Ноготок в пирожке, или Свой и чужой каннибал

Почему в том или ином обществе появляются слухи о каннибалах? Историки, отвечающие на этот вопрос, как правило, приходят к заключению, что фольклор о каннибалах всегда есть прямое отражение реальных

случаев каннибализма в данный исторический период438. А вот некоторые фольклористы и антропологи занимают совсем другую позицию. Разберем два примера.

1. В 1994–1995 годах в Майами оказалось огромное количество эмигрантов с Кубы, которая в тот момент переживала экономический кризис. Американцы стали утверждать, что кубинские эмигранты готовят свои гамбургеры из

человеческого мяса439.

2. В 1946 году в ряде западных стран, в том числе в Швеции, рассказывали, что однажды молодая женщина шла по Берлину и встретила слепого, который попросил ее помочь и отнести письмо. Она согласилась, но в последний момент обернулась, решив спросить, не нужна ли ему какая-то еще помощь. Она увидела, что он уходит прочь очень быстро, без очков и трости. Тогда женщина пошла в полицию. Придя по адресу на конверте, полиция обнаружила дом, полный разделанных трупов, а в письме было сказано

«Посылаю тебе последнего на сегодня»440.

и других странах, где эти истории рассказывались, не было массового голода и массовых убийств

и, соответственно, не было массового страха быть съеденным. Здесь дело в другом.

Запрет на поедание человеческого тела распространен очень широко и является безусловным для западной цивилизации. Тот, кто так поступает, — животное или чудовище, но никак не человек. Поэтому с точки зрения когнитивной антропологии обвинение в таком ужасном действии, как каннибализм, — это верный способ провести символическую границу между «нами» и чужаками, если мы чувствуем угрозу, исходящую от них. Необходимость в создании такой границы возникает в культуре при наличии по крайней мере одного из двух социальных условий.

Первое условие — серьезное социальное напряжение между этническими или социальными группами. На роль изготовителей продуктов из человеческого мяса нередко назначаются представители колониальных властей — другого этноса и политической власти. Например, жители Южной Родезии в 1950 х годах были убеждены, что белые продают им консервы и маргарин,

сделанные из детей441. Истории о кубинских гамбургерах из человечины набирают популярность, когда количество кубинских эмигрантов в Майами становится очень большим, что вызывает сильное недовольство местных жителей. Недовольство наплывом мигрантов порождает обвинения против владельцев и работников китайских и мексиканских ресторанов в использовании

человеческого мяса442.

Второе условие — опыт массового насилия и голода, пережитый в недавнем прошлом. Как правило, рассказы о каннибалах начинают активно ходить в периоды войн, революций и других масштабных социальных катаклизмов, когда большие массы людей в течение продолжительного времени ощущают постоянную угрозу своей жизни. В 1945 году в голодном Берлине начинает распространяться немецкая городская легенда о псевдослепом каннибале, пересказанная выше. Почти сразу же она приходит в те страны Западной Европы

и Северной Америки, на территории которых военных действий не было, но жители которых столкнулись с огромным количеством информации о военных преступлениях, совершенных нацистами во время Второй мировой войны. Журнал The New Yorker в 1946 году был вынужден доказывать своим напуганным читателям, что

и немало — во время массового голода в 1922 м, в 1932 м,

преступлениях подобного типа тем не менее не во всем совпадают с содержанием городских легенд о каннибалах, которые ходили в военные и послевоенные годы и сорокпятьдесят лет спустя.

Каннибалы — это безумцы

Политика военного коммунизма, когда у крестьян отнимали продовольствие и зерно (так называемая продразверстка), и неурожай 1921 года привели

кстрашному голоду в Саратовской и Самарской

губерниях, в некоторых частях Украины и Казахстана,

вЗападной Сибири и на Урале. Следующий массовый голод (в частности, на Украине и в Казахстане) случился

в1932–1933 годах и был следствием форсированной коллективизации, в процессе которой у крестьян изымались запасы зерна и продовольствия. Кроме того,

в1932–1933 годах регионы, в которых начинался массовый голод, оцепляли войска, и люди не могли их покинуть.

Ив 1920 х, и в 1930 х годах ВЧК-ГПУ, а потом НКВД рапортовали о случаях трупоедства и каннибализма. Как правило, ели мертвых соседей, родители пытались

накормить детей мясом умерших братьев и сестер, а в некоторых случаях и специально умерщвляли одного ребенка, чтобы накормить других; отмечались и случаи воровства чужих детей «на еду».

Информация о голоде 1921–1922 годов замалчивалась не так тщательно, как это стало происходить на более позднем этапе социалистического строительства, в 1932– 1933 годах. Во время голода 1921–1922 годов рассказы о людоедстве фигурировали не только в сводках ВЧК — их публиковали в газетах, хотя локальная пресса предпочитала описывать ужасы голода в соседнем регионе, но не в своем. Рассказы о голоде в Советской России выходили на первых полосах крупнейших

американских газет444. Бывали даже случаи, когда информация о голоде специально «вбрасывалась», говоря современным языком, в западные СМИ. В конце 1922 года с подачи советских представителей сочувствующим американским журналистам были «слиты» жуткие рассказы о голоде многомесячной давности. Причина этого вброса, по мнению современников, заключалась в желании заставить мировую общественность оказать давление на православную церковь и одобрить процесс

конфискации церковных ценностей445.

Новости и слухи о людоедстве и трупоедстве, заполнившие Советскую Россию, вызывали специфическую общественную реакцию. Многие образованные люди в эмиграции отказывались им верить, потому что каннибализм не на далеких Карибских островах, а прямо «у нас», в цивилизованном городе, совершенно не укладывался в привычную картину мира:

М<ада>м Жук читала у нас выдержки из письма от своей матери из Севастополя. Пишет [в 1922 году]: «Питаются запросто человечиной, вымирают целиком татарские деревни и т. д.» Не верю я этому. Не могу себе представить, чтобы «запросто питались человечиной». Мамочка говорит, что я потому не верю, что не хочу себя волновать и расстраивать. Но я не верю только

потому, что не могу представить себе этого446.

Тем не менее каннибализм и трупоедство существовали и представляли большую проблему для молодой советской власти и угрозу для жизни людей.

Количество сообщений на эту тему было таким большим, что нарком здравоохранения Семашко указывал советским газетам на их, по его мнению, недостойное поведение: «Гораздо ужаснее самый факт голодной смерти ребенка,

чем дальнейшая судьба его трупа»447.

Чудовищные слухи, поддержанные публикациями в прессе, рассказывали не только о поедании крестьянами собственных детей, но и о том, что в некоторых губерниях крестьяне запрашивают разрешение на убийство и съедение одного из детей, а также адресуют властям просьбы установить порядок поедания. Все это привело к тому, что советская интеллигенция и политическая

теория французского психиатра середины XIX века Бенедикта Мореля), утверждали, что каннибалы — это безумцы и дегенераты, которые не просто едят человеческое мясо из за голода, но приобрели к этому устойчивую привычку. Психиатры-просветители, врачи, учителя в 1922 году писали о «голодных психозах»

и «нравственном одичании народа»448:

Насколько мы опустились за последние годы, насколько озверели, одичали, показывают многие факты нашей повседневной жизни. То, что казалось несовместимым, бесчестным в былое время, что ни за какие деньги нельзя было бы допустить и принять, то теперь стало не только приемлемым, но и неизбежным, без чего нельзя обойтись… Но еще лучше. Люди сделались людоедами, и это уже не вызывает ужаса и удивления. В начале зимы факты людоедства, сообщения в газетах испугали нас, ужаснули, но сужу по себе, они меньше меня взволновали, чем приемы террора нашей власти. На днях приехала учительница музыки из г. Троицка Оренбургской губ., у нее ребенок несколько лет. Она говорит, что никогда этого ребенка не выпускала гулять, так как боялась, что его съедят. Там постоянно пропадают дети его возраста, так как их съедают. Пропал ее один

ученик — мальчик, его искали и, наконец, узнали, что такие же мальчишки зарезали его и съели. Сказали милиции, они навели справки, нашли суп, в котором варились пальцы ребенка, арестовали мальчишек, но потом их выпустили, как несовершеннолетних. Когда спрашиваем, чем же это объясняется, то они дали такой ответ, что едят людей теперь не из за голода, а просто из за гастрономических вкусов. Оказывается, человеческое мясо очень вкусно. Говорят, в Сибири есть буфеты, где можно спросить, хотя и под секретом, как точно, например, продают водку, блюда из человеческого мяса. Конечно, первые блюда из своих умерших родственников едят действительно люди, измученные голодом, но потом… Это стало таким же заурядным явлением, как, например, бандитизм, убийство людей с целью грабежа и может быть и мы в наших центральных губерниях дойдем до такого ужаса, когда будем бояться и охранять себя и родных от того, чтобы нас не съели, как теперь люди охраняют свое имущество от воров, которые, не стесняясь, грабят квартиры449.

Это представление сохранилось надолго. В 1970 х годах московские школьники шептались о том же, о чем писали врачи 1920 х:

В годы войны, когда нечего было есть, некоторые ели человеческое мясо и даже продавали его на рынке… <…> Таких людей искали, и тех, кто у них покупал — тоже. И старались сразу убить, потому что если человек попробовал человеческое мясо, он будет к нему стремиться снова и снова, и его не остановишь. Можно только убить450.

советским правительством по отношению к людям, обвиненным в людоедстве. Секретные инструкции на

уровне республик451 требовали для людоедов обвинения в убийстве, но 4 января 1922 года Верховный трибунал ВЦИКа (на тот момент главный судебный орган страны) постановил, что каннибалов «принято решение не судить,

а изолировать, как больных, без суда»452. Это решение Политбюро было подтверждено через полтора месяца, причем авторы постановления требовали немедленно сообщить о нем в Самару, откуда шло много донесений

о случаях людоедства453. Одновременно с такими решениями об изоляции каннибалов как больных советское правительство запретило публикацию каких-

либо сообщений о людоедстве454.

Потом был голод 1932–1933 годов, особенно сильный на Украине и в Казахстане, который тоже сопровождался многочисленными случаями людоедства и попытками властей скрыть эту информацию. Американский журналист Уильям Чемберлен, живший в СССР в то время, сказал, что запрет сообщать о голоде 1932–

1933 годов стал первым тотальным советским табу455.

Следующая большая вспышка случаев каннибализма была во время Великой Отечественной войны в блокадном Ленинграде. После первой и самой тяжелой блокадной зимы, в марте 1942 года НКВД рапортовал об аресте 1171 человека за каннибализм, а 14 апреля — уже о 1557,

3 мая — о 1739456. Людоедство стало частью блокадной повседневности. 11 марта 1943 года ленинградка Мария Машкова записала в своем дневнике историю о людоедах с Васильевского острова:

Страшен стал Васильевский остров, разбитый, опустевший, обезображенный. Шел дождь, день мрачноватый, вспомнили не раз василеостровских людоедов. Это не вымысел, я знаю точно фамилии и адреса настоящих людоедов. Дворничиха из дома, где мы брали книжное имущество инж[енера] Савина, съела свою дочь. В одном из домов в подвале обнаружили 18 детских скелетов, факт, засвидетельствованный врачом Минаш (муж нашей сотрудницы), наконец, история с домработницей

—Что ты расстраиваешься? Что ты

слушала. Расстроенная я уснула очень поздно460.

Борьба с каннибализмом выпала из официальной исторической памяти, но прекрасно сохранилась в личной памяти блокадников. Отец нашего собеседника, который был в Ленинграде в 1944 году на комсомольской работе, в середине 1970 х годов увидел по телевизору передачу, где говорилось, что каннибализма в блокадном Ленинграде не было. «Что за ерунда, — сказал Сергей

Иванович. — Мы сами их ловили»461. О поиске

иопознании людоедов сразу после блокады рассказывал

иписатель Михаил Пришвин. Он описал в своем дневнике случай, когда, обнаружив среди эвакуированных из Ленинграда блокадных детей одного толстого мальчика, сотрудники детской колонии решили, что он людоед:

Все дети, спасаемые, были просто мешочки с костями, но один был очень упитанный. После уже дети рассказали, узнав от него, что он съел 17 человек и последнего дядю Костю. Никаких проступков этот людоед не совершал, но самый факт пребывания людоеда в колонии детей был

такой, что пришлось мальчику отказать462.

Знание о каннибализме среди крестьян из далеких деревень воспринималось менее травматично, чем рассказы о ленинградских каннибалах. Поскольку факты каннибализма плохо вписываются в образ героической обороны города, табу на упоминание каннибализма в блокадном Ленинграде оказалось очень стойким: оно пережило всю советскую эпоху, а необходимость включения этого знания в историческую память активно дискутируется и сейчас.

Страх быть съеденным: слухи и легенды о каннибалах в голодном обществе

Первая волна фольклора о каннибалах возникает еще тогда, когда опасность стать их жертвой кажется реальной.

Соответственно, возникают слухи-инструкции, которые объясняют, как распознать каннибала и самому не стать невольным людоедом.

Мы должны понимать, что люди, которые в реальности совершали все эти страшные преступления, ничем не отличались от нас (достаточно вспомнить жуткий пример из блокадного дневника). К каннибализму приводит длительная пытка голодом, и часто — желание спасти своих близких. Мысль о том, что людоеды существуют рядом с тобой, — страшна, и сжиться с ней нелегко. Поэтому фольклорные городские легенды, не отрицая сам факт каннибализма, утверждали обратное: людоед — не «один из нас». Таким образом страх заподозрить в людоедстве близких людей снижался и, наоборот, появлялась возможность опознать опасное существо. Поскольку людоед нарушает одно из главных культурных табу, он не может выглядеть так же, как выглядят обычные люди. Поэтому в инструкции о том, как опознать людоеда, вмешивались сказочные мотивы — например, считалось, что людоед внешне страшен и не похож на человека. Соответственно, какие-то отталкивающие внешние черты могли навлечь на своего обладателя подозрения

влюдоедстве:

Втрамвае [в Ленинграде в 1942 году] на площадке видел страшную женщину — все лицо

вбелых волосах. Другая женщина шепнула мне — что это у людоедов так бывает, что эта

волосатая, конечно, человечину ела зимой463.

Страх быть пойманным «на мясо» был частой темой в разговорах советских людей и даже иностранцев, приезжавших в СССР в начале 1920 х годов. Так, американцы, работавшие в 1922 году в АРА (American Relief Administration) — некоммерческой организации, помогающей голодающим, — рассказывали друг другу, что надо ходить только по середине дороги, иначе преступники поймают тебя с помощью лассо из окон

верхних этажей и продадут на мясо464.

Но слухи о каннибализме ходили не только в тех регионах, где был массовый голод. Даже если голод был где-то далеко, люди боялись случайно съесть человеческое мясо. Причем такие страшные слухи особенно легко пересекали социальные границы, и рассказывали их совсем не только извозчики и рыночные торговки. Автор дневниковой записи 1919 года, приведенной ниже, обращает внимание, что «диковинные слухи» о продаже животного мяса как человеческого на московском Сухаревском рынке рассказала некая Е. Н., учительница с высшим образованием:

Слухов гибель, есть диковинные <…> Е. Н. Карпова говорит: остерегайтесь покупать мясо на Сухаревке, особенно телятину: человечину продают. Сказал-де-доктор один, обративший

внимание на частое исчезновение детей465.

Страх съесть случайно человечину был так силен, что иногда люди отказывались есть мясо вообще:

…приехали из Питера две дамы — мать и дочь. Последняя два года не ела мясо, боясь наесться

человечины466.

Дедушка рассказывал, как на Украине в пирожке в военные годы нашел человеческий ноготь. С тех

пор он никогда не ел пирожков с мясом467.

1922 год — это не только страшный голод в аграрных районах СССР, это еще и начало нэпа, когда становится возможным (с некоторыми ограничениями) развитие частного предпринимательства. В больших городах открываются кафе, танцплощадки, рестораны, коммерческие магазины. А вместе с тем появляются и городские легенды о том, чем в этих ресторанах кормят. Так, например, устные слухи и газетные сообщения 1922 года рассказывали о неких ресторанах, которые торгуют только человеческим мясом: «Говорят, в Сибири есть буфеты, где… продают водку, блюда из человеческого

мяса»468. В Оренбурге якобы запретили продажу «тефтель, котлет и любых видов изделий из фарша» после ареста

а в Саратовской области был арестован дворник, который

торговал колбасой из людей469. Спустя десять лет, во время голодомора на Украине, учительница из Харькова писала о тайных колбасных фабриках, где перерабатывают

детей на продажу, как об абсолютно достоверном факте470.

Эти жуткие истории вряд ли отражают какие-то реальные практики. Крестьяне, умирающие от голода и вынужденные из за этого идти на страшное преступление, при этом часто находясь в болезненном состоянии сознания, вряд ли будут содержать подпольное производство по обработке человеческого мяса (и уж точно не смогут вывезти это мясо из оцепленного войсками района).

Реальный каннибализм, возникающий по причине голода, в легендах о человеческом мясе в ресторанах заменяется на каннибализм коммерческий. Соответственно преступление становится еще более бесчеловечным. Так легенды разрешали когнитивный диссонанс, который возникает в ситуации, когда в стране есть одновременно и посетители дорогого ресторана, и крестьянин, кормящий своих детей мясом младшего ребенка. Согласно таким городским легендам, все посетители ресторанов, магазинов, мясных лавок в больших городах могли стать каннибалами поневоле и никто не мог избежать такого страшного преступления.

Каннибалы — это чужие

Как мы понимаем, достоверной статистики по советскому каннибализму нет. Однако из сводок ВЧК и НКВД из районов, охваченных голодом, следует, что случаи поедания мертвых тел и убийств с каннибальскими целями практически всегда были среди людей, хорошо знакомых друг с другом. Как правило, жертвами становились больные старики или младшие дети

вбольшой семье, а также соседи. Охота на чужих людей

вцелях продажи человеческого мяса встречалась гораздо

реже (здесь не следует путать с трупоедством). И естественно, никакой этнической или социальной группе каннибализм не был свойственен больше, чем другим. Однако в городском фольклоре на роль преступников, убивающих наших детей, поедающих их или продающих их мясо, назначались разные типы этнических или социальных чужаков.

В 1919 году жители голодного и холодного Петрограда шепчутся о чрезвычайке (то есть о ВЧК), которая хватает и казнит людей по ночам без суда и следствия. Но еще они шепчутся о китайцах, продающих на рынке под видом

телятины мясо казненных в чрезвычайке людей471. Такое представление о китайцах, которые в огромном количестве жили тогда в Северной столице и содержали дешевые прачечные, существовало в Ленинграде до тех пор, пока они не были высланы или репрессированы.

Такой же образ этнического чужака-каннибала вновь становится популярным после Второй мировой войны. Первые послевоенные годы были необычайно тяжелыми: голод, нищета, разруха и эпидемии приводили к распространению слухов о живущих среди нас представителях враждебной группы, которая старается нам навредить. В продаже человеческого мяса стали обвинять татар и евреев. Не исключено, что распространение в эти годы историй, где некто покупает

у татар фарш, а потом в котлетах находит ногти472, связано с обвинением крымских татар в пособничестве немцам в 1944 году и с последующей депортацией «народапредателя» в Казахстан и Сибирь.

В послевоенные годы были очень сильны антисемитские настроения (о причинах этого мы поговорим на с. 349). Поэтому неудивительно, что в похищениях русских детей с каннибальскими целями начинают обвинять евреев. В отличие от классического сюжета кровавого навета, в этих легендах мясо и кровь похищенного ребенка используются не для совершения ритуала (добавления христианской крови в мацу), а для производства лекарств и еды. В 1950 году Москва была

взбудоражена слухами, что в здании районного суда якобы судят евреев-каннибалов:

Рассказывали повсюду все подробности о том, как нашли похищенного ребенка в потайной комнате с перерезанной шеей, истекающего кровью. Кровь эта была нужна профессору, работавшему над омоложением; из тел убитых делали студень, продававшийся в казенных ларьках, и т. д. О том, что студень из человеческого мяса, догадалась только собака, которая не стала его есть, а хозяин ее, на этом основании, тотчас же отнес студень в лабораторию. Называли огромное количество людей, около ста, замешанных в это дело, из которых только трое были русскими,

остальные евреи473.

Как мы видим, в этой истории есть абсолютно все каннибальские мотивы. Банда преступников похищает ребенка и использует его тело очень расчетливо: кровь для медицинских надобностей, а мясо на продажу. Для нас очень важно, что, согласно утверждениям мемуаристки, эта история вызвала большой ажиотаж. Толпа собралась у здания суда линчевать преступников, и только долгие уверения милиционеров, что сейчас там судят какого-то воришку, заставили всех разойтись. Аналогичные слухи ходили и в Киеве. Рассказывали, что в докторской колбасе нашли покрытый лаком ноготок, по которому мама узнала свою семилетнюю дочку, пропавшую в районе «Колбаски». Поскольку так называлась колбасная фабрика в районе Еврейского базара, история непрямым образом указывала на этническую принадлежность

преступников474.

В послевоенном Тарту ходили слухи, что в развалинах здания на перекрестке улиц Соола и Туру действует подпольная «колбасная фабрика», где из пойманных людей делают мясные продукты. «Свидетели», якобы сумевшие вырваться из рук злодеев, утверждали, что видели в здании человеческие кости и черепа. Местные жители подозревали, что фабрика организована

чужаками — русскими офицерами МГБ, цыганами или

евреями475. Истории о «колбасной фабрике» по понятной причине сильно взволновали Министерство госбезопасности, сотрудники которого начиная с 1947 года пытались (безуспешно) вычислять и арестовывать распространителей этих слухов.

В мире, где случаи людоедства еще недавно были реальны, обвинение группы чужаков (татар, китайцев, евреев) становится способом рационализировать страшное преступление. Да, люди пропадают, но это делают чужаки. Ведь чужакам, согласно архаичным, но дожившим до наших дней представлениям, вообще свойственно не соблюдать «наши» нормы морали (см. главу 5) — и каннибализм лишь подтверждает их modus operandi. И когда мы кого-нибудь не любим просто за принадлежность к другой группе, мы начинаем говорить о «шашлычниках» или «лицах кавказской национальности», которые ловят автостопщиков на

шаурму476. С ильно смягченным вариантом каннибальских сюжетов стали современные российские шутки о шашлычниках, которые ловят бездомных кошек на мясо: «купи 10 штук шаурмы и собери котенка». Впрочем, согласно тому же городскому фольклору 1990–2000 х годов, чужой всегда будет оставаться немножко каннибалом:

Подходит милиционер к продавцу шаурмы проверять регистрацию и говорит, язвительно кивая головой на мясо:

—Ну что, твоя шаурма вчера лаяла или мяукала?

—Нет, она документы у меня проверяла.

Людоеды — это свои: каннибальский фольклор сытого общества

По мере того как война, террор и массовый голод уходили в прошлое, истории о евреях, татарах и просто незнакомцах, которые устраивают подпольные лаборатории по производству студня из детей

и каннибальские «колбасные фабрики», теряли свою злободневность. По крайней мере, они уже не вызывали бурного обсуждения и не собирали возбужденные уличные толпы, жаждущие расправы с людоедами. На их место пришли другие истории. Рассказывались они детьми, и изображалась в них другая, в каком-то смысле еще более жуткая реальность.

В некоторых позднесоветских детских историях о каннибалах «чужаком», который устроил подпольную колбасную фабрику, оказывается не еврей, а собственный родитель жертвы. Одну такую страшилку записала школьница в 1989 году:

У одного мальчика мама приносила красное печенье и он хотел узнать как она его делает. И пошел заней. Вот он идет и видет мама идет в магазин и покупает простого печенья. Потом она заходит в пустой дом этот дом охраняли ей люди потому что если узнали чтонибуть то бы ходили по пустым домам. И вот она зашла мама мальчика но мальчика туда не пускали но он вырвался

ипобежал за мамой и видит она убивает людей

имакает туда печенья и он спросил: мама ты зачем это делаешь а зачем ты за мной следил я хотел посмотреть как ты делаешь печенье оправдывался мальчик. Но тогда получай и она убила собственного сына. Но потом нашли ее и сдали

в милицию477.

В указателе сюжетов детских страшных историй,

составленном Софией Лойтер478, мы находим другой, тоже весьма распространенный сюжет, в котором ребенок отправляется за едой и пропадает, а потом мама или бабушка обнаруживают в котлетах или пирожках его ноготь. Именно такие истории фольклорист Вадим Лурье записал в 1987 году от 11-летних школьников из Ленинграда:

Жил-был мальчик и мама. Мама отправела его в магазин за булкой у мальчика был синий ноготь. Мальчик пришол в магазин, но булки не было.

Продавец позвала его к себе домой и сказала, у меня дома было много булке. Мальчика долго не было дома. Мама сама ушла в магазин, и у увидела булку сделанную из мальчика. Мать узнала, что это ее сын479.

В этих историях говорится не только о том, что некто практикует изготовление еды из человеческого мяса: они утверждают, что ребенок может быть съеден своими собственными родителями, а родители могут стать каннибалами поневоле и соучастниками убийства собственного ребенка:

Послала мать дочь закупить колбосу. Пошла дочь навстречу ей старушка Старушка и говорит у меня есть колбаса у а девочки был красный ноготок. Старушка сделала из девочки колбосу. Пошла мать навстречу ей старуха и говорит: у меня есть колбаса пошли Она дала ей колбосу Мать сказала спасибо. Стала есть и видит в колбасе красный ноготок и поняла что старуха сделала из

ее дочки колбосу480.

Довоенные и послевоенные истории, как правило, указывали конкретное местоположение жутких каннибальских производств. Жителям Тарту было известно, где находится «колбасная фабрика», а жители блокадного Ленинграда показывали детям место обитания «василеостровских людоедов». Дети 1980 х годов рассказывали о каком-то условном мальчике, который ушел с анонимным торговцем или мясником с какого-то неизвестного рынка (рынка вообще, без конкретизации его местоположения). Оперируя абстрактными персонажами и реалиями, позднесоветские истории представляли собой скорее абстрактные поучительные истории, чем указания на конкретную опасность.

Поздние детские истории о каннибалах отличаются от ранних городских легенд по структуре. Позднесоветские версии близки к волшебным сказкам и одновременно — к другим детским страшилкам, где действуют вымышленные персонажи типа «желтых штор»,

убивающих своих хозяев. Действие сказки, как мы знаем, часто начинается с нарушения запрета. В детских страшных историях условная «девочка» покупает в магазине желтые шторы, хотя именно такие шторы ей было покупать запрещено; за нарушение этого запрета девочка и ее семья расплачиваются смертью. Точно так же происходит в позднесоветских историях о пирожках с ноготками: ребенок в них сталкивается с каннибалами вследствие нарушения запрета. В процитированном выше рассказе о красном печенье мальчик сделал то, что ему нельзя было делать, — стал следить за собственной матерью, за что и поплатился смертью. В других подобных историях мальчик или девочка, ставшие жертвами каннибалов, уходят с рынка с чужаками (с теми самыми опасными частниками, о которых мы уже писали на с. 227) и таким образом нарушают запрет, установленный родителями.

Итак, в позднесоветском и даже в постсоветском мире легенды о каннибалах становятся в один ряд с другими страшными, но поучительными историями, которые призывают, по сути дела, никогда не нарушать установленные правила поведения в опасном мире большого города. Они могут и сейчас рассказываться взрослыми для детей и выполнять ту же функцию, что и угрозы в стиле «вот не будешь слушаться, тебя полиция/ вот тот дядька заберет». В 2019 году один из авторов этих строк слышал в метро, как мать сказала своему 8-летнему сыну, который притормозил у афиши: «Вот отстанешь, придут гастарбайтеры и тебя на котлетки заберут».

Каннибалы в фольклоре сытых и голодных эпох

Настало время задаться вопросом, который мы регулярно ставим перед собой на страницах этой книги. Зачем вообще существует фольклор о каннибалах? Как мы видим, он не является прямым отражением исторической реальности. Его функции заключаются в другом, мало того — они меняются вместе с социально-экономическим состоянием общества.

В ситуации, когда люди ощущают постоянную угрозу своей жизни (вокруг — голод, война или террор, а человеческая жизнь ничего не стоит), вероятность стать жертвой людоеда представляется им вполне реальной. Для того чтобы вовремя спастись, городские легенды помогают распознать преступника — это существо со странной внешностью или этнический чужак (еврей, китаец или русский — для эстонцев). Но таким образом легенда категорически отрицает, что каннибал может быть кем-то близким и хорошо знакомым (как это часто было в реальности). Поэтому легенды военной и послевоенной эпох изображали людоедов как дегенератов, привыкших есть человеческое мясо, а также как социальных или этнических чужаков, которые зарабатывают на изготовлении еды из человеческого мяса.

В обществе сытом, для которого массовый голод и война остались в далеком прошлом, страшные истории

оканнибалах рассказывают в основном дети.

Впозднесоветских детских страшилках людоед

становится «знакомым незнакомцем» — торговцем с рынка (см. с. 227), соседкой, мамой или бабушкой. Каннибальские наклонности здесь — это лишь способ подчеркнуть чуждость близких нам вещей и людей.