Примечания к предисловию1

[1] Разница между скандинавской и внутреннегерманской системами становится

очевиднее, если учесть, что наши Эру, Фоль, Сакснот, Беовульф, Изида, Циса и Синдгунд в Скандинавии не известны, в то время как в континентальной Германии до сих пор не обнаружено никаких следов Хеймдалля, Локи и Хёнира (фарерское Höner, не Hœner). О Мейли [Meili], сыне Одина и Фьёргюн, известно одно только его имя. В Норвегии особенно почитали Тора, в Швеции — Фрея, в Дании — Одина (см. I, 362). Местные божества Халогаланда — Халоги [Hâlogi], Торгерд [Thorgerđr] и Ирпа [Irpa] (F. Magnusen, 981).

[2] Новая религия всегда смешивается со старой, которая никогда не исчезает

окончательно. Старая вера превращается в суеверие, что хорошо показано в Nilsson, VI, 3.

[3]

Когда унялась тяга к иностранному и отошло пресыщение родным (tanta mortalibus suarum rerum satietas alienarumque aviditas [так смертные устают от своего и жаждут чего-то чужого] — Plin., XII, 17:38), началось столь же неоправданное историкогеографическое истолкование мифов, тоже не подразумевавшее подлинного интереса к их внутреннему содержанию. Миф соприкасается с историей в образах обожествленных героев и святых, в генеалогических схемах, начинающихся с бога как основателя рода.

[4] Вольфдитрих сходен с Одиссеем в том, что он носит накидку святого Георгия,

как Одиссей — покрывало Левкофеи. О сходстве греческой мифологии с германской см. предисловие к копенгагенскому изданию «Старшей Эдды» (Kopenhagener Edda, [I], S. XXVII и далее): Артемида и Геката, например, напоминают нашу Берту. Тесно свя-

заны представления о Мелеагре и Норнагесте (см. II, 387—388), о μεσογαία и mittelgart [срединной земле] (см. II, 308), об ὀμϕαλός и dillestein [краеугольном камне] (см. II, 321), об адских псах, охраняющих подземный мир (см. II, 586), о κηρύκειον

[жезле Гермеса] и «жезле желания» (см. II, 558), о вращении решета (см. II, 738). Греческое ἥλιος [солнце], древнескандинавское sôl и готское sáuil связаны даже этимологически (см. II, 176). С римскими традициями согласуются наши заклинания от вывихов (см. I, 466), а также обряд ритуального очищения дорог (RA, 73).

1 [Здесь и далее в виде нумерованных примечаний к каждой главе расположены авторские дополнения, вынесенные в оригинальном (посмертном) издании в самостоятельный третий том. О причинах этой реструктуризации см. Предисловие переводчика. — Прим. пер.]

С другой стороны, Зевс-Юпитер у других народов расщеплен на нескольких богов: Вотан, Донар, Цио; Радегаст, Перун, Святовит; Брахма, Вишну; Гвидион, Таранис.

[5]

Окельтском влиянии на германскую мифологию речь идет в Leo, Malb. Gl., I, 39;

вNilsson, VI, 13, 14 от кельтских корней производятся названия mistelteinn и Baldrsbrand — автор полагает, что во многих частях Скандинавии в древние времена жили кельты. Кельтские боги Таранис, Эзус и Тевтат [Teutates] соответствуют Юпитеру, Марсу и Меркурию (см. Stälin, I, 109—112; GDS, 120).

[6] Есть и другие древние слова, однокоренные в германских и славянских языках,

например, готское gulþ, древневерхненемецкое kold, славянские złato, золото; готское þaúrnus, древневерхненемецкое dornu, славянские trn, терн. Славянская богиня Жива (= Церера) сходна с древнескандинавской Сиф, Ситиврат — с Сатурном, Прия — с Фровой (см. I, 558), Прове — с Фро.

[7] Перечисление мотивов из индийской мифологии, сходных с германскими, мож-

но существенно расширить. Например, плавающий на листике Мальчик-с-пальчик [Däumling] схож с Брахмой и Вишну (см. I, 750), лысый Один и посвященный ему день недели заставляют вспомнить о Будхе (см. I, 320 и Iduna, X, 231), колесо Кродо сходно с колесом Вишну (см. I, 493), Фрия похожа на Притхиви (см. I, 558); у германцев бытовали представления, явно имеющие отношение к индуистскому Яме, богу смерти, к участвовавшей в сотворении мира корове и так далее; образ крыльев Гаруды напоминает о мифологическом объяснении ветра у германцев (см. II, 60). Понятие о «срединном мире» соответствует индуистскому madjamalôka; по Bopp, Gloss., 71b, имя богини Кали связано с готским hveila [час, время] (но не с именем Хальи).

[8] Христианские и языческие представления часто сравнимы друг с другом. О влия-

нии христианства на «Эдду» см. Kopenhagener Edda, S. XXVI и далее; трубный глас, возвещающий о начале Страшного суда, ср. со звуком рога Хеймдалля, а Сурта ср. со смертью как «последним врагом» (1Кор.15:26; см. I, 479—481). Язычники могли включать чужих богов в свои пантеоны и ассимилировать их (греки часто поступали так ради примирения с другими народами), для христиан же подобное было невозможно, и они были абсолютно враждебны по отношению ко всем остальным богам. И всё же христианская церковь то ли поневоле, то ли по расчету ассимилировала отдельных языческих богов и некоторые обычаи. Тот факт, что святых в католической церкви часто почитали как богов, подтверждается такими источниками, как Seb. Frank, Zeitbuch, II, 243a, A. W. Schlegel, Oeuvres, I, 219, Kingston, Lusitanian sketches (Lond., 1845). Святые исцеляют (см. II, 818); Косму и Дамиана сербы называют «врачевателями» (Vuk, Wb., 82); Иоанн Креститель предсказывает Эде [Aeda] рождение дочери Оды [Oda] и то, что от нее произойдет царственный род (Pertz, VI, 307). Святые даруют

дождь (см. I, 395), «водные святые» помогают в штормах и ураганах (см. II, 64), монахини в немецких сказаниях часто занимают место «белых женщин», а munkar [монахи] в шведских легендах нередко заменяют jättar [великанов] (Runa (1844), 13). Святые унимают божий гнев; в Pass., 312:56:

Гнев бога и святых упоминается и в проклятьях: habbe he godes unmiltse and sancti Martines [да познает он гнев бога и святого Мартина] (Kemble, II, 4); у Гельблинга (Helbling, VIII:915):

Anshelm, III, 252:

Из всех святых особенно почитали Марию; с ранних времен (хотя и не с первых веков распространения христианства) культ Марии особенно поддерживали женщины (Zappert, 16; Epiphan., Adv. haeres. (ed. Paris, 1622), 1058). Мария, как и Хульда, звалась gudmoder [богоматерью] (Asbjörnsen, № 8) и изображалась прядильщицей (Zappert, 13). В сказании о святой Крискентии старик-Петр (напоминающий Вотана) по воде уводит героиню со скалы посреди моря и дарует ей умение исцелять (или сам исцеляет ее — см. KM, № 81); в других сказаниях место Петра занимает Мария, указывающая императрице на целительную траву. Мария и Христос, подобно великанам (см. I, 874) и дьяволам (см. II, 612) из других сказаний, оставляют следы рук и ног на камнях; ср. с ons heren spronc [прыжок господа] (Maerl., II, 116). В старонорвежских «Законах Гулатинга» (Gulaþingslaug, 6) говорится о необходимости «signa til Krist þacca oc sancta Mariu til ârs oc til friđar» [возносить благословение Христу и святой Марии ради урожая и ради мира] — точно с тем же в языческие времена взывали к Фрею (см. I, 450). Богородица помогает роженицам, дарует дождь, является на полях, где целует и высушивает колоски (Maerl., II, 248, 285, 286). Мария, вместо Диоскуров, зажигает огни на мачтах (см. II, 772), она же (или святая Анна, мать Марии) переносит людей по воздуху на огромные расстояния (Hist. de la Bastille, IV, 315) — то же самое делают Один (см. I, 347) и дьявол (см. II, 618). Две статуи Марии встречались друг

сдругом: ту, что поменьше, приносили к большой. Бездетные супруги взывали к святой Верене, и та дарила им наследников (Pertz, VI, 458—460), как это делали и Один

сФригг (Völs. saga, II; ср. с началом многих сказок).

[9]

Христианский бог только посылает на землю своих вестников, ср. в Gregor., 2678: swenn dich unser herre dîner sælden ermante und dir sînen boten sante, den soldest du e phâhen baz [когда наш господь напоминает тебе о твоем счастье (спасении)

ипосылает­ к тебе своего вестника, то лучше бы тебе его принять]. Языческие боги же сами нисходят к людям: fôru at kanna heim allan [пошли осматривать весь мир] (Sn.,

135; см. KM3, III, 146 и далее). Зевс, Гермес и Плутос вместе появляются в «Тимоне» Лукиана; ср. с Aristoph., Lysistrata, 808 и далее, Aristoph., Aves, 1549. В числе трех боговгостей всегда присутствует Гермес (GDS, 123). Зевс приходит как гость-незнакомец,

ина ужин ему подают ребенка (Fragm. hist. gr., I, 31). Диоскуры тоже неузнанными странствовали среди смертных (Preller, II, 72). Сюжет литовского сказания о встрече Перкуна (или Спасителя) с конем и буйволом повторяется и в эстонской легенде, где главным героем выступает Иисус (Neus, [I], 435). Перкун и Пикулл [Pikullos] путешествуют вместе и одаривают людей (Tettau und Temme, Ostpr. und lit. sagen, 28). Конь, бык и собака просят у человека убежища и за гостеприимство наделяют его годами жизни (Babr., 74).

Всказаниях о таких встречах с богами-странниками часто встречается древний мотив исполнения трех желаний. Teseus Hippolitum perdidit, cum ter optandi a Neptuno patre habuisset potestatem [Тезей погубил Ипполита, получив от отца-Нептуна возможность загадать три желания] (Cic., De Nat. D., III, 31); het ich drîer wünsche gewalt [была бы у меня власть трех желаний] (MS, II, 145); ср. с KM, № 87. Сюда же можно отнести бретонскую сказку о хитром усаче, которому Христос и Петр дают возможность загадать три желания. Он просит красивую жену, всегда побеждающую карту

имешок, которым можно поймать черта. Когда Петр затем отказывает ему во вхождении в рай, он забрасывает свою шляпу за ворота и таким образом всё же получает возможность войти. Отголоски сказания об игроке, который не может попасть в рай, обнаруживаются в Warnung, 2710—2806; брат Лустиг и Игрок в одной из сказок тоже хотят попасть на небеса (KM, № 81, 82; Lat. Ged. des MA, 343) — ср. со шванком о мельнике, сидящем на мешке по ту сторону райских ворот (Altd. Bl., I, 381). Просьба Игрока сотворить дерево, с которого никто не мог бы спуститься (см. II, 388), напоминает историю из Hone, Daybook, I, 447, Panzer, I, 94; игра в кости на души упоминается в Caesar. Heisterb., V, 34, Sommer, Sagen, 175, 176. Сюжет о поваре-воре встречается в Avianus, Fab., XXX: sed cum consumti dominus cor quaereret apri, impatiens fertur cor rapuisse coquus [поев, хозяин спросил о кабаньем сердце, которое украл прожорливый повар].

Во время своих путешествий с Петром Христос, в одной из легенд, вытянул из снопа один колосок, поджег его свечой, и высыпалась из него целая гость зерен. Всё это происходит в амбаре, где крестьянин бьет палкой ленивого Петра; в трактире Петру приходится схлопотать еще пару крепких ударов за то, что он отказывается играть. Для крестьян господь создает на деревьях ветки крепче топоров, а грубиянам по их просьбе дарует вина, но вино это оказывается соответствующего качества. В кузнице Христос отрезает коню ногу, подковывает ее и снова прикрепляет на место. Христос подбирает с земли половину подковы, которой Петр пренебрег, и обменивает ее на ягоды, которые Петр, дабы унять жажду, съедает одну за другой. В нижненемецком

шванке о слепце, жена которого сидит на яблоне (см. Dasent, XXVI), Петр и господь играют те же роли, что Плутон с Прозерпиной в «Marchantes tale» Чосера и Оберон

сТитанией в Wieland, Ges. VI, 87 и далее. В другой легенде Христос, путешествуя

сдвумя­ апостолами и тремя юношами, встречает девушку, несущую воду (Wend. Volksl., II, 314). Петр ловит пикшу так же, как асы — обратившегося рыбой Локи, а сам Локи — Андвари в образе щуки (ср. с Wolf, Ndrl. Sagen, 706; Wolf, Vorr. zu Zingerle, II, XX). Петр уходит на землю с небес на отдых (Hans Sachs, III, 1:240; I, 94b). Святой Петр сидит на крыше и бросает вниз груши, а святой Николай подбрасывает гнилые яблоки (Garg., 75b). Сюда же можно отнести народные сказания о святом Йосте и баварце (Renner, 24583 и далее), о святом Николае и баварце (Bebelius, Facet., 1136). Возвращение святых на небеса описано в Warnung, 1767:

Стоит упомянуть еще представление о том, что Петр и Павел нисходят на помощь к сражающимся христианам (Lohengr., 116—119, 158—160; LXXXI). Одетые в белое юноши или рыцари являются на стенах Родоса и помогают христианам отразить атаку турок (Detmar, II, 417 — 1480 год). В Hêlj., 149:10 ангелы зовутся wîges wîse [опытными воинами], они приходят по двое, вооруженные (см. II, 842). Эта пара воинственных светлых юношей напоминает об Алках (см. I, 642) и о Диоскурах, на белых конях являющихся среди битвы, чтобы помочь воюющим (Cic., ND, II, 2; ср. с Cic., ND (ed. Creuzeri), 213, 214; Justinus, XX, 3; Florus (ed. Jahn), 14:14; Sueton., Nero, I; Klausen, Aeneas, 664, 665, 707; Maerl., III, 148, 174). Галаты боялись всадника на белом коне (Lucian, Dial. mer., XIII); уже в Herod., VIII, 38 описано, как два вооруженных сверхъестественных существа догоняют своего врага и убивают его.

[10]

Когда зачинается и рождается злодей, небеса темнеют (Pertz, II, 154); когда зачали Геориса [Georis], природа возрадовалась (Geo., 261 и далее); ср. со сказанием об Александре (Maerl., I, 264). С легендой о благословенном правлении Фроди ср. такое описание (O’Kerney, Gabhra, 104): they say that the times were so prosperous and the produce of the earth so abundant, that when the kine lay down, the grass reached above the top of the horns; hence it is said, that cows whenever they lie give utterance to three moans in rememberance of the good old times, that once had been, and lamenting the hard days, in which they live [говорят, это были столь благополучные времена, а земля тогда была насколько плодородна, что когда коровы ложились, то трава поднималась выше их рогов; потому считается, что коровы, ложась, мычат трижды в честь старых добрых времен, уже прошедших, и сетуют на те трудные дни, в которые им пришлось жить]. Божественный мир наступал во времена правления Нумы (Klausen, Aen., 953) и Соломона (Diemer, 113, 114). Соответствующие строки Готфрида из Витербо основаны на словах из Ис.2:4: et conflabunt gladios suos in vomeres et lanceas suas in falces [и перекуют­ мечи

свои на орала и копья свои — на серпы] (ср. с Passional, 17; Jornandes, De regn. succ., 45; Ksrchron., 630).

[11]

Германское почтение к женщине выражено еще во фразе «êre wol die mutter dîn» [чти свою мать] (Pass., 224:25). В сербской песне дочь обращается к матери «бела црквице», белая церквица (Vuk, [Lieder], I, 17, № 27).

[12]

О достоинствах и недостатках нового ср. у Павсания (Pausan., I, 24:4): ὅστις δὲ τὰ σὺν τέχνῃ πεποιημένα ἐπίπροσθε τίθεται τῶν ἐς ἀρχαιότητα ἡκόντων [тот, кто

в искусстве мастерство ставит выше древности]; ср. с Lessing, VIII, 246.

[13] Уже в поздние времена бога-отца, Христа и святого духа представляли себе си-

дящими на деревьях, как древних германских божеств (Pröhle, Märchen für die Jugend­, 17).

[14] Происхождение всех богов от единого всеобщего божества предполагает уже

Гельмольд из Босау (Helmold, I, 83). У индуистов тремя высшими божествами считаются Брахма, Вишну и Шива — все остальные стоят ниже. Троичность этих богов объясняется через священный слог «ом» = «аум»: Брахма — это «а», Вишну — это «у», Шива — это «м» (Bopp, Gl., 61a; GDS, 122). Помимо троиц, встречается еще немало двоичных божеств: они делятся на мужское и женское — на отца и мать, на брата и сестру. Так появились Ньёрд [Niörđr] и Нерта [Nerthus], Фрей, Фро [Freyr, Frô] и Фрейя, Фрува [Freya, Frouwa], Бертольд [Berhtolt] и Берта [Berhte], Фергунейс [Faírguneis] и Фьёргюн [Fiörgyn], Гебан [Geban] и Гевьон [Gefjon], Хродо [Hruodo] и Хреда [Hreda]. С германским sunne [солнце] (это слово может быть и мужского рода, и женского) ср. Lunus

и Luna, Liber и Libera (GDS, 122). Афиней насчитывает двенадцать богов (Athenaeus, V, 330; ср. с Platon, Phaedrus, 246, 247; Apulejus, 59); τῶν δώδεκα ὀνομαζομένων θεῶν ἀγάλματα [там находятся изваяния так называемых двенадцати богов] (Pau-

san., I, 40:2). Si undecim deos praeter sese secum adducat Jupiter [если даже все одиннадцать богов будут вместе с Юпитером] (Plautus, Epidicus, V, 1:4); duodecim deis [двенадцать богов] (Plautus, Epidicus, V, 2:3); двенадцать адитий (Bopp, 30a); tredecim dii exceptis Brahma, Vishnu et Siva [тринадцать богов, помимо Брахмы, Вишну и Шивы] (Bopp, Gloss., 160[a]); vâro ellifo aesir taldir [оставалось одиннадцать асов (после смерти Бальдра)] (Sæm., 117b); двенадцать асов, 8 асиний (Sn., 79). Героев Хрольва тоже было двенадцать (Sn., 152; Fornald. s., I, 100); двенадцать сыновей Калевы, двенадцать учеников дьявола (см. II, 575, 614).

[15] Те аргументы, с которыми отцы церкви и христианские авторы (такие, как Ар-

нобий) выступали против языческих предрассудков, против древних богов, храмов, статуй и жертвоприношений, во многом применимы и к католическому учению. Даже мирские радости, связанные с приходом весны, цветением растений и пением птиц

осуждались почти так же резко, как и многобожие; в Warnung, 2243 (ср. с 2077 и далее, 2382 и далее):

Наше язычество свободно от дуализма, подразумевающего, что зло как некая реальная сила противостоит добру; наши предки, подобно грекам, либо приписывали всё злое нескольким низшим богам, либо наделяли отдельных божеств отдельными дурными атрибутами.

=

Важно отметить, что то направление, в котором двигалась новая вера, — с юга на север, — не совпадало с тогдашним потоком переселения, увлекавшим народы с востока и севера на запад и юг. Духовный свет тогда прорывался в ту часть мира, в которой должна была обновиться сама жизнь.

Истощенная империя римлян одновременно переживала внутренние волнения и войну на слишком далеко простершихся границах. Тем не менее, используя то же могущественное учение, каким были свергнуты и сами римские боги, покоренная империя сумела овладеть своими покорителями. Волнообразные потоки вторжений были постепенно остановлены — новообращенные народы стали собирать силы и приготовились обратить оружие против оставшихся у них в тылу язычников.

Медленно, шаг за шагом, язычество начало уступать место христианству. Через пятьсот лет после воскресения Христа в него верили лишь немногие

народы Европы; через тысячу лет — уже почти все. Тем не менее, хотя наиболее значительные европейские племена к тому времени уже приняли христианство, еще оставались в этой части мира и язычники [2].

Из Греции и Италии христианская доктрина в первую очередь пришла

вГаллию — это случилось во втором и третьем веках. К 300 году или чуть позже христиане стали появляться среди рейнских германцев — в особенности это касается алеманнов; примерно в то же время или немного раньше христианство стало распространяться среди готов. Готы стали первыми германцами,

вполной мере утвердившимися в христианской вере; это произошло в течение четвертого века: процесс начался с вестготов, за которыми последовали и остготы. Вслед за ними были обращены вандалы, гепиды и руги. Все эти народы приняли арианское учение. Бургунды в Галлии в начале пятого века стали католиками, затем, под влиянием вестготского правления, — арианами, а к началу шестого века вернулись к католичеству. Свевы в Испании поначалу были католиками, затем (около 469 года) стали арианами и оставались ими вплоть до шестого века, когда, вместе со всеми вестготами, они перешли к соборной церкви. Франков христианство привлекло только в конце пятого или в начале шестого века; вскоре вслед за франками новую веру приняли алеманны, затем — лангобарды. Баварцы были обращены в седьмом и восьмом веках, фризы, гессенцы и тюринги — в восьмом, а саксы — приблизительно в девятом веке.

природу, и потому его форма множественного числа в родительном падеже — heidanêro (paganorum [язычников]). Форма Heide с родительным Heiden (вместо Heiden с родительным Heidens) в нововерхненемецком языке ошибочна, но употребляется она уже со времен Лютера. Окончательное подтверждение такой цепочке превращений можно найти в том, что средневековое латинское agrestis тождественно значению paganus. Ср., например, с отрывком из жития св. Ажиля, процитированным в главе IV; оборот «wilde heiden», встречающийся в немецкой народной «Книге героев», — это очевидный плеоназм [1].

Христианство сравнительно рано вошло в Британию, но его распространение было приостановлено вторжением англосаксонских язычников. Впрочем,

кконцу шестого и в ходе седьмого столетия англосаксы также перешли в новую веру.

Датчане стали христианами в десятом веке, норвежцы — в начале одиннадцатого, а шведы частично оставались язычниками вплоть до второй половины того же (одиннадцатого) века. Одновременно с этим христианство проникло и в Исландию.

Что касается славян, то первыми восприняли христианское вероучение южные славяне — карентаны и, во время царствования императора Ираклия (†640), хорваты. Через 150 лет после хорватов, в восьмом и девятом столетиях, христианство приняли моравы; среди северных славян в девятом веке в новую веру обратились оботриты, в десятом — богемы1 и поляки, в одиннадцатом — сорбы, в конце десятого — русские.

Следующими христианство приняли венгры (в начале одиннадцатого века), ливонцы и латыши (в двенадцатом веке), эстонцы и финны (в двенадцатом и тринадцатом веках). Литовцы оставались язычниками до начала пятнадцатого века.

Все эти сведения, впрочем, верны лишь в общих чертах; они не исключают как некоторых более ранних локальных конверсий, так и случаев более продолжительной приверженности язычеству в закрытых областях. Отдаленность проживания и независимость племени вполне могли гарантировать защищенность традиционной племенной веры. Кроме того, различными вероотступниками нередко предпринимались попытки хотя бы частичного возвращения

крелигии предков. Иногда христианство быстро завладевало только умами богатых и благородных семейств, пример которых со временем увлекал и простой народ; иногда, напротив, новая религия сначала оказывала влияние на бедные низовые слои населения.

Еще до того, как Хлодвиг принял крещение и за ним последовали салические франки, отдельные представители всех франкских племен уже подавали аналогичный пример. Взаимоотношения с бургундами и вестготами склоняли некоторых франков к арианской доктрине; католическое учение в то же время обретало своих приверженцев в других частях Галлии. В истории Хлодвига эти доктрины сталкиваются. Одна из его сестер, Лантильда, стала арианкой еще до обращения самого короля, другая же — Альбофледа — оставалась язычницей; последняя крестилась вместе с Хлодвигом, а первая тогда

1Четырнадцать богемских князей были крещены в 845 году; см. Palacky, I, 110. Центрально-северные славяне — ратари, доленцы, хижане, черезпеняне — были язычниками еще во второй половине XI века; см. Helmold, I, 21, 23 (1066 год). Руяне не принимали христианства до 1168 года; см. Helmold, II, 12, 13.

церковный латинский. В том числе проблема языкового барьера вставала и для романских народов, бытовые наречия которых быстро освобождались от староримских правил. Еще острее этот конфликт проявлялся в сохранявшихся тогда независимых королевствах.

Проповедники, являвшиеся к язычникам, отличались крайним ханжеством, аскетизмом, стремлением к умерщвлению плоти. Нередко они оказывались мелочны и жестоковыйны. Кроме того, они находились в рабском подчинении у далекого Рима. Такие люди просто не могли не оскорблять национальное чувство коренных народов. Для миссионеров же мерзостью оказалась не только практика жестоких кровавых жертвоприношений, но и чувственная, жизнерадостная сторона язычества [4]. Где не срабатывали слово и чудотворство, там против непреклонных язычников нередко поворачивались огонь и меч новообращенных.

И всё же победа христианства была триумфом умеренного, простого, духовного учения над чувственным, свирепым, диким язычеством. В обмен на спокойствие духа и обещанный рай человек отдавал свои земные радости и память предков. Одни при этом руководствовались внутренним душевным порывом, другие — примером толпы. Немало было и тех, кто принял новую веру под давлением непреоборимого насилия.

Несмотря на то, что повествователи старины умышленно оставляют выдыхающееся язычество в тени, в некоторых текстах иногда всё же прорывается то трогательный плач о потере древних богов, то достохвальная непокорность навязанным новшествам [5]5.

Проповедники не чурались работать на физических чувствах язычников и пользовались совершенно всем, что позволяло превознести образ христианского культа над образом языческого: здесь и белые одеяния крестимых, и покровы с занавесями, и колокольный перезвон [6], и зажигание свечей, и курение фимиамов6. Мудрым (или хитрым) решением стало также сохранение многих языческих священных мест и храмов путем их превращения — когда это было возможно — в христианские, с наделением их другим, и равносвященным, смыслом. Сами языческие боги, хотя они и выставлялись христианами как ничтожные по сравнению с истинным Богом, не всегда изображались безвластными. Их образ искажали: они предъявлялись в виде враждебных, недобрых сил, в формах чертей, колдунов и великанов, — созданий, обреченных на поражение, но всё же наделенных определенным зловредным влиянием и способных на приложение своих сил. В отдельных случаях языческие обычаи и суеверия продолжали отправляться, просто с новыми названиями; к Христу, Марии и святым относилось то, что раньше говорилось об идолах [7]. С другой стороны, из-за набожности христианских священников было разорено, запрещено и угнетено

5Fornmannasögur, I, 31—35; Laxdæla, 170; Kralodworsky rukopis, 72, 74.

6Greg. Tur., II, 31; Fornmannasögur, I, 260; II, 200.

и мощь]; Финнбоги [Finnbogi] [в «Саге о Финнбоги Сильном»] говорит: «ek trûi â sialfan mik» [я верю в самого себя] ([Fornald. sög., II,] 272) [10]. Сходные убеждения (хотя и без прямого упоминания религии) по-прежнему находят свое выражение в такой датской народной песне (DV, IV, 27):

помимо прочего, в этом есть и христианское устремление, влекущее к возвышению и освящению внутреннего человека [11].

Можно предположить, что даже если бы язычество в течение еще какого-то времени продолжало жить и распространяться, даже если оно смогло бы четче и очевиднее проявить характер исповедовавших его народов, в итоге оно бы в любом случае распалось и растворилось даже без вмешательства христианского вероучения: дело в том, что языческая религия по природе своей содержит в себе приметы порчи и путаницы8. Я бы сравнил язычество с диковинным

8 В древнеисландских сагах и песнях есть весьма примечательные фрагменты, в которых боги резко высмеиваются. Если в «Перебранке Локи» и «Песни о Гарбарде» многое еще можно списать на грубый юмор, не касающийся всё же наиболее святого [12], то некоторые другие тексты ясно свидетельствуют о том, что языческая вера начала ослабевать: один дерзкий поэт (Fornm. sög., II, 207; Islend. sög., I, 11, Islend. sög. (ed. nov.), 372; Nialss., CLX) осмеливается сравнивать Одина и Фрейю с собаками, другой называет богов rângeyg (несправедливыми, дословно — «косоглазыми») и rokindusta [запыленными] (Fornm. sög., II, 154). Когда речь у нас зайдет о боге Фрее, я процитирую одну историю, явно написанную с целью унизить этого бога; но вот еще слова из «Жизни Освальда Святого» (Oswald, 2913): «dîn got der ist ein junger tôr, ich wil glouben an den alten» [твой бог — молодой дурак, я лучше буду верить в старого]. — Если обратиться к списку старинных и популярных собачьих кличек, то, я думаю, там можно обнаружить имена различных богов, низведенные до звериных. В «Вилькина-саге» (Vilk. saga, CCXXX, CCXXXV) упоминаются в таком качестве имена Тор [Thor] (однако ср. c главой CCLXIII по новому изданию: Vilk. saga (ed. nov.), CCLXIII) и Парон [Paron]; первое из них — древнескандинавское, второе — славянское в словацкой форме Parom = Перун (см. гл. VIII). У саксонских скотников и охотников определенно была в ходу собачья кличка Thunar, а Donner, вероятно, используется и по сей день. Одну породу собак поляки называют Grzmilas (Linde, I, 779a; II, 798), а богемцы — Hřmiles (Jungm., I, 759) = Donner, Walddonner [гром, лесной гром; имена или прозвища бога-громовержца] У Зейфрида Гельблинга (Helbl., IV:441) я нашел упоминание о собаке по имени Вунш [Wunsch] (не Вюнш [Wünsch — как напечатано в издании Т.-Г. фон Караяна 1844 года. О Wunsch см. главу VII]). С этим сходен и перенос этнонимов на собачьи клички: так, богемское Bodrok обозначает оботритов и используется в качестве клички (Jungm., I, 150); собачье прозвище Sâmr в «Саге о Ньяле» происходит, вероятно, от названия народа саамов, именуемых также саами и лапландцами; у Гельблинга (Helbl., IV:458) встречается упоминание о собаке по имени Франк [Franck] [13].

растением, многоцветное и благоуханное цветение которого вызывает изумление; христианство же — с рассыпанными на просторах семенами питательных злаков. Но и в язычестве прорастала та божья истина, которая в христианстве вызрела плодами.

В те времена, когда христианство начало распространяться, многие язычники поддерживали идею совмещения и даже объединения нового учения со своей старой верой. Проповедники христианства этой идее всячески противились. Есть сведения о том, что некоторые норманны и англосаксы верили в языческих богов и в Христа одновременно: по крайней мере, они по-прежнему обращались

ксвоим богам в тех определенных случаях, в которых эти боги уже помогали раньше. Поэтому даже в более поздние времена христиане могли через обряды и заклинания взывать к старым богам и просить их помощи. В «Книге о заселении земли» (Landn., III, 12) о Хельги сказано: hann trûđi â Krist, en þô het hann â Thôr til sæfara ok harđræđa ok alls þess, er honum þôtti mestu varđa [он верил во Христа, но взывал к Тору перед началом путешествий, при трудностях и вообще во всех важных случаях]. В такой ситуации и поэты стали использовать языческие эпитеты по отношению к Христу. Беда Достопочтенный (Beda, I, 15) рассказывает о восточноанглийском короле Редвальде, жившем в начале VII века: rediens domum ab uxore sua, a quibusdam perversis doctoribus seductus est, atque a sinceritate fidei depravatus, habuit posteriora pejora prioribus; ita ut in morem antiquorum Samaritanorum, et Christo servire videretur et diis, quibus antea serviebat; atque in eodem fano et altare haberet ad sacrificium Christi et arulam ad victimas daemoniorum [вернувшись домой, он был соблазнен своей женой да какими-то извращенными учителями и даже отвернулся от честной веры, и всё для него стало еще хуже, чем прежде; так и начал он по обычаю древних самаритян открыто служить и Христу, и тем богам, каким он служил раньше; в одном и том же храме он поставил и алтарь для христианского обряда, и небольшую божницу для жертвования демонам] [14]. Это проясняет имевшие тогда место откаты

кязычеству.

Об истории языческих учений и представлений писать несколько проще оттого, что целые племена долго не включались в процесс крещения. Наше близкое знакомство с греческой и римской религиями основано на источниках, составленных во времена, значительно предшествовавшие возникновению христианства; чаще нам не хватает сведений о том, какие формы эти религии принимали у народов Греции и Италии в первые века нашей эры. В том, что касается древних кельтских верований, требуется проведение исследования куда более глубокого, чем раньше. Необходимо распознать и проанализировать те кельтские памятники и традиции, какие сохранились на ныне немецких землях. Важные открытия Генриха Лео в области мальбергских глосс могут такому исследованию весьма поспособствовать. Мы могли бы гораздо лучше знать религию славян и литовцев, если бы эти народы на протяжении нескольких веков после своего крещения тщательнее оберегали память о своих древностях; тем

подход в полной мере объясняется и оправдывается продуктивными соприкосновениями языков этих племен с германскими языками, а именно — кельтского с древнефранкским, финского и литовского с готским, старославянского с верхненемецким. Сказания и поверья соседних народов для нас исключительно важны: благодаря им можно лучше понять тот путь, который прошло наше собственное язычество в своем развитии — вплоть до падения.

Неполнота и недостаточная связность восстановленного материала неплохо защищают меня от той ошибки, которая часто портит исследования скандинавской и греческой мифологий: имею в виду привычку разбавлять полуизвестные исторические данные пространными философскими или астрономическими интерпретациями. Я начинаю этот труд с целью просто и честно собрать всё, что осталось от язычества после того, как оно сначала было заброшено самими исповедовавшими его народами, а затем подверглось насмешкам и издевательствам со стороны христиан. Кроме того, я хотел бы обрести соратников в долгом деле — в подготовке твердой фактологической почвы, без которой обзор сущности и ценности нашей мифологии невозможен [18].