь осталось коснуться только немногого, не вошедшего в предшествующие страницы. До нас дошли от этой эпохи (частью от более раннего времени) многочисленные песни и стихотворения, ничего общего не имеющие с занимавшими нас до сих пор родами «высокой поэзии» — это «песни развлечений сердца» — любовные стихотворения, частью искусственного происхождения. Они по поэтическим достоинствам ниже еврейской «Песни Песней», менее сентиментальны и многоречивы, чем аналогичные произведения других восточных народов, и по трезвости и краткости приближаются к нашим. Конечно, прозаичность египетской природы оказала здесь свое действие. В этой общечеловеческой поэзия, конечно, замечаются мотивы, свойственные и другим литературам: на пути на богомолье герой просит бога дать ему в награду увидеться с «сестрой» и все местные боги должны украсить ее цветами; в другой песне герой хочет быть больным, чтобы «сестра» «посрамила всех врачей», ибо она знает причину его болезни, или зная, что «сестра» сердится, когда открывается ее дверь, он хочет быть ее привратником, чтобы почаще любоваться ее гневом; то «сестра» приглашает героя вместе ловить птиц, то она ходит по саду и находит в каждом цветке намек на свое счастье, то, напротив, подозревает измену и жалуется на свою долю.

Наконец, от этой эпохи дошло несколько беллетристических произведений в египетском смысле, т. е, сказок, напр., переведенный на все языки и неоднократно изучавшийся с литературной и фольклористической стороны так наз. роман о двух братьях. Это — чудесные превращения и приключения целомудренного младшего брата, оклеветанного женой старшего и обманутого собственной женой, созданной специально для него богами. Здесь сложная и запутанная фабула, может быть, стоит в связи с мифом Осириса, а мораль из нее выводимая — награда за гонимую добродетель. Другой рассказ — о заколдованном царевиче — поражает нас

307

неегипетской теплотой и человечностью. Он переносит нас в Месопотамию, на дочери царя которого романически женился инкогнито путешествовавший египетский царевич, волею судеб долженствующий умереть от крокодила, змеи или собаки. Верная жена спасла его от своего отца и от двух первых опасностей, но вероятно (конец потерян) не была в состоянии избавить от смерти от любимой собаки. К этому же времени относится и историческая сказка о Тути, взявшем Иоппию.

Отличительной чертой литературы этого времени было, между прочим, пристрастие к иностранным, особенно семитическим словам, которыми пересыпаны оды в честь царей и многочисленные фиктивные письма, служившие в школе образцами модного стиля. Особенно охотно эти слова употребляются для военных терминов, даже слово «войско» — семитическое. И в религии заметно азиатское (отчасти и ливийское) влияние, выразившееся главным образом во включении в пантеон иноземных богов, особенно Ваала, Астарты, Решепа, Кадеш. Они считались главным образом божествами войны. Ваал был сопоставлен с Сетом, Астарта включена в мемфисский цикл, ее областью считалось море.

Письма впервые разработаны Мазрегов одной из лучших его работ: Du genre epistoiaire chez les egyptiens de l'epoque pharaonique, 1872. Здесь приняты в соображение лондонские тексты. Берлинские издал и перевел Wiedemann, Hieratische Texte, 1879. Туринские изд. Pleyte и Рossi 2 т., 1869. О рабочем движении: Lieblein, Deux papyr. du Turin, 1896. Spiegelberg, Arbeiter und Arbeterbewegung im Pharaonenreich, 1895. Папирусы Salt, Abbot и Amherst изданы и разработаны Сhabas, Melanges Fgyptologiques, III Serie, t. II. См. еще Spiegelberg, The verso of pap. Abbot, 1891. Zwei Beitrage zur Geschichte d. thebanischen Necropolis, 1898. Studien und Materialen zum Rechtswesen d. Pharaohen-reiches, 1892. Erman, Zwei Actenstucke aus d. thebanischen Graberstadt. Berl. Sitzungsber., 1910. Holsсher, Das hohe Thor von Medinet Habu. 12 wissenschaftliche Veroff. d. Deutsch. Orient-gesellschaft. Lpz., 1910 (архитектурное исследование). Настоящее значение великого папируса Harris впервые определил Еrman, Zur Erklarung d. Pap. Harris. Sitzungsber. d. Konigl. Preus. Akad., 1903. XXI. Издал впервые и перев. Birch, Facsimile of an Egypt. Papyr. of the reign, of Ramses III, 1876. Надпись Meса изд. и объяснена Gardiner'ом, A contribution,to the study of Egypt, judicial procedure. Untersuch. zur Geschichte Altert. Aegypt. Sethe, IV, 3 (1905). PapyrusAnastasi I (разбор путеш. в Сирию): Сhabas, Voyage d'un Egyptien en Syrie, en Phenicie, en Palestine au XIV s., 1866. Spiegelberg, Beitrage zur Erklarung d. Papyr. Anastasi I. Aeg. Zeitschr. 44. Новейшее издание сделал Gardiner в новой серии: Egyptian Hieratic Texts. Каирский гимн Амону изд. и разработан Grebaut, Hymne a Amon-Ra de Pap. de Boulaq. Stern в Aegypt. Zeitschr, 1873. Лейденский — Gardinere Aeg. Zeitschr. Erman, Denk-steine aus der thebanischen Graberstadt. Berl. Sitzungsber., 1911. Тураев, Дверцы наоса с молитвами Тауэрт. Памятники Муз. изящн. искусств в Москве, 1913. Интересное собрание Ostraca с поэтическими текстами эпохи Рамессидов, найденное в царских гробницах Daressy, издано и изучено Еrmаn'ом в Aegypt. Zeitschr., т. 38. См. мою заметку: Новая находка в области египетской поэзии. Зап. клас. отд. Р. арх. общ. III. Книги Амдуат, Врат и др. Masреrо, Les hypogees royaux de Thebes. Bibliot. Egyptol. II. Jequier, Le livre de ce quil у a dans l'Hades, 1894. (Bibl. de l'ecole des Haut, F.tud. 97). Lefebure, Les hypogees royaux. Mem. de la mission du Caire II. Sharре-Воnоmi, The alabaster sarcofagus of Oimenephtah. Naville, La litanie du soleil, 1875. Любовная поэзия: M. Muller, Die Liebespoesie d. alten Aegypter, 1899. Сказки: Masреrо, Les contes populaires de l'Egypte ancienne. 3 изд. В. M. Викентьев, Древнеегипетская повесть о двух братьях. Москва, 1917; A. Gardiner, Late—Egyptian Stories. I—II. 1931 —1933. В. Стасов, Древнейшая повесть в мире. Вестн. Евр. 1868, окт. Griffith, Egypt, literature, 1898. Соsquin, Un probleme historique a propos du conte d. deux freres. Rev. Quest. Hist, 1877. О семитическом влиянии: Воndi, Dem hebraisch-phoniz. Sprachzweige angehorige Lehnworter in hierogl. u. hierat. Texten, 1886. [A. Ember, Semite-Egyptian sound changes (A. Z. т. 53); его же, Kindred Semite-Egyptian Words. (A. Z. т. 53). Max Muller, Asien und Europa nach altagypt. Denkmalern, 1893. Spiegelberg, Fragments of the story of Astarte in the Amherst collection. Proceed. Soc. Bibl. Arch. XXIV. Ed. Meyer, Ueber einige semitische Gotter. Zeitschr. d. Deutschen Morgenl. Gesellschaft. XXXI. Вurchardt, Die alkananaeischen Fremdworte und Eigennamen in aegyptischen, 1902.

308