новая папка / Моммзен Т. История Рима В 4 томах. / Моммзен Т. История Рима. В 4 томах. Том второй. Кн. 3 продолжение, Кн. 4
..pdfзал: «Римлянин, подобно сирийцу-рабу, тем хуже, чем больше он понимает по-гречески».
Это национальное разложение так же безотрадно, как и вся эпо ха, но, как и вся эпоха, оно имеет важное значение и чревато по следствиями. Круг народов, который мы привыкли называть древ ним миром, переходит от внешнего объединения под властью Рима к
внутреннему объединению под господством новой цивилизации, опи рающейся по существу на эллинские элементы. Над развалинами вто ростепенных народов оба господствующие народа молча заключают
великий исторический компромисс. Греческий и италийский народы заключают между собой мир. Греки отказываются от исключитель ного господства своего языка в области образования, римляне — в области политики. В области преподавания латинский язык приобре тает равноправие с греческим, хотя еще неполное, ограниченное. С другой стороны, Сулла впервые разрешает иностранным послам объяс
няться перед римским сенатом по-гречески без переводчика. Прибли жается время, когда римская республика превратится в двуязычное государство, и на Западе появится настоящий наследник трона и идей Александра Великого, одновременно римлянин и грек.
Таким образом, уже при беглом обзоре национальных отношений мы видим вытеснение второстепенных народов и взаимодействие обо их главных народов. Вдальнейшем мы дадим изображение этого процес са в сфере религии, народного образования, литературы и искусства.
Римская религия тесно срослась с римским государством и до машним бытом римлян; она была не чем иным, какотражением жизни римских граждан. Поэтому политическая и социальная революция не могла не ниспровергнуть также здание религии. Старые италийские народные верования разрушаются. На развалинах политических уч
реждений республики явились олигархия и тирания; точно так же на развалинах религии появляются, с одной стороны, неверие, государ ственная религия, эллинизм, е другой — суеверие, секты, религии восточных народов. Впрочем, зачатки того и другого, так же как и зачатки политическо-социальной революции, имеются уже в преды дущей эпохе (I, 816—823); еще тогда эллинское образование высших кругов потихоньку расшатывало веру отцов, еще Энний ввел в Ита лии толкование эллинской религии в духе аллегорий и историзма, еще тогда сенат, одолевший Ганнибала, должен был одобрить пере
несение в Рим малоазийского культа Кибелы и принять самые энер гичные меры против других, еще худших суеверий, а именно, против эксцессов, связанных с культом Вакха. Но точно так же, как в преды дущем периоде революция лишь назревала в умах и еще не разрази лась на деле, так и переворот в религии произошел по существу лишь
в эпоху Гракхов и Суллы.
Остановимся сначала на том направлении, которое опиралось на эллинизм. Эллинская нация, которая расцвела и отцвела гораздо рань ше италийской, уже давно прошла эпоху веры и с тех пор развивает
исключительно умозрение и размышление; уже давно у нее не было религии, а была только философия. Но когда эллинская философия начала оказывать влияние н-а Рим, творческий период ее тоже был уже далеко позади. Греческая философия пришла.к той стадии, когда не только не возникают уже действительно новые системы, а начина ет утрачиваться даже способность воспринимать самые совершенные из старых систем и ограничиваются сначала школьным, а потом схо ластическим изложением менее совершенных систем предков. Итак, на этой стадии философия уже не углубляет и не освобождает челове ческий ум, а, напротив, делает его поверхностным и заковывает его в самые тяжелые из всех оков —в выкованные собственными руками. Волшебный напиток умозрения всегда опасен, а когда он разбавлен н отстоялся, это верный яд. В этом безвкусном и разбавленном виде тогдашние греки подавали его римлянам, а те не умели отказаться от него и уйти от таких учителей к старым мастерам. Платон и Аристо тель, не говоря уже о досократовских мудрецах, не оказали суще ственного влияния на римское образование, хотя их великие имена были в почете, и более доступные из их произведений читались и переводились. Итак, в области философии римляне были лишь пло хими учениками плохих учителей. Наряду с историко-рационалисти ческим истолкованием религии, которое превращало мифы о богах в жизнеописания различных благодетелей человеческого рода, живших в глубокой древности, так называемым эвгемеризмом (I, 818), в Ита лии приобрели значение главным образом три философские школы: обе догматические школы Эпикура (умер в 484 г.) и Зенона (умер в 491 г.) и скептическая школа Аркесилая (умер в 513 г.) и Карнеада (541—625 гг.). Названия этих школ: эпикуреизм, стоицизм и новей шая Академия. Последнее из этих трех направлений исходило из по ложения о невозможности положительного знания; вместо такого знания Академия допускала лишь мнения, достаточные только в прак тической жизни. Это учение занималось главным образом полеми кой, стараясь поймать в сети своих дилемм каждое положение как позитивной религии, так и философского догматизма. Таким обра зом оно стоит приблизительно в одном ряду со старой софистикой, с той лишь разницей, что софисты боролись главным образом против народных суеверий, и это было понятно; Карнеад же и его по следователи боролись преимущественно против своих собратьев фи лософов. Напротив, Эпикур и Зенон оба рационально объясняли сущ ность вещей, оба применяли физиологический метод, исходивший из понятия о материи. Расходились они в следующем: Эпикур, следуя учению Демокрита об атомах, считал, что первоначальной сущнос тью является неподвижная материя и что она получает разнообраз ные формы только в результате механических перемещений. Зенон, опираясь на учение Гераклита Эфесского, приписывал уже первичной материи динамические противоречия и волнообразное движение. От сюда дальнейшие различия: в системе Эпикура боги как бы не суще
ствуют, в лучшем случае они лишь грезы, стоические же боги явля ются вечно живой душой мира и в качестве духа, солнца, божества властвуют над телом, землей и природой. Эпикур не признает вер ховного управления миром и личного бессмертия, Зенон признает их. По Эпикуру, целью человеческих стремлений является безусловное равновесие, не нарушаемое ни телесными вожделениями, ни раско лом мыслей. По Зенону, целью человеческих стремлений является созвучность с природой, вечно борющейся и вечно спокойной, посто янное взаимодействие души и тела. Однако все эти школы сходились относительно религии в том, что вера не имеет значения и должна быть заменена мышлением, безразлично, отвергает ли последнее воз можность достигнуть каких-либо результатов, как это делала Акаде мия, отвергает ли оно народные верования, как школа Эпикура, или же отчасти сохраняет эти верования, мотивируя их, отчасти видоиз меняет их, как это делали стоики.
Поэтому вполне понятно, что первое соприкосновение эллинской философии с римским народом, твердым в своих верованиях и враж дебным всякому умозрению, было далеко не дружественного харак тера. Римская религия с полным правом требовала от этих философ ских систем, чтобы они не выступали против нее, но и не доказывали ее, так как то и другое подрывает самую сущность религии. Римское государство инстинктивно понимало, что всякие нападки на религию являются нападками и на него самого. Поэтому оно правильно отнес лось к философам, как осажденная крепость к разведчикам надвига ющейся армии врага. Уже в 593 г. оно вместе с риторами изгнало из Рима также греческих философов. Действительно, уже первое значи тельное выступление философии в Риме было формальным объявле нием войны как религии, так и морали. Поводом послужило занятие Оропа афинянами. Афиняне поручили защищать этот шаг перед рим ским сенатом трем известнейшим учителям философии, среди них мастеру новейшей софистики Карнеаду (599). Этот выбор был целе сообразен в том отношении, что с точки зрения здравого смысла не было никакой возможности оправдать позорную проделку афинян. Зато вполне подходило к данному случаю выступление Карнеада с двумя речами, одной — за, другой — против, в которых он доказал, что можно привести столько же веских доводов в защиту несправед ливости, сколько и в защиту справедливости. Он доказал в самой
безупречной логической форме, что требовать от афинян уступки Оропа так же несправедливо, как требовать от римлян, чтобы они снова до
вольствовались соломенными хижинами на Палатине. Молодежь, знавшая греческий язык, толпами стекалась слушать Карнеада; ее
привлекали скандал и патетическая речь знаменитого философа. В данном случае можно было согласиться с Катоном: он позволил себе не только невежливо сравнить софистическую аргументацию филосо фов с монотонным завыванием плакальщиц на похоронах, но и по
требовал от сената изгнать человека, который умеет делать из правды
неправду, а из неправды правду, и в своей запщте в сущности призна ется бесстыдно и чуть ли не издевательски в неправоте защищаемого им дела. Однако подобные изгнания не достигали цели, тем более, что нельзя было запретить римской молодежи слушать философские лекции на Родосе или в Афинах. Вначале философию терпели, как неизбежное зло, а впоследствии стали искать в ней опоры для римс кой религии, слишком уж наивной и неприемлемой для того време ни. Чужеземная философия губила религию как веру, но зато созда вала для образованных людей возможность для приличия сохранять имена и формы народных верований. Впрочем, такой опорой не мог ли служить ни эвгемеризм, ни системы Карнеада или Эпикура. Пре вращение мифов в историю слишком резко противоречило народным верованиям, так как объявляло богов людьми. Карнеад даже поста вил под сомнение существование богов, Эпикур отрицал во всяком случае их влияние на судьбы людей. Соглашение между этими дву мя системами и римской религией было невозможно. Эти системы так и остались в опале. Еще Цицерон объявляет долгом гражданина бороться против эвгемеризма, так как это учение развенчивает культ. В диалогах Цицерона академику приходится оправдываться следую щим образом: как философ, я принадлежу к последователям Карнеа да, но как гражданин и понтифик, я правоверный поклонник Юпите ра Капитолийского. Другой выступающий, эпикуреец, в конце кон цов признает себя побежденным и отказывается от прежних заблуж дений. В сущности ни одна из трех систем не была популярной. Дос тупность эвгемеризма, несмотря на его поверхностность, имела, по жалуй, известную привлекательную силу и оказала слишком сильное влияние на конвенциональную историю Рима с ее ребяческой и в то же время стариковской манерой превращать легенду в историю. Од нако на римскую религию эвгемеризм не оказал существенного влия ния, потому что она с самого начала прибегала только к аллегориям, а не к басням, и в Риме нельзя было, как в Элладе, писать биографии Зевса первого, второго и третьего. Новая софистика могла иметь ус пех лишь там, где, как в Афинах, обосновалось остроумное красно байство и на пепелише старых и новых философских систем образо вались груды идейного мусора. Что касается квиетизма эпикурейцев, то против него восставал активный и практический характер римлян. Однако этот квиетизм скорее находил себе сторонников, чем звгемеризм и софистика. Вероятно, по этой причине римская полиция вела с ним борьбу дольше и упорнее, чем с другими философскими систе мами. Впрочем, этот римский эпикуреизм был не столько философс кой системой, сколько своего рода философским маскарадом; под ним к услугам высшего общества скрывалась пустая жажда чувственных наслаждений, совсем вразрез с намерениями строго нравственного основателя эпикурейской школы. Так, один из первых последователей этого учения, Тит Альбуций, фигурирует в стихах Луцилия, как про тотип римлянина с налетом извращенного эллинизма.
Совершенно иначе выступала в Италии стоическая философия. В прямой противоположности квышеупомянутым философским шко лам она тесно примкнула к римской религии, поскольку вообще воз можны приспособление знания к религии. Стоики принципиально стояли за народную веру с ее богами и оракулами, потому что видели в религии инстинктивное познание, с которым наука должна считать ся и которому она даже должна подчиняться в сомнительных случа ях. Стоики, можно сказать, верили в то же, что и народ, но иначе. Правда, истинным и высшим богом была для них мировая душа. Но они считали все проявления высшего божества тоже богом, в первую очередь, звезды, но также землю, виноградную лозу, души великих смертных, которых народ считает героями, и даже вообще отошед шие души всех умерших. В действительности эта философия более подходила для Рима, чем для своей собственной родины. Возраже ния благочестивых верующих, что божество стоиков не имеет ни пола, ни возраста, ни телесной формы и превратилось из личности в отвле ченное понятие, — эти возражения имели смысл в Греции, но не в Риме. Грубые аллегории и забота о нравственной чистоте в стоичес ком учении о богах уничтожили все, что было лучшего в эллинской мифологии. Однако римляне и в раннюю эпоху не отличались бога той фантазией и создали лишь легкую оболочку над первоначальным представлением или понятием о божестве — эту оболочку можно было безболезненно отбросить. Афина-Паллада разгневалась бы, если бы ее внезапно превратили в воплощение понятия памяти; Минерва же и до сих пор не была ничем больше этого понятия. Супернатуралистическая стоическая теология и аллегорическая римская теология в об щем сходились в своих результатах. Иногда философы вынуждены были признавать отдельные положения жреческого учения сомнитель ными или ложными; так, например, стоики отвергали учение об обо готворении, видели в Геркулесе, Касторе и Полуксе только души выдающихся людей и не могли также допустить, чтобы изображения богов считались представителями божества. Но последователи Зено на и в подобных случаях не боролись против ложных учений и не пытались низвергнуть ложных богов; напротив, они всегда относи лись с вниманием и уважением даже к слабым сторонам местных религий. Склонность стоиков кказуистической морали и крациональ ному толкованию специальных наук тоже была в духе римлян, тем более что римляне того времени уже перестали придерживаться стро гих и бесхитростных нравов своих предков, превратив их наивную мораль в своего рода катехизис дозволенных и запретных действий. К тому же грамматика и юриспруденция римлян настоятельно нуж дались в методической обработке, к которой у самих римлян не было способностей. Таким образом эта философия вполне привилась врим ском быту, как растение, привезенное из чужих стран, но акклимати зировавшееся в Италии. Следы этой философии мы находим в самых разнообразных областях римской жизни. Зачатки стоической филосо
фии, несомненно, относятся к более ранней эпохе; но полного при знания в высших слоях римского общества она добилась впервые че рез круг людей, группировавшихся вокруг Сципиона Эмилиана. Панэтий Родосский, познакомивший Сципиона и всех близких к нему людей с учением стоиков, постоянно находился в свите Сципиона, сопровождая его даже в поездках. Он сумел сделать это учение при влекательным для этих умных людей, отодвинул на задний план его умозрительную сторону и в известной мере смягчил его сухую терминологию и поверхностную мораль, причем привлекал также учение более старых философов, среди которых Сципион особенно ценил Сократа в изображении Ксенофонта. С тех пор приверженцами стоического учения становились самые видные государственные дея тели и ученые, среди них основатель научной филологии Стилон и основатель научной юриспруденции Квинт Сцевола. От стоиков идет тот школьный схематизм, который, — по крайней мере внешне — господствует отныне в этих специальных науках, примыкая к удиви тельно пустому методу этимологии, напоминающему составление шарад. Но бесконечно важнее следующее: из слияния стоической философии с римской религией произошли новая государственная философия и государственная религия. Созерцательный (спекулятив ный) элемент с самого начала был слабо представлен в системе Зено на; дальнейшее ослабление он испытал е проникновением этого уче ния в Рим, еще никто кроме менял не занимался спекуляцией. В Риме этот элемент совершенно отошел на задний план после того, как в течение целого столетия греческие учителя вбивали в детские головы эту философию, вытравляя из нее живой дух. С тех пор уже мало толковали об идеальном развитии божества или божественного миро вого закона в душе человека.
Стоические философы не остались равнодушны к тому, что их система была возведена в ранг полуофициальной римской государ ственной философии; это было для них весьма доходным делом. Во обще они оказались гораздо покладистее, чем можно было ожидать по их суровым принципам. Их учение о богах и государстве вскоре стало проявлять удивительное сходство с реальными учреждениями их хозяев. Вместо размышлений о космополитическом государстве философов онирассуждали о мудрой организации римской магистра туры. Правда, более тонкие стоики, как, например, Панетий, считали божественное откровение путем чудес и знамений мыслимым, но недоказанным и решительно отвергали астрологию. Однако уже их ближайшие преемники защищали это учение об откровении, т. е. уче ние римских авгуров, защищали его так же непреклонно и твердо, как всякое школьное положение, и даже делали далеко не философс кие уступки астрологии. Главной составной частью системы стоиков все более становилось казуистическое учение об обязанностях. Это учение шло навстречу пошлой привычке чванитьея своими доброде телями, в которой римляне того времени искали вознаграждения за
ощтт>
нелестное для них сопоставление с греками. Оно формулировало дог матизм в морали, который, как и всякая другая благопристойная мо раль, совмещает крайне суровые общие правила с самой любезной снисходительностью вдеталях*. Практические результаты учения сто иков, как уже упоминалось, сводились к тому, что в двух или трех знатных домах довольствовались в угоду стоикам плохим столом.
Втесном родстве с этой новой государственной философией или,
всущности, другой стороной ее является новая государственная рели гия. Главная отличительная черта ее заключается в том, что она со знательно, из внешних соображений целесообразности сохраняет за ведомо иррациональные догматы народной веры. Уже один из са мых выдающихся членов сципионовского кружка, грек Полибий, от крыто говорит, что причудливые и неуклюжие религиозные обряды римлян придуманы только для народной толпы, так как разум над ней не властен и ею надо управлять с помощью знамений и чудес, разумные же люди не нуждаются в религии. Не подлежит сомнению, что римские друзья Полибия придерживались по существу того же мнения, хотя они и не противопоставляли науку религии таким гру бым и пошлым образом. Ни Лелий, ни Сципион Эмилиан не могли усматривать в учении авгуров, которое прежде всего имеет в виду Полибий, ничего другого, кроме политического установления; но их национальное чувство и чувство приличия не позволяло им публично выступать с такими рискованными утверждениями. Однако уже при следующем поколении великий понтифик, Квинт Сцевола (консул в 659 г.) без колебаний высказывал, по крайней мере в своих устных юридических поучениях, следующие тезисы: существуют два рода религии — одна, построенная на разуме, философская, и другая, по строенная не на разуме, традиционная. Первая — доказывал он — не пригодна к тому, чтобы быть государственной религией, потому что она содержит много такого, что народу знать не нужно и даже вред но; поэтому традиционная государственная религия должна остаться
всвоем нынешнем виде. Лишь дальнейшим развитием этой основ ной мысли является теология Варрона, которая считает римскую ре лигию чисто государственным учреждением. По учению Варрона, государство старше своих богов, точно так же как живописец старше своих картин; если бы надо было создавать новых богов, то, конечно, полезно было бы придать им больше целесообразности и больше прин ципиального соответствия отдельным проявлениям мировой души, дать им также соответственные названия. Что касается изоб ражений богов, то так как они лишь вызывают ложные представле ния**, их следовало бы устранить, равно как и жертвоприношения. Однако раз эти учреждения так или иначе существуют, каждый бла
*Забавный пример можно найти у Цицерона (de officiis, 3, 12, 13).
**В сатире Варрона «Аборигены» рассказывается в насмешливой форме, что первобытные люди не довольствовались богом, познаваемым толь ко мыслью, а желали иметь изображения богов в виде кукол и образов.
628
гонамеренный гражданин должен знать их, следовать им и старать ся, чтобы «простые люди» учились не презирать богов, а чтить их. Ясно, что простые люди, для пользы которых их господа налагали оковы на свой разум, уже стали пренебрегать верой и искали спасе ния не в ней. Об этом еще будет речь ниже. Таким образом возникла римская «высокая церковь», т. е. лицемерные жрецы и священнослу жители, с одной стороны, и неверующие прихожане, с другой. Чем откровеннее национальная религия объявлялась политическим учреж дением, тем решительнее политические партии рассматривали госу дарственную религию, как арену своих боев, как средство нападения и обороны. Это особенно сказывается на учении авгуров и выборах в жреческие коллегии. Старый и понятный обычай распускать народ ное собрание при приближении грозы превратился в руках римских авгуров в обширную науку о различных небесных знамениях и о том, как следует вести себя в таких случаях. В первые десятилетия рас сматриваемой эпохи законы Элия и Фуфия категорически предписы вали, что народное собрание должно разойтись, если кому-нибудь из высших должностных лиц вздумается искать на небе знаки прибли жающейся грозы. Римская олигархия гордилась этим хитрым откры тием: при помощи благочестивой лжи можно было сделать недей ствительным любое народное постановление. С другой стороны, рим ская оппозиция восставала против старого обычая кооптации в четы рех высших жреческих коллегиях; она требовала, чтобы члены этих коллегий тоже выбирались народным собранием, как это уже было введено раньше для председателей жреческих коллегий. Эта мера про тиворечила духу жреческих коллегий, но они не имели права жало ваться, так как сами уже изменили своему духу и, например, достав ляли правительству религиозные мотивировки для отмены полити ческих постановлений. Этот вопрос сделался яблоком раздора между политическими партиями. Первая попытка была отклонена сенатом в 609 г., причем группа Сципиона выступила за отклонение и этим ре шила дело. Однако в 650 г. это предложение было принято, хотя с ограничениями в угоду людям с робкой совестью; эти ограничения были уже раньше установлены для выборов в председатели жречес ких коллегий и предоставляли эти выборы не всему народу, а лишь немногим округам. Напротив, Сулла вернул жреческим коллегиям право кооптации во всем его объеме. Эта заботливость консерваторов о чистоте религии прекрасно уживалась с открытым издевательством высших слоев общества над религией. Практической стороной римс кого жречества была его кухня. Пиршества, устраиваемые авгурами и понтификами, были, так сказать, официальными днями радости для римлян, любивших хорошо покушать. Некоторые из этих пиршеств составили эпоху в истории гастрономии. Так, например, пир, устро енный по случаю вступления в должность авгура Квинта Гортензия, ввел в моду жареных павлинов. Религию использовали также для вящей пикантности скандалов. Излюбленной ночной забавой знатных
молодых людей было осквернять или опрокидывать статуи богов на улицах города. Обыкновенные любовные интрижки давно уже вошли в обиход; связь с замужней женщиной тоже становилась будничным явлением. Зато связь с весталкой была столь же пикантной, как в мире Декамерона связь с монахиней и любовные похождения в мона стырях. Известен следующий скандал, происшедший в 640 г.: три весталки из самых знатных семейств и их любовники, тоже молодые люди из знатнейших семейств, были привлечены к ответственности сначала перед коллегией жрецов, а потом, когда она пыталась замять дело, к суду чрезвычайной комиссии, назначенной особым постанов лением народа. Все они были приговорены к смертной казни; обвиня лись они в безнравственном поведении. Конечно, солидные люди не могли одобрять подобные скандалы; но нельзя было возражать про тив того, что люди в близком кругу называли религию глупостью: авгур мог, без ущерба для своих религиозных обязанностей, смеяться в лицо своему сотоварищу, совершавшему священнодействие. Скром ное лицемерие тех, кто придерживался таких же взглядов, может показаться довольно извинительным, если его сравнить с грубым цинизмом римских жрецов и священнослужителей. Официальную религию открыто считали годной только для политических махина ций. Своими бесчисленными лазейками и западнями она могла слу жить и действительно служила орудием для каждой партии, смотря по обстоятельствам. Главным образом, конечно, олигархия считала своей опорой государственную религию и особенно учение авгуров; но и противоположная партия не становилась в принципиальную оп позицию к учреждению, которое вело уже лишь призрачное суще ствование; оппозиция смотрела на государственную религию, как на траншею, которая могла из рук неприятеля перейти в ее руки.
Резкой противоположностью этой призрачной религии являлись различные чужеземные культы, которым римляне того времени ока зывали радушное гостеприимство и которым, во всяком случае, нель зя отказать в несомненной жизненной силе. Мы встречаем эти культы повсюду, у знатных дам и господ и среди рабов, у полководцев и сол дат, в Италии и в провинциях. Трудно поверить, в какие высокие круги эти суеверия нашли уже доступ в то время. Когда во время войны с кимврами сирийская пророчица Марфа вызвалась указать сенату пути и средства для победы над германцами, ее предложение было с презре нием отвергнуто; но римские дамы, в том числе жена Мария, все же отправили пророчицу в главную квартиру, где Марий радушно принял ее и возил ее с собой до тех пор, пока тевтоны не были побеждены. Вожди самых различных партий во время гражданской войны — Ма рий, Октавий, Сулла — сходились в своей вере в знамения и предсказа ния. Даже сенату пришлось во время смуты 667 г. издавать распоря жения в соответствии с бреднями одной полоумной пророчицы. Для застывшей римско-эллинской религии и для растущей потребности народа в более сильных религиозных наркотиках характерно следую
щее: суеверия уже не связывались с национальной религией, как, на пример, в мистериях Вакха; даже этрусская мистика осталась уже по зади, напервом плане стояли исключительно культы, созревшие в жар ких странах Востока. Этому весьма способствовало массовое проник новение малоазийских и сирийских элементов в результате ввоза ра бов, и возросших сношений Италии с Востоком. Мощь этих чужезем ных религий особенно ярко сказалась в восстаниях сицилийских рабов, главнымобразом уроженцевСирии. Эвнизрыгал пламя, Афиниончитал будущее по звездам; на свинцовых ядрах, которые употребляли рабы в этихвойнах, были начертаны имена богов, в числе последних наряду с Зевсом и Артемидой чаще всего встречаются имена таинственных ма терей богов, которые переселились с острова Крит в Сицилию и стали там предметом ревностного поклонения. Такое же влияние оказывали торговые сношения, особенно с тех пор, когдатоварыиз Берита и Алек сандрии стали направляться непосредственно в италийские гавани. Ос тия и Путеолы стали главными складочными пунктами не только си рийских благовоний и египетского полотна, но и восточных верований. Вместе со смешением народов всюду усиливается смешение различ ныхрелигий. Самым распространеннымсреди всех дозволенных куль тов был культ пессинунтской матери богов; он импонировал толпе без брачиемсвоих священноелужителей-евнухов, своими пиршествами, му зыкой, процессиями нищих и всей своей чувственной пышностью. Сбо ры пожертвований по домам уже считаются экономическим бременем. В самый опасный момент войны с кимврами верховный жрец Баттак лично прибыл в Рим из Пессинунта отстаивать права храмасвоей боги ни, якобыоскверненного во время этой войны. Он обратился кримско му народу с речью от имени матери богов и совершал разные чудеса. Разумные люди возмущались, но пророка при его отъезде провожала густая толпа женщин и простонародья. Обеты совершить паломниче ство на Восток уже не были редкостью; сам Марий совершил такое паломничество в Пессинунт. Римские граждане даже становились (с 653 г.) священнослужителями-евнухами. Но еще гораздо популярнее были, конечно, недозволенные и тайные культы. Уже во времена Ка тона халдейские астрологи соперничают с этрусскими, предсказывав шими будущее по внутренностям животных, и с марсами, предсказы вавшими будущее по полету птиц (1,819). Вскоре астрология внедри лась в Италии в такой же мере, как на своей погруженной в видения родине. Уже в 615 г. римский претор, ведавший делами иностранцев, приказал всем «халдеям» в десятидневный срок оставить Рим и Ита лию. Та же участь постиглаодновременно и иудеев, которые допуска ли к празднованию своей субботы новообращенных из италиков. Сци пион велел очистить свой лагерь под Нуманцией от пророков и всякого рода благочестивых проходимцев. Спустя несколько десятков лет (657) пришлось даже издать запрет человеческих жертвоприношений. Появ ляется дикий культ каппадокийской богини Ма, или, как ее называли римляне, Беллоны, жрецы которой во время праздничных процессий