agureev_sa_efiopiia_v_otrazhenii_rossiiskogo_obshchestvennog

Интересна сама противоречивость образа «Африканской Швейцарии». С одной стороны – невиданная красота экзотических пейзажей и пасторальных картин мирной жизни, с другой – риск, опасность и жажда неизведанного, - все это создавало непередаваемый колорит восприятия экзотической африканской страны. Порой вдруг открывшиеся путникам пейзажи необъятных просторов и степей Эфиопии напоминали им покинутую родину, вызывая чувство ностальгии. «Широкая бесконечная степь, море низенькой жалкой чахлой травки. Ряд округлых холмов, неглубоких балок с шумящими под ними ручьями, словом, наша степная Русь – лежит, куда только глаз хватает»73, – с удивлением описывал картину почти русской природы офицер П. Н. Краснов.

В основном же большинству отправившихся в Абиссинию российских современников Эфиопия представлялась неизведанной сказочной страной древнего христианства, опасной и одновременно величественной, все еще полной множества тайн и загадок.

Отзываясь с неизменным уважением о необычной христианской стране, русский офицер П. Н. Краснов отмечал ее фантастический сказочный колорит: «Абиссиния - это сказка… и черный народ, живущий, как птицы небесные, не сея и не собирая в житницы, не имеющий догмата жизни…разве это не сказочный народ, служащий лишь аксессуаром для подвигов героя сказки. А герой сказки, этот добрый гуманный царь Менелик, воевода-герой, подобный Ивану Царевичу рас Маконен, волшебник m-sier Ильг…».74.

Закреплению подобного образа диковинной африканской страны и его последующей романтизации заметно способствовала и российская периодическая печать, с середины 90- х. годов XIX в. еще более усилившая свое внимание к красноморскому региону. Так, в период развития наиболее динамичных русско-эфиопских отношений, последовавший за разгромом итальянских войск при Адуа, российская пресса разразилась буквально шквалом статей, посвященных

151

151

бурным событиям в регионе. Почти в каждом номере таких влиятельных и популярных газет и журналов, как «Московские Ведомости», «Новое Время», «Нива», «Русская мысль», «Правительственный Вестник» и других печатались статьи и рецензии, знакомившие русских читателей не только с последними политическими событиями в Эфиопии, с экономическим развитием региона, но и с результатами новейших российских и зарубежных этногеографических исследований страны. В российских печатных изданиях выходили рассказы побывавших в Эфиопии с конца 1880-х гг. известных российских путешественников – В. Машкова, Н. С. Леонтьева, А. К. Булатовича, формировавшие позитивное отношение различных слоев русского общества к этой северо-восточной африканской стране.

Даже мало интересовавшиеся жизнью восточной части африканского континента либеральные издания «Вестник Европы», «Северный Вестник» и «Северный Курьер» периодически издавали статьи с комментариями последних событий в Эфиопии.

Наиболее полно освещали жизнь, быт, историю, культуру и религию амхарского общества такие влиятельные издания, как «Санкт-Петербургские Ведомости», «Правительственный Вестник», «Московские Ведомости», журнал «Нива».

Весьма показательным является тот факт, что за двухлетний период с 1896-1897 гг. «Правительственный Вестник» опубликовал в общей сложности 135 статей и заметок, так или иначе посвященных эфиопским событиям. Не отставали от официального правительственного издания «Московские Ведомости» и «Санкт-Петербургские Ведомости», посвящавшие десятки статей Эфиопии, ее истории и культуре.

Подобная динамика освещения африканских событий сохранялась в российской прессе в течение нескольких лет,

152

152

свидетельствуя о невиданном прежде интересе русского общества к амхарской культуре и цивилизации.

Таким образом, благодаря усилиям российской печати, симпатизировавшей Эфиопии, в сознании россиян постепенно формировался положительный образ древнего христианского, «крайне благочестивого», «мужественного» и «единоверного России» эфиопского государства, с оружием в руках отстоявшего свою независимость в борьбе с итальянскими колонизаторами.

Даже официальное издание российской печати, газета «Правительственный Вестник», ссылаясь на оценку корреспондента итальянской газеты «Gazzeto di Trrevise», отозвалась об абиссинцах как о «народе беззаветно храбром, выносливом, привыкшем ко всевозможным лишениям, все

мысли и желания которого направлены к приобретению оружия».75

«Абиссинцы храбры и мужественны, -констатировал автор брошюры «Абиссинцы в борьбе за свободу», -В этом имели прекрасный случай убедиться не только итальянцы, но и англичане, которым абиссинская экспедиция 1867-1868 гг. не принесла никаких материальных выгод». В отношениях же между собой и в повседневной жизни, по словам автора, абиссинцы представляют собой «народ миролюбивый, честный и прямодушный»76.

Стремившаяся постоянно находиться в курсе восточноафриканских событий газета «Московские Ведомости» отмечала в статье «Кто такие абиссинцы?» особое религиозное родство эфиопов-христиан с русскими: «… видя в верованиях и обрядах русских те же древние верования и обряды, к которым они привыкли с детства, (абиссинцы – С. А.) увидали в русских своих единоверцев и своих покровителей. Абиссинцы очень благочестивы и соблюдают много постов и

так же как и православные, постятся по средам и пятницам»77.

153

153

Однако подобное отражение восточноафриканской действительности, имевшее своей целью создание подчеркнуто положительного образа Эфиопии в российской периодической печати, отвечало и определенному социальному заказу со стороны российских правящих кругов. При этом позиция российской общественности подкреплялась четко выраженной антиколониальной направленностью внешней политики России в отношении Эфиопии, при указании же на экономическую отсталость Эфиопии от европейских государств, российские издания всякий раз превозносили патриархальность нравов абиссинцев, их приверженность собственным традициям и культуре.

«Народонаселение (Абиссинии – С. А.) хотя и не знает другой музыки, кроме звуков там-тама, но зато не знает ни испанских аутодафе, ни Сицилийских вечерен и Варфоломеевских ночей, ни современной нашей борьбы капитала с пролетариатом, здесь все просто, все первобытно, начиная с одежды… и кончая религией»,78 -писал пожелавший остаться неизвестным автор брошюры для народа «Абиссинцы в борьбе за свободу».

Значительную роль в формировании представлений различных слоев российской общественности об эфиопах играли и основанные на личном опыте, издававшиеся в России мемуары и дневники посетивших Эфиопию российских исследователей, оставивших наиболее подробные воспоминания о национальном характере, обычаях, вере населявших Эфиопию народов и государственном устройстве страны, и в то же время дающие ясное представление о появлении различных стереотипов в восприятии россиянами восточноафриканской действительности.

Известный российский исследователь, автор специального труда по Эфиопии В. Бучинский, раскрывая способы формирования подобных представлений о национальной специфике и характере населяющих страну народов, отмечал: «О характере и нравственных особенностях абиссинцев

154

154

сложилось почти столько же мнений, сколько путешественников имело случай наблюдать долгое или короткое время жизнь этого любопытного во всяком отношении народа и делилось с общей массой европейской публики своими впечатлениями»79. Поэтому «…в то время как для одних, - обращал внимание своих читателей исследователь, -абиссинцы представлялись образцом благородства, честности, ума, живости…заключают в себе целый сонм добродетелей, для дру-

гих этот же абиссинец – лицемер, плут, да еще злой плут, варвар».80

Указывая на очевидную противоречивость таких оценок национального характера эфиопов, В. Бучинский отмечал и то немаловажное обстоятельство, что большинство находившихся в Эфиопии исследователей «имели для наблюдения всегда незначительную по отношению к общей массе народа кучку туземцев, принадлежавших к одному какомунибудь племени, по которому давался благоприятный или отрицательный отзыв о всем абиссинском народе».81

Значительный интерес представляют также воспоминания побывавшего в различных, в том числе наименее исследованных областях Эфиопии российского офицерапутешественника А. К. Булатовича: «Трудно себе представить, сколько противоположностей соединяются в одном лице, как они соединяются в характере абиссинца. Он похож на их природу, где пропасти, скалы, горы и равнины чередуются между собой, а холод сменяется тропической жарой».82 «Если позволить себе немного вольное сравнение, - продолжал путешественник, - то вот как можно охарактеризовать абиссинца. Он талантлив и восприимчив, как француз, по своей практичности, манере обращаться с завоеванными и по своим государственным способностям – он англичанин, по гордости – испанец, по любви к своей вере , мягкости и терпимости –русский…но кроме этих черт характера он очень храбр, хитер и подозрителен».83

155

155

По отзывам другого российского современника Ф. Ф. Пуцыковича, к многочисленным добродетелям, отличающим абиссинцев, также следовало отнести «их услужливый и приветливый нрав, живость, большую веселость и природное красноречие», а также чувство собственного достоинства и честность, т. к. «даже не смотря на самую крайнюю нужду, абиссинец никогда не коснется к отданному ему на сохранение имуществу».84

Наиболее значимой чертой образа амхара в сознании российских современников являлась также его подчеркнутая набожность и верность установленным религиозным традициям. Не случайно особое место в описаниях Эфиопии российскими путешественниками занимало изучение религиозных обычаев эфиопов, встречались частые упоминания о строительстве храмов и обрядовом своеобразии.

Уделявший заметное внимание изучению религиозной жизни эфиопов архимандрит Ефрем (в миру доктор Цветаев) отмечал, что «абиссинцы очень религиозный, добрый и трудолюбивый народ, которому свойственно древнее благочестие и приверженность православию».85 По мнению архимандрита, они строго соблюдали посты и обряды и, «считая себя вполне единоверными с русскими, греками и другими православными народами»86, чуждались католиков и протестантов, как еретиков. «В их жизни, быте, нравах, законах и образовании, – всюду видно религиозное влияние»87, -указывал священник.

Приверженность амхара православию отмечал также не раз посещавший Эфиопию в составе различных научноисследовательских и дипломатических экспедиций корнет А. К. Булатович: «Они очень близки к православию, глубоко верующие христиане, сохранившие в себе много особенностей, древней апостольской церкви».88

На значимость и важность религиозной составляющей в жизни эфиопского общества и прочную связь с духовнонравственными корнями своего народа указывал и исследо-

156

156

ватель истории и культуры эфиопских племен Е. Е. Долганев, отмечавший особую роль монастырей в развитии этой древней восточно-христианской цивилизации и сакрализации массового (в том числе и бытового) сознания ее жителей.

«Обители Абиссинии, - указывал Е. Е. Долганев, - имеют самую живую связь с народом. По мнению народа, все лучшее, высшее и светлое хранится в стенах обители».89 Главные монастыри Абиссинии играли немалую роль и в политической жизни страны, «своими богатствами помогая императорской власти в критические моменты истории, и тем спасали страну от погибели»90, -отмечал исследователь.

Итак, обобщенный образ Эфиопии предстает в общественном российском сознании как образ христианского «единоверного России» государства с самобытной и древней цивилизацией, ставшего хранителем православных традиций, отстоявшего свою независимость в борьбе с итальянскими колонизаторами. Амхара - как народ патриархальных нравов, набожный, благочестивый, приверженный собственным религиозным традициям, миролюбивый и честный.

Однако настоящий обобщенный тип национального характера не вполне соответствовал реальности, отличался чрезмерной идеализацией, излишней романтизацией и тенденциозностью.

Склонность к созданию подчеркнуто положительного образа амхара была свойственна многим российским исследователям и путешественникам. Например, при внимательном изучении трудов А. К. Булатовича становится очевидным стремление автора к заметной идеализации абиссинской колониальной политики. Так, отмечая прогрессивное значение внешнеполитической деятельности императора Менелика II, направленной на сохранение свободы и независимости эфиопского государства, А. К. Булатович невольно забывал упомянуть о выраженном экспансионистском характере политики эфиопского императора в отношении местных племен, ведущей к покорению и закабалению африканских на-

157

157

родов, а также о крайне жестоком отношении абиссинцев к покоренному населению (например, к галласам).

Излишне идеализированным подходом к изображению эфиопского общества отличались и воспоминания других российских путешественников, при описании характера

ибыта эфиопского населения часто выдававших желаемое за действительное и нередко сознательно прибегавших к лакировке неприглядных сторон жизни абиссинцев, способствуя наряду с деятельностью средств массовой информации формированию общественного стереотипа о «патриархальном и благочестивом» абиссинском народе.

Таким образом, в отличие от большинства европейцев, склонных подчеркивать в своих описаниях пороки и дикость абиссинского общества и его крайнюю отсталость, в сознании многих россиян, напротив, преобладали подчеркнуто идеализированные, во многом тенденциозные оценки эфиопской истории и культуры. Эфиопия российскому обывателю представлялась более близкой к православию, более сплоченной и цивилизованной страной.

Акцентируя внимание на способах создания подобных стереотипов, известный российский востоковед Б. Тураев в рецензии на исследование Е. Е. Долганева «Страна эфиопов» подчеркивал стремление данного автора «сгладить непри-

глядные стороны абиссинской жизни или умолчать о них, или подыскать им какое-либо объяснение».91 «Там, где война

инасилие представляют уже несколько веков нормальный порядок вещей, нельзя требовать, чтобы все обстояло благополучно, и приходится поневоле принимать к сведению рас-

сказы путешественников о мрачных сторонах абиссинских нравов…»92, -отмечал Б. Тураев, опровергая взгляды исследователя на абиссинскую действительность.

Весьма спорным представлялось Б. Тураеву и утверждение Е. Е. Долганева, разделяемое также отечественной прессой и посетившими Эфиопию российскими исследователями, о явной схожести вероисповедания абиссинцев с вос-

158

158

точным православием. Ученый утверждал: «…едва ли можно говорить и о высоте духовного просвещения Абиссинии, где редкая рукопись псалтири обходится без приписок вздорных магических молитв»93.

Неверное восприятие эфиопской действительности было характерно и для некоторых российских периодических изданий. Так, правомонархическая газета «Церковные Ведомости» в своих статьях изображала эфиопское духовенство крайне благочестивым и глубоко религиозным.

Обозреватель петербургского журнала «Наблюдатель» в статье «Абиссинский оптимизм» в 1886 г. напротив, заострял внимание читателей на крайней невежественности эфиопских священников, отмечая, что они «заботятся более о соблюдении постов, чем о поднятии нравственного уровня народа, который предается пьянству и разврату в громадных размерах, избегая брака, освященного религией».94 Анализируя быт и особенности абиссинского общества, журналист наряду с «пьянством и развратом» эфиопского населения отмечал его забитость и невежественность: «многие заражены…предрассудками и суевериями…стараются укрыться от дурного глаза… и верят, что все болезни происходят от злого духа».95 В отношении же политическом, по мнению автора статьи, Абиссиния была далека от идеала современного государства, «заключая в себе элементы разложения по причине этнографического различия племен, религиозной розни между ними и феодального устройства страны».96

Русский путешественник Л. К. Артамонов, поначалу романтизировавший Эфиопию, впоследствии вынужден был несколько изменить свои взгляды, столкнувшись не только с проявлением заботы и внимания со стороны эфиопского населения, но и с настороженностью и неприязнью абиссинцев. «Джанхой Менелик, - свидетельствовал русский офицер, - зорко следивший за движением нашей миссии, мог оказать нам действительную помощь только в пределах своих фактических владений, т. е. там, где было организованно управ-

159

159

ление страной во главе с местными абиссинскими властителями и их ашкерами (солдатами – С. А.), заботливо заготовлявшими продовольствие и все необходимое для русской миссии».97 Но при отсутствии таких посредников, по утверждению Л. К. Артамонова, «отношение придорожного населения к миссии белых было крайне холодным и недоброжелательным».98 И все же подобная характеристика не учитывала в полной мере абиссинской национальной специфики.

Интересно рассмотреть, под влиянием каких факторов складывалось отношение жителей Эфиопии к европейцам вообще и к русским в частности?

Негативно-сдержанному восприятию белых коренным абиссинским населением способствовали, кроме уже упоминавшегося стремления европейских держав к экономическому господству в Эфиопии, их патернализма, консервативность основной массы амхарского общества, неприятие им чужой и непонятной, исходившей от европейцев цивилизации и культуры, нередко отождествлявшихся в понимании эфиопов с неведомыми и страшными магическими силами, доступными белым чужеземцам, и особый психологический склад национального характера амхара, формировавшегося на протяжении веков под воздействием собственных, традиционных социо-культурных факторов, так отличающихся от европейских, и даже под воздействием факторов географических.

В частности, известный историк - эфиопист Д. Левин, наблюдая национальные особенности населявших Эфиопию народов, в своем исследовании «Воск и золото» так писал о мироощущении жителей горной области Мэнз - амхарцев: «Окружающая стена гор была источником изоляции и защи-

ты, двух факторов, имевших огромное значение в истории области».99

В связи с географической изоляцией края складывалась и специфическая психология его жителей, крайне негативно относившихся к любому иноэтническому влиянию, и

160

160