subbotina_es_otv_red_povsednevnost_rossiiskoi_provintsii_xix

специализациями и огромным успешным опытом работы вынужден был работать охранником. Но Елизавету Тимофеевну эта участь миновала, поскольку на пенсию она вышла еще до распада Советского Союза, и проблем с её начислением не было.

Елизавета Тимофеевна была вынуждена уже в 74 года кардинально менять жизнь. В аэропорту рейсы задерживались, очереди людей, идущих на посадку, путались. С трудом удалось вылететь. Самолет сел в аэропорту Кольцово в Екатеринбурге…

Хотя трудно было получить гражданство, жизнь семьи вновь налаживалась уже в г. Перми. Сейчас респонденту 82 года, она позитивна, общается со всеми соседями, конечно, скучает по старому Узбекистану, от которого сегодня не осталось ничего.

Лет 15 назад братья Елизаветы Тимофеевны ездили в Коноваловку и увидели, что их дом до сих пор стоит на своем месте, и там сейчас магазин.

Елизавета Тимофеевна, оказавшись в результате бегства семьи в Узбекистане в начале своей жизни, в старости вновь пережила беженство, уехав из Узбекистана в Россию. Необдуманные политические решения и неотработанные механизмы их реализации сказываются на судьбах людей, приводя к социальным катаклизмам, беженству – необходимости покинуть привычные места проживания во имя элементарного выживания.

Благодаря отцу и матери Елизаветы Тимофеевны, убежавших от раскулачивания, а возможно, и гибели, семья выжила и смогла продолжить род и создать своим детям нормальные условия для жизни в Узбекистане. Вслед за ними, благодаря моим родителям, которые оставиливсё нажитое имущество во имя сохранения жизней своих детей, наша семья сегодня живет в здоровой социальной обстановке со своими соотечественниками, где я и мой брат растем и развиваемся, не боясь ходить поулицам. Свойгород Пермь мыполюбили по-настоящему.

Володина Н.Н.

ТюмГУ, г. Тюмень

Возможности устной истории при изучении трудовой повседневности тюменских рабочих в 1945–1965 гг.

Развитие исторической науки в XX столетии привело к появлению целого ряда новых направлений, одним из которых стала устная история. Отражая своеобразный протест против академической истории, основанной на

71

письменных источниках, устная история получила широкое распространение в западной историографии после Второй мировой войны, а с начала 1990-х годов – и в российской.

В настоящее время устная история как междисциплинарный метод исследований в истории переживает период плодотворного развития. Большой вклад в этот процесс внес британский исследователь Пол Томпсон, труды которого содержат описание методики исследований и интерпретации полученных результатов. По его мнению, «устная история это записанная на магнитофон историческая информация, почерпнутая из личных знаний говорящего, ее использование или интерпретация является предметом научного исследования»1.

Таким образом, устную историю можно считать сравнительно молодым явлением в историографии. Поэтому в настоящее время употребление термина «устная история» вызывает обоснованную критику за неточность и двусмысленность. В то же время многие исследователи признают, что «пока трудно найти более удачное слово, чтобы обозначить тот массив разнообразных источников, где информация облечена всловесно-речевую форму, мало или вовсе не фиксируется письменностью».2

Другие историки считают более предпочтительными использовать понятие «устные источники» или выражение «история в устных источниках.

и сохранения исторической информации. 3 Отечественный историк А.Я. Гуревич определяет устную историю как

«запись того, чему свидетелями были те или иные лица, не обязательно профессиональные историки, но, прежде всего, рядовые участники исторического процесса, на памяти которых происходили события не только их личной или групповой жизни, но и большой истории».4

Важную роль при изучении истории двадцатого века имеют интервью с непосредственными участниками или очевидцами событий недавнего прошлого. Их оценки носят индивидуальный характер, при этом респонденты часто опираются не только на свою память, но и на сохранившиеся у них документы, материалы собственных архивов. Данный вид устных источников

1Толмпсон П. Голос прошлого. Устная история. М., 2003. С. 87.

2Урсу Д.П. Методологические проблемы устной истории // Источниковедение отечественной истории, 1989.

М., 1989. С. 4-5.

3См.: Археографический ежегодник за 1989 год. М., 1990. С. 314.

4Гуревич А.Я. Апории современной исторической науки: мнимые и подлинные // Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998. С. 234.

72

позволяет уточнить картину отдельных событий, что немаловажно при отсутствии иных свидетельств. Его использование способствует пониманию исследователем самой сути происходивших процессов.

Обращение к данному виду устных источников позволяет выявить их отличие от опубликованных мемуаров и дневников. Если последние представляют собой своеобразный диалог автора со временем, в котором сам автор определяет круг рассматриваемых вопросов и уровень их освещения, то

советской повседневности на новый уровень осмысления, разделяя общую картину на отдельные сюжеты, связанные с судьбой того или иного населенного пункта, предприятия, отдельной семьи или человека.

Советская история не просто дополняется небольшими деталями при

исследований, в центре которых оказывается не советская повседневность как некий исторический феномен, а ее влияние на жизнь человека.

Обращение к устной истории позволяет расширить поле исследовательской деятельности историков, привлечь их внимание к ранее малоизученным и неизученным проблемам, а также пересмотреть многие традиционные сюжеты для историографии.

Устные источники позволяют зафиксировать уникальную информацию, непередаваемую другим путем. Если письменные источники официального происхождения чаще всего отражают историю государства и его институтов, то устные источники обращаются к истории и повседневной жизни простых людей, позволяя сделать это глазами очевидцев тех событий. Тем самым в историю возвращается человеческое измерение.

Поэтому перспективы развития устной истории определяются не ее противостоянием с традиционной историографией, а напротив, их тесным сотрудничеством и взаимодействием, при сохранении относительной самостоятельности. В некоторых отраслях устная история позволяет не только изменить угол зрения, но и открыть новые важные направления для исследования. Так, историки рабочего движения получили возможность изучать повседневную жизнь рабочих на производстве и ее воздействие на семью и общество.

73

Цель нашего исследования – исследовать роль устных источников при изучении основных составляющих трудовой повседневности рабочих провинциального завода в 1945–1965 годах. Выбранный хронологический период позволяет проследить, как изменялась производственная повседневность рабочих при переходе к мирной жизни после войны.

В ходе исследования были созданы аудиозаписи интервью с 9 бывшими рабочими тюменского завода «Механик», а ныне членами совета ветеранов завода – 4 женщинами и 5 мужчинами 1927–1940 гг. рождения. Опрошенные люди в исследуемые годы имели разные профессии на предприятии. В связи с этим материалы, полученные в ходе бесед, дают возможность составить представление о их повседневной жизни на заводе.

Перед началом интервью я звонила и сообщала, что интересуюсь производственной повседневностью рабочих. Во время первой встречи я обычно начинала с вопроса об истории семьи, но в некоторых случаях информанты предпочитали сразу рассказать свою биографию или же начинали говорить о том, что их волнует. В случае если их рассказ относился к теме исследования, первое интервью проводилось с минимальным количеством вопросов со стороны интервьюера. В целом обычно задавались вопросы типа «расскажите о….».

Опросы проводились в 2007–2011 годах. Беседы с респондентами проходили в два этапа: «life story» и работа по опроснику. В рамках первой части опрашиваемый самостоятельно рассказывал о своей жизни, делился воспоминаниями. Вторая часть предполагала ответы респондента на вопросы заранее разработанной анкеты, которая включает несколько тематических групп вопросов, большинство из которых открытого типа и соответствует основным аспектам производственной повседневности, рассматриваемой в нашей работе.

Например, нами было выделено три больших блока вопросов. Первый связан с производственной деятельностью рабочих: организацией производства, условиями труда. Второй блок освещает элементы производственной активности рабочих: участие в социалистическом соревновании и движении за коммунистический труд, рационализации. Третий блок посвящен девиантному поведению рабочих на производстве: нарушениям трудового режима. Для нашего исследования большое значение представляют отношение самих рабочих к процессам, происходившим на заводе, как они видели и оценивали многие заводские проблемы.

Для проведения исследования нами был выбран проблемно-нарративный вид интервью, так как мы изучали память конкретных людей о годах их работы

74

на конкретном предприятии. Устные свидетельства записывались в их эмоциональном виде, не ограниченном узкими рамками конкретного вопросника, при предоставлении респондентам свободы выбора тем и сюжетов для их рассказов.

Интервью собирались небольшими частями, в несколько визитов, что позволило уточнить и исправить многие неточности, небрежно встречающиеся в рассказе респондентов.

Мы разделяли весь транскрибированный текст каждого интервью на ряд текстуальных фрагментов, каждый из которых несет свою определенную смысловую нагрузку. Характерной особенностью устных интервью были перескакивания с одного сюжета на другой, неточности в некоторых датах

ифамилиях. Поэтому столь часто встречаются в наших интервью сбивчивость

инелогичность повествования.

Анализ нескольких воспоминаний не претендует на полноту описания, но позволяет наметить проблему субъективного восприятия производственной повседневности рабочих на провинциальном заводе.

В ходе проведенного исследования нами были подтверждены многие факты, почерпнутые из архивных источников. Но были выявлены и многие факты, которые невозможно почерпнуть в письменных документах. Например, только после проведения бесед с ветеранами, стало понятно, почему они в возрасте 13-14 лет шли работать на завод. Плохие жизненные условия вынуждали молодых подростков всеми путями устраиваться на завод. По воспоминаниям О.А. Катышевой: «меня никто и не посылал, я сама ушла, жрать дома нечего, а там 800 грамм хлеба давали».1

Например, для простых тружеников завода не было принципиальных отличий в социалистическом соревновании и движении за коммунистический труд: «Да, слышал про движение за коммунистический труд, гремело, ударник коммунистического труда выдавали книжки. Все участвовали, вне зависимости, никого никто не заставлял, ударный труд и все и пошёл. Кто хорошо работает, тот ударник коммунистического труда. Я был ударником, у меня книжка была. Да, за хорошую работу давали, за хороший ударный труд, поэтому они так назывались»2. Фактически движение за коммунистический не на столько проникло в сознание трудящихся масс, как об этом писалось в официальных правительственных документах и заводской статистике.

В процессе проведения исследования мы столкнулись и с рядом трудностей, связанных с поиском информантов: их преклонный возраст

1Воспоминания О.А. Катышевой (запись беседы).

2Воспоминания Е.П. Ушакова (запись беседы).

75

и ограниченное число потенциальных собеседников, готовых встречаться несколько раз и подробно вспоминать, большое количество отказов ввиду преклонного возраста и нежеланием вспоминать дела минувших дней.

По итогам проведенного исследования, мы пришли к выводу, что использование устных источников при изучении трудовой повседневности рабочих имеет большое значение. При этом мы учитываем ограниченные возможности человеческой памяти. Только воспоминания живых очевидцев прошедших событий позволяют проникнуться в исследуемую эпоху настолько, чтобы увидеть многие явления изучаемой эпохи со стороны простого труженика завода. После проведенных бесед мы окончательно уяснили многие моменты, связанные с мотивацией поступков рабочих, особенностями их психологии в послевоенное время.

Воротынцева К.А.

Институт филологии СО РАН, г. Новосибирск

Проблема исторических типов повседневности

Всовременных гуманитарных исследованиях повседневность

и мыслительные схемы, являющие собой обычное, повторяющееся, устойчивое, нерефлексивно воспринимаемое и социально конструируемое

ивоспроизводимое знание. Под повседневностью, как правило, понимается нечто «непроблематизируемое», типичное, естественное – т.е. то, что

воспринимается нами в качестве интерсубъективно разделяемой нормы, ускользающей от рефлексии1. В то же время, по мнению ряда исследователей,

повседневность, трактуемая как норма, находится в диалектических взаимоотношениях с неповседневными, «анормальными» ситуациями, определяющими ее границы: повседневность не существует без собственных парадоксов и альтернатив (в частности, повседневного и «внеповседневного»)

ине может быть понята вне их2. О процессах «оповседневнивания» (М. Вебер), соотношении повседневного и неповседневного в контексте понимания первого

1См., например, о проблеме неявного знания: Боголюбова С.Н. Повседневность: феномен неявного знания. Автореферат дис. …канд. филос. наук. Ростов-на-Дону, 2009.

2Боголюбова С.Н. Повседневность: феномен неявного знания. Автореферат дис. …канд. филос. наук. Ростов-

на-Дону, 2009. С. 14.

76

как привычного, упорядоченного и близкого говорил, например, Бернхард Вальденфельс: «Оповседневнивание означает прежде всего воплощение

иусвоение того, что входит в «плоть и кровь» человека»1. Неповседневное, в свою очередь, предстает как некая обратная сторона повседневности, ее преодоление, как «появление необычного в процессах творения и инновации, которые прокладывают себе путь с помощью отклонений, отходов от правил

иновых дефиниций»2. Повседневность трактуется как сложный амбивалентный феномен, организация которого определяется дихотомиями

инновационных и традиционных компонентов3: между «обыденным» и «необычным» прослеживается корреляция как между передним и задним планами или лицевой и обратной стороной4.

Следует отметить, что в современных работах повседневность нередко сводится исключительно к бытовой, обыденной стороне жизни, противопоставленной тому или иному виду событийности (категориям праздничного, сакрального, большим историческим событиям)5. Иными словами, феномен повседневности рассматривается как продукт длительного исторического развития6, возникающий в ходе десакрализации традиционной жизни, т.е. как детище буржуазного общества7. С подобной точкой зрения вряд ли можно полностью согласиться: в нашей работе мы постараемся показать, что повседневность следует понимать как трансисторический феномен, возникающий задолго до эпохи Нового времени. Для этого мы, опираясь на сопоставление «внеповседневных» моментов с категорией события, попробуем уточнить получивший распространение в гуманитарных работах тезис о том, что «человеческое бытие есть постоянная смена повседневного и неповседневного»8.

Сопоставление повседневности с событием позволяет, на наш взгляд, выявить два наиболее общих типа повседневного опыта. Так, традиционное общество соотносится с реализацией той модели повседневности, которую мы условно можем назвать «сакрализованной»: ее особенностью является корреляция с областью мифологических представлений, которые на данной

1Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Социо-логос: Социология. Антропология. Метафизика. М., 1991. Вып. 1. С. 47.

2Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Социо-логос: Социология. Антропология. Метафизика. М., 1991. Вып. 1. С. 47.

3Розенберг Н.В. Аналитика культуры повседневности Поволжья: философский аспект. Автореферат дис. …док. филос. наук. Тамбов, 2010. С. 15.

4Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности // Социо-логос: Социология. Антропология. Метафизика. М., 1991. Вып. 1. С. 43.

5Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. СПб., 2002. С. 98.

6Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 119.

7Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. СПб., 2002. С. 116.

8Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. СПб., 2002. С. 100.

77

стадии являют собой непосредственную форму познавательного процесса1 и проживаются, а не рассказываются. Суть мифа, дошедшего до нас уже

внарративизированной форме, состоит в преобразовании хаоса или состояния неупорядоченности в организованный космос2. Таким образом, миф выполняет

регулятивную функцию: он объясняет и санкционирует существующий

социальный и космический порядок в том его понимании, которое свойственно данной культуре3 и способствует тому, «чтобы личное и социальное поведение

человека и мировоззрение (аксиологически ориентированная модель мира) взаимно поддерживали друг друга в рамках единой системы»4. Под влиянием мифа складывается эталонный, парадигматический тип поведения5,

характерный для традиционного общества: все важные дела повседневной

жизни уже ab origine проделаны богами или героями, и людям нужно только повторять эти образцовые и смоделированные деяния6. Подобная

нормированность возникает в социуме не на пустом месте: специфика магического мира состоит в том, что в нем любой совершаемый поступок или высказанное слово могут иметь далеко идущие последствия, затронуть весь порядок вещей. Действуя в соответствии с образцом, человек, таким образом,

вмеру своих сил поддерживает весь порядок вселенной7.

Вцелом, миф фиксирует принцип, закономерный ход событий, а не

случай8. Архаическая ментальность отторгает индивидуальное и сохраняет только образцовое9. Следует, однако, отметить, что в ряде случаев «новое» может

включаться в область мифа, наделяясь при этом этиологическими свойствами (см., например, описание карго-культа10): «Если же устанавливается новый

обычай, изобретаются более совершенные орудия труда или приемы

1Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. Екатеринбург, 2008. С. 40.

2Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 2006. С. 205.

3Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 2006.. С. 169.

4Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 2006.. С. 169..

5Элиаде М. Миф о вечном возвращении. СПб., 1998. С. 57.

6Элиаде М. Миф о вечном возвращении. СПб., 1998. С. 54. Курсив автора.

7Кайуа Р. Миф и человек. Человек и сакральное. М., 2003. С. 216.

8Лотман Ю.М. Происхождение сюжета в типологическом освещении // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т.

Таллинн, 1992. Т. 1. С. 232.

9Элиаде М. Миф о вечном возвращении. СПб., 1998. С. 71.

10Элиаде М. Мефистофель и андрогин. СПб.. 1998. С. 211-214.

11Мелетинский Е.М. Предки Прометея (Культурный герой в мифе и эпосе) // Мелетинский Е.М. Избранные статьи. Воспоминания. М., 2008. С. 323.

78

В результате формируется прецедент, «первособытие» – не уничтожающее, но инициирующее норму1.

Таким образом, миф несобытиен в современном понимании: в его рамках все новое и неизвестное либо отбрасывается и объявляется «небывшим», либо наоборот – включается в структуру мифологических образований и наделяется священными свойствами. «Новизны» в нашем смысле тотемистическое восприятие еще не знает2. Из этой конститутивной особенности мифа вытекает его следующее свойство – целостность: миф объемлет собой все значимые оппозиции, например, «праздник» и «будни», которые в итоге являются лишь звеньями одного цикла – санкционируемыми элементами, не уничтожающими, но поддерживающими систему.

Все вышеизложенное позволяет нам сделать следующий вывод: «сакрализованный» тип повседневности, характерный для традиционного общества, не может быть противопоставлен событию, т.к. в рамках данной модели повседневной жизни любое действие уже предусмотрено, предопределено, поэтому реализация события в современном обыденном понимании оказывается неосуществимой. «Сакрализованная» повседневность нормализует и исключает любой эксцесс: она объясняет все противоречия и включает их в одно целое, характеризуясь тем самым полнейшей бессобытийностью. Ей свойственны цельность, полнота и невозможность осуществления события в современном понимании: «сакрализованной» повседневностью не предусматривается акт, который мог бы ее разорвать, поскольку он заранее включен в саму картину мира (как преступления, нарушающие священные табу, которые становятся механизмом для получения сверхчеловеческих способностей). Отметим, что в ряде случаев новаторский жест может быть интегрирован в повседневность – но исключительно на правах

«сакрализованной» повседневности, событие в современном понимании, способное стать точкой ее разрыва, еще не сформировано и не отделено от нормы.

Рискнем, однако, предположить, что в мире, характеризующимся «малой инновативной активностью»3, при бесконечном повторении одного и того же парадоксальным образом можно говорить об отсутствии повторяемости4. Прецедентное событие, как мы уже говорили, способствует не нарушению,

1Тюпа В.И. Дискурсные формации: очерки по компаративной риторике. М., 2010. С. 148.

2Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. С. 70.

3Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 110.

4Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 111.

79

а утверждению нормы, однако подобное утверждение получает статус реновации: с помощью действий актора (культурного героя) умирает старая и рождается новая вселенная. Любое повторение первособытия фактически ведет к возникновению уникального мира: действие, которое лежит в основе возрождаемого универсума, всегда является новым, как и сам явленный мир, что позволяет, например, Л.Г. Ионину утверждать, что оно не осуществляется по известному алгоритму и каждый раз совершается с самого начала и впервые»1. По мнению исследователя, каждое из событий, даже похожее на вчерашнее и обозначавшееся тем же словом, на самом деле не было «тем же», как не является тем же спектакль, игравшийся вчера и играемый сегодня, вчерашняя и сегодняшняя игра в «дочки-матери» и т.д.2 В целом, ученый, ссылаясь на Г. Зиммеля, описывает повседневность сакрализованного мира как череду приключений – то есть как часть реальности, «изъятую» из течения обычной жизни, замкнутую в себе и отличающуюся крайней остротой эмоционально-волевых проявлений3. Отметим, что приключение, согласно

«посредством которого оно ощущается как напряжение жизни, как рубато жизненного процесса независимо от его материи и присущих ей различий; простое переживание превращается в приключение, когда количество этих напряжений достаточно велико, чтобы, минуя материю, вырвать жизнь из обычных рамок»5. По мнению Ионина, повседневность в древности распадалась на такого рода приключения, где время поглощалось предметносмысловой стороной деятельности и не воспринималось как нечто отдельное от вещей6. Анализируя представление о повседневности традиционного общества как о цепи приключений, Ионин акцентирует ее экзистенциальный характер: повседневность воспринималась острее и напряженнее, чем ныне, поэтому

неоднократно отмечалось, что миф, сообщая исходные «сюжеты», утверждает человека экзистенциально8. Следует предположить, что подобная экзистенциальность является конститутивным свойством «сакрализованной»

1Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 111.

2Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 118.

3Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 112.

4Зиммель Г. Избранное. Т. 2. Созерцание жизни. М., 1996. С. 216; 222.

5Зиммель Г. Избранное. Т. 2. Созерцание жизни. М., 1996. С. 226.

6Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 112.

7Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 112.

8Элиаде М. Аспекты мифа. М., 2010. С. 22.

80