§ 2. Пределы правомерности крайней необходимости

Определение пределов правомерности крайней необходимости имеет важное как теоретическое, так и практическое значение. Четкая их регламентация нормами, предусматривающими крайнюю необходимость, является важной гарантией правильного их понимания гражданами и правоприменительными органами при применении этих норм.

Как и при иных обстоятельствах, исключающих преступность деяния, основополагающим моментом определения пределов допустимости крайней необходимости является ее цель - устранение опасности. Наличие этой цели предопределяет существование временных и интенсивного (предела допустимого вреда) пределов крайней необходимости. Временные пределы свидетельствуют о том, что опасность может устраняться при наличии угрозы ее возникновения и до ее ликвидации. Интенсивный предел показывает допустимый вред, который будет признаваться оправданным для устранения вреда предотвращаемого.

Временные пределы правомерности крайней необходимости в теории уголовного права принято определять, основываясь на таком условии ее правомерности, как наличность опасности. Так, Н.Г. Кадников указывает, что наличность опасности означает, что она возникла и еще не миновала <1>. Представляется, что термин "наличность" опасности допустим только при таком ее понимании. То есть когда она существует. Вместе с тем в большинстве случаев наличной опасностью предлагают признавать и ту, которая еще не существует, а лишь имеется угроза ее возникновения. Так, В.В. Орехов предлагает под наличной опасностью понимать ту, которая возникла, но еще не окончена или, хотя она и не начала проявляться, однако создала непосредственную угрозу причинения ущерба охраняемым законом интересам <2>. Авторы курса уголовного права также указывают на допустимости деяний, устраняющих опасность и при ее угрозе начала <3>. Более того, С.А. Домахин обосновал позицию, согласно которой будущая опасность может создать состояние крайней необходимости, когда речь идет о неизбежной опасности или об опасности, характеризующейся значительной степенью вероятности <4>. Соответственно признание наличной непосредственно предстоящей опасности представляется дискуссионным. В частности, Н.Н. Паше-Озерский, исследовавший смежный вопрос в аспекте необходимой обороны, отмечает следующее: "Понятие "наличности непосредственно предстоящего посягательства" содержит внутреннее противоречие и представляет собой contradictio in adecto <5> (противоречие между определяемым словом и определением, например, сухая влага) <6>.

Таким образом, буквально толкуя наличность опасности, можно однозначно утверждать только то, что устранить опасность можно уже возникшую и еще не миновавшую. Опасность, которой еще или уже не существует, неналичная. Соответственно, использование такого условия правомерности крайней необходимости, как наличность опасности, не отражает полностью содержание этого обстоятельства, исключающего преступность деяния, и создает благоприятную почву для судебно-следственных ошибок. Представляется, что такое условие, как "своевременность" при наполнении его соответствующими признаками вызывает более четкие представления о временных пределах права на крайнюю необходимость.

М.А. Якуньков использует признак своевременности крайней необходимости для раскрытия содержания наличности посягательства <1>. В.Л. Зуев своевременность называет в качестве самостоятельного условия правомерности, относящегося к защите. Однако наряду с ним самостоятельным условием, связанным с источником возникновения опасности, он выделяет ее наличность <2>. Вместе с тем признак своевременности крайней необходимости делает бесполезным указание на наличность опасности как на самостоятельное условие правомерности крайней необходимости. В связи с этим представляется, что можно исключить из числа условий правомерности наличность опасности и устанавливать начальный и конечный моменты состояния крайней необходимости, т.е. ее временные пределы. Суть вопроса в этом случае будет заключаться в том, чтобы правильно определить "начальный" и "конечный" моменты состояния крайней необходимости, устанавливая объективные и субъективные признаки, свидетельствующие о том, когда может иметь место правомерная крайняя необходимость, а когда ее еще не может быть или когда ее уже не должно быть.

Правильное установление временных границ крайней необходимости имеет значение как для возможности признания ее правомерной, так и постановки вопроса о превышении предела допустимого вреда. Это объясняется тем, что превышение пределов правомерности крайней необходимости, предусмотренное ч. 2 ст. 39 УК РФ, может осуществляться, только когда состояние крайней необходимости возникло и еще не прекратилось. Именно в это время деяние, начатое как крайняя необходимость, может перейти в новое качество - превышение пределов крайней необходимости.

Следует отметить, что излишне узкое определение временных пределов ограничивает объем правомочий лиц, использующих активные средства устранения большей опасности в сравнении с предотвращенной. Напротив, установление широких временных границ может привести к признанию правомерными деяний, не обоснованных необходимостью их совершения.

Российское уголовное законодательство не содержит положений, четко регламентирующих временные пределы крайней необходимости. Несмотря на это ни на уровне доктринального толкования, ни в правоприменительной практике, как правило, не вызывает особого затруднения определение временных границ устранения опасности, которая уже существует и еще не миновала.

Однако справедливым является утверждение, согласно которому было бы неправильным допускать устранение только такой опасности, которая уже началась. Имеют место случаи, когда состояние крайней необходимости возникает раньше момента возникновения опасности. Такой факт имеется при непосредственно предстоящей опасности, которая в объективной действительности еще не возникла. Показательным в этом отношении является следующий пример. В результате сообщения метеоцентра о наступающем цунами жители отдаленного полуострова, не имея иной возможности спастись, разобрали все постройки поселка и, соорудив из них плоты, приступили к спасательной операции, однако впоследствии оказалось, что прогноз был ошибочным <1>. В данной ситуации, по мнению Н.Г. Иванова, правомерность действий жителей поселка не вызывает сомнений. Соглашаясь с этой позицией, следует акцентировать внимание на то, что в приведенном примере право на крайнюю необходимость возникло при отсутствии опасности. Имела место лишь обстановка, свидетельствующая о непосредственно предстоящей опасности, и соответствующее ее субъективное восприятие лицами, ее предотвращавшими.

Следовательно, вопрос о том, возникло ли состояние крайней необходимости, следует решать как с точки зрения субъективного представления лица, причиняющего вред, так и основываясь на объективных данных, на основе осознания которых сформировалось это субъективное представление о непосредственно предстоящей опасности. При этом осознание лица, реализующего право на крайнюю необходимость, того факта, что опасность уже возникла либо непосредственно предстоит, должно быть основано на имеющейся фактической обстановке.

Подобный вывод находит свое подтверждение и на уровне судебного толкования. В частности, основываясь на системности понимания смежных категорий уголовного закона, полагаем возможным привести разъяснения Пленума Верховного Суда СССР от 16 августа 1984 г. N 14 "О применении судами законодательства, обеспечивающего право граждан на необходимую оборону от общественно опасных посягательств" по вопросам установления временных пределов необходимой обороны. Так, в п. 5 разъясняется, что "состояние необходимой обороны возникает не только в самый момент общественно опасного посягательства, но и при наличии реальной угрозы нападения" <1>. Представляется, что подобные смежные критерии следует использовать и при установлении начального момента состояния крайней необходимости. Применительно к рассматриваемому аспекту уместно привести мнение М.С. Гринберга, который, ссылаясь на известное положение Воинского Устава Петра I (не должно есть соперника себе первого удара ожидать, ибо чрез такой удар может тако учиниться, что и противиться весьма забудет), высказывался и за применение его к крайней необходимости. При этом он подчеркивает, что промедление или бездействие в ожидании "первого удара" от природы не менее опасно, чем ожидание такого же удара от преступника, ибо способно исключить возможность предотвращения вреда <2>.

С.Ф. Милюков также указывает на возможность возникновения на практике ситуаций, когда реализация возникшей угрозы несколько отсрочена по времени. В частности, когда отрезанные снегопадом в горах альпинисты имеют 3-дневный запас продуктов или окруженные бандитами сотрудники милиции получили несколько часов на выполнение ультимативных требований. По его мнению, "при обрисованном развитии событий состояние крайней необходимости возникает загодя, в момент получения соответствующей информации, ибо промедление с соответствующими предупредительными действиями, что называется, "смерти подобно" <1>.

Таким образом, приведенные аргументы обусловливают необходимость определения объективных и субъективных критериев, определяющих начальный момент возникновения состояния крайней необходимости. Основными требованиями указанных критериев должно стать отражение реалий настоящего состояния противодействия возникающим опасностям и доступность их к восприятию гражданами.

Обоснование позиции, согласно которой право на крайнюю необходимость допустимо как при возникновении опасности, так и при угрозе ее возникновения, предполагает существование нескольких альтернативных объективных критериев. Так, первым критерием начального момента состояния крайней необходимости является факт возникновения опасности, когда вред правоохраняемым отношениям уже причиняется. Например, возникновение пожара в квартире многоэтажного дома, от которого уже загорелась соседняя квартира.

Вторым критерием, свидетельствующим о возникновении права на причинение вреда в состоянии крайней необходимости, является обстановка, при которой опасность возникла, но вред правоохраняемым интересам еще не причинен. Существует только реальная угроза неизбежного его причинения.

Маршрутное такси с одиннадцатью пассажирами направлялось в аэропорт. Неожиданно из-за поворота показался движущийся навстречу грузовик, у которого отказали тормоза. Обстановка сложилась так, что если свернуть налево, то грузовик ударит в бок такси и наверняка погибнут люди, если направо - возможно столкновение со встречным потоком машин, сзади идет рейсовый автобус с детьми. Водитель М. резко затормозил, поставил такси под колеса МАЗа, крикнул пассажирам: "Быстрее выходите" и в последний момент сам выскочил из машины. В результате происшествия была повреждена передняя часть машины, но все пассажиры и водитель остались живы <1>.

В данном примере опасность возникла с момента появления на пути у движущегося с неисправными тормозами грузовика маршрутного такси, что создало угрозу неизбежного причинения вреда правоохраняемым интересам.

Третьим критерием, характеризующим возникновение состояния крайней необходимости, является момент создания обстановки, свидетельствующей о неизбежности возникновения опасности. С.В. Максимов, раскрывая данный критерий, указывает, что состояние крайней необходимости возникает и непосредственно перед появлением опасности для охраняемых интересов в случае, когда ее появление через некоторое время, в течение которого невозможно принять безвредные меры для ее устранения, неизбежно <1>. В.В. Орехов приводит показательный пример, иллюстрирующий данную ситуацию, когда сбрасывается автомобиль с железнодорожного моста, по которому через минуту должен по расписанию пройти поезд <2>.

Четвертым критерием, характеризующим возникновение состояния крайней необходимости, следует выделить момент создания обстановки, свидетельствующей о значительной степени вероятности возникновения опасности.

Так, в Хабаровском крае в 1998 г. действия М. и Н. были признаны незаконной охотой после того, как они, не имея на то разрешения, убили бурого медведя, неоднократно, на протяжении двух месяцев, разорявшего ульи с пчелами. Медведь в течение этого времени причинил пасеке крупный материальный ущерб. М. и Н. организовали засаду - специально приспособленное место для охоты ("сидьбу") - и три ночи подряд караулили зверя. Отстрел произвели в тот момент, когда медведь начал ломать очередной улей и доставать мед, т.е. возникла опасность причинения имущественного вреда <1>. Представляется, что в данном примере, исходя из сложившейся обстановки (неоднократное, на протяжении двух месяцев, разорение медведем ульев с пчелами), право на причинение вреда в состоянии крайней необходимости возникло в момент, когда медведь начал приближаться к участку с ульями. Это объясняется тем, что именно в это время возникла обстановка, свидетельствующая о значительной степени вероятности возникновения опасности.

Соответствующим рассматриваемому критерию возникновения состояния крайней необходимости является следующий случай.

Г. был осужден за самовольное строительство дома. Он был признан виновным в том, что без разрешения исполкома районного совета полностью разрушил свой находившийся в аварийном состоянии дом и построил новый. Г. неоднократно обращался во все инстанции с просьбой помочь ему решить жилищный вопрос, однако, несмотря на признание, что дом, где Г. проживал с семьей, находился в аварийном состоянии и дальнейшее пребывание в нем было опасно, строиться не разрешали. Когда одна стена дома обвалилась, сын осужденного Г. получил травму и был доставлен в больницу, уличный комитет, учитывая, что проживание в аварийном доме невозможно, вынес ходатайство о его капитальном ремонте. Однако и это ходатайство не было удовлетворено. Не дожидаясь наступления более тяжких последствий, Г. разрушил свой старый дом и построил новый. Судебная коллегия по уголовным делам, учитывая все обстоятельства, пришла к выводу, что действия Г. были вызваны крайней необходимостью, и дело было прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления <1>.

Как видно из приведенного примера, суд признал состояние крайней необходимости в момент создания обстановки, свидетельствующей о значительной степени вероятности обрушения здания.

В аспекте раскрытия рассматриваемого критерия возникновения состояния крайней необходимости следует признать дискуссионным утверждение ряда авторов о том, что будущая опасность не может создавать условия крайней необходимости <1>. Данная позиция является приемлемой в тех случаях, когда временной промежуток между созданием обстановки, свидетельствующей о неизбежности или высокой степени вероятности возникновения опасности, допускает возможность ее устранения средствами, не связанными с причинением вреда правоохраняемым отношениям. При отсутствии такой возможности состояние крайней необходимости следует признать возникшим. Более обоснованным представляется позиция М.А. Якунькова. По его мнению, "если очевидно, что ни при каких условиях независимо от достаточности времени для охранительных мер устранение угрожающей опасности невозможно без причинения вреда правоохраняемым интересам и благам, то преждевременность действия субъекта крайней необходимости юридического значения не иметь не может" <2>.

Наряду с приведенными объективными критериями определения начального возникновения права на крайнюю необходимость следует устанавливать и субъективный. В качестве такового выступает субъективное осознание лицом, осуществляющим крайнюю необходимость, того факта, что:

а) опасность возникла и вред правоохраняемым отношениям уже причиняется;

б) опасность возникла, но вред правоохраняемым интересам еще не причинен;

в) обстановка свидетельствует о неизбежности возникновения опасности;

г) обстановка свидетельствует о значительной степени вероятности возникновения опасности.

Следовательно, лицо, осуществляющее право крайней необходимости, не должно во всех случаях ждать возникновения опасности. Право на правомерное причинение вреда у него возникает уже тогда, когда в соответствии с его субъективными представлениями, основанными на всей фактической обстановке конкретного случая, опасность правоохраняемым интересам неизбежно или со значительной степенью вероятности возникнет и другими средствами устранить ее невозможно. Следует отметить, что подтверждение подобной позиции можно встретить и в практике применения нормы, регламентирующей крайнюю необходимость.

Высшая квалификационная коллегия судей Российской Федерации не усмотрела в представленных прокурором материалах в отношении судьи П. признаков состава преступления и оснований для дачи согласия на возбуждение уголовного дела по ст. 222 УК не нашла. Из материалов дела усматривается, что начиная с 1993 года, в связи с неоднократными посягательствами на судью и членов его семьи, у него имелись основания для особой защиты со стороны государства. Судья неоднократно ставил вопрос о получении им в соответствии с п. 2 ст. 5 Закона "О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов" <1> оружия, однако оно не было выдано. Как пояснил П., о приобретении в 1996 году пистолета в целях обеспечения безопасности себя и своей семьи он проинформировал председателя суда, прокурора и начальника УВД, однако в регистрации оружия ему было отказано. При таких обстоятельствах, когда государственные органы не выполнили обязанности по обеспечению безопасности судьи и членов его семьи, Высшая квалификационная коллегия судей признала, что он действовал в состоянии крайней необходимости.

Конечный момент состояния крайней необходимости большинство авторов определяют, основываясь лишь на объективном критерии - отпадении опасности. Так, Т.А. Орешкина указывает, что если опасность миновала, нет состояния крайней необходимости <1>. А.В. Наумов отмечает, что конечный момент опасности простирается до окончания опасного состояния <2>. Однако при такой форме определения конечного временного предела права на крайнюю необходимость требуется дополнительная конкретизация. Так, Н.Г. Иванов, уточняя момент окончания состояния крайней необходимости, называет два объективных критерия: отпадения угрозы или ее фактическая нейтрализация <3>. Вместе с тем даже такое толкование не охватывает все объективные критерии, свидетельствующие об окончании состояния крайней необходимости.

Более того, вопрос о том, окончено ли состояние крайней необходимости, следует решать, опираясь на объективные данные, но и учитывая основанное на них субъективное представление лица о необходимости устранения опасности. А.М. Плешаков и Г.С. Шкабин отмечают, что при определении наличности опасности следует исходить из ее объективно-субъективного критерия. Состояние крайней необходимости, по их мнению, может иметь место и тогда, когда защита следует некоторое время спустя после внешне видимого отпадения опасности, однако для того, кто защищается (субъективно), неясен сам момент ее окончания <1>. С данной позицией можно согласиться частично. Так, дискуссионным является указание на объективно-субъективный критерий, как присущий наличности опасности. Поскольку речь идет о признании состояния крайней необходимости при уже объективно отсутствующей, т.е. миновавшей опасности, то следует указывать на временные границы права на крайнюю необходимость. Так как опасность уже не существует, а, следовательно, она не может быть и наличной. Также, учитывая, что имеется указание на субъективный критерий, следует констатировать, что он может быть присущ лишь лицу, осуществляющему крайнюю необходимость, а не опасности. Вместе с тем обоснованным является указание на сохранение права на причинение вреда в состоянии крайней необходимости при неочевидности момента отпадения опасности. Основываясь на системности толкования положений уголовного закона, за дополнительной аргументацией приведенной позиции следует обратиться к судебному толкованию смежного вопроса при установлении состояния необходимой обороны. В Постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 16 августа 1984 г. N 14 "О применении судами законодательства, обеспечивающего право граждан на необходимую оборону от общественно опасных посягательств" разъяснено, что "состояние необходимой обороны может иметь место и тогда, когда защита последовала непосредственно за актом хотя бы и оконченного посягательства, но по обстоятельствам дела для оборонявшегося не был ясен момент его окончания" <2>. Представляется, что такое же понимание момента прекращения права на причинение вреда в состоянии крайней необходимости полностью согласуется с социальной ролью данного института, служащего для оправдания деяний лиц, причинивших вред в целях устранения опасности причинения большего вреда. Также подобное решение вопроса учитывает психическое состояние лица, реализующего право на действия в состоянии крайней необходимости. От него невозможно требовать такой же ясной и четкой оценки всех обстоятельств дела, как от лиц, впоследствии применяющих норму, регламентирующую крайнюю необходимость. Поэтому представляется вполне обоснованным признавать состояние крайней необходимости не окончившимся, когда обстановка события создавала объективную возможность для лица миновавшую опасность воспринять как существующую.

Право на причинение вреда в состоянии крайней необходимости не прекращается и в тех случаях, когда опасность отпадает лишь на небольшой промежуток времени и ее возобновление может последовать немедленно, в самый ближайший момент. Случаи, когда с учетом сложившейся обстановки у лица есть основания полагать, что опасность в самое ближайшее время вновь возникнет, следует признавать реальной угрозой повторения опасности. Следовательно, право на крайнюю необходимость в таких ситуациях продолжает существовать.

Иное решение может выступать фактором, сдерживающим активность граждан, и могло бы способствовать наступлению более серьезного ущерба.

Таким образом, объективными критериями прекращения состояния крайней необходимости являются:

1) отпадение опасности, непосредственно угрожающей личности и правам данного лица или иных лиц, охраняемым законом интересам общества или государства;

2) фактическая нейтрализация опасности, непосредственно угрожающей личности и правам данного лица или иных лиц, охраняемым законом интересам общества или государства;

3) создание обстановки события, свидетельствующей об отпадении опасности, непосредственно угрожающей личности и правам данного лица или иных лиц, охраняемым законом интересам общества или государства. Субъективным критерием окончания права на действия в состоянии крайней необходимости выступает осознание лицом факта отпадения опасности причинения вреда правоохраняемым интересам.

Как и при необходимой обороне законодатель не определяет интенсивный предел крайней необходимости с позиции установления границ правомерного причинения вреда. Установить их можно лишь посредством анализа понятия превышения пределов крайней необходимости. В ч. 2 ст. 39 УК РФ указывается, что превышением пределов крайней необходимости признается причинение вреда, явно не соответствующего характеру и степени угрожавшей опасности и обстоятельствам, при которых опасность устранялась, когда указанным интересам был причинен вред равный или более значительный, чем предотвращенный. Оценочная формулировка приведенной нормы позволила В.В. Орехову выделить несколько случаев превышения пределов крайней необходимости:

1) при явном, т.е. очевидном, доступном для понимания, несоответствии между причиненным вредом и характером, степенью угрожавшей опасности, а также обстановки, при которой опасность устранялась;

2) причинение правоохраняемому объекту вреда, равноценного предотвращенному;

3) причинение вреда более значительного, чем предотвращенный;

4) наличие реальной возможности устранения грозящей опасности другими средствами <1>.

Смежное мнение высказывают А.М. Плешаков и Г.С. Шкабин. В частности, они указывают, что "явно не соответствовать защите будут такие действия, которые нарушают все или любое из условий правомерности крайней необходимости, например, когда опасность была мнимой либо уже миновала, т.е. фактически отсутствовало само состояние крайней необходимости. Явно не соответствовать защите будут и такие действия, которые совершает лицо, имея возможность избежать опасности, либо обладает другими средствами, позволяющими устранить опасность без причинения вреда".

Вместе с тем В.Н. Козаком была высказана критика приведенных точек зрения. Он отмечал, что под превышением пределов крайней необходимости понимается устранение грозящей опасности правоохраняемым интересам с нарушением не любого условия правомерности, а лишь неустранимости грозящей опасности другими средствами и причинение более значительного вреда, чем предотвращенный <1>. В качестве аргументации своей точки зрения он указывал, что в ином случае "мы вынуждены будем признать, что превышение пределов крайней необходимости возможно и при отсутствии ее состояния. А это привело бы к нарушению диалектической взаимосвязи между условиями, определяющими состояние крайней необходимости, и условиями, определяющими правомерность действий в таком состоянии" <2>.

Признавая данную позицию более последовательной, все же следует отметить, что и она не является бесспорной. Представляется, что В.Н. Козак допустил определенное смешение понятий "превышения пределов крайней необходимости" и "крайней необходимости". То есть для аргументации возможности превышения пределов крайней необходимости указывается на необходимость нахождения лица в состоянии крайней необходимости. Для выяснения обоснованности такого подхода представляется необходимым установить соотношение между понятиями "причинение вреда охраняемым законом интересам для устранения опасности", "крайняя необходимость", "превышение пределов крайней необходимости".

О причинении вреда охраняемым законом интересам для устранения опасности можно говорить независимо от соблюдения условий правомерности, установленных в ст. 39 УК РФ. Например, при причинении вреда, при наличии возможности устранения опасности иными средствами. Если причинение вреда охраняемым законом интересам соответствовало всем условиям и пределам правомерности, то имеет место крайняя необходимость. Несоблюдение условий или временных пределов правомерности свидетельствует о том, что состояние крайней необходимости либо не возникает, либо прекращается. То есть причинение вреда охраняемым законом интересам для устранения опасности либо изначально может быть неправомерным, либо становится таковым при нарушении условий правомерности крайней необходимости, в процессе ее совершения. Превышение же пределов правомерности крайней необходимости должно соответствовать всем условиям правомерности крайней необходимости, характеризующим ее основания, совершаться во временных пределах крайней необходимости, однако причиненный вред должен быть равным или более значительным, чем предотвращенный вред.

Таким образом, проведенный анализ соотношения понятий "причинение вреда охраняемым законом интересам для устранения опасности", "крайняя необходимость", "превышение пределов крайней необходимости" позволяет сделать следующие выводы. Крайняя необходимость и превышение пределов крайней необходимости - понятия хотя и взаимосвязанные, но исключающие друг друга. Они не могут существовать одновременно. Наличие крайней необходимости свидетельствует об отсутствии превышения ее пределов. Напротив, при превышении пределов крайней необходимости не может существовать состояние крайней необходимости. Такая позиция соответствует действующему законодательству. Состоянием крайней необходимости в ст. 39 УК РФ признается непреступное причинение вреда охраняемым уголовным законом интересам, "если... опасность не могла быть устранена иными средствами, и при этом не было допущено превышения пределов крайней необходимости". Соответственно, превышение пределов крайней необходимости может иметь место только при наличии всех условий правомерности крайней необходимости, характеризующих основания возникновения права причинения вреда охраняемым законом отношениям, соблюдении временных ее пределов, но умышленном причинении правоохраняемым интересам вреда равного или более значительного, чем предотвращенного. Такое понимание превышения пределов крайней необходимости соответствует законодательным положениям, установленным в ч. 2 ст. 39 УК РФ.

Признание правомерным причинение при крайней необходимости только менее значительного вреда, чем предотвращенного, обусловлено тем, что он причиняется лицам, как правило, не причастным к возникновению опасности.

В уголовно-правовой литературе советского периода господствующей являлась позиция, согласно которой вопрос о том, какие интересы более ценны и какие менее ценны, разрешается в каждом отдельном случае в зависимости от всей обстановки события либо от обстоятельств дела <1>. Так, В.А. Владимиров и Ю.И. Ляпунов отмечали, что установление сравнительной важности причиненного и предотвращенного вреда зависит в каждом конкретном случае от обстоятельств дела и решается следователем, прокурором или судом на основе социалистического правосознания <2>. Характерно, что смежные позиции высказывались и учеными дореволюционного периода. В частности, В.Д. Спасович полагал, что решение вопроса о том, в какой степени крайняя необходимость может извинять преступника или, по крайней мере, смягчать его вину и наказание, зависит от качества сталкивающихся прав. При этом он указывал, что, учитывая невозможность установления для таких коллизий прочных норм, обыкновенно оценка того, было ли в данном случае состояние необходимости, зависит целиком от судей в каждом конкретном случае <3>.

Представляется, что такой подход к определению интенсивного предела крайней необходимости противоречит регламентированному ст. 3 УК РФ принципу законности, в соответствии с которым преступность деяния определяется только Уголовным кодексом РФ. Крайняя необходимость является деянием правомерным, а превышение пределов ее правомерности - преступлением, соответственно, наличие одного или другого не должно зависеть от усмотрения дознавателя, следователя или судьи. Они должны сопоставить объективные и субъективные признаки совершенного деяния с признаками, предусмотренными в конкретных нормах Уголовного кодекса Российской Федерации и констатировать правомерное или преступное причинение вреда.

Таким образом, для правильного применения нормы, предусматривающей превышение пределов крайней необходимости, прежде всего необходимо определить критерии, сравнение (оценка) которых позволяет определить их соразмерность либо несоразмерность. В соответствии с буквальным толкованием ч. 2 ст. 39 УК РФ таковым следует признавать вред, причиненный и предотвращенный. Однако установление критерия предполагает определение признаков, составляющих его содержание.

В настоящее время в качестве признаков, сравнение которых позволяет констатировать наличие правомерной крайней необходимости или превышение пределов ее правомерности, абсолютное большинство ученых-криминалистов указывают блага (интересы), которым вред причиняется и которые за счет этого были сохранены <1>.

Вместе с тем до настоящего времени без четкого ответа остаются вопросы, обозначенные Н.С. Таганцевым. Как установить градацию прав по степени их важности? Можно ли сказать вперед, что право на телесную неприкосновенность выше права личной свободы или что каждое из них в отдельности выше любого имущественного права <1>?

Пытаясь ответить на эти вопросы, ученые-криминалисты как советского, так и постсоветского периодов неоднократно предлагали разные критерии классификации интересов, которые могут быть защищаемы путем причинения меньшего вреда.

В частности, Г.М. Гехфенбаум ограничился указанием на то, что причиненный вред должен быть меньше по количественным и (или) качественным показателям. В частности, допустимость вреда по качественным показателям, по его мнению, означает, что лицо причиняет вред менее ценному объекту уголовно-правовой охраны, а опасность угрожает более значимому объекту. Допустимость вреда по количественным показателям означает, что в состоянии необходимости причинен реально меньший вред тому же объекту уголовно-правовой охраны, что и предотвращенный.

Т. Орешкина предлагает при сопоставлении различных ценностей руководствоваться иерархией ценностей: личность, общество, государство <1>. Более детализированную схему приоритетов правоохраняемых благ при правовой оценке ситуации крайней необходимости сформулировала Г.Ф. Хаметдинова. Жизнь, здоровье, конституционные права и свободы человека и гражданина, основы общественной безопасности и безопасности государства - именно такая последовательность, не противоречащая, по ее мнению, конституционным принципам, может служить основанием для построения горизонтали в системе ценностей <2>. А.А. Тер-Акопов считает, что при решении этого вопроса необходимо исходить из расположения глав Особенной части УК, где ориентировочно отражена ранжировка объектов, охраняемых уголовным законом <3>.

Наиболее распространенным аргументом является апеллирование к философской теории естественных (абсолютных, неотчуждаемых) прав человека. В частности, основываясь на подобном понимании прав человека, Ю.В. Баулин разработал соответствующую классификацию интересов (благ), которым угрожает опасность. Так, все опасности он предложил разделить на два вида: большие и относительно небольшие опасности. Большой признается опасность, угрожающая абсолютным ценностям (жизни, здоровью человека, его свободе, чести и достоинству, собственности, другим законным правам и интересам личности), а также опасность, грозящая тяжким вредом объектам относительной ценности <1>. К числу последних относится опасность, угрожающая крупной аварией на транспорте, широким распространением инфекционных заболеваний и т.п. Относительно небольшой является опасность, угрожающая причинением нетяжкого вреда относительным ценностям (например, угроза нетяжкого вреда порядку управления, общественному порядку, интересам правосудия, общественной безопасности и др.) <2>.

Проведя по этому же критерию классификацию вреда, причиненного при крайней необходимости, Ю.В. Баулин предложил механизм определения интенсивного предела ее правомерности. Суть его состоит в том, что пределы крайней необходимости в любом случае соблюдаются тогда, когда при устранении опасности, угрожающей абсолютным ценностям, и при устранении тяжкого вреда, грозящего относительным ценностям, субъект причиняет нетяжкий вред объектам относительной ценности.

Отмечая прогрессивность приведенного подхода определения интенсивного предела правомерности крайней необходимости, следует указать и его недостатки. Так, В.Н. Винокуров указывает, что четкой границы между разделением благ на абсолютные и относительные не существует, так как они связаны между собой множеством связей и взаимопереходов, грани между ними относительны и подвижны <1>. Ю.А. Демидов полагает, что жизнь с позиции аксиологии является объектом относительной ценности <2>. Схожее мнение высказывает и Н.Н. Розин, говоря о том, что жизнь есть такое же правоохраняемое благо, как и другие, следовательно, "абсолютным" правом жизнь ни в коем случае не является <3>.

Таким образом, можно сделать вывод, в соответствии с которым подобного рода классификации не могут в полной мере соответствовать потребностям практики. Это объясняется тем, что норма, регламентирующая крайнюю необходимость и, в частности, пределы ее правомерности, прежде всего, рассчитана на граждан, причиняющих вред для устранения более значительного вреда. Соответственно, определение предела допустимого вреда с помощью классификации благ не будет понятным и доступным подавляющему большинству граждан, не имеющих специальной юридической квалификации.

Представляется весьма спорным утверждение, согласно которому российское уголовное законодательство, как и законодательство многих зарубежных стран, определяя пределы вреда в состоянии крайней необходимости, базируется на объективном критерии перевешивающего значения менее значимого вреда <1>. Так, по этому поводу Ю.И. Ляпунов и В.А. Владимиров указывают, что нельзя не учитывать и субъективную оценку возможных и фактически причиненных действиями лица последствий, ибо именно этой оценкой нередко определяется решимость человека действовать <2>. При определении значимости причиненного и предотвращенного вреда нельзя пользоваться только объективным критерием, основанным на классификации благ. Следует признать не потерявшим актуальности до настоящего времени высказывание Н.С. Таганцева о том, что нужно отказаться от всякой априорной классификации прав и решать вопрос об их сравнительной важности сообразно с индивидуальными особенностями каждого случая, т.е. признать ссылку на необходимость заслуживающей уважения, как скоро в данном случае защищаемое право представлялось для защищавшегося несомненно выше нарушаемого <3>. В целом, безусловно, следует согласиться с необходимостью определения значимости того или иного вреда с учетом как объективного, так и субъективного критерия.

Применительно к оценке благ содержанием объективного критерия является очевидное несоответствие защищаемых и нарушаемых благ, не вызывающее ни у кого сомнений. Субъективный критерий предполагает понимание лицом, предотвращающим опасность, несоответствия нарушаемых и защищаемых благ.

Представляется, что указанные критерии однозначно могут существовать только при сопоставляемости благ по общей этической оценке. Таковыми могут являться: жизнь - здоровье; жизнь, здоровье - свобода; жизнь, здоровье, свобода - собственность. Как показывает проведенный нами анализ правоприменительной практики, решение вопроса о соотношении указанных благ не вызывает затруднений на практике. Приведенное ранжирование интересов очевидно (понятно) как для правоприменителя, так и для любого человека, не обладающего юридическими знаниями.

При сопоставлении остальных благ вопрос об их соотношении решить значительно сложней. Представляется, что, учитывая бланкетный характер уголовно-правовой нормы, регламентирующей крайнюю необходимость, значительную помощь в определении соотношения благ могут оказать нормы иных отраслей права. Как было определено при выяснении юридической природы обстоятельств, исключающих преступность деяний, такие нормы не создают самостоятельных признаков, но могут конкретизировать содержание признаков, закрепленных в нормах уголовного закона. Для подобных ситуаций формула, закрепленная в ч. 2 ст. 39 УК РФ, "когда указанным интересам был причинен вред, равный или более значительный, чем предотвращенный" - это лишь бланкетная норма, которая заполняется конкретным юридическим содержанием положений иных норм.

Так, Федеральный закон "О полиции" в ч. 3 ст. 15 "проникновение сотрудников полиции в жилые помещения, в иные помещения и на земельные участки, принадлежащие гражданам, в помещения, на земельные участки и территории, занимаемые организациями, допускается для спасения жизни граждан и (или) их имущества, обеспечения безопасности граждан или общественной безопасности при массовых беспорядках и чрезвычайных ситуациях; для задержания лиц, подозреваемых в совершении преступления; для пресечения преступления, для устранения обстоятельств несчастного случая" <1>. Анализ данной нормы показывает, что конституционное право на неприкосновенность жилища является менее ценным охраняемым интересом в сравнении с такими, как жизнь, здоровье, общественная или государственная безопасность. Смежные нормы содержатся в ст. 15 Закона "О государственной охране высших органов государственной власти и их должностных лиц" <2>; ст. 13 Закона "О федеральных органах государственной безопасности" <3>; п. "к" ч. 1 ст. 24, п. "а" ч. 2 ст. 24 Закона "О Внутренних войсках МВД РФ" <4>; сотрудникам отдельных служб в ситуации крайней необходимости предоставляется право нарушать отдельные конституционные права граждан.

В этих нормах можно встретить и запрет на причинение вреда какому-либо благу по причине признания его более ценным в сравнении с иным, которому причинение вреда допустимо. Так, например, п. 37 ч. 1 ст. 13 Закона "О полиции" <1> предусматривает возможность использования сотрудником полиции в случаях, не терпящих отлагательства, транспортные средства, принадлежащие государственным и муниципальным органам, общественным объединениям и организациям (за исключением транспортных средств, принадлежащих дипломатическим представительствам и консульским учреждениям иностранных государств, представительствам международных организаций), а в исключительных случаях - транспортные средства, принадлежащие гражданам, для пресечения преступлений, преследования лиц, совершивших преступления или подозреваемых в их совершении, для доставления в медицинские организации граждан, нуждающихся в срочной медицинской помощи, для отбуксировки с места дорожно-транспортного происшествия поврежденных транспортных средств, для проезда к месту совершения преступления, административного правонарушения, к месту происшествия, отстраняя при необходимости водителей от управления этими транспортными средствами. Как видно из содержания данной нормы, законодатель, конкретизировав условия и пределы правомерности частного случая крайней необходимости, признал права собственности менее ценным благом в сравнении с жизнью, здоровьем и порядком управления за определенным исключением. Таковым, в частности, выступает прямой запрет на использование транспортных средств, принадлежащих дипломатическим, консульским и иным представительствам иностранных государств, международным организациям и транспортных средств специального назначения. Следует, однако, отметить, что, по всей видимости, речь идет о ситуации, когда возможно использовать иные транспортные средства.

Представляется, что подобная конкретизация пределов правомерности крайней необходимости в нормах иных отраслей права является оправданной и необходимой.

В отдельных случаях разъяснения конкретных признаков крайней необходимости, в том числе и пределов правомерности, встречаются в подзаконных нормативных правовых актах. Так, в соответствии с п. 74 Приказа Министерства внутренних дел Российской Федерации от 2 марта 2009 г. N 185 "Об утверждении Административного регламента Министерства внутренних дел Российской Федерации исполнения государственной функции по контролю и надзору за соблюдением участниками дорожного движения требований в области обеспечения безопасности дорожного движения" принудительная остановка транспортного средства может быть осуществлена:

- с применением специальных средств принудительной остановки транспорта - при наступлении условий и в порядке, предусмотренном законодательством Российской Федерации;

- посредством временного ограничения или запрещения движения на отдельных участках дорог с использованием сигналов регулировщика, технических средств регулирования и организации дорожного движения;

- посредством размещения на проезжей части патрульного автомобиля (патрульных автомобилей) с включенными специальными световыми сигналами;

- посредством размещения на проезжей части грузовых автомобилей.

Использование в целях принудительной остановки транспортного средства грузовых автомобилей может осуществляться только в случае создания его водителем реальной опасности жизни и здоровью людей, неоднократного неподчинения законным требованиям сотрудника остановиться и при условиях, обеспечивающих безопасность лиц, передвигающихся в этих автомобилях. При этом не допускается принудительная остановка с использованием и в отношении транспортных средств, перевозящих опасные грузы, грузовых автомобилей, предназначенных для перевозки людей (при наличии пассажиров), транспортных средств специального назначения, транспортных средств, принадлежащих дипломатическим, консульским и иным представительствам иностранных государств, международным организациям, а также в отношении автобусов, мотоциклов и мопедов;

- с использованием огнестрельного оружия - при наступлении условий и в порядке, предусмотренном законодательством Российской Федерации.

Нарушение сотрудником полиции указанных требований может свидетельствовать о превышении пределов крайней необходимости. Показательным в данном аспекте является громкое дело о "живом щите" на московской кольцевой автодороге.

5 марта 2010 года на МКАД между Щелковским и Ярославским шоссе в ходе проведения профилактической операции "Борсетка", чтобы задержать подозреваемых в совершении преступлений, которые пытались скрыться на автомобиле, инспектор столичного ГИБДД С. использовал личный автотранспорт ничего не подозревавших людей для блокировки движения на проезжей части. С. перегородил дорогу первыми попавшимися легковыми автомобилями, даже не высадив из них людей. В результате были повреждены три личные автомашины граждан, которые протаранили преступники, после чего скрылись. Никто из водителей и пассажиров транспортных средств, остановленных С., не пострадал.

Решением Преображенского районного суда г. Москвы С. был признан виновным в превышении должностных полномочий и осужден на один год колонии-поселения с лишением права занимать должности на государственной службе в течение года <1>.

Действительно, использовав в целях принудительной остановки транспортного средства легковые автомобили, С. нарушил требования п. 74 Приказа Министерства внутренних дел Российской Федерации от 2 марта 2009 г. N 185, в соответствии с которым такие действия являются недопустимыми. Кроме того, своими действиями С. создал реальную опасность жизни и здоровью лиц, передвигающихся в этих автомобилях.

Вместе с тем необходимо отметить, что в теории и правоприменительной практике сложилось ошибочное мнение о том, что в случаях нарушения сотрудниками полиции правил применения физической силы, специальных средств или огнестрельного оружия всегда наступает правовая ответственность, в том числе и уголовная. Между тем такая ответственность в силу требований ст. 39 УК РФ может и не наступить, если сотрудник полиции нарушает правила применения физической силы, специальных средств или огнестрельного оружия в состоянии крайней необходимости, когда причиняемый им в таком состоянии вред является менее значительным по сравнению с предотвращенным вредом и не нарушены условия правомерности крайней необходимости.

Наряду с рассмотренными случаями, когда сравниваемым признаком определения значительности причиненного и предотвращенного вреда являются неравноценные блага, могут иметь место ситуации, когда угрожающая опасность и причиненный для ее устранения вред могут быть по характеру равнозначными. То есть когда, например, собственность спасается за счет причинения вреда этим же отношениям. Современные авторы предлагают в таких ситуациях использовать количественный критерий <1>. В частности, В.А. Блинников указывает, что допустимость вреда по количественным показателям означает, что в состоянии необходимости причинен реально меньший вред тому же объекту уголовно-правовой охраны, что и предотвращенный <2>.

Подобное понимание количественного критерия определения значительности причиненного и предотвращенного вреда представляется спорным. Он позволяет подходить к оценке вреда с исключительно арифметических позиций, в том числе и к такому сложному вопросу, как "коллизия жизней" <1>. Относительно решения данной весьма существенной проблемы в теории уголовного права отсутствует единство мнений. Вместе с тем А.М. Плешаков и Г.В. Шкабин обоснованно отмечают, что в последнее время необходимость ее решения приобретает все более актуальный характер. Это прежде всего связано с новыми видами социальных угроз, обусловленных международным терроризмом и сопутствующей ему идеей самопожертвования, а также совершением таких преступных деяний, как захват заложников, похищение людей, угон воздушного судна и т.д. <2>.

В дореволюционной уголовно-правовой литературе господствовал взгляд о возможности причинения вреда человеку для спасения собственной жизни. Так, Н.С. Таганцев по данному вопросу однозначно утверждал следующее: "Я, бесспорно, могу лишить другого жизни, спасая себя" <1>. Такой же позиции придерживался и А.А. Лоховицкий. В качестве иллюстрации он приводит следующую ситуацию правомерного спасения собственной жизни за счет причинения смерти другому лицу: "Стая волков преследует двух едущих в санях. Один из них ввиду неизбежной смерти хватает товарища и бросает животным, чтобы задержать их и иметь время ускакать" <2>. Следует отметить, что указанная позиция имела законодательное закрепление. Так, Уголовное уложение 1903 г. дифференцировало пределы допустимого вреда при крайней необходимости в зависимости от ценности защищаемых благ. В частности, в ч. 1 ст. 46 указанного Уложения указывалось, что "не почитается преступным деяние, учиненное для спасения собственной жизни или жизни другого лица от опасности, которая произошла вследствие угрозы, незаконного принуждения или иной причины и которая была неотвратима в то самое время другим средством" <3>. Анализ данных законодательных положений позволяет констатировать, что при устранении опасности, угрожающей жизни, допускалось причинение любого вреда, в том числе и причинения смерти другому человеку, для спасения собственной жизни. В остальных ситуациях, когда отсутствовала угроза жизни, предел допустимого вреда должен был быть маловажным сравнительно с охраняемым благом (ч. 2 ст. 46 Уголовного уложения 1903 г.).

Большинство ученых-криминалистов советского периода не признавали правомерным причинение смерти одному человеку для спасения собственной жизни или жизни какого-либо другого лица. Господствующей являлась позиция, согласно которой по советскому уголовному праву недопустимо спасение от опасности собственной жизни за счет гибели другого лица и что такое перенесение опасности с себя на других глубоко противоречит социалистической морали <1>. Вместе с тем ряд авторов допускали ссылку на состояние крайней необходимости в том случае, когда ценой жизни одного человека спасается жизнь нескольких или даже многих людей <2>. При этом в основу критерия допустимости причинения смерти для спасения иных лиц, как правило, принимался исключительно количественный критерий. Так, В.А. Владимиров и Ю.И. Ляпунов указывали, что не может быть оправдан состоянием крайней необходимости альпинист, для спасения собственной жизни обрезавший веревку, к другому концу которой прикреплен второй альпинист, сорвавшийся и повисший над пропастью. Сохранивший свою жизнь альпинист, по их мнению, виновен в умышленном убийстве, хотя совершенные им действия для него были, возможно, единственным средством спасения <3>. Ссылаясь на количество лиц, которые могут погибнуть и спастись, М.Д. Шаргородский высказывал иную точку зрения по поводу оценки приведенной ситуации. По его мнению, ненаказуем альпинист, обрубающий веревку, к которой привязан его товарищ, сорвавшийся с горы и тянущий его за собой в бездну, когда он не может того удержать, и имеется дилемма - или погибнуть обоим, или спастись ему одному <4>. Исключительно количественным критерием аргументирует эту ситуацию и Ю.В. Баулин. Признавая правомерными действия альпиниста, перерезавшего веревку, он отмечает: "В этом случае причиненный вред вполне отвечает характеру опасности - смерть одного человека предотвращает угрозу смерти двух лиц" <5>.

Современная доктрина уголовного права в основном сохранила воззрения на обозначенную проблему ученых советского периода. Так, В.В. Меркурьев ситуации столкновения жизней при крайней необходимости делит на два вида. Первый возникает тогда, когда имеется возможность спасения жизней многих людей за счет одной или значительно меньшего количества. Второй - когда на разных чашах весов оказываются две равные жизни <1>. При этом он полагает, что ситуация, когда опасность угрожает нескольким жизням, однозначно решена.

В.А. Блинников указывает на не совсем этичную постановку вопроса о том, можно ли жертвовать жизнью одного лица для спасения нескольких жизней. Вместе с тем, не вдаваясь в рассуждения о морали и нравственности, позволяет себе утверждение: можно <1>.

Придерживающийся такой же точки зрения Г.М. Гехфенбаум приводит известный из кинофильма пример. В силу технического дефекта не выдерживают крепления в альпинистской связке. Несколько людей зависает над пропастью, но оставшиеся крепления всех не выдержат, и все это прекрасно понимают. Для спасения жизни себя и своей сестры, молодой человек, по требованию отца, перерезает веревку, что приводит к гибели последнего. Как бы аморально это не звучало, но, по мнению Г.М. Гехфенбаума, юридически здесь количественные показатели допустимого вреда соблюдены - ценой жизни одного спасены две жизни <1>.

Использование исключительно количественного критерия определения пределов правомерности крайней необходимости при решении вопроса "коллизии жизней" представляется недопустимым. Причинение смерти одному человеку для спасения жизни нескольких человек нельзя признать правомерным деянием по следующим причинам.

Так, в современной доктрине практически все авторы признают причинение вреда в состоянии крайней необходимости правомерным деянием <1>. В связи с этим закономерно возникает вопрос: имеет ли лицо, которому собираются причинить смерть для спасения жизни нескольких человек, право на необходимую оборону? Представляется, что в зависимости от его решения будет зависеть ответ на вопрос о правомерности либо неправомерности таких действий. Пленум Верховного Суда СССР от 16 августа 1984 г. N 14 "О применении судами законодательства, обеспечивающего право граждан на необходимую оборону от общественно опасных посягательств" в п. 2 разъясняет, что под общественно опасным посягательством, защита от которого допустима, следует понимать деяние, предусмотренное Особенной частью уголовного закона, независимо от того, привлечено ли лицо, его совершившее, к уголовной ответственности или освобождено от нее в связи с невменяемостью, недостижением возраста привлечения к уголовной ответственности или по другим основаниям <2>. Таким образом, анализ данного разъяснения свидетельствует о том, что от правомерных действий необходимая оборона недопустима. Например, если лицо, предприняв попытку защиты своего имущества, изымаемого лицом, действующим в состоянии крайней необходимости, причинит ему телесные повреждения или смерть, то при наличии соответствующих признаков оно должно подлежать уголовной ответственности на общих основаниях. Это объясняется тем, что причиняющий вред имуществу в состоянии крайней необходимости действует правомерно, тот, имуществу которого причиняется вред, не имеет права необходимой обороны, так как оборона возможна только против неправомерных действий.

По-иному должен быть решен вопрос об оценке действий, например, того же нижнего альпиниста, застрелившего альпиниста, пытавшегося обрубить веревку. Его действия должны признаваться правомерной необходимой обороной, поскольку они были направлены на пресечение преступного посягательства на его жизнь.

Таким образом, следует согласиться с авторами, утверждающими, что ситуация "коллизии жизней" - жертва одним для спасения многих - не должна решаться формально <1>. Оперировать количественным показателем и считать, что жизнь нескольких людей важнее жизни отдельного человека, недопустимо и безнравственно <2>. Более того, как было показано на примере с необходимой обороной, такая позиция является противоречащей действующему законодательству.

Представляется, что решение этого вопроса должно быть основано на аксиоматичном положении, согласно которому сам по себе человек является высшей ценностью (ст. 2 Конституции РФ), провозглашении права на жизнь как неотъемлемого права человека, охраняемого законом всеми, как российскими, так и международно-правовыми, актами о правах человека.

Так, например, в ст. 2 "Право на жизнь" Конвенции о защите прав человека и основных свобод (1950 г.) закреплено:

"1. Право каждого лица на жизнь охраняется законом. Никто не может быть намеренно лишен жизни иначе как во исполнение смертного приговора, вынесенного судом за совершение преступления, в отношении которого законом предусмотрено такое наказание.