Распределение военнопленных лагерей мвд Сталинградской области по министерствам в 1946-1951 гг.40

Министерство	Июнь 1946 г.		Май 1947 г.			Март 1951 г.
	всего	в %	всего	в %	всего		в%
Строительства предприятий тяжелой индустрии	5958	19,6	4849	19,2	240		7,0
Путей сообщения	3250	10,7	2473	9,8	-		-
Вооружения	2266	7,5	2185	8,7	1303		38,3
Авиационной промышленности	2120	7,0
Речного флота	2100	6,9	1623	6,4	-		-
Строительства военных и военно-морских предприятий	1820	6,0	1495	5,9	-		-
Сельскохозяйственного машиностроения	1654	5,4	2482	9,8	-		-
МГБ СССР	1607	5,3
Внутренних дел	1450	4,8	1174	4,7	708		20,8
Лесной промышленности	1300	4,3	1000	4,0	-		-
Электростанций	1200	4,0	1056	4,2	-		-
Транспортного машиностроения	1000	3,3	1300	5,2	-		-
Земледелия	935	3,1	-	-	-		-
Химической промышленности	800	2,6	1000	4,0	-		-
Промышленности строительных материалов	700	2,3	728	2,9
Совет Министров РСФСР	700	2,3	-	-	-		-
Пищевой промышленности	522	1,7	351	1,4
Животноводства	372	1,2	-	-	-		-
Черной металлургии	300	1,0	925	3,6	-		-
Вкусовой промышленности	300	1,0	250	1,0
Жилищно-гражданского строительства	-	-	-	-	835		24,5
Прочие			2331	9,2	320		9,4
Итого	30 354	100,0	25 222	100,0	3406		100,0

Осужденные военные преступники являлись новой категорией узников лагерей. В связи с этим МВД СССР внесло изменения в по­рядок их содержания и трудового использования. По отношению к осужденным был ужесточен режим содержания. Их труд использо­вался преимущественно на тяжелых физических работах, надзор за ними в жилых зонах и на производственных объектах был усилен. На работу не выводились только больные, а также лица, полностью поте­рявшие трудоспособность или не привлекаемые к работам по опера­тивным соображениям, содержащиеся в одиночных камерах карцера. Все остальные, включая осужденных генералов и офицеров, должны были трудиться. Из их числа формировались рабочие бригады чис­ленностью не менее 20 чел., которые в свою очередь разбивались на звенья по 4-5 чел. во главе со старшими звеньев, подчинявшимися бригадиру. Продолжительность рабочего дня составляла 10 часов при предоставлении четырех выходных в месяц и в праздничные дни. Объекты работ должны были надежно охраняться и быть полностью изолированными от населения и других работающих. При несоблю­дении этих условий МВД СССР предписывало военнопленных на работу не выводить⁴¹. Для всех осужденных устанавливались такие же нормы выработки, как и для вольнонаемных рабочих соответству­ющих отраслей. При условии выполнения норм занятым на тяжелых работах в качестве денежного вознаграждения разрешалось выдавать 85 % заработка сверх 456 руб., которые шли на оплату содержания осужденного, но не более 200 руб., на прочих работах — 70 %, но не более 150 руб.⁴²

В начале 50-х гг. рентабельность лагерей для военнопленных по­высилась. Труд осужденных был организован значительно лучше, чем в предыдущие годы. В 1951 г. рентабельность лагерных отделений в Сталинграде составила 117,7 %⁴³. Вместе с тем труд военнопленных в это время в связи со значительным уменьшением их числа перестал оказывать заметное влияние на развитие экономики города. Уже в январе 1951 г. по приказу министра внутренних дел СССР С. Н. Кру­глова 3000 чел. вывозятся из лагеря № 362 в г. Асбест Свердловской области для работы в асбестовой промышленности. Два лагерных отделения и управление лагеря № 362 расформировывают, а остав­шиеся действующие отделения передаются в непосредственное под­чинение отделу по делам военнопленных и интернированных У МВД по Сталинградской области. Осенью 1953 г. в Восточную Германию в числе 5380 немцев, репатриируемых из Советского Союза, из сталин­градских лагерных отделений убыло на родину 1027 чел. Через три месяца в январе 1954 г. последние осужденные военнопленные и ин­тернированные переводятся в Свердловскую область в лагерь № 476, а отделение УМВД по Сталинградской области ликвидируется.

Не все военнопленные, находившиеся в лагерях Сталинграда, су­мели выжить и вернуться домой. Только в лагерях № 108 и № 362 за 1944-1949 гг. умерло 2122 человека⁴⁴. Потери 1943 г. в период Ста­линградской битвы и сразу после нее исчисляются десятками тысяч. Эти трагические цифры, как и вся история пребывания военноплен­ных в Сталинградской области, служит нам напоминанием о недо­пустимости применения силы в разрешении межгосударственных конфликтов. За преступные действия правительств расплачиваться пришлось простым гражданам. Практика содержания и примене­ния труда взятых в плен солдат противника в советской экономике со всей очевидностью свидетельствует, что в условиях глобальных конфликтов при ограниченности материальных ресурсов, которых нередко не хватает даже для жителей страны, полностью выполнить нормы международного права в области военного плена просто не­возможно. Мировой общественности необходимо сделать все для того, чтобы исключить войны из набора средств разрешения межго­сударственных конфликтов. ^{I II}

20. Подсчитано автором по: РГВА. Ф. In. Оп. 15а. Д. 280. Л. 38; Ф. 47п. Оп. 22. Д. 1. Л. 34.

21. См.: РГВА. Ф. 1п. Оп. 4и. Д. 5. Л. 270-272.

22. Военнопленные в Сталинграде. С. 399.

23. РГВА. Ф. 47п. Оп. 14. Д. 28. Л. 4.

24. Подсчитано автором по: РГВА. Ф. 1п. Оп. 5и. Д. 33. Л. 131.

25. РГВА. Ф. 47п. Оп. 14. Д. 42. Л. 51.

26. Там же. Ф. 47п. Оп. 14. Д. 20. Л. 155-157.

27. Там же. Ф. 1п. Оп. 15а. Д. 280. Л. 96,100.

28. См.: Zur Geschichte der deutschen Kriegsgefangenen des Zweiten Weltkrieges / hgsg. E. Maschke. Bd. 2-8. Munchen, 1965-1974; Erwin P., Epifanow F. E. Stalins Kriegsgefangene: Ihr Schicksal in Erinnerungen und nach russischen Archiven / Ervin Peter; A. E. Epifanow. Graz, 1997; и др.

29. В фондах РГВА имеется большое количество документов, свидетельствующих о борьбе с хищениями продуктов и другими негативными явлениями в лагерях, о при­влечении к ответственности работников лагерей, виновных в неисполнении приказов МВД СССР по трудовому использованию и содержанию военнопленных.

30. Подсчитано автором по: РГВА. Ф. 1п. Оп. 15а. Д. 280. Л. 38; Ф. 47п. Оп. 22. Д. 1. Л. 34.

31. РГВА. Ф. 47п. Оп. 22. Д. 1. Л. 34.

32. Подсчитано автором по: РГВА. Ф. 1п. Оп. 15а. Д. 280. Л. 38, 39; Ф. 47п. Оп. 22. Д. 1. Л. 34.

33. Военнопленные в СССР. С. 720.

34. Подсчитано автором по: РГВА. Ф. 1п. Оп. Зи. Д. 13. Л. 53, 57, 58, 60, 63; Оп. 15а. Д. 116. Л. 39; Ф. 47п. Оп. 22. Д. 1. Л. 34.

35. Военнопленные в СССР. С. 777.

36. Там же. С. 780,874.

37. Конасов В. Б. Судьбы немецких военнопленных в СССР: дипломатические, право­вые и политические аспекты проблемы. Очерки и документы. Вологда, 1996. С. 156— 160; Epifanow А. Е., Mayer Н. Die Tragodie der deutschen Kriegsgefangenen in Stalingrad vor 1942 bis 1956 nach russischen Archivunterlagen. Osnabruck, 1996. S. 71-93; Hilger A. Deutsche Kriegsgefangene in der Sowjetunion, 1941-1956: Kriegsgefangenenpolitik, Lageralltag und Errinerung. Essen, 2000. S. 283-301; и др.

38. Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 9401. Оп. 2. Д. 270. Л. 2.

39. РГВА. Ф. 1 п. Оп. 10и. Д. 6. Л. 47, 195.

40. Таблица составлена и подсчитана автором по: РГВА. Ф. 1п. Оп. 4и. Д. 5. Л. 270-272; Оп. 5и. Д. 33. Л. 131; Оп. 12и. Д. 2. Л. 41-46.

41. РГВА. Ф. 1п. Оп. 21а. Д.4.Л. 231-233; ГА РФ. Ф.9401.Оп. 1.Д. 1174. Л. 56.

42. Там же. Ф. 1 п. Оп. 1т. Д. 21. Л. 112-113.

43. Военнопленные в Сталинграде. С. 1096.

44. Подсчитано автором по: РГВА. Ф. 1п. Оп. 15а. Д. 280. Л. 35.

РОЛЬ НАЦИОНАЛЬНОГО КОМИТЕТА СВОБОДНАЯ ГЕРМАНИЯ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПРИЗНАНИИ ГДР

Йорг Морре, музей «Берлин-Карлхорст»

Германская Демократическая Республика с момента своего осно­вания в октябре 1949 г. считала себя первым антифашистским госу­дарством на немецкой земле. Такому собственному восприятию спо­собствовало то, что политические руководители лично участвовали в борьбе с фашизмом. При этом существовали два сменяющие друг друга варианта легитимации, которые тесно связаны с биографиями обоих генеральных секретарей СЕПГ Вальтера Ульбрихта и Эриха Хонекера. Ульбрихт, вынужденный в 1933 г. как депутат-коммунист рейхстага спасаться бегством от национал-социалистического пре­следования, провел большую часть своего политического изгнания в Советском Союзе, откуда он вернулся в конце войны как «москов­ский кадр», и целенаправленно строил социалистическое общество, воплотившееся в диктатуре ГДР. Хонекер содержался национал- социалистами десять лет в тюрьме как молодой коммунист- функционер и после своего освобождения в апреле 1945 г. сразу же стал принимать участие в строительстве того антифашистского госу­дарства, которым он руководил с 1971 г. вначале как партийный ли­дер, затем и как глава правительства почти до конца существования самого государства.

В центре внимания далее представленных соображений находится участие немецких коммунистов в изгнании, среди них Вальтер Уль­брихт в Национальном комитете Свободная Германия, основанном в 1943 г. в Советском Союзе как сборное антифашистское движение. Из этого в послевоенной Германии, особенно в занятой советскими войсками части, следовало моральное признание его политических действий. Правда — и это тезис данной статьи — ссылка на НКСГ служила в ГДР исключительно легитимации диктатуры СЕПГ, а не историческому признанию заслуг его членов.

Возникновение Национального комитета Свободная Германия

Когда в июле 1943 г. 21 пленный солдат вермахта объединился с 12 коммунистами в изгнании, именовавшими себя Национальный комитет Свободная Германия, в национальный освободительный ко­митет, и в своем манифесте они вместе призвали к свержению Гитле­ра и немедленному прекращению войны, это было во многих отноше­ниях мировой политической сенсацией. Коммунисты, спасшиеся от национал-социалистического преследования в советском изгнании, объединились для сотрудничества с солдатами фашистского вермах­та. Сделали они это совершенно очевидно при советской поддержке. Газеты страны сообщили об этом событии, и до конца войны комитет организовывал обширную пропагандистскую деятельность, которая идейно и материально поддерживалась Советским Союзом. Суще­ствовали радиостанция «Свободная Германия», которую можно было слушать и в Германии, одноименная газета, которая распространя­лась преимущественно в лагерях военнопленных, на фронте обиль­но использовались пропаганда через громкоговорители и листовки Национального комитета, доставка осуществлялась Красной армией. Если в итоге Национальный комитет и не достиг своих целей, то не из-за недостатка инвестиций с советской стороны¹.

Возникновение Национального комитета было тесно связано со Сталинградом. Полное поражение окруженной в Сталинграде 6-й армии вермахта в первый раз поставило под советский надзор такое количество военнопленных. Среди них были многочисленные стар­шие офицеры, генералы и генерал-фельдмаршал Паулюс, командую­щий 6-й армии. Сталинград привел некоторых плененных офицеров вермахта к размышлению и частично переосмыслению, без которого их последующее участие в работе Национального комитета было бы невозможно. Все-таки офицеры в безнадежном военном положении вынуждали солдат стоять до конца. После поражения некоторые из непосредственно несущих ответственность искали оправданий, кото­рые они среди прочего видели в непреклонной позиции своего глав­ного полководца Адольфа Гитлера, которому они лично приносили военную присягу. Заключенный таким образом союз верности был для большинства офицеров большим препятствием, чтобы отмеже­ваться от Гитлера, т. е. отказаться от своей лояльности и нарушить присягу. Но некоторые делали этот шаг и присоединялись к Нацио­нальному комитету².

Сама Сталинградская битва уже сопровождалась мощной фронто­вой пропагандой Красной армии с использованием немецких изгнан­ников. В первый раз немцы были посланы на фронт как пропаган­дисты; среди них коммунисты, такие как Вальтер Ульбрихт и ранее «антифашистски» обученные военнопленные. Под крышей Комин­терна коммунисты-изгнанники искали в лагерях готовых к сотруд­ничеству военнопленных, которых с мая 1942 г. обучали как пропа­гандистов в специально основанной для этого школе военнопленных. После войны это начинание превратилось в разветвленную систему антифашистских школ³. Использование пропаганды в Сталинграде было началом проводимой немцами фронтовой пропаганды, хотя ее всегда снабжала Красная армия. Эти активисты первого часа были ядром основанного полгода спустя Национального комитета.

Национальный комитет, однако, не является следствием исклю­чительно Сталинграда. Уже весной 1942 г. возникали соображения разрешить на советской территории освободительный комитет. Ро­спуск Коминтерна в мае 1943 г. окончательно освободил путь казав­шимся внешне самостоятельными Национальным освободительным комитетам, которые могли быть сформированы на советской терри­тории. Не последнюю роль играло в этом и то, что Советский Союз летом 1943 г., как и раньше, в одиночку должен был вести войну с Германией, при этом еще и на своей территории, потому что военные союзники Великобритания и США еще не открыли второй фронт. С активностью Национального комитета Советский Союз долгое время, по сути до конца 1944 г., связывал надежду добиться перегово­ров о перемирии с вермахтом или по крайней мере путем успешной фронтовой пропаганды ослабить немецкие военные силы⁴.

По советскому настоянию Национальный комитет, еще малочис­ленный и слабый на момент своего основания в июле 1943 г., был рас­ширен за счет Союза немецких офицеров (БДО). 95 офицеров вер­махта, большей частью плененные под Сталинградом, объединились в сентябре 1943 г. в офицерский союз, который потом сразу же слился с Национальным комитетом. Для моральной легитимации по отно­шению к вермахту это было обязательным и позволяло сохранить Комитету шансы на успех. Генерал фон Зейдлитц, президент союза офицеров, лично дважды ездил на фронт в пропагандистских целях. А после покушения на Гитлера 20 июля 1944 г., в котором участвовали преимущественно офицеры вермахта, к так называемому движению Свободная Германия присоединился генерал-фельдмаршал Паулюс. В декабре 1944 г. 50 генералов, находившихся в советском плену, подписали призыв Национального комитета к свержению Гитлера и прекращению войны⁵. Надежды на успех не были такими уж совсем необоснованными, даже если в конечном итоге НКСГ своих целей не достиг. Вермахт капитулировал только после самоубийства Гитлера и ввиду полного поражения Германии. Вместе со своими военными союзниками Красная армия почти полностью заняла немецкую тер­риторию. Германия после безоговорочной капитуляции была поделе­на на оккупационные зоны, что определило политическое развитие в Европе до 1989-1990 гг.

Московские кадры

В конце апреля 1945 г. Вальтер Ульбрихт во главе так называемых инициативных групп вернулся в Германию. Это были группы из во­еннопленных и коммунистов в изгнании, сформированные в Москве для поддержки Красной армии в создании оккупационного управле­ния. Они должны были привести в действие управленческую струк­туру и инфраструктуру разрушенной страны, не обращаясь при этом к старой элите национал-социалистического государства. У групп не было политического задания, но так как выбор членов инициа­тивных групп предполагал интенсивную проверку и обучение, они преимущественно состояли из коммунистов. К тому же цели На­ционального комитета, который формально существовал до ноября 1945 г., не должны были расширяться. Советский план выдавался за «директивы КПГ», что дополнительно усиливало впечатление, что активными были немецкие коммунисты, а не Национальный коми­тет⁶. Ульбрихт, который докладывал в начале июня 1945 г. в Москве Сталину об успехе инициативных групп, не допускал сомнений в том, что с возвращением «московских кадров» в Германию он будет строить КПГ как определяющую общественную силу послевоенной Германии⁷. В то время как коммунисты-изгнанники, по крайней мере находившиеся в Москве бывшие функционеры Коминтерна, быстро вернулись в Германию и приняли на себя в советской оккупационной зоне управленческие функции, для военнопленных — членов Нацио­нального комитета — этот путь не был автоматическим. Только тот, кто прошел в Советском Союзе через антифашистскую школу или добился во время войны доверия Красной армии, сотрудничая с ней, мог рассчитывать на скорое возвращение домой. В особенности чле­ны офицерского союза, отклонявшие большей частью участие в обу­чении, по крайней мере до 1948 г., оставались в советском плену⁸.

В качестве примера можно назвать генералов фон Зейдлитца и Паулюса. Зейдлитц отошел от НКСГ в 1945 г., разочарованный его результатами, и открыто критиковал советскую политику в отноше­нии Германии. Он хотел, в том числе по семейным соображениям, быть репатриированным в свой родной город Верден в британской оккупационной зоне, в ФРГ. Переселение в СОЗ-ГДР он исключал. В 1950 г. советский военный трибунал осудил его как военного пре­ступника; в 1955 г. он вернулся как «поздно возвратившийся» в За­падную Германию, где жил замкнуто до самой смерти⁹. Дальнейший путь Паулюса, напротив, был иным. Хотя он и объявлял себя всегда аполитичным, в 1946 г. выступил в качестве свидетеля советского об­винения на Нюрнбергском процессе. Он не возражал против своей репатриации в ГДР в 1953 г. и провел там последние годы своей жиз­ни, почитаемый со стороны руководства СЕПГ и окруженный при­вилегиями¹⁰.

Интеграция активистов Национального комитета

На приехавших в Германию бывших членов Национального ко­митета или офицерского союза вначале обращали мало внимания. Тот, кто возвращался в западные зоны, замыкался в частной жизни, поскольку на западе члены Национального комитета преимуще­ственно воспринимались как «предатели». Такой критике подвер­гаться не хотел никто. В СОЗ/ГДР общественное восприятие НКСГ складывалось иначе. Внутри руководимого государством партийного ландшафта в 1948 г. была основана Национал-демократическая пар­тия Германии, которая должна была стать прибежищем для бывших членов НСДАП, изгнанных и офицеров вермахта, в том числе и для бывших членов офицерского союза. Председателем партии стал Ло­тар Вольц, один из немецких коммунистов-изгнанников, которые активно работали в Национальном комитете; заместителем председа­теля — Винценс Мюллер, примкнувшись в бытность военнопленным генералом к союзу немецких офицеров. Но самостоятельного упоми­нания Национального комитета, открытого признания его заслуг или чествования его членов не было.

Только спустя десять лет в 1958 г. было основано общество быв­ших офицеров (АеО). Председателем был Отто Корфес, бывший генерал вермахта, участник Сталинградской битвы и соучредитель офицерского союза. Корфеса репатриировали в 1948 г. из советского плена в СОЗ, там он вначале работал в архиве, а потом еще несколько лет был действующим генералом Народной полиции на казарменном положении, т. е. предшественника Национальной народной армии ГДР¹¹. В обществе бывших офицеров он собрал вокруг себя соратни­ков из союза офицеров в НКСГ, давших согласие на репатриацию в СОЗ/ГДР и давно внедренных в государственный аппарат. От СЕПГ общество бывших офицеров получило политическое задание — ока­зать влияние на бывших офицеров вермахта в ФРГ, особенно на тех, кто предложил свои услуги вновь созданному бундесверу. Таким об­разом, Общество было инструментом СЕПГ в пропаганде против ре­милитаризации ФРГ и ее вступления в трансатлантический военный союз НАТО¹². Тем самым была предпринята попытка использовать исторические заслуги борьбы с национал-социалистическим режи­мом в политике СЕПГ в период холодной войны.

Почти в то же время (1957 г.) Эрих Вайнерт, коммунист в изгна­нии и президент Национального комитета, опубликовал написанный им сразу после окончания войны отчет о деятельности НКСГ. Вскоре после этого последовали сообщения-воспоминания о фронтовой про­паганде НКСГ и потом в 1963 г. по случаю 20-й годовщины основа­ния НКСГ — большая научная конференция с публикацией сборника статей и дальнейшими публикациями по этой теме. Правда, в этих изданиях постоянно указывалось на так называемую ведущую роль

КПГ, т. е. все действия НКСГ были представлены так, как будто они всегда происходили по инициативе коммунистов в изгнании¹³. Это было легко сделать, непосредственно после окончания войны только коммунисты-члены Национального комитета или те, кто подчинял­ся их политике, мог выступать в Германии. Военнопленные — члены НКСГ, как правило, возвращались домой из плена начиная с 1948 г. Они должны были выбирать одну из двух сторон, т. е. советскую зону или западную.

Выбор одной или другой стороны часто был представлен как ка­тарсис в издаваемых с 1960-х гг. мемуарах бывших военнопленных — членов НКСГ или офицерского союза. Разочарование из-за пораже­ния и тяготы плена вели при этом автора к осознанию того, что он был ведом фашизмом, Гитлером по ложному пути. Но поскольку Совет­ский Союз в плену дал ему возможность разобраться в себе и честные коммунисты-изгнанники в разговорах осторожно указали ему путь к познанию, он смог сделать ответственный шаг к сотрудничеству в Национальном комитете, который возглавлялся на моральном осно­вании, само собой разумеется, теми, кто не заблудился в национал- социализме — коммунистами¹⁴.

Сведение восприятия НКСГ к роли немецких коммунистов- изгнанников было, без сомнения, связано с тем, что его основатели Вальтер Ульбрихт и Вильгельм Пик приняли на себя ведущие поли­тические роли в общественной структуре СОЗ/ГДР. Их моральная неприкосновенность исходила из того, что они долго боролись про­тив национал-социализма и к тому же были причислены к победите­лям этой борьбы, поскольку находились на стороне одной из держав- победительниц. Но это могли заявить о себе многие возвратившиеся из изгнания немцы. В СОЗ, однако, общество развивалось в направ­лении ухода от плюралистической открытости. Безоговорочное при­нятие советской политики по отношению к Германии во время и по­сле войны было решающим для того, чтобы политически выжить в СОЗ. Ульбрихт к тому же внедрил эту практику внутри СЕПГ для осуществления своих представлений. Например, Антон Акерманн и Рудольф Гернштадт, оба коммунисты-соучредители Национального комитета, лишились своих влиятельных политических постов, после того как выступили с критикой Ульбрихта. Кульминационным пун­ктом внутрипартийных разногласий был кризис легитимации СЕПГ в июне 1953 г., когда народное восстание в ГДР могло быть подавлено только в результате насильственного советского вмешательства¹⁵.

Сведение в СОЗ/ГДР всего сопротивления к политике руковод­ства КПГ в советском изгнании касалось широкого спектра сопротив­ления вне КПГ, но и внутри ее. В конце концов, существовало мно­жество коммунистов, которые боролись против фашизма в Германии и должны были претерпеть за это преследования и арест, не говоря уже о мертвых. Это был длительный процесс, который завершился в 1958 г. Члены НКСГ получили статус «подвергавшиеся преследова­ниям со стороны нацистского режима», таким же способом был от­мечен и весь Национальный комитет. Борьба против фашизма, про­веденная якобы правильно только в советском изгнании под мудрым руководством КПГ в изгнании, т. е. Вальтером Ульбрихтом, оцени­валась теперь иначе, чем сопротивление, оказанное при сложнейших условиях в Германии. Все другие должны были сначала представить доказательства тому, что они не предали коммунистическую идею¹⁶.

Это поднятое до уровня государственной доктрины официальное отношение к сопротивлению национал-социализму изменилось, ког­да власть в ГДР перешла от Вальтера Ульбрихта к Эриху Хонекеру, который в мае 1971 г. был избран первым секретарем СЕПГ. С уче­том своей собственной биографии, полной преследований, Хонекер сделал упор на сопротивлении немецких коммунистов внутри Герма­нии. Сохраняемая Ульбрихтом традиционная линия по отношению к НКСГ оборвалась. В сентябре 1971 г. был распущено общество быв­ших офицеров. Сороковая годовщина со дня основания Националь­ного комитета в 1983 г. по непосредственному желанию Хонекера не была особо отмечена¹⁷. Но Хонекер выступил за создание «музея немецких антифашистов» в Красногорске, городке, неподалеку от Москвы, в котором находилась в свое время антифашистская школа, из колыбели которой вышел НКСГ. Музей был открыт к 40-й годов­щине окончания войны или победы над фашизмом. Очевидным было смещение традиционной линии. Управляемый ГДР музей показывал не только отношение к собственному вкладу в борьбу с фашизмом, но и осознанно продолжал традиционную советскую линию¹⁸. На сорок лет история Национального комитета скрылась в музее.

Немного позже и в ФРГ Национальный комитет был включен в концепцию мемориала Немецкого сопротивления. С соответствую­щей временной дистанцией тема, хотя политически еще спорная, была исторически представлена так, что получила место в музее¹⁹. Правда, понадобилось сорок лет, чтобы принять отдельные действу­ющие лица в Национальном комитете, почувствовать их индивиду­альную мотивацию и почтить их независимо от основной полити­ческой установки. Общая опала в ФРГ следовала, конечно, на фоне беззастенчивого использования НКСГ для легитимации СЕПГ под руководством Ульбрихта. При этом не осознавалось, что это иска­жение истории было направлено не только против членов офицер­ского союза, но и против таких коммунистических соратников, как Акерманн или Гернштадт, выступавших против политического курса Хонекера. В общей сложности тем самым членам Национального ко­митета долгое время отказывалось в признании их участия в анти­фашистской борьбе.

1. Обзор по истории НКСГ: Ueberschar G. R. (hg.). Das Nationalkomitee «Freies Deutschland» und der Bund Deutscher Offiziere. Frankfurt a.M., 1995.

2. Подробнее см.: Scheurig В. Verrater oder Patrioten. Das Nationalkomitee «Freies Deutschland» und der Bund Deutscher Offiziere in der Sowjetunion 1943-1945. Berlin, 1993 (расширенное издание 1-й версии 1960 г.).

3. Моггё J. Umerziehung in der sowjetischen Kriegsgefangenschaft // Bischof G., Karner S., Stelzl-Магх B. (hg.). Kriegsgefangene des Zweiten Weltkrieges. Wien, Miinchen, 2005. S. 152 ff.

4. Подробнее см.: Моггё J. Hinter den Kulissen des Nationalkomitees. Das Institut 99 in Moskau und die Deutschlandpolitik der UdSSR 1943-1945. Miinchen, 2001.

5. О пропаганде НКСГ см.: Bliembach Е. (hg.). Flugblatter des Nationalkomitees Freies Deutschland. Wiesbaden, 1989.

6. Моггё J. Hinter den Kulissen. S. 158 ff.

7. Laufer J. «Genossen wie ist das Gesamtbild?» Ackermann, Ulbricht und Sobottka in Moskau im Juni 1945 // Deutschland-Archiv 29 (1996). S. 355 ff.; см. также: Erler P. «Moskau-Kader» der KPD in der SBZ // Wilke M. (hg.). Die Anatomie der Parteizentrale. Die KPD/SED auf dem Weg zur Macht. Berlin, 1998. S. 229 ff.

8. Моггё J. Kader fur Deutschland? Die Bemuhungen der SED um die Repatriierung antifaschistischer Kriegsgefangener// Annette Kaminsky (hg.). Heimkehr 1948. Miinchen, 1998. S. 217 ff.

9. Reschin L. Der Moskauer Prozefi gegen General von Seydlitz im Spiegel russischer Dokumente // Das Nationalkomitee. S. 251 ff.; см. того же автора: General zwischen den Fronten. Walther von Seydlitz in sowjetischer Gefangenschaft und Haft 1943-1955. Berlin, 1995; Seydlitz W. (von). Stalingrad. Konflikt und Konsequenz. Erinnerungen. Oldenburg, 1977.

10. Diedrich T. Paulus. Das Trauma von Stalingrad. Eine Biographie. Paderborn, 2008. S. 299 ff.; см. также: Reschin L. Feldmarschall im Kreuzverhor. Friedrich Paulus in sowjetischer Gefangenschaft 1943-1945. Berlin, 1996.

11. Cm.: Wegner-Korfes S. Weimar — Stalingrad — Berlin. Das Leben des deutschen Generals Otto Korfes. Biografie. Berlin, 1994.

12. Heider P. Das NKFD und der BDO in der Historiographie der DDR und die «Arbeitsgemeinschaft ehemaliger Offiziere» // Das Nationalkomitee. S. 164 und 171 ff.; cm. также: Моггё J. Hinter den Kulissen. S. 165 ff.

13. Heider P. Op. cit. S. 10 ff.

14. Ebert J. «Erziehung vor Stalingrad». Die Schlacht in der ostdeutschen Mentalitats- geschichte // Peter Jahn (hg.). Stalingrad erinnern. Stalingrad im deutschen und russischen Gedachtnis. Berlin. 2003. S. 17 ff.

15. Zum 17. Juni allgemein siehe Peter Bruhn, 17. Juni 1953. Bibliographie. Berlin, 2003; auch unter www.ib.hu-berlin.de/bkunst/juni.htm (abgerufen am 15.7.2011).

16. Groehler O. Verfolgten und Opfergruppen im Spannungsfeld der politischen Auseinandersetzungen in der SBZ und in der DDR // Danyel J. (hg.). Die geteilte Vergangenheit. Zum Umgang mit Nationalsozialismus und Widerstand in beiden deutschen Staaten. Berlin, 1995. S. 29.

17. Ebd. S. 174 f.

18. Arnold S. R. Das Museum der Deutschen Antifaschisten in Krasnogorsk // Das Nationalkomitee. S. 188 ff.

19. Steinbach P. Zwischen Verrat und Widerstand. Der Streit um NKFD und BDO bei der Presentation in der Ausstellung der Gedenkstatte Deutscher Widerstand als geschichtspolitisches Symptom // Das Nationalkomitee. S. 15 ff.

РОБЕРТ ХАВЕМАН: ЖИЗНЬ В БОРЬБЕ С ДВУМЯ ДИКТАТУРАМИ В ГЕРМАНИИ

Манфред Вилъке, Институт современной истории (Мюнхен)

Жизнь и сопротивление двум диктатурам

Роберт Хавеман, родившийся в 1910 г. в Мюнхене, прожил жизнь, борясь с двумя различными диктатурами в Германии XX века. Он изучал физическую химию и защитил в этой области в 1943 г. в Бер­линском университете докторскую диссертацию; в этом же году он был приговорен за свою активную антифашистскую деятельность су­дом Роланда Фрейзлера к смертной казни. В тюрьме Бранденбурга он пережил казнь своих товарищей. Там же в апреле 1945 г. его осво­бодила Советская армия. После 1945 г. он был в числе активистов создания ГДР, являлся членом Народной палаты, состоял в СЕПГ, был профессором университета им. Гумбольдта и членом Академии наук. После XX и XXII съездов КПСС Хавеман, всегда верный линии партии коммунист, превратился в коммуниста-реформатора. В 1963- 1964 гг. он хотел десталинизации ГДР, того, к чему впоследствии в 1968 г. в Праге стремились Йозеф Смирковски и Иржи Пеликан. Он требовал возврата социализма к демократии, которая, как он полагал, была искоренена Сталиным в коммунистических партиях и социа­листических государствах. Он потерял все посты и должности и был до своей смерти в 1982 г. уважаемым в международном сообществе голосом «другой ГДР» в государстве диктатуры СЕПГ.

Хавеман принадлежит к числу немцев прошедшего столетия, которые, будучи социалистами, выступали против двух диктатур в Германии, тем самым он принадлежит к меньшинству. С историче­ской точки зрения он был на правой стороне — стороне свободы. Он олицетворял собой трагизм немецкого Сопротивления, борющегося с Гитлером, которое было слишком слабым, чтобы своими силами свергнуть национал-социалистическую диктатуру. Две серьезные по­пытки избавиться от тирана путем покушения на его жизнь, предпри-

нятые в 1939 г. Иоганном-Георгом Эльзером и в 1944 г. полковником Шенком графом фон Штауффенбергом, провалились. 20 июля 1944 г. стало для режима нацистской диктатуры предвестником появления другой Германии, к которой, хотя и двигаясь совершенно другим путем, был причастен и Хавеман. Третий рейх был побежден анти­гитлеровской коалицией с помощью военной силы. Прежде всего, это были советские, польские, британские, французские и американские солдаты, которые погибли, в том числе и за освобождение Германии от этой диктатуры, там, где была Сталинградская битва, об этом не должен забывать ни один немецкий ученый.

В противовес побежденной извне национал-социалистической диктатуре диктаторское господство СЕПГ было ликвидировано в ре­зультате первой в немецкой истории успешной мирной революции. Роберт Хавеман умер в 1982 г. Он был одним из тех, кто проложил для нее путь. Перед своей кончиной он сформулировал программные основополагающие требования этой демократической революции и требовал восстановления единства Германии.

Эта статья посвящена двум периодам жизни Хавемана, оба из ко­торых были проведены в борьбе. Первый период — это время борьбы, направленной против гитлеровской диктатуры в годы войны, вто­рой — период поворота убежденного сталиниста к коммунистическим реформам и его открытой схватке с СЕПГ за демократизацию ГДР.

Борьба против национал-социалистической диктатуры

Против Гитлера

Когда Хавеман в 1929 г. начал учебу в Мюнхене, он был сравни­тельно равнодушен к политике. В пивной «Левенброй» он услышал выступления Гитлера, которые вызвали у него неприятие нацистов по причине их «антисемитизма и реакционных взглядов»¹. Связь с левыми и коммунистами у него появилась только в 1931 г., когда Хавеман переехал учиться в Берлин. В 1933 г. он включился в не­легальную работу одной из групп сопротивления «Нового начала»² и познакомился с Георгом Гроскуртом. Оба работали в маленькой ла­боратории в одной из берлинских больниц, где Хавеман начал свои исследования о «Гемоглобине и крови и всевозможных медицинских и физиологических проблемах»³. Там же он начал сотрудничество с Ведомством по вооружению. Когда гестапо разгромило группу со­противления, в которую входил Хавеман, он остался «чудом невре­дим»⁴. В конце 1930-х гг. Хавеман, врач Гроскурт, архитектор Герберт Рихтер-Лукиан и дантист Пауль Ренч создали кружок, состоявший из лиц, которых объединяло неприятие национал-социализма.

Один из членов этого кружка, литовский языковед Меир (Мирон, Владимир) Брозер предупредил весной 1941 г. советское посольство в Берлине о готовящемся нападении немецкого вермахта на Совет­ский Союз. Он давал офицерам верховного командования армии уро­ки русского языка и узнал о запланированном нападении. Предупре­ждение Брозера было упомянуто Хрущевым в закрытом докладе на XX съезде КПСС в 1956 г., когда он обвинял Сталина в том, что им были проигнорированы все предупреждения о готовности Гитлера к нападению, за что многие русские солдаты и гражданские лица вы­нуждены были заплатить своей жизнью.

В 1943 г. из этого кружка возникла группа сопротивления Евро­пейский союз, духовным руководителем которой был Хавеман. Груп­па занималась преимущественно гуманитарной помощью и прятала евреев, которым угрожала депортация. Им находили пристанище, по­рой в своих собственных квартирах или загородных домах, снабжали их фальшивыми документами, удостоверениями, путевыми листами и продовольствием.

Кроме того, группе удалось начиная с 1942 г. наладить контакты с нелегальными организациями иностранных и угнанных рабочих, а также военнопленных, которые они поддерживали в их странах с по­мощью дипломатических связей, предупреждали об облавах в лаге­рях, сообщали информацию о ходе войны, снабжали продуктами и медикаментами. Чешский химик Константин Цадкевич, с которым кружок Хавемана установил контакт в конце 1942 г., к тому момен­ту уже наладил связь между чешскими, советскими, французскими и бельгийскими группами. Весной 1943 г. в контакт с Гроскуртом всту­пила украинка Галина Романова, лагерный врач.

«Европейский союз>

Спустя несколько лет после войны Роберт Хавеман описал появ­ление и закономерность возникновения Европейского союза: «Пер­воначальные попытки, проводимые еще на ощупь, создать нелегаль­ную организацию, приобрели в 1942 г. конкретные очертания, когда моему другу Гроскурту удалось наладить связь с большими группами угнанных иностранных рабочих в Германии. После многочисленных переговоров и совещаний с представителями организованных групп иностранных рабочих мы решили создать международную организа­цию для связи и назвали все движение “Европейский союз”. Группа видела свою основу в массе иностранных рабочих и с самого начала отказалась от любой широкой массовой пропаганды среди немец­кого населения»⁵. Суд обосновал 16 декабря 1943 г. свой приговор о смертной казни Хавеману его причастностью к созданию этой груп­пы. Опосредованно в приговоре речь идет и о Сталинградской битве: «В течение, прежде всего, последнего года он думал, что Германия проиграет войну; и боялся, что тогда Германия станет ареной борь­бы между большевиками и англосаксами и будет ими разорвана... Он считал безответственным не думать о поражении и не проявить предусмотрительность на случай поражения»⁶.

Хавеман хотел «проявить предусмотрительность» относительно времени после Гитлера. Европейский союз должен был организо­вать людей, которые не были отягощены причастностью к национал- социалистической партии и тем самым могли предстать перед буду­щими державами-победительницами, свободными от преступлений нацистов. Хавеман в течение всей своей жизни смотрел в завтрашний день, и именно это было причиной его вмешательства в некоторые дела, без оглядки на связанный с этим риск.

В своих воспоминаниях Хавеман описывает и конкретную дея­тельность Европейского союза. Организация помогала людям, пре­следуемым нацистским режимом, «особенно евреям»: «Мы раздобы­ли многочисленные фальшивые удостоверения личности, частично изготовили их сами. От наличия достаточного опыта в производстве фальшивых удостоверений личности зависела помощь преследуе­мым, то есть практическая ценность деятельности любой нелегаль­ной организации. Для того чтобы получать продукты питания, я ор­ганизовал с помощью своих друзей в Мюнхене непрерывный сбор продуктовых карточек, которые мне высылались ежемесячно. Таким образом можно было обеспечивать продуктами питания широкий круг преследуемых лиц. К сожалению, при раскрытии нашей группы некоторые из этих поддерживавших нас людей тоже оказались под ударом»⁷. Народный суд, оглашая смертный приговор Роберту Ха- веману, Георгу Гроскурту, Герберту Рихтеру-Лукиану и Паулю Рен- чу, указал на особую предосудительность такой солидарности: «На­сколько циничны убеждения четырех обвиняемых следует и из того, что они систематически поддерживали нелегально живущих евреев, даже откармливали их, но не только это, они даже доставали им фаль­шивые удостоверения личности, которые должны были скрывать их от полиции, как будто они не евреи, а немцы»⁸.

По данным самого Роберта Хавемана, в Европейский союз вхо­дило от 50 до 60 немцев. Общее число организованных в небольшие группы угнанных рабочих составляло по его оценке от 20 000 до 50 000. Это число представляется очень большим. Хавеман мог быть убежден в этих масштабах или рассчитывать на возможный будущий размах деятельности членов Европейского союза в рабочих лагерях. В сентябре 1943 г. Европейский союз был раскрыт по доносу шпиона гестапо, начались аресты и судебные процессы⁹. Название группы не было самонадеянным. Это подтверждают процессы Народного суда против членов группы и вынесенные им смертные приговоры. До недавних времен был широко известен судебный процесс против не­мецких основателей Хавемана, Гроскурта, Рихтера-Лукиана и Ренча. После 1990 г. открылись еще одиннадцать процессов. К четырем из­вестным смертным приговорам следует прибавить еще одиннадцать. Это чехи Константин Цадкевич, Пауль Хачек, его жена немка Элли, в девичестве Лотц, и ее дочь Криста Лавицка, живший во французской эмиграции русский Владимир Буаселье, француз Жан Кокон, укра­инцы Николай С. Романенко и Галина Ф. Романова и немцы Хайнц Шлаг, Александер Вестермайер и Курт Мюллер¹⁰.

Программные положения группы сохранились на четырех ли­стовках, написанные преимущественно Хавеманом. Активное сопро­тивление национал-социалистической диктатуре Хавеман ожидал прежде всего не от немецкого населения, а от угнанных в Германию рабочих. Мирное послевоенное общество он представлял себе только в масштабах всей Европы. Эта европейская программа, которая долж­на была ликвидировать национальное государство как принцип, осо­бенно отличает Европейский союз от других групп Сопротивления. Сформулированное Хавеманом от лица группы представление сво­дилось к объединенной социалистической Европе, где должны были быть обеспечены свобода индивидуума и социальная справедливость. Эта политическая программа в публикациях, изданных в ГДР, была упомянута только вскользь, так как не сочеталась с культивируемым СЕГТГ идеологическим образом руководимого КПГ антифашистско­го Сопротивления.

Спасение Хавемана от казни

Роберт Хавеман и Хайнц Шлаг смогли избежать смертных при­говоров. Влиятельным друзьям-ученым из берлинского университе­та профессорам Гюнтеру, Хойбнеру, доктору Вольфгангу Вирту, яв­лявшемуся одновременно главным врачом в Ведомстве вооружения, и доктору Фритцу Бергманну, с которым Хавеман до своего ареста работал в Фармакологическом институте, удалось добиться для Ха­вемана отсрочки казни¹¹. Получение Хавеманом заказа из Ведомства вооружения было со стороны его коллег актом сопротивления, так как, заступаясь на пятом году войны за приговоренного к смертной казни бойца Сопротивления, они сами навлекали на себя подозрение. Жизнь Хавемана удалось спасти, жизнь его друга Гроскурта — нет. Он умер на гильотине в тюрьме Бранденбурга вместе с Ренчем и Рих­тером.

Хавеман как химик получил от Ведомства по вооружению заказ разработать методику определения малых доз элемента фтор, для чего в тюремной камере на средства Ведомства была оборудована лаборатория. Подоплекой этих исследований были разработки в области создания химических боевых средств. В Германии был раз­работан нервнопаралитический газ, который являлся «соединением фтора»¹². Способ выявления очень малых доз фтора мог иметь значе­ние для производства, практического применения и разработки меха­низма воздействия этого ядовитого газа. Исследование в Ведомстве по вооружению проходило по категории «высшие приоритеты». Бла­годаря тому, что работа получила гриф «военный заказ», Вирту уда­лось добиться отсрочки смертной казни сначала на полгода, потом она постоянно продлевалась на два месяца; так была спасена жизнь Хавемана¹³.

Кстати, ни одна из воюющих держав не применила во Второй ми­ровой войне ядовитый газ на поле боя, но все они были подготовлены к такому случаю.

В лаборатории Роберт Хавеман смастерил из нелегально про­несенных деталей радиоприемник и распечатывал новости о ходе войны на пишущей машинке. Эта нелегальная газета передавалась политзаключенными в тюрьме Бранденбурга из рук в руки и име­ла незадолго до освобождения тюрьмы советскими войсками особо важное значение. Политзаключенные имели основание бояться, что при отступлении немецкой армии СС расправится с ними. Хавеман в 1945 г. предпринял меры и на этот крайний случай. Он заказал для своих исследований химикаты, из которых изготовил для защиты за­ключенных коптящие свечи, выделявшие отравляющее вещество, и взрывчатку.

Замалчиваемая в ГДР история группы «Европейский союз»

История группы сопротивления «Европейский союз» могла быть написана только после того, как ГДР прекратила свое существование и были открыты архивы Госбезопасности. В 1965 г. СЕПГ порвала с Хавеманом, и Министерство госбезопасности получило задание дис­кредитировать его как борца против фашизма. Акты гестапо и суда превратились в руках Министерства госбезопасности в следственные документы.

Решение отдела IX/11¹⁴ Министерства госбезопасности под гри­фом AS 91/67 относилось к многочисленным мерам преследования, инициированным СЕПГ для того, чтобы изолировать Хавемана и за­ставить его замолчать. В его биографии времен национал-социализма нужно было найти материалы, которые можно было бы использовать как основание для возбуждения уголовного преследования или по крайней мере в пропагандистских целях; при необходимости следо­вало сфабриковать свидетельские показания, чтобы подорвать веру в него как человека и политика, подвергающего критике действия СЕПГ по руководству страной.

Министерство госбезопасности, начиная следствие, прежде всего старалось создать доказательства и начать уголовное преследование Хавемана. Оно хотело «доказать» двойное преступление: первое, что исследовательская деятельность в смертной камере объективно способствовала военным действиям Гитлера; второе, что он предал гестапо товарищей, арестованных вместе с ним. Майор госбезопас­ности Эрих Крамер зафиксировал 7.8.1968 г. негативный результат проведенного им расследования по «правовой оценке совершенных Хавеманом нацистских и военных преступлений». Для возбуждения дела против Хавемана нужно было доказать, что он «проводил свои исследования, осознавая цель их применения». Отрицательным был и результат расследования в связи с арестом и приговором членов группы сопротивления «Европейский союз». Крамер писал: «Чтобы иметь возможность начать уголовное преследование против Хавема­на, необходимо... привести доказательства, что Хавеман донес на этих людей и по этой причине последовали арест и приговор»¹⁵. Спустя год в докладе IX отдела Министерства госбезопасности от 25.6.1969 г. капитан Цанк констатирует: «Доказательств такого предательства не обнаружено»¹⁶.

Хотя ответственные сотрудники Министерства госбезопасности раз за разом вынуждены были констатировать, что желаемые дока­зательства невозможно ни получить, ни сфабриковать, так как они слишком далеки от истинного положения дел, подобные попытки расследований продолжались годами. Министерством госбезопас­ности использовались материалы всех находившихся в ГДР архи­вов, доставались акты Народного суда и гестапо, делались запросы в советские и болгарские органы госбезопасности и опрашивались свидетели-участники Сопротивления, а также бывшие сотрудники гестапо. Расследования Министерства госбезопасности составили 81 том, общее количество листов в которых превысило 10 000. В это вре­мя документы о Европейском союзе для научных исследований были недоступны.

Демократизация социализма — мир — немецкое объединение

Триада — демократизация ГДР, забота о мире в Европе и достиже­ние немецкого объединения — создавала основные цели в деле преоб­разования государства СЕПГ, за которые боролся Хавеман. То, что он делал, было духовным сопротивлением. Хавеман вынес конфликт на суд общественности, используя для своей критики и реформаторских предложений средства массовой информации ФРГ, минуя цензуру государства СЕПГ.

Решение для Востока

Он предвидел поражение немцев в войне. Вальтер Ульбрихт устроил в Берлине прием для политических заключенных, освобож­денных из тюрьмы в Бранденбурге. Ульбрихт и его группа немецких коммунистов из советской эмиграции по заданию политуправления советской армии помогали восстановить в Берлине городское управ­ление. Освобожденные узники встретились с реальностью в оккупи­рованной Германии. «Ульбрихт произносил речь, в которой без вся­ких церемоний объявил, что немцы как народ должны быть наказаны за свои преступления. Было неприятно все это слышать от немецкого политика»¹⁷.

Хавеман принимал активное участие в восстановлении берлин­ского университета и в 1946 г. был приглашен туда на должность про­фессора. В 1949 г. он стал депутатом Народной палаты, в 1950 г. — членом СЕПГ. Он был тогда «непоколебимо убежден в том, что путь, которым шла ГДР под руководством Советского Союза и нашей Единой партии социал-демократов и коммунистов, был единственно правильным и что Германию разделили не русские и не “Восток”, не коммунисты, а что разделение пришло с Запада»¹⁸.

До 1956 г. Хавеман был верным линии партии коммунистом, кото­рый активно проводил в научных кругах политику СЕПГ по вопросу строительства социализма в ГДР и своей биографией открыто под­тверждал ее антифашистский характер.

Десталинизация

Закрытый доклад Хрущева на XX съезде КПСС в 1956 г., в ко­тором он разоблачил часть преступлений Сталина по отношению к собственной партии и осудил их, стал для Хавемана «обращением Савла». Он превратился в коммуниста-реформатора.

Необходимо сказать несколько слов о значении этого доклада века для дальнейшего развития коммунистических партий и социалисти­ческих стран. Хрущев своим осуждением Сталина подвел черту под террористическим режимом своего предшественника в Советском Союзе¹⁹.

Сталин ввел термин «враг народа». Хрущев выступил с критикой термина, так как это убийственное определение давало полную власть террористическому произволу. «Этот термин сразу освобождал от необходимости всяких доказательств идейной неправоты человека или людей, с которыми ты ведешь полемику: он давал возможность всякого, кто в чем-то не согласен со Сталиным, кто был только запо­дозрен во враждебных намерениях, всякого, кто был просто оклеве­тан, подвергнуть самым жестоким репрессиям, с нарушением всяких норм революционной законности»²⁰. Этот террор по произволу, ко­торый без предупреждения мог затронуть каждого, создавал обста­новку недоверия, молчания и опасений, разговоры и уж тем более дебаты прекратились. Хрущев описывал эти последствия так: «Это понятие “враг народа” по существу уже снимало, исключало возмож­ность какой-либо идейной борьбы или выражения своего мнения по тем или иным вопросам даже практического значения»²¹. В другом месте доклада Хрущев еще раз вернулся к теме воздействия терро­ра на общество: «Массовые аресты и ссылки тысяч и тысяч людей, казни без суда и нормального следствия порождали неуверенность в людях, вызывали страх и даже озлобление»²². Даже за применение пыток на допросах он возлагал ответственность на Сталина. Тот разо­слал в 1939 г. низовым организациям партии телеграмму, в которой было написано: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физическо­го воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с раз­решения ЦК ВКП(б)...»²³

Для академика Андрея Сахарова этот доклад века стал в 1968 г. началом «самоочистки от скверны “сталинизма”», «Мы “по капле вы­давливаем из себя раба” (выражение А. П. Чехова), научаемся выра­жать свое мнение, не глядя в рот начальству и не боясь за собствен­ную жизнь»²⁴.

Низвержение идола и осуждение КПСС его террористических средств вызвало в мировом коммунистическом движении глубокий кризис веры. КПСС сама низвергла с пьедестала своего идола Ста­лина, которого величали «строителем социализма», и осудила его «строительные материалы» — массовые репрессии и террор. Комму­нисты оправдывали эти средства гуманной конечной целью. Своим осуждением террора Хрущев развязал и в компартиях, прежде всего среди партийцев-интеллектуалов, писателей и художников, новую дискуссию о диалектическом соотношении цели и средств в процессе строительства социализма. «Цель в свое время служила моральным прикрытием для применения любых средств. Отказ от применения таких средств вызовет сомнения относительно самой цели». Мило­ван Джилас уже в 1957 г. точно определил последствия шага Хруще­ва: «Как только средства, которые должны использоваться для до­стижения определенной цели, признаются плохими, выясняется, что цель недостижима. Ибо самым существенным в любой политике в первую очередь являются средства»²⁵. Таким образом, КПСС сама на­звала тему, ставшую в социалистических странах для коммунистов- реформаторов и диссидентов центральной. Соотношение между средствами и целями в действиях коммунистов, находящихся у вла­сти, стало исходным пунктом в развитии внутриполитических разно­гласий в социалистических странах. После XX съезда коммунисты- интеллектуалы стали критически проверять свою собственную веру в партию. Аналогично Сахарову Хавеман связывал свое идеологиче­ское освобождение с этим XX съездом.

«Сталин был для меня самый значительный живой марксист. Его слова были неопровержимы. Я мог только пытаться понять его. Если это не удавалось, причина была не в Сталине, а во мне... Сегодня то духовное состояние, в котором я в то время пребывал, кажется мне просто смешным. Тогда оно таким совсем не казалось. Для хорошего коммуниста оно было само собой разумеющимся ...пока в 1956 г. не состоялся XX съезд КПСС. От толчков этого землетрясения рухнуло строение моей веры. То, что я сегодня думаю, что я сегодня пишу, вос­становлено из руин»²⁶.

Социализм и демократия

Строительство берлинской стены в 1961 г. Хавеман еще публично оправдывал как меру, необходимую для защиты социализма в ГДР. В 1964 г. он как представитель естественных наук начал с партийны­ми идеологами спор о том, может ли вообще представляемый партией диалектический материализм философски интерпретировать дости­жения современной физики. В своей лекции «Естественно-научные аспекты философских проблем», которую Хавеман читал в универ­ситете им. Гумбольдта в 1963-1964 гг., он показал не только то, что партийные идеологи не были знакомы с последними достижениями естественных наук, он продемонстрировал также, что «диамат» уста­рел. Он потребовал свободы для ученых и открытой, не подвержен­ной цензуре научной полемики. Свободу публичных дебатов он не ограничивал научной средой, он видел в ней организационный прин­цип строительства социализма в ГДР. Он требовал демократизации страны: «То, что необходимо, что является жизненно важной состав­ляющей социализма и что было утрачено в период сталинизма — это демократия. Социализм невозможен без демократии»²⁷.

В эти дебаты по основополагающим вопросам Хавеман вступил, ссылаясь на десталинизацию в Советском Союзе. «XX и XXII съезды КПСС были решительными шагами на пути к восстановлению со­циалистической демократии»²⁸. Он опубликовал текст своих лекций в ФРГ, не получив разрешения на печать в ГДР. Руководство СЕПГ расценило его взгляды как «ревизионизм», его исключили из партии, он потерял профессорскую должность.

Хавеман стал примером той надежды, которую у критически мыс­лящих коммунистов создала десталинизация. Демонстрация силы со стороны партийного аппарата заставила его вступить в борьбу, от­стаивая свою позицию. Надежду он возлагал на «пражскую весну» 1968 г. в соседней стране. Коммунисты-реформаторы, руководившие коммунистической партией Чехословакии, приняли решение ликви­дировать сталинские структуры и соединить социализм и демокра­тию. Отмена цензуры была одним из первых преобразований руко­водства Александра Дубчека. Реформаторская коммунистическая политика предполагала проведение изменений от партии сверху. По­сол ГДР в Праге Петер Флориан уже в марте заклеймил реформы как «контрреволюцию»²⁹. Хавеман, напротив, видел, что «впервые пред­принимается попытка привести в согласие социализм и демократию. До этого в социалистических странах пробовали, вероятно, разорвать дьявольский круг сталинизма медленной демократизацией. Но свин­цовый гнет партийной бюрократии постоянно парализовывал и за­мораживал редкие, полные надежды попытки»³⁰. После ввода 21 ав­густа 1968 г. в Чехословакию войск стран Варшавского договора то же самое случилось и с этой попыткой проведения реформ. «Кулак сталинизма, который почувствовал в лучах “пражской весны” угрозу всему сообществу, ударил беспощадно»³¹. Тем не менее в поражении «пражской весны», вызванном советским вторжением, Хавеман ви­дел «решительный поворот в развитии всего революционного движе­ния в мире ...и не только направленного против Советского Союза, но также и в самом Советском Союзе»³². Социалисты и коммунисты должны были сказать теперь, какую свободу они конкретно требуют в социалистических государствах. В понимании Хавемана существова­ло четыре основополагающих вида свободы: 1) свобода слова, 2) сво­бода информации, 3) свобода выбора населенного пункта для рабо­ты, места работы и самой работы, 4) свобода создания объединений, организаций и партий. Таким образом, Хавеман прощался со своими реформаторско-коммунистическими надеждами и, вооружившись программой, вступал на стезю формировавшегося движения по за­щите прав человека и гражданина в социалистических государствах. Вместо усовершенствованного социализма речь шла теперь о граж­данских и человеческих правах и тем самым о демократизации ГДР.

Программа демократических реформ в ГДР

Этот тренд был выдвинут благодаря подписанию заключительно­го акта конференции «За безопасность и сотрудничество в Европе», проходившей в 1975 г. (ОБСЕ) в Хельсинки. Результатом было при­знание европейской послевоенной истории. Два немецких государст­ва также подписали эти правила существования государств с раз­личным общественным устройством, которые должны были надолго исключить войну как средство ведения европейской политики. По­литическая конфронтация Востока и Запада должна была уступить место кооперации, не устраняя разницу в системах.

Хавеман опубликовал в 1976 г. свои предложения по демократи­зации ГДР. Первое требование касалось герметичной изоляции от Западной Германии и Западного Берлина, которая нагнетала атмос­феру внутри общества: «Постепенный демонтаж стены; постепенное снижение возрастных ограничений для поездок на Запад»³³. Второе требование вытекало из первого: «Создание валютного фонда для выезжающих за границу граждан ГДР. В фонд должны вноситься все валютные средства, поступающие при обмене денег приезжающими из ФРГ, из Западного Берлина и капиталистического зарубежья». Третье требование: «Полная амнистия для всех политзаключенных, включая нарушителей границы»³⁴.

Четвертое: «Отмена противоречащего Конституции параграфа 106 Уголовного кодекса ГДР об антигосударственном подстрекатель­стве, (...) все приговоры, вынесенные в соответствии с параграфом 106, подлежат отмене задним числом, пострадавшим должна быть возмещена компенсация». Это было требование об отмене цензуры и введении свободы мнений в ГДР.

Пятым пунктом Хавеман требовал «возобновления права на заба­стовки, которое в первой Конституции ГДР еще было гарантировано, во вторую, действующую сейчас, однако, не включено».

Шестой пункт: чтобы свобода изъявления мнений могла найти практическое воплощение, он требовал «разрешить выпуск незави­симой газеты, которая могла бы критиковать партию, правительство и всевозможные общественные явления».

Седьмой и восьмой пункты касались демократизации политиче­ской системы. Он требовал «сделать возможным, чтобы за каждый мандат депутата Народной палаты могли бороться многочисленные независимые от Национального фронта и СЕПГ кандидаты» и «до­пустить существование по крайней мере одной независимой оппози­ционной партии».

Эти предложения, направленные на демократизацию ГДР, закан­чивались риторическим вопросом: «Неужели сторонники существу­ющего сейчас социализма действительно думают, что при реализации этих предложений социализм в ГДР подвергнется опасности? Да, ве­роятно, среди них есть некоторые слепцы, которые так полагают».

Но «слепцы» руководили СЕПГ, и лишением гражданства Бир- манна и изгнанием из ГДР критически настроенных писателей и художников давали понять: с ними демократизации государства не бывать!

Когда этот текст в октябре 1976 г. был опубликован в ФРГ, в руко­водстве СЕПГ готовилось решение о лишении гражданства его дру­га — автора песен Вольфа Бирманна, в ноябре оно вступило в силу. Писатель Юрген Фукс и другие, протестовавшие против лишения Бирманна гражданства, были арестованы. Хавеман в средствах мас­совой информации ФРГ потребовал отменить этот акт произвола. Руководство СЕПГ обдумывало решение заключить его в тюрьму, но из-за состояния его здоровья решилось на домашний арест, который коснулся и его семьи и длился до мая 1979 г. Его голос должен был умолкнуть.

Этот расчет верхушки СЕПГ не удался.

Из своей изоляции, несмотря на запрет контактировать с запад­ными журналистами, Хавеман в 1978 г. опубликовал в ФРГ книгу и предсказал, вопреки прогнозам почти всех специалистов по ГДР на Западе, гибель режима СЕПГ. «Я совсем не думаю о том, чтобы поки­нуть ГДР, где действительно на каждом шагу можно наблюдать, как режим утрачивает всякий кредит доверия, уже утратил его, и где, соб­ственно, необходимы лишь незначительные поводы и события, что­бы прогнать Политбюро к черту»³⁵. Но что же должно придти после разрушения ГДР? Вопросом гибели немецкого государства ему уже пришлось однажды заниматься, это было в 1942 г. Тогда следствием было создание Европейского союза. На открытый вопрос в отноше­нии ГДР ответ дала его последняя политическая акция.

Мир в Европе и немецкое объединение

Последней ролью Хавемана была роль политика-международ­ника, передового мыслителя оппозиции в ГДР и создателя «Бер­линского воззвания». Это стало его последней политической акци­ей перед смертью в апреле 1982 г. «Воззвание» было одновременно и завещанием, и актом передачи ответственности за будущее новому поколению.

Хавеман и Райнер Эппельманн, авторы «Воззвания», связывали возможность избежать атомной войны в рамках Европы с решением открытого немецкого вопроса. Установление взаимосвязи между во­просом о мире и вопросом немецкого объединения было тогда в Гер­мании новаторским. В западногерманском внепарламентском движе­нии за мир, которое протестовало против двойного решения НАТО, не было подобного документа.

Выдвигалось требование, чтобы Германия избегала противо­стояния блоков. Эта внешнеполитическая цель, сформулированная Хавеманом, была связана с просьбами о мире и «мире без оружия», которые выдвигал пастор Эппельманн. Это стремление было очень популярным в евангелической церкви ГДР. «Воззвание» вызвало дискуссии и активные действия в кругах борцов за мир в ГДР. Под ним собирались подписи, выдвигались требования запретить игруш­ки с военной тематикой, предлагалось провести народное голосова­ние за отмену военной обязанности.

Свои политические действия при подготовке «Воззвания» Хаве- ман начал с двух писем, одно было адресовано Гельмуту Шмидту, другое — Леониду И. Брежневу. Канцлер ФРГ был для Хавемана хорошо подходящим адресатом, когда речь опять шла о судьбе Гер­мании. Сам этот шаг — обратиться к канцлеру ФРГ — должен был разрушить в обществе представление о том, что население ГДР спло­ченными рядами выступает за политику руководства СЕПГ в споре о ракетах средней дальности. Кроме того, этим шагом Хавеман ста­вил под сомнение способность руководства СЕПГ понимать немец­кий интерес в этом споре. Все это он подчеркнул в своем письме. Он напомнил о Курте Шумахере, которого Аденауэр в 1951 г. упрекнул в том, что он — «канцлер союзников», чтобы призвать Шмидта дей­ствовать «как канцлер немцев»³⁶.

Канцлер был единственным политиком обоих разделенных не­мецких государств, располагавший достаточной свободой действий в отличие от правительства ГДР. Свое мнение о последнем Хавеман от­крыто высказал в 1979 г. скандинавским газетам: «Наше правитель­ство — это правительство Квислингов (изменников. — А. Л.). Я выби­раю это наименование, чтобы подчеркнуть, что это не специфический немецкий феномен — правительство, которое живет русскими ще­дротами»³⁷. Он подкрепил это мнение своей оценкой настроений на­селения ГДР: «Но два момента должны дать пищу для размышлений нашим господам в Политбюро, а именно то, что у нацистов было больше сторонников, чем у них, и что сейчас гораздо больше людей, чем десять лет назад, желают объединиться с Западной Германией в капиталистическое государство»³⁸. Это высказывание проверялось Министерством госбезопасности на соответствие нормам законно­сти, отчет о проверке будет процитирован в конце.

Хавеман относился с недоверием к политике Соединенных Шта­тов в споре о ракетах средней дальности и высказывал Шмидту свою озабоченность по поводу того, что ФРГ «с большим отрывом явля­ется крупнейшей военной базой США»³⁹. Это мнение он выражал и по поводу отношений Советского Союза и ГДР, но в этом случае Хавеман формулирует заключение только косвенно: «Оба немецких государства, каждое — полигон для нападения и военная база одной из сверхдержав, все равно будут первыми жертвами, если дело дойдет до военной конфронтации... в Европе»⁴⁰. Он видел только один путь «отвести от нас смертельную угрозу: разоружение, постепенный вы­вод всего атомного оружия с территории обоих немецких государств, вывод иностранных оккупационных войск из обеих частей Германии, демилитаризация Германии и превращение ее в нейтральную стра­ну»⁴¹. Соединить решение открытого немецкого вопроса с вопросом о мире в Европе мог согласно положению вещей только канцлер ФРГ, выступив как канцлер немцев. Гельмут Шмидт получил письмо, от­ветил на него, и в сентябре 1981 г. оно было представлено обществен­ности.

Время написания письма было тщательно выбрано, так как в октя­бре 1981 г. в Бонне для переговоров ожидали советского руководите­ля Брежнева. В письме Шмидту Хавеман упоминал этот визит, чтобы напомнить о советских интересах в вопросе безопасности.

Его следующий шаг базировался на этом письме канцлеру ФРГ. Хавеман направил «Открытое письмо председателю Прези­диума Верховного Совета СССР Леониду Брежневу». Он напомнил Брежневу о прежней советской позиции в решении немецкого вопро­са: «Прежде всего речь идет о том, чтобы исключить обе части Гер­мании из противостояния блоков. В этой связи следует напомнить о том, что Советский Союз до шестидесятых годов всегда высказы­вался за демилитаризацию и превращение всей Германии в нейтраль­ное государство. Спустя тридцать шесть лет после войны заключить мирные договоры и вывести оккупационные войска из обеих частей Германии оказалось срочной необходимостью (...). Как мы, немцы, потом решим наш национальный вопрос, должно быть предоставле­но нам самим, и никто не должен бояться этого больше, чем атомной войны»⁴².

Шаг был организован как общенемецкая инициатива, и эта ини­циатива должна была навести мосты между движением за мир в ФРГ и кругами борцов за мир в ГДР. Священник и бывший бургомистр Берлина Генрих Альбертц, писательница Ингеборг Древитц и исто­рик Петер Брандт, сын Вилли Брандта, выступили в ФРГ с призы­вом подписаться под письмом. В ГДР письмо подписали Герд Поппе и Райнер Эппельманн. Хавеман передал его 5 октября советскому по­слу в ГДР Петру Абрасимову и попросил его передать письмо даль­ше. При этом он также сообщил ему о пресс-конференции в Бонне, на которой это письмо будет представлено общественности⁴³.

В судьбоносный для немцев день 9 ноября Министерство госбе­зопасности провело экспертизу обоих писем. Содержание чекисты оценили только с точки зрения нарушения политических правовых норм: «В этом Открытом письме (Шмидту. — М. В.) частично присут­ствует демагогическое уравнивание оборонной политики Советского Союза и других социалистических государств с гонкой вооружения НАТО, прежде всего США, особенно это выражено в опубликован­ном 7.10.1981 г. так называемом Открытом письме председателю Президиума Верховного Совета СССР»⁴⁴. Для следственных органов Министерства госбезопасности очевидна уголовная наказуемость по­ведения Хавемана: связь с «вражески действующими лицами — Юр­геном Фуксом и Манфредом Вильке» — согласно § 219 Уголовного кодекса являлась «установлением противозаконного контакта», так­же существовало подозрение в «передаче информации, наносящей ущерб государству и антигосударственном подстрекательстве» в со­ответствии с § 98 и 106 Уголовного кодекса⁴⁵. Эта оценка действий Хавемана влекла за собой арест и заключение под стражу. Но Ми­нистерство госбезопасности не рекомендовало этих мер по трем при­чинам:

1. За предыдущие подобные проступки Хавеман не был подвер­гнут наказанию.

2. Переданная на Запад информация и позиция Хавемана должны стать предметом расследования и, наконец,

3. Органам, как любили себя называть в Министерстве госбезо­пасности по советскому образцу, было предъявлено врачебное свиде­тельство о состоянии здоровья Хавемана на тот момент. Смертельно больного человека нельзя было заключать в тюрьму.

Было предложено изолировать Хавемана и пресечь дальнейшую «враждебную деятельность».

Эту игру с Министерством госбезопасности Хавеман освоил с 1965 г. На этот раз он знал, что времени ему осталось немного. В обо­их письмах им были сформулированы основополагающие тезисы для развития движения за мир в ГДР; теперь надо было создать такое движение в ГДР и снабдить его политической платформой. «Берлин­ское воззвание» было инструментом достижения этой цели. Хавеман руководствовался реалиями разделенной Германии, чтобы изменить их. «Берлинское воззвание» требовало созыва мирной конференции, «на которой правительства обоих немецких государств заключат мирные договоры с державами-победительницами во Второй миро­вой войне и договорятся о выводе оккупационных войск с гарантией невмешательства в свои внутренние дела»⁴⁶. Но время для перегово­ров в формате 2+4 по решению немецкого вопроса в 1982 г. еще не пришло, они состоялись только в 1990 г.

Реконструкция возникновения «Берлинского воззвания» напо­минает о политическом значении Хавемана и его вкладе в борьбу за мир и демократию, борьбу с диктатурой СЕПГ. Одновременно он отодвигает нас назад во времена «второй холодной войны», как на­зывают период между 1979 и 1985 гг. некоторые историки. Конечно, представление Хавемана о возможности решить вопрос об укрепле­нии мира в Европе посредством демилитаризации Германии и пре­вращения ее в нейтральное государство противоречило политике лидирующих тогда в разделенной Германии действующих лиц, инте­ресам Советского Союза и Соединенных Штатов.

Краткий, подводящий итог взгляд на конфликт по поводу двойно­го решения НАТО 1979 г. должен подчеркнуть этот вывод. Канцлер ФРГ Шмидт вместе с другими европейскими политиками осуществил двойное решение НАТО, чтобы отреагировать на шантаж Западной Европы посредством установки советских ракет средней дальности

СС-20. Постановление состояло из двух частей: сначала США долж­ны были достичь с Советским Союзом договоренности о сокращении ракет СС-20. Если бы эти переговоры не удались, НАТО разместил бы в Европе американские ракеты средней дальности, прежде всего в ФРГ. Создание внепарламентского движения за мир, в котором до­минировали «зеленые», направленного против дальнейшей военной подготовки НАТО, изменило партийный спектр ФРГ. «Зеленые», от­межевываясь от политики безопасности канцлера-члена СДПГ, объ­явили себя новой партией. Это давление на СДПГ лишило канцлера поддержки своей партии в проведении политики безопасности. Из­менение позиции СДПГ под влиянием внепарламентских акций дви­жения за мир было решающим фактором его провала в 1982 г. СЕПГ сделала все, чтобы по советской указке усилить движение за мир в ФРГ западногерманскими коммунистами. Цель была очевидной: нужно было способствовать созданию внутриполитического клима­та, при котором размещение американских ракет средней дальности оказалось бы политически неосуществимым⁴⁷.

Эта стратегия имела незапланированное побочное действие в са­мой ГДР. Пропагандистская поддержка западногерманского движе­ния за мир средствами массовой информации ГДР способствовала появлению борцов за мир в ГДР, которым «Берлинское воззвание» могло предложить политическую платформу.

Канцлер ФРГ Гельмут Коль продолжил с 1982 г. политику свое­го предшественника. После провала советско-американских перего­воров по сокращению вооружения в 1983 г. бундестаг проголосовал за размещение ракет. Для Гельмута Коля непоколебимость ФРГ в конфликте по вопросу о ракетах средней дальности стала одной из важнейших предпосылок для восстановления немецкого единства в 1990 г. В 1982 г. существовали два немецких государства, и на пути объединения лежало свержение господства СЕПГ в ГДР. «Берлин­ское воззвание» способствовало возникновению в ГДР движения за мир, а с ним возникли и неформальные структуры оппозиции, кото­рая политически оформилась осенью 1989 г. и должна была свергнуть диктатуру СЕПГ. Свершившаяся в ГДР мирная революция была пер­вой демократической революцией в Германии и второй предпосыл­кой для решения немецкого вопроса мирным и свободным путем, и Хавеман, безусловно, принадлежит к людям, проторившим для этого дорогу. ^I воссоединения социалистического рабочего движения в Германии и использования его единства для борьбы с национал-социализмом.

3. Wilke М. (hg.). Robert Havemann. S. 45.

4. Ibid.

5. Robert Havemann: Lebensbericht 1933-45. He датировано, цит. no: Wilke M., Theuer W. Der Beweis eines Verrats lasst sich nicht erbringen. Robert Havemann und die Widerstandsgruppe Europaische Union // Deutschland Archiv. Heft 6/1999. S. 899.

6. Volksgerichtshof, l.Senat [Presidentdes VGH Roland Freisler]. Todesurteilgegen Robert Havemann und andere, 10.12.1943 // Mytze A. W. (hg.). Robert Havemann 70, europaische Ideen. Berlin, 1980. S. 22.

7. Lebensbericht // Wilke M., Theuer W. Der Beweis eines Verrats lasst sich nicht erbringen. S. 901.

8. Todesurteil gegen Robert Havemann und andere. S. 26.

9. К вопросу об отдельных процессах см.: Hallermann S. Robert Havemann und die Widerstandsgruppe Europaische Union. Berlin, 2001. S. 81-88.

10. Cp. биографии отдельных членов группы: Hallermann S. Robert Havemann und die Widerstandsgruppe Europaische Union. S. 148-171.

11. Cp.: Robert Havemann: Fragen — Antworten — Fragen. Aus der Biografie eines deutschen Marxisten. Miinchen, 1970. S. 90-91.

12. Wilke M. (hg.). Robert Havemann. S. 59.

13. Ibid.

14. Главный отдел IX был «органом расследования» S. NFS, и подразделения были под­чинены напрямую министру госбезопасности, в их задачи входило также определение подозреваемых в «нацистских и военных преступлениях».

15. Цит. по: Wilke М., Theuer W. Der Beweis eines Verrats lasst sich nicht erbringen. S. 912.

16. Ibid.

17. Wilke M. (hg.). Robert Havemann. S. 67.

18. Ibid. S. 71-72.

19. Cp.: Die Geheimrede Chruschtschows. Berlin (Ost), 1990. Первое издание в ГДР.

20. Ibid. S. 16.

21. Ibid. S. 16-17.

22. Ibid. S. 18-19.

23. Ibid. S. 42.

24. Sacharow A. D. Memorandum. Gedanken iiber Fortschritt, friedliche Koexistenz und geistige Freiheit. Frankfurt a.M., 1968. S. 28 f.

25. Cp.: Djilas M. Die Neue Klasse. Miinchen, 1957. S. 220. Книга была написана в югос­лавской тюрьме.

26. Havemann R. Ja, ich hatte unrecht. Warum ich Stalinist war und Antistalinist wurde // Wilke M. (hg.). Robert Havemann. S. 111-112.

27. Havemann R. Dialektik ohne Dogma? Reinbek, 1964. S. 155.

28. Ibid. S. 156.

29. PrieB L., Kural V., Wilke M. Die SED und der «Prager Frtihling» 1968. Berlin, 1996.

30. Havemann R. Sozialismus und Demokratie. Mai 1968 // PrieB L., Rural V., Wilke M. Die SED und der «Prager Friihling» 1968. S. 139-140.

31. Havemann R. Fragen — Antworten — Fragen. S. 256.

32. Ibid. S. 253.

33. Havemann R. Volksfront im Westen — Sozialismus im Osten: Ein Widerspruch? // Derselbe. Berliner Schriften. Miinchen, 1977. S. 161-162.

34. Ibid. S. 162.

35. Wilke M. (hg.). Robert Havemann. S. 29. Издательство Ровольт предложило мне тогда как издателю убрать это предложение из рукописи, так как у Хавемана в изоляции было превратное представление о действительности в ГДР и он выдавал свои желае­мые мысли за действительность. Предложение, которое тогда было смелым рассужде­нием, оказалось в 1989 г. точным прогнозом.

36. Havemann R. Offener Brief an den Bundeskanzler Helmut Schmidt. Manuskript // Robert-Havemann-Archiv Berlin. S. 3.

37. Strafrechtliche Einschatzung zu von Robert Havemann nach seiner Verurteilung durch das Kreisgericht Furstenwalde begangenen Handlungen. Berlin, 9.11.1981. Копия: BStU, Robert-Havemann-Archiv Berlin. S. 3.

zzi 1

INHALTSVERZEICHNIS 19

ПРЕДИСЛОВИЕ 26

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО В ВОЛГОГРАДСКОМ МУЗЕЕ-ПАНОРАМЕ 7 СЕНТЯБРЯ 2010 г. 30

«ДРУГАЯ ВОЙНА» НА ВОСТОКЕ (1941-1945): ВЗГЛЯД ИЗ ГЕРМАНИИ 34

МИРОВАЯ ВОЙНА И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА. ЕВРОПЕЙСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА 51

XX век как историографическая проблема 54

Мировые войны и гражданские войны 56

Опыт насилия в начале XX века 57

Консистенция и амбивалентность 59

ПРЕДПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА С ВОЙНЫ: НЕМЕЦКИЙ ПУТЬ НА СТАЛИНГРАД 63

СОВЕТСКАЯ ПРОПАГАНДА И ОБРАЩЕНИЕ С ВОЕННОПЛЕННЫМИ ВЕРМАХТА В ХОДЕ СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЫ (1942-1943 гг.) 80

ВОЕННОПЛЕННЫЕ В СТАЛИНГРАДЕ. 1943-1954 гг. 88

РОЛЬ НАЦИОНАЛЬНОГО КОМИТЕТА СВОБОДНАЯ ГЕРМАНИЯ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПРИЗНАНИИ ГДР 100

Возникновение Национального комитета Свободная Германия 101

Московские кадры 103

Интеграция активистов Национального комитета 104

РОБЕРТ ХАВЕМАН: ЖИЗНЬ В БОРЬБЕ С ДВУМЯ ДИКТАТУРАМИ В ГЕРМАНИИ 108

Жизнь и сопротивление двум диктатурам 109

Борьба против национал-социалистической диктатуры 110

Демократизация социализма — мир — немецкое объединение 115

ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ одного СТАЛИНГРАДСКОГО МАЛЬЧИШКИ 133

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ И ЕЕ ПАМЯТНИКИ (НА ПРИМЕРЕ МАТЕРИАЛОВ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ) 140

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА В НАРОДНОЙ ПАМЯТИ ДОНСКИХ КАЗАКОВ 152

Народные образы предвестников войны 153

Причины войны 156

Жизнь в тылу 156

Период оккупации 158

НЕМЕЦКИЕ ВОЕННЫЕ ХУДОЖНИКИ НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ: 161

ИХ ПОРТРЕТ РУССКОГО ВРАГА 161

ОБРАЗ ВРАГА В СОВЕТСКОЙ И НЕМЕЦКОЙ ФРОНТОВОЙ ПРОПАГАНДЕ 169

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА: НАРОДНАЯ ПАМЯТЬ И ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА 177

(на примере Архангельской области) 177

РОЖДЕНИЕ МИФА: ПЕРВЫЕ СОВЕТСКИЕ ФИЛЬМЫ О СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЕ 194

Первый блин комом: опыт создания фильма «Дни и ночи» 197

Эпический подход к изображению Сталинградской битвы 199

ПЕРВАЯ ЗАПОВЕДЬ: РАЗВЛЕКАЙ! ИСТОРИЯ В ПРАЙМ-ТАЙМ 207

БЕЖАТЬ ВПЕРЕДИ ПАРОВОЗА... 217

•«Письма из Сталинграда» 217

•«Черная дыра» 221

«Время миру» 222

«По следам отцов» 225

«Дорога в будущее» 226

«Русский Вавилон» 227

«Разрушение и спасение» 229

Финал 231

ЛИЦА СТАЛИНГРАДА: 231

СОВЕТСКИЕ И НЕМЕЦКИЕ ПОРТРЕТЫ 231

GESICHTER VON STALINGRAD: 231

SOWJETISCHE UND DEUTSCHE PORTRAITS 231

Т. ЕВДОКИМОВА «ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ ОДНОГО СТАЛИНГРАДСКОГО МАЛЬЧИКА» 240

Т. JEWDOKIMOWA “DIE ERINNERUNGEN EINES STALIN GRADER JUN GEN ” 240

В. ШМИТД «НЕМЕЦКИЕ ВОЕННЫЕ ХУДОЖНИКИ НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ: 255

ИХ ПОРТРЕТ РУССКОГО ВРАГА» 255

W. SCHMIDT “DEUTSCHE KRIEGSMALER AN DER OSTFRONT: IHR BILD VOM RUSSISCHEN FEIND” 255

DA GEHORT ER HIN DAKOMMTER HIN! 274

VORWORT 217

EROFFNUNGSWORTEIM WOLGOGRADER PANORAMA-MUSEUM AM 7. SEPTEMBER 2010 222

DER BLICK AUS DEUTSCHLAND AUF DEN “ANDEREN KRIEG” IM OSTEN 1941-1945 226

DAS BILD DER MILITARISCHEN UND POLITISCHEN NAZI-ELITEN VON DER SOWJETUNION WAHREND DES ZWEITEN WELTKRIEGS 236

WELTKRIEG UND BURGERKRIEG - DIE EUROPAISCHE PERSPEKTIVE 246

Das 20. Jahrhundert als historiographisches Problem 248

Weltkriege und Biirgerkriege 250

Gewalterfahrungen im fruhen 20. Jahrhundert 251

Konsistenz und Ambivalenz 252

VORLETZTE BRIEFE AUS DEM KRIEG: DER DEUTSCHE WEG NACH STALINGRAD 257

DIE KRIEGSGEFANGENEN IN DEN STALINGRADER LAGERN 1943 BIS 1954 284

DIE ROLLE DES NATIONALKOMITEES “FREIES DEUTSCHLAND” IN DER HISTORISCHEN LEGITIMATION DER DDR 295

Entstehung des Nationalkomitees “Freies Deutschland” 295

Moskau-Kader 297

Einbindung der Aktivisten des Nationalkomitees 298

ROBERT HAVEMANN: EINE BIOGRAFIEIM WIDERSTAND GEGEN ZWEIDIKTATUREN IN DEUTSCHLAND 304

Widerstand gegen die nationalsozialistische Diktatur 305

Demokratisierung des Sozialismusm — Frieden — deutsche Einheit 309

DIE ERINNERUNGEN EINES STALINGRADER JUNGEN 323

DAS HISTORISCHE GEDACHTNIS DES GROBEN VATERLANDISCHEN KRIEGES UND SEINE GEDENKORTE 330

DER GROBE VATERLANDISCHE KRIEG IM VOLKSGEDACHTNIS DER DONKOSAKEN 343

1. Volkstumliche Darstellungen der Vorboten des Krieges 344

2. Die Kriegsgrunde 346

3. Das Leben im Hinterland 347

4. Die Besatzung 348

DEUTSCHE KRIEGSMALER AN DER OSTFRONT: IHR BILD VOM RUSSISCHEN FEIND 354

DAS FEINDBILD IN DER SOWJETISCHEN UND DEUTSCHEN FRONTPROPAGANDA 361

DER GROBE VATERLANDISCHE KRIEG: VOLKSGEDACHTNIS UND STAATSPOLITIK (am Beispiel des Gebietes Archangelsk) 369

“MOSCOW STRIKES BACK” (1942) - 376

DIE AMERIKANISIERUNG EINES SOWJETISCHEN 376

FILMDOKUMENTS IM KONTEXT 376

DES SOWJETISCH-AMERIKANISCHEN BUNDNISSES 376

GEBURTSSTUNDE EINES MYTHOS. DIE ERSTEN SOWJETISCHEN FILME UBER DIE SCHLACHT UM STALINGRAD 384

Aller Anfang ist schwer — der Film “Tage und Nachte” 387

Der epische Ansatz 389

DAS ERSTE GEBOT: DU SOLLST UNTERHALTEN! GESCHICHTE ZUR PRIMETIME 396

SCHNELLER ALS DER ZUG DER ZEIT ... 407

“Briefe aus Stalingrad” 407

“Schwarzes Loch” 411

“Dem Frieden seine Zeit” 412

“Auf den Spuren der Vater” 415

“Der Weg in die Zukunft” 416

“Russisches Babylon” 417

“Zerstorung und Rettung” 419

РОССИЯНЕ И НЕМЦЫ В ЭПОХУ КАТАСТРОФ: Память о войне и преодоление прошлого. 478

3. Offener Brief an den Vorsitzenden des Presidiums des Obersten Sowjets der UdSSR, Leonid Breschnew. Manuskript // Robert-Havemann-Archiv Berlin.

4. Havemann R. Brief an Abrassimow. Griinheide, den 5. Oktober 19 981 // Robert- Havemann-Archiv Berlin.

5. Strafrechtliche Einschatzung... S. 11.

6. Ibid. S. 12.

^4fi Berliner Appell: Frieden schaffen ohne Waffen. Manuskript. S. 1.

⁴⁷ Cp.: Ploetz V., Muller H.-P. Ferngelenkte Friedensbewegung. DDR und UdSSR im Kampfgegen den NATO-Doppelbeschluss. Munster, 2004.

ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ одного СТАЛИНГРАДСКОГО МАЛЬЧИШКИ

Татьяна Евдокимова, Волгоградский государственный педагогический университет

События Великой Отечественной войны являются неотъемлемой частью исторической памяти нашего народа: коллективной семейной, индивидуальной, национальной. Среди них особое место занимают воспоминания детей военного Сталинграда¹, свидетелей суровых ис­пытаний тех лет. Из стен Волгоградского государственного педагоги­ческого института на защиту Сталинграда ушло 90 преподавателей и 40 студентов. В настоящее время преподавателей-участников сраже­ния осталось в живых 5 человек. Преподавателей — «детей военного Сталинграда» — 19 человек. В этой статье речь пойдет о судьбе одно­го из них, Владиславе Ивановиче Мамонтове, 1936 года рождения.

Владик жил в Сталинграде на улице Невской, недалеко от Илио- дорова монастыря. Когда началась война, отец Владика, офицер Крас­ной армии, кавалерист, ушел на фронт; мать работала телефонисткой на железной дороге. Семья жила в двухэтажном доме, который по­строил прадед, мещанин Мамонтов Андрей Меркулович, кузнец по профессии. Большую роль в судьбе маленького Владика сыграла ба­бушка и тетя Маня, первоклассная портниха, шившая женские пла­тья на машинке «Зингер».

Самыми яркими воспоминаниями маленького мальчика стали впечатления от страшной бомбардировки 23 августа 1942 года. В то время в городе оставалось 710 тыс. человек. 250 тыс. могли укрыть­ся в щелях, 200 подвалов оборудовали под бомбоубежища. Город на 90 % был деревянным.

Около 4 часов дня над городом пронеслись немецкие самолеты, раз­бросавшие тысячи листовок, в которых говорилось, что Сталинград полностью окружен, его дни сочтены. Предлагалось всем сдаваться и не оказывать сопротивления. Владислав Иванович вспоминал, как «...вдруг оглушительно застреляли зенитки, застрочили пулеметы. Раздался гул авиационных моторов со стороны Мамаевого кургана. И мы увидели, как на близком расстоянии друг от друга, на неболь­шой высоте, идут бесконечной волной тяжелые немецкие самолеты». «Меня затолкали под тяжелый старинный стол, — далее вспоминал Владислав Иванович. — Тетя и бабушка прикрывали меня от летя­щих щепок, прижимали к полу. Они шептали молитвы, крестились после каждого взрыва... Эту жуткую картину, вой самолетов, свист бомб я запомнил навсегда». После бомбежки «...из большой воронки, оставшейся на месте блиндажа, вынимали трупы когда-то знакомых людей: женщин, стариков, детей. Все 12 человек погибли мгновенно от прямого попадания бомбы. С этого дня в нашем доме никто не жил. Вся семья полностью переселилась в блиндаж, где во время бомбежек и обстрела была хоть какая-то надежда остаться в живых».

23 августа в день бомбежки, в результате массированного на­лета погибло 40 тыс. человек в трех районах города. Главный удар наносился по объектам управления города, по органам власти и гражданскому населению. Восьмой авиационный корпус во главе с племянником «красного барона» Манфреда Рихтгофена, сбившего в годы Первой мировой войны 80 самолетов противника, Вольфрамом Рихтгофеном, до этого бомбившим Гернику, Варшаву, Севастополь, совершил 2000 самолетов-вылетов с аэродрома «подскока» у стани­цы Тацинской или Морозовской Ростовской области.

Ни в одном другом городе СССР жилые кварталы не подвергались столь массированной бомбардировке, как в Сталинграде 23-29 авгу­ста 1942 г. (Достаточно сказать, что в среднем на каждый квадратный километр территории Сталинграда было сброшено от 5 до 7 тысяч фугасных бомб крупного калибра.) Уличные бои велись в течение 142 дней, сопровождаясь непрерывными бомбежками и артобстре­лами. Нигде жители оккупированных городов не подвергались столь масштабной и бесчеловечной депортации. По данным волгоградско­го историка Т. А. Павловой, безвозвратные потери мирных жителей Сталинграда от августовской бомбардировки 1942 г. составили более 50,7 % аналогичных потерь населения Хиросимы от атомной бом­бардировки (140 тыс. человек). В Сталинграде из 200 тыс. жителей, оказавшихся в зоне немецко-фашистской оккупации (14.09.1942 г. — 02.02.1943 г.) погибло 104 232 чел., или 51,2 %. Сталинград, таким об­разом, относится к числу городов, население которых в годы войны пострадало в наибольшей степени.

Когда же в ту часть города, где жили Мамонтовы, вошли немцы, «...все испугались, с тяжелым чувством стали ждать своей судьбы», «...с тревогой смотрели на все происходящее. Всех, естественно, вол­новал вопрос: “Что же с нами будет дальше? Как сложатся наши судь­бы?”». Воспоминания маленького мальчика достаточно точно пере­дают элементы нацистской идеологии, которые прозвучали в вопросе немецкого офицера: «Русский солдат есть? Комиссар есть? Больше­вик есть? Июда есть?» Или: «Сталин — капут! Сталинград скоро ка­пут! Везде — новый порядок!» «...На стенах домов, на заборах немцы вывесили приказы коменданта... Приводился большой список того, что нельзя было делать, как вести себя... Все обратили внимание и на приписку в одном из приказов. В ней говорилось о том, что если со стороны немецких солдат будет проявлена грубость в отношении жителей, то следует об этом случае заявить в комендатуру, которая примет соответствующие меры».

Заявленный «новый порядок» был мало совместим с грабежами местного населения немецкими солдатами, которые засовывали в свои ранцы приглянувшиеся им вещи. Чтобы спасти свое имуще­ство, жители стали закапывать в ямы сундуки с утварью. Владику Мамонтову запомнился примечательный случай, когда солдаты нашли один из них и разделили вещи. Тогда старик вспомнил при­писку из приказа коменданта и пожаловался в комендатуру. Пришел офицер, заставил отдать вещи. «Офицер повернулся к женщинам, отдал честь и что-то сказал по-немецки, — вспоминает Владислав Иванович. — Никто его не понял, кроме слов, сказанных по-русски: “Наступил новый порядок”. Жители стали благодарить его». Но, на­деясь на «новый порядок», жители вещи не разобрали, оставили в сундуке и опять закопали. На следующий день опять пришли эти же солдаты. Когда женщины стали грозиться, что приведут офицера, солдаты, смеясь, говорили: «Идите, идите! Никого нет. Сегодня ко­мендатура выходной».

В детской памяти переплелись разного рода воспоминания об отношении немецких солдат и офицеров к гражданским лицам, к детям. Так, для строительства каких-то укреплений, блиндажей не­мецкие солдаты разобрали дом прадеда. Мать Владика попыталась однажды не допустить солдат к разгрому оставшихся перегородок первого этажа. Но ее грубо оттолкнули в сторону. Тогда она схватила сына за руку, привела к солдатам и стала говорить, что скоро зима, где она будет жить со своей семьей и малолетним ребенком. Немец­кий командир подошел к ней и на ломаном русском языке сказал, что они выполняют приказ начальника. После этого он поднял с земли заплечный ранец, расстегнул и вытащил оттуда целую сайку белого хлеба, вынул из кармана нож, аккуратно отрезал половину сайки, по­дал его растерявшейся матери и, указывая на ребенка, сказал: «Кин­дер, киндер!»

В другом месте, когда они с братом искали остатки пищи, увидев солдат, поедавших бутерброды, попросили: «Пан, дай бруто², пан, дай бруто», в ответ услышали: «Век, век, руссише швайн». И все же один солдат бросил мальчишкам остатки бутерброда, и «во рту долго оста­вался вкус белого пресного кусочка хлеба с остатками впитавшегося жира».

Похлебка из «горелой пшеницы» была роскошью. Без соли бед­ствовали в оккупации. За водой к оврагу ходили в перерывах между обстрелами. Зимой использовали таявший снег.

Ситуация осложнилась, когда через сборные пункты в Воропоно- во, Карповке немцы стали вывозить многих жителей города в Белую Калитву. Там был устроен громадный пересылочный лагерь для на­селения с оккупационных территорий. Но сначала отбирали детей в эшелон, уходивший на Запад. Маленького Владика спасло только то, что он заболел воспалением легких, а подошедшим солдатам сказали, что у ребенка тиф.

По дороге железнодорожный товарняк, где везли сталинградцев, неожиданно остановили у соснового леска на окраине станицы Об- ливской Ростовской области. Охрана тут же выбросила всех жен­щин и детей на снег. В этой станице пережили голодную зиму. Но ребятишки и здесь приспособились. По воспоминаниям Владислава Ивановича, они приходили туда, где на постое был немецкий офицер, садились рядом с его комнатой. И когда денщик выходил оттуда уже с пустыми тарелками, они тихо ему говорили: «Ганс, дай бруто». «Тот вначале удивленно остановился, — вспоминал В. И. Мамонтов. — По­том кусочком хлеба обтер тарелки и дал его нам. “Данке шон!” — ска­зали мы, деля кусочек между собой. А потом он, уже не спрашивая, ложкой или обломком хлеба сбрасывал остатки пищи на наши про­тянутые руки». Однажды, когда не было офицера, дал два кусочка хлеба с маргарином и, вынув бумажник, где лежали фото, и прижав нас к себе, он стал показывать снимки своих близких: «Мутер, фатер, киндер».

Детская память навсегда зафиксировала возвращение в разру­шенный Сталинград. «...Мрачно смотрелись развалины, особенно в секторе, где были каменные и деревянные дома старой царицынской постройки. Среди кирпичных завалов одиноко высились каменные трубы печек, остовы или стены многоэтажных домов без крыш, пере­крытий, оконных рам... Улицы угадывались только по коробкам раз­рушенных зданий или по сохранившимся стенам, вокруг которых было завалено битым кирпичом и штукатуркой, изогнутыми прутья­ми арматуры, местами ржавой жести от крыш и торчали таблички «Осторожно, мины!» или «Заминировано!».

Большим событием для маленького Владика стало вселение в легендарный Дом Павлова, где отцу, вернувшемуся с фронта, дали отдельную комнатку. Восстанавливала этот дом бригада А. Черкасо­вой, причем торец здания, обращенный к площади Обороны (сейчас им. В. И. Ленина), пока его не покрыли слоем цемента, был пестрым. Он состоял из белых и красных кирпичей, так как женщины из брига­ды Черкасовой использовали кирпич, собранный на месте развалин вокруг здания. В дом въехали в 1944 г., а в начале 1945 г. организо­вали торжественную сдачу Дома Павлова с помощью репортеров и телевидения. Владик Мамонтов присутствовал во время этого меро­приятия, но когда снимали кинокамерой, взрослые оттеснили его во вторые ряды.

«Каменные джунгли», окружающие Дом Павлова, превратились, благодаря ребятишкам, в место для бесконечных игр. «Подняться по таким бетонным трубам и сложным конструкциям на крышу мельни­цы Гергардта, пролезть по отвесной стене от угла до угла каменного дома, цепляясь кончиками пальцев за выбоины и пазы между кир­пичами, когда под тобой темнела яма подвального помещения. Это было для нас, пацанов, верхом смелости», — вспоминал впоследствии Владислав Иванович.

После окончания Сталинградского сражения, когда в Сталингра­де находились уже немецкие военнопленные, отношение к немцам изменилось: на смену — сначала боязни, потом привыкания (частуш­ки, матерные слова) — пришли жалость и сострадание.

Немного севернее здания мельницы на склоне берега Волги в ко­роткое время был построен лагерь для немецких военнопленных. Его обнесли плотным забором, за которым находились бараки с плоски­ми крышами, плац и постройки каких-то служб и самих обитателей бараков. Любопытные мальчишки видели, как оттуда немцев в со­провождении красноармейца каждый день выводили на работу, кото­рая состояла в том, чтобы из груд кирпича выбрать наиболее целые и аккуратно сложить в пирамидки. Подъезжала полуторка, кирпич гру­зили и увозили к восстанавливаемому где-то дому. Причем немцев заставляли разрушать стоявшие коробки зданий. Каким-то образом наверху привязывался канат, и под команду «Айн, цвай, драй!» вся группа раскачивала стену, пока она не развалилась. Затем военно­пленные садились вокруг упавших стен и начинали мастерками от­бивать от кирпичей прилипший раствор.

«Я ходил мимо (военнопленных. — Т. Е.) с маленьким ведерком к колонке за водой, которая была устроена прямо на улице, — вспоми­нал Владислав Иванович. — Иногда они подходили ко мне, просили пить... Они иногда подходили к детям, гладили их по головам, щеко­тали. Видно тосковали по своим семьям. Иногда кто-то доставал и показывал фотографии родственников, детей из далекой Германии».

Детское любопытство и постоянное стремление быть в центре событий сделали сталинградских мальчишек постоянными зрите­лями событий, когда на улицах разрушенного Сталинграда снимал­ся художественно-документальный фильм «Сталинградская битва» (Н. Е. Вирта)³. За съемкой фильма наблюдала большая группа немцев. Они недалеко вели разборку кирпичных завалов. Здесь на улице Со­ветской, как уже было сказано выше, находилась единственная колон­ка, из которой брали воду жители окрестных подвалов и домов. Сюда подходили работающие немцы, чтобы умыться, наполнить фляжки. Владислав Иванович вспоминал: «Сюда же на этот раз пришла, после очередного дубля, разгоряченная шумная массовка: напиться воды, перекурить. Произошла встреча немецких военнопленных и как бы немцев. В адрес немцев было брошено несколько шуточных реплик. Тут я увидел, как один немец подошел к парню в мундире офицера и, показывая пальцем на шевроны, нашивки и награды, что-то начал убежденно говорить. Было понятно, что наши костюмеры допустили какие-то неточности. Реплика нашего актера: “Что ты, фриц, в этом понимаешь”, — и он со смехом протянул немцу папиросу».

Впечатления военного детства оказали большое влияние на В. Ма­монтова. С 7 лет он начал принимать участие в концертах для ране­ных. В начале 1960-х гг. он даже исполнил роль немецкого офицера в фильме по пьесе Арбузова «Ночь перед бессмертием», который на­прямую транслировался тогда по Волгоградскому телевидению. Ему также предлагали сниматься в фильме «Босоногий гарнизон», тоже исполнять роль немца, но он тогда был в археологической экспеди­ции.

Археология стала судьбой В. И. Мамонтова, в настоящее время профессора кафедры истории России Волгоградского государствен­ного педагогического университета. В 1963 г. он организовал под­ростковый археологический клуб «Легенда», через который прошли около 2 тыс. мальчишек и девчонок. В 1964 г. Мамонтов получил пер­вый в Волгоградской области открытый лист на право ведения ар­хеологических раскопок. Среди тех, кто прошел этот клуб, некоторые стали участвовать в деятельности Волгоградской поисковой регио­нальной организации «Поиск», которая с 1993 по 2008 г. обнаружила на территории региона Сталинградской битвы около 20 тыс. павших защитников.

Творческая группа «Волгоград-ТРВ» во главе с Людмилой Гаври- люк сняла хроникально-документальный фильм «Никогда не идите войной на Россию», где главным героем являлся граф Генрих фон Айнзидель, правнук фон Бисмарка, сбитый 28 августа 1942 г. над аэродромом Бекетовки. В. И. Мамонтов встречался с ним, сказав ему следующее: «Пока живы защитники города, пока живы дети Сталин­града, которые пережили ужас бомбежек, голод и холод, вряд ли вы дождетесь теплых чувств от них. Наши дети — другое дело».

Обращаясь к воспоминаниям В. И. Мамонтова, приобщаешься к совокупному ценностному опыту общества, полученному в сложных исторических ситуациях, и переживаешь этот опыт, как бы прожи­вая жизненную ситуацию сам. В экстремальной ситуации человек, спасая свою жизнь, часто следует инстинкту самосохранения и ведет себя как существо биологическое. Люди, пережившие Сталинград, показали пример взаимной поддержки, терпения, чувства коллекти­

визма, юмора, сострадания, трогательной заботы, дружбы, проявили огромную силу духа и силу правды.

Поскольку «индивидуальное воспоминание становится частью возникшего в результате коммуникации коллективного воспомина­ния», пока живы «дети военного Сталинграда», проблема сохранения их воспоминаний остается насущной проблемой.

Литература

«...И горела Волга»: Оставшиеся в живых Сталинградцы вспоминают / ред.: Ф. Айкхофф, О. Арнольд, С. Крюгер. Кельн. Общество по развитию партнерских от­ношений между городами Кельн-Волгоград, 2002. 292 с.

Павлова Т. А. Засекреченная трагедия: гражданское население в Сталинградской битве. Волгоград, 2005. 594 с.

Бонвеч Б. Культура воспоминаний в Германии и России: Вторая мировая война в национальной памяти // Сообщение совместной комиссии по изучению новейшей истории российско-германских отношений. Мюнхен: Ольденбург, 2010. ^I

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ И ЕЕ ПАМЯТНИКИ (НА ПРИМЕРЕ МАТЕРИАЛОВ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ)

Татьяна Тимофеева,

Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова

Емкое для германской исторической науки и политического об­разования понятие «культура памяти» (Erinnerungskultur) в россий­ском научном дискурсе в дословном переводе практически не упо­требляется, и наиболее адекватной, хотя и не тождественной, заменой ему можно признать словосочетание «историческая память». Исто­рическая память — это определенным образом сфокусированное со­знание индивида или группы, которое отражает особую значимость и актуальность информации о прошлом в тесной связи с настоящим и будущим. Она не тождественна личным воспоминаниям о том или ином событии и скорее отражает процесс организации, сохранения и воспроизводства прошлого коллективного опыта с целью возможно­го использования для легитимации власти или для сохранения его влияния на общество. В России она не только зачастую излишне по­литизирована, но и избирательна, нередко акцентирует одни истори­ческие события, игнорируя другие. Однако это влияние не односто­ронне, историческая память, несмотря на определенную неполноту и формируемый характер, обладает все же удивительной особенностью удерживать в сознании людей основные исторические события про­шлого вплоть до его мифологизации, фиксации в легендах, сказках, преданиях. Одной из особенностей исторической памяти является и гиперболизация определенных событий прошлого. Таким образом, историческая память скорее выражает не само прошлое, а его косвен­ное восприятие и оценку.

Самым выдающимся для россиян событием отечественной исто­рии XX века, как показали, в частности, многочисленные исследо­вания Всероссийского центра исследования общественного мнения (ВЦИОМ)¹, можно считать Великую Отечественную войну (Вторую мировую войну), этот факт традиционно подтверждают более 70 % участников опросов. Почему это так, почему ни одно историческое событие, более близкое по хронологии или более «нейтральное» по сути, в том числе менее трагическое, не может заместить в сознании россиян грохот орудий 1940-х гг.?

Во-первых, память о Великой Отечественной войне связана с личной семейной историей каждой семьи в России, ибо это событие затронуло самые существенные и сокровенные стороны в жизни лю­дей. Во-вторых, это событие (Вторая мировая) определило не только будущее нашей страны, но и всего мира, что находит отражение как в осознанном признании этого факта, так и в интуитивном понимании роли этой войны для человечества. В-третьих, Великая Отечествен­ная война и Победа стали символическими актами для всего народа, всех его слоев и групп, элементом позитивной коллективной иден­тификации россиян. На фоне неоднозначных процессов последних десятилетий в России, поисков новой национальной идеи Великая Отечественная война — одно из тех исторических событий, которые позволяют современным россиянам причислять себя к народу, спо­собному на всемирно значимые свершения. В их сознании это акт коллективного подвига, направленного на сохранение всего челове­чества, поэтому такая оценка этого события в исторической памяти россиян является неоценимым фактором подъема национального самосознания.

Доминантами народного «военного» сознания являются всеобщ­ность справедливой гордости за военную Победу, массовый героизм и патриотизм, ярко проявившиеся не только в годы войны, но и в по­слевоенный период воодушевленного восстановления разрушенного войной народного хозяйства. А для современного российского госу­дарства и власти после идеологических метаморфоз последних деся­тилетий особенно важна позитивная легитимация, следовательно, и обращение к положительному социальному опыту. Россия никогда не отказывалась от наследования образа СССР как «страны-победителя, спасшей мир от нацизма». Поэтому и историческая память о Великой Отечественной войне как одном из немногих внешне «непротиво­речивых» сюжетов почти без изменений наследуется из советского публичного дискурса и занимает центральное место в сегодняшнем облике российской истории XX века.

Невольно обращает на себя внимание то, что в советской и пост­советской культуре и общественном сознании война 1939 (1941)- 1945 гг. исключительно редко называется Мировой. В сознании россиян эта война принадлежит прежде всего российской истории^, а подвиг и жертвы советского народа несоизмеримы ни с чем. В по­следние годы, наряду с обращением к мировому военному опыту, усилилось и, с другой стороны, противопоставление ему отечествен­ного через категорию «величия» войны: «Эту самую страшную вой­ну в истории XX века во многих постсоветских странах называют лишь Второй мировой. [...] Для нас она навсегда останется Великой Отечественной»³. С этой точки зрения вполне понятно, почему об­раз выигранной войны у старших поколений плотно сосуществует с травмой распада Советского Союза и почему конец советской им­перии вписан в контекст советской военной доблести: «В 1990-е мы потеряли страну, за которую в 1940-е отдавали жизни». Отсюда и политическая активность движения ветеранов, и острая критика не­внимательности государства и общества по отношению прежде всего к участникам войны как поколению героев. Как итог, по прошествии более шестидесяти лет после Победы военная история усилиями не только государства, но и самого общества продолжает быть актуаль­ной как ориентир и как последний бесспорный оплот национального самосознания.

Историческая память о Великой Отечественной войне, победе над фашизмом выступает не только для государственной власти, но и для самих россиян структурообразующим элементом духовного настроя народа и, что особенно важно, постоянным фактором его сплочения и мобилизации на преодоление имеющихся недостатков в жизни, на решение стоящих перед ним экономических, социальных и полити­ческих задач. С одной стороны, достигнутый уровень жизни по срав­нению с лишениями войны и первых послевоенных лет выступает как абсолютно положительный итог напряженного труда, с другой стороны, на фоне военного времени сохраняющиеся серьезные недо­статки преподносятся как незначительные и преодолимые все тем же путем ограничений и самоотверженного труда.

Нельзя недооценивать значение исторической памяти о Великой Отечественной войне и как доминантного фактора патриотического воспитания, формирования и укрепления оборонного сознания, чему в последнее десятилетие истории «воспрянувшей России» придается особое внимание. Показательно, что государство пытается восстано­вить своего рода непрерывную линию внешнеполитических «успе­хов» как минимум от 1945 г. до событий последних лет (например, военного конфликта между Грузией и Россией из-за Южной Осетии в августе 2008 г.), попыток усиления позиций России на междуна­родной арене, а значительная часть общества воспринимает это как положительные сигналы восстановления былого «могущества» Рос­сии, ослабленной распадом СССР в 1991 г. и потерявшей свою роль сверхдержавы.

В то же время буквально в последние годы становятся заметны­ми и новые тенденции: для некоторой части населения, прежде всего молодежи, события Великой Отечественной войны уже отодвину­ты на периферию сознания. Можно предположить, что, во-первых, память о войне постепенно стирается и слабеет; во-вторых, она все больше перестает быть непосредственной «живой» памятью. При­чины этого очевидны: годы войны и Победа все больше отдаляются по времени, современники тех событий, изустно передававшие свой личный опыт, уходят из жизни, унося с собой воспоминания. Есть и политико-идеологическая подоплека абстрагирования от памяти во­енных лет, связанная с новой негативной оценкой или переоценкой многих аспектов Великой Отечественной войны, ставших известны­ми лишь после краха большевистского режима. Наконец, существу­ет и проблема выживания в постсоветской России, которая, с одной стороны, притупляет память о войне, переключает ее на трудности современной повседневной жизни, под воздействием которых нака­пливается психологическая усталость, апатия, с другой — память о войне вытесняется погоней за материальным благополучием, богат­ством и личным процветанием.

Для понимания исторической памяти о Великой Отечественной войне необходимо иметь в виду ее двойственность. В ней диалекти­чески взаимосвязаны и переплетены как «живая», непосредственная память народа, его отдельных представителей, так и универсальная, обобщенная, реконструированная и к тому же мифологизированная память (историческая литература, учебники по истории, телевидение, художественные произведения, кинофильмы и т. д.). Под «живой» памятью следует понимать изложение событий индивидуальной, семейной истории, рассказывающее не только о том, что происходи­ло, но и как это было, однако часто без заданной направленности в оценках. Она нередко даже противоречит тому, что зафиксировано в обобщенном опыте, в реконструированной памяти, зато является более многоликой, конкретной, красочной. В обобщенной памяти на­рода факты, события, процессы выступают в несколько огрубленной, но и более осмысленной, систематизированной форме. Зачастую эти преимущества нивелируются давлением идеологизации, которую привносят правящие структуры в соответствии со своими политиче­скими интересами, целями и задачами момента.

В эклектической идейной ситуации современной России нали­цо еще одно противоречие: государственная власть объективно за­интересована в поддержании, культивировании народной памяти, в реалистическом отображении, освещении войны; субъективно же, при отторжении советского социалистического прошлого под критику невольно попадает многое из событийной канвы Великой Отечественной войны как неоспоримого источника народного па­триотизма и героизма. А это в свою очередь провоцирует вольно или невольно отход от официальной трактовки событий, сомнения, ис­кажение, «фальсификацию» военных событий, факторов Победы, принижение заслуг ветеранов и т. д. И тогда становятся необходи­мыми комиссии при президенте, раздаются призывы к «правильной» истории. Таким образом, главное противоречие исторической памя­ти о войне в современной России заключается в столкновении и даже борьбе событийно-«живой» народной памяти, с одной стороны, и государственно-реконструированной — с другой.

При этом в силу естественных причин смены поколений семья — всегда главный источник «живой» памяти — постепенно уходит из чис­ла основных носителей «правды о той войне». Дедушки и бабушки, с которыми война была реальным событием личной истории семьи, уходят из жизни на страницы семейных альбомов. На первое место в передаче информации о Великой Отечественной войне новым по­колениям сейчас переместились образовательные учреждения, кино и театр, художественная литература. Несмотря на все старания госу­дарства, это неизбежно приводит к утрате эмоционально-духовной привязанности к военной истории, более рациональным оценкам, ду­шевной отстраненности от казенного образца патриотизма. Можно предположить, что Великая Отечественная война в сознании значи­тельной части россиян все же начинает движение из «события особой важности» в ранг «одного из значительных исторических событий, происшедших когда-либо в России». Но это не может устраивать рос­сийскую власть, поскольку обедняет лояльный комплекс коллектив­ной идентичности россиян и лишает ее бесспорной опоры в символи­ческом оформлении народного единства. Поэтому воспроизводство отношения к Великой Отечественной войне как символическому капиталу нации требует сегодня все больше «особых» декораций и усилий. Но эта ситуация находится еще в стадии формирования, и российское общество по-прежнему сравнительно единодушно от­стаивает устоявшиеся образы исторической памяти. В сегодняшней России искажать каким-либо образом святость Победы Советского Союза над фашизмом — это вести ценностно-смысловую войну про­тив собственного народа. Причем под этим следует понимать не только серьезные оценочные расхождения с общепринятой трактовкой во­енных событий, но и сам факт сомнений по поводу исключительной роли СССР во Второй мировой войне.

Особое значение в процессе формирования исторической памяти имеет ее символический инструментарий, в частности, военные па­мятники и мемориалы. Это своего рода формулы, являющиеся одним из самых узнаваемых и доступных знаков идентичности, служащих для реконструкции коллективного воспоминания. По результатам деятельности государства и общества по созданию или сносу памят­ников, их образам, символике и функциям, наличию общественного согласия и особенностям структуры отношений власти и общества в вопросах установки памятников и отношения к ним можно судить о состоянии исторической памяти и политики воспоминаний. Мону­менты героям и мемориалы славы выполняют сразу несколько функ­ций: политическую (обозначение согласованной коллективной оцен­ки события или человека — скорби, уважения и т. д.); социальную (подтверждение коллективной идентичности и всеобщности пере­живания); психологическую (оформление визуального пространства поселения, эстетическое воздействие на людей). Исследование этих функций в динамике дает представление сразу о нескольких проек­циях исторического сознания: что хотелось сказать об отношении к событию, что в действительности было сказано, наконец, какие из­менения претерпело первоначальное высказывание.

Сооружение памятников и мемориалов тесно взаимосвязано с историей самого праздника Победы — 9 мая. Указ Президиума Вер­ховного Совета СССР о том, что отныне 9 мая становится государ­ственным праздником — Днем Победы — и объявляется выходным днем, в 6 часов утра по московскому времени 9 мая 1945 г. по радио зачитал знаменитый диктор Юрий Левитан. Но нерабочим днем 9 мая оставалось лишь три года. В 1948 г. из-за нужд «восстановления разрушенной экономики» в этот день вновь надо было работать, и так продолжалось до двадцатилетия Победы в 1965 г. Тогда были вновь введены парады, демонстрации, салюты, начались чествования вете­ранов. Эта советская традиция развивалась по восходящей, но ушла в прошлое с появлением серьезных экономических трудностей и раз­валом СССР. В 1995 г. ее возобновили, а с 2008 г. именно в этот день вместо 7 ноября на Красной площади в Москве стали проводиться парады с участием военной техники...

Что касается государственной политики воспоминаний, то впер­вые задача сбора материалов Великой Отечественной войны была поставлена уже в обращении Наркомпроса «Ко всем работникам музеев» от 15 июля 1941 г., а затем подтверждена в письме с ин­струкцией № 170 от 15 ноября 1941 г. «О сборе вещественных и до­кументальных материалов Великой Отечественной войны»⁴. Можно ли толковать эту заинтересованность в сохранении памяти о войне как дальновидную оценку ее идеологического потенциала или уве­ренность в конечной победе Советского Союза уже осенью 1941 г.? Сложно утверждать что-то определенное, но, во всяком случае, то, что эта война не имеет аналогов в истории и останется в памяти на­рода как коллективный подвиг со страшными жертвами, предсказать можно было уже в тот тяжелый период. Постоянная работа с коллек­тивной и индивидуальной памятью на протяжении всех советских лет останется одним из ведущих направлений идеологической и про­пагандистской деятельности советской власти.

Как и во многом другом, периодами «наибольшей активности» в установке памятников и создания музеев были юбилеи Победы каж­дые десять лет, однако каждый из них приносил новую тенденцию, отчуждая память от самого события, окружая его символами. Воен­ные памятники в Советском Союзе устанавливались в массовом по­рядке тысячами, и хотя бы один бетонный монумент или плита стоят практически в каждой деревне, не говоря уже о небольших городах или районных центрах, где их может быть несколько. Точное число их, наверное, не сможет назвать никто, во всяком случае, обобщаю­щих данных найти не удалось, вероятно, они колеблются в пределах 10-15 тысяч. На фоне «стандартных» по исполнению памятников особняком выделяются центральные мемориалы — могила Неизвест­ного солдата у Кремлевской стены, Парк Победы на Поклонной горе, Пискаревское кладбище в Петербурге, мемориал Славы в Волгограде (Сталинграде) и некоторые другие. В центре оформления всех воен­ных монументов и мемориалов находятся всего несколько основных сюжетов, прежде всего скорбная память о павших за Родину героях и величие подвига народа в целом, безусловный приоритет принад­лежит идеологическому аспекту «увековечивания».

Начало этому непрерывному процессу установки памятников было положено непосредственно после окончания войны и вплоть до середины 60-х гг., до двадцатилетия Победы, его развитие опреде­лялось конкретной «живой» памятью народа. Фактически память о Великой Отечественной войне в первые послевоенные годы в СССР еще нельзя назвать «исторической», война была частью всеобщего повседневного опыта. Скорбь и боль от потери близких, часто похо­роненных далеко, в братских или безымянных могилах, властно тре­бовала от оставшихся в живых почтить их память на родине. И чаще даже в деревнях и поселках, чем в городах, появляются простые и дешевые бетонные стелы-кенотафы со списками имен павших земля­ков. Обычно они были пирамидальной или прямоугольной формы, с красной звездой на вершине или на гранях, ставились у дома культу­ры или на краю кладбища, напоминая тем самым памятники на во­инских могилах (рис. 1, 2). Несмотря на бедность художественного ряда и однотипность, трогательность этих памятных знаков в том, что они были как бы частью семейной истории, изготавливались на деньги, собранные местными жителями, а имена погибших, указан­ные на них, были известны большинству земляков лично. В те годы складывается уникальная ситуация для памятников Великой Отече­ственной войны: в большинстве случаев государство практически не участвует в финансировании стел и обелисков; инициатива также ис­ходит от местных жителей.

Кроме бетонных стел в 1940-е — начале 1950-х гг. устанавливали и скульптурные памятники, на которых был изображен, как прави­ло, солдат с винтовкой, каской, в плащ-палатке. Фигуры по большей части статичны, в основном, они выражают траурную скорбь, как ее символ в руках солдат держит опущенный вниз автомат или снятую с головы каску. Эти солдаты, до сих пор стоящие во множестве городов и поселков, похожи друг на друга, а часто и вовсе отлиты из одной формы. Такие памятники ставились в городских скверах или на гео­графически выделенных местах. Часто на этих же местах раньше, до периода массового сноса, стояли церкви или часовни, располагались кладбища (рис. 3).

Постепенно начались мифологизация и оформление непосред­ственного военного опыта, связанные как с отдалением событий, так

и с политикой государства, желавшего зафиксировать необходимую оценку войны. С конца 1950-х и в начале 1960-х гг. в СССР воздви­гаются памятные комплексы и мемориалы, в которые могли входить и архитектурные (стела, гранитные блоки, плиты, стены треугольной или прямоугольной формы), и скульптурные (фигуры солдат, жен­щин) элементы; чуть позже появляется и Вечный огонь в знак особой торжественности. Происхождение и использование в военных памят­никах Вечного огня не совсем ясно и требует отдельного подробного исследования, которое должно распространиться не только на меж­дународную мемориальную практику второй половины XX века, но и на историю олимпийских ритуалов, на символику огня в «Третьем рейхе» и на другие сюжеты. Стоят такие мемориалы чаще у зданий местной администрации, у въездных путей, на привокзальных пло­щадях. В этот период у них появляются и несколько иные функции, и смысл. Поскольку монументы устанавливали уже не сами жители, а местные власти, то их смысловое наполнение абстрагировалось от личного, местного и приобретало государственный, идеологический характер. В меньшей степени выражена скорбь, в большей — величие подвига. Такие «административные» памятники зачастую устанавли­вались как бы «напоказ» (например, к юбилейной дате или к приезду начальства). Центральную площадь города или поселка подобный мемориал оформлял в классически выдержанном духе советской идеологии, создавал необходимый фон для проведения массовых ме­роприятий и внедрения советской обрядности, например, приема в пионерскую организацию или свадеб. Конечно, и стоимость его была гораздо выше простой стелы или типовой солдатской фигуры.

В тот же период в идеологическом оформлении советского режи­ма восторжествовала мысль о преемственности российской воинской славы и нерасторжимой связи основных событий советской истории. Это отразилось в повсеместном возникновении памятников геро­ям Октябрьской революции и Гражданской войны, связывающих эти исторические события с Великой Отечественной в визуальном и смысловом отношении в одну сюжетную линию: сначала борьбы за власть Советов, а потом защиты созданного народом государства. Так, в 1957 г., к сорокалетнему юбилею революции возникли мону­мент «Борцам за революцию» и Вечный огонь на Марсовом поле в Ленинграде, в том же 1957 г. установлена в классическом стиле мас­сивная стела героям Гражданской войны на Площади павших борцов в Волгограде (рядом с братской могилой защитников Сталинграда) (рис. 4). Такое настойчивое наследование исторических сюжетов, важных для оформления советской идентичности, особенно ярко за­метно в использовании одних и тех же визуальных мотивов, например, при изображении партизана, «иконография» которого не претерпева­ла изменений с 1812 г. В 50-е гг. и позже «партизан» в шапке-папахе и с бородой снова включается в образный ряд — и как борец за власть Советов, и как солдат Великой Отечественной войны (рис. 5).

В 1960-е гг. поколение участников войны начало сменяться сле­дующим. В прошлое отходили негативные моменты и «живые» вос­поминания, «светлел» героический облик советского солдата. Са­мым явным образом это отразилось на облике военных памятников. Мифологизация становится приоритетной задачей государства в оформлении канонов исторической памяти и приобретает государст­венный размах. Даже в небольших населенных пунктах, связанных со значимыми моментами истории войны, зачастую устанавливают монументальные памятники и мемориалы, а в городах, сыгравших главную стратегическую роль, начинается строительство грандиоз­ных комплексов. С середины 1960-х гг. в Ленинграде (1965-1975), Сталинграде (1967), Дубосеково под Москвой (1975) и в других го­родах появляются спроектированные художниками, скульпторами, архитекторами, непохожие друг на друга мемориалы, образцы совет­ского монументального искусства (рис. 6).

Двадцатилетие Победы в 1965 г. провело своеобразный водо­раздел между предшествовавшими годами и последующей эпохой. Именно после него сложился советский официальный ритуал памяти о войне как героическом и жертвенном пути к Победе, что оправды­вало огромные потери, со всей несоизмеримостью подвига советских людей и других стран антигитлеровской коалиции, тесной взаимо­связью с дальнейшим победоносным движением социализма. Отдель­ные визуальные мотивы и составляющие памятника складываются в узнаваемый и абсолютно стандартный мемориальный «тезаурус»: в искусстве, почти как в религии, оформляется «иконографический» канон изображения и трактовки солдатского подвига, жертвенности населения и закономерной победы советской идеологии. Визуаль­ные образы, оформляющие военную тему, застывают в своей неиз­менности. К ним относятся: пластические композиции, подчерки­вающие сакральность места и значимость события (гранитные или бетонные конструкции, стелы, стены — величественные, массивные, в том числе символическая стена Московского Кремля), скульптура (солдаты в образе мужественного воина-защитника, женщины в виде гигантских статуй матери, иногда с ребенком, старики в традицион­ном облике партизан, подростки-воины, беззащитные дети), наконец, Вечный огонь или изображение факела. Особой символикой величия насыщены «могилы Неизвестного солдата» (рис. 7).

«Перестройка» второй половины 1980-х гг. меняет и эту сферу функционирования советского общества. Катастрофически не хва­тает средств даже на поддержку существующих памятников. Но но­вые реалии поздней советской действительности, в частности, война в Афганистане, властно требуют своего включения в схему еще не сломленной идеологии. Да и новые тенденции в оформлении исто­рической памяти, прежде всего «гласность», вызвавшая к жизни по­ток разоблачительной литературы и оживившая интерес общества к ретушированной истории Отечества, также привносят новые ак­центы в традиционную модель государственной политики. В конце 1980-х — начале 1990-х гг. начинается новый этап строительства во­енных памятников. К существующим мемориалам, воздвигнутым двадцать и более лет назад, пристраиваются новые элементы, посвя­щенные недавним событиям в «живой» памяти или возвращенным именам, например, жертвам сталинских репрессий (рис. 8).

Основной тенденцией при этом является борьба со стандартностью и статичностью, «очеловечивание» памятных мест. «Старые» мотивы появляются в новом обличье: на лице матери (особенно матери с ре­бенком) запечатлены не только скорбь и страдание, но и подлинный ужас; солдаты теперь изображены либо в бою, либо умирающими после боя, их позы полны драматизма, динамичны и экспрессивны. Рядом с мемориалами строятся церкви и часовни, что отражает воз­вращение православной церкви в общественную жизнь и обрядность. Выражена тенденция к эклектическому перерождению внешнего вида памятников, к потере смыслового центра, который обязатель­но присутствовал во время монументального строительства 1960- 1970-х гг.: сюжет был единым, а композиция иерархической (напри­мер, в центре находился главный монумент, стела или скульптурная группа, перед ним — Вечный огонь, вокруг, на гранитных плитах, спи­ски погибших). В конце 1980-х — начале 1990-х гг. все меняется, по­являются новые памятники и новым, и старым героям. Военные па­мятники старого образца оказываются в обновленном мемориальном комплексе своего рода опорным столпом, вокруг которого группиру­ются на основах преемственности новые смысловые центры (рис. 9).

Все эти перемены стали особенно заметны после принятия 14 ян­варя 1993 г. Верховным Советом РФ Закона «Об увековечении памя­ти погибших при защите Отечества»⁵, в котором впервые речь пошла о «защите Отечества» в самом широком смысле — не только во вре­мя Великой Отечественной войны, но во время войн в Афганистане, Чечне, в контртеррористических операциях. В нем было определено, кто может быть увековечен, каковы формы увековечения и порядок захоронения; дано определение воинским захоронениям. Все они, а также памятники и другие мемориальные сооружения и объекты, увековечивающие память погибших при защите Отечества, были поставлены под охрану государства. В настоящее время ответствен­ность за установку, охрану и содержание памятника несут в основном главы местных муниципальных образований.

Однако в строительстве памятников в конце 1980-х — начале 1990-х гг. исчез прежний размах. Недостаток средств вынуждал об­ходиться более дешевыми материалами или меньшими размерами. С середины 90-х гг. постепенно возникает и вопрос об истинной цене войны, о жертвах со стороны мирного населения всех воюющих сто­рон. И россияне обнаруживают не без трений и дискуссий, что на территории их Родины в ужасном состоянии находятся кладбища не только советских, но и немецких солдат. В Москве, в районе Любли­но, к визиту тогдашнего канцлера ФРГ Г. Коля спешно благоустраи­вается и реставрируется полузаброшенное кладбище немецких воен­нопленных (рис. 10).

Своеобразной кульминацией продолжения монументализации памяти о войне в новый исторический период и одновременно по­казателем многообразия новых тенденций явилось сооружение гран­диозного центрального мемориала российской исторической памя­ти — Парка Победы на Поклонной горе в Москве, открытого в 1995 г. (рис. 11). Уже 23 февраля 1958 г. на этом месте установили гранит­ный знак с надписью «Здесь будет сооружен памятник Победе совет­ского народа в Великой Отечественной Войне». Мимо него прошли церемониальным маршем солдаты. Вокруг посадили деревья, зало­жили парк, который назвали именем Победы. Но история мемориа­ла на этом только началась. Долгие годы его территория оставалась без изменений, пока общее руководство строительством не взял на себя мэр Москвы того времени Ю. М. Лужков. И москвичи, успевшие забыть о названии парка, уже через три года увидели, что и как им предлагают помнить власти. В Мемориал входят: главный обелиск Победы (автор проекта 3. Церетели) высотой 141,8 метра (символи­зирующий 1418 дней войны); Центральный музей Великой Отече­ственной войны; сам Парк Победы, раскинувшийся на 135 га; храм Святого Великомученика Георгия Победоносца; выставки военной техники и вооружения, боевой техники ВМФ под открытым небом; административные корпуса музея, фондохранилище с реставрацион­ной мастерской и т. д. В Парке Победы установлены памятники «За­щитникам земли Российской», «Всем павшим» (рис. 12, 13). Послед­ний по визуальному оформлению, видимо, подразумевает погибших в концлагерях и расстрелянных мирных жителей, а не солдат. Власти Москвы и России с самого начала приложили усилия, чтобы сделать новый мемориал центром народных гуляний и показателем новых ве­яний и связи с массами. В Парке Победы работают детские площадки и аттракционы, кафе, молодежь беспрепятственно катается по широ­ким аллеям на роликах и скейтбордах, здесь проходят в праздничные дни многочисленные концерты и мероприятия.

В сегодняшней России путешественник, который в незнакомом городе или селе начинает искать памятники Великой Отечественной войне, может столкнуться с обескураживающей реакцией местных жителей: каждый видел и знает о них, но не все могут сказать, где именно они находятся и каков в деталях их внешний вид. В основном это справедливо в отношении молодежи. Советское старшее поколе­ние, как правило, следит за чистотой и порядком («весной моют»), хотя бы раз в год собирается у памятника, чтобы возложить цветы и послушать представителя местной власти. В городах мемориалы в скверах и на площадях являются естественным местом прогулок и встреч, но вечером все та же молодежь может устроить «посиделки» с пивом и даже обогревом у газовой горелки Вечного огня, хотя такие случаи немногочисленны и вызывают осуждение (рис. 14, 15). По­сещение мемориала по-прежнему входит и в свадебный ритуал, что культивируется и постоянно отмечается как свидетельство связи по­колений.

Сегодня еще в большей степени, чем в 1990-е гг., не существует ни единого мемориального стиля, ни единого «языка», и все символи­ческие системы, от коммунистической до православной, равны. На уровне теории коммунистическая идеология не приемлет христиан­ства, в либеральную доктрину не вписывается национализм, а память о политических репрессиях не сочетается с возрождающейся вели­кодержавной системой сильной централизованной государственной власти. Тем не менее все разнообразные памятники, знаки и храмы могут находиться рядом. В условиях отсутствия единой националь­ной идеи этот мировоззренческий конфликт не осознается как проб­лема, а следовательно, не является ею.

Усилиями современной российской политической власти сегодня любые «кирпичики» исторической памяти о войне должны сохранить свою актуальность: и воспоминания немногих оставшихся в живых ветеранов, и правительственные церемонии празднования юбилеев, и возложения венков, и православные обряды, и произведения искус­ства, копирующие «советский монументальный стиль». В этом хаосе символической деятельности нельзя не зарегистрировать устойчивую тенденцию к возрождению советской военно-мемориальной тради­ции и системы патриотического воспитания, во многом копирующих прежнюю образную систему. С одной стороны, эти усилия характери­зуются скорее формальностью и безымянностью, отсутствием новых форм и идей, вызывая к себе такое же формально-равнодушное отно­шение. В то же время и в ритуалах празднования Дня Победы, и в но­вых памятниках, посвященных Великой Отечественной войне, мож­но наблюдать попытку возврата к особенностям «живой», локальной, а не государственно-мифологизированной памяти. В центр памяти попадает не только героизм, но и жертва, фиксируется тяжелый быт, а не только подвиг. Происходит своего рода организованное сверху возвращение к первым послевоенным годам, к реставрации личного, еще не «упакованного» в государственную идеологию воспоминания. Устанавливаются неброские, но оказывающие глубокое воздействие памятники мирным жителям, погибшим под бомбами или во время эвакуации (рис. 16).

Празднование 65-летнего юбилея окончания Великой Отече­ственной войны, хотя в России тщательно подчеркивалось, что это —

юбилей Победы, прошло в целом в традициях российско-советской исторической политики. Грандиозное парадное действо из людей и техники на Красной площади в Москве должно было еще раз напом­нить о том, что россияне были, есть и будут непобедимы. Но прези­дент России Дмитрий Медведев накануне праздника отдал дань не только традициям, но и новациям в этом вопросе. Его интервью газе­те «Известия»⁶ содержало немало новых акцентов, созвучных более «человеческому» восприятию военных событий. Медведев подчер­кнул прежде всего запомнившиеся ему слова его собственного деда о том, «как трудно стрелять в людей, какие это тяжелые ощущения и как тяжело совершить такого рода поступок, даже понимая, что ты за­щищаешь страну, защищаешь своих близких от захватчиков». Позже президент почти перешел на позиции многих ученых и обществен­ности в восприятии тех лет и даже самой Победы, он подчеркнул, что «достаточно долгое время война преподносилась только как Великая Победа советского народа и Красной армии. Но война — это огромное количество жертв и колоссальные лишения, которые претерпел со­ветский народ вместе с другими европейскими странами». Несмотря на очевидность этих истин, для России это довольно серьезный отход от исключительно победной риторики и темы советского народа как главной жертвы войны. Может, это действительно сигнал к форми­рованию подлинной культуры памяти, многообразной и индивидуа­лизированной? Если это так, то можно только обрадоваться, хотя для этого нужен скорее не стимул «сверху», от президента, а воля всего общества. Но, скорее всего, Россия и здесь пойдет своим путем. ^I

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА В НАРОДНОЙ ПАМЯТИ ДОНСКИХ КАЗАКОВ

Марина Рыблова, Южный научный центр РАН (Волгоград)

В статье представлены картины и образы Великой Отечественной войны, отраженные в народной памяти донских казаков. Тексты та­кого рода относят обычно к так называемой микроистории. Долгое время использовавшийся с негативным подтекстом термин «микро­история» (история, занимающаяся пустяками) впоследствии стал обозначать значительную отрасль исторической науки, оформив­шуюся как реакция на традиционную «риторическую» историю, вы­ступившую в качестве противовеса упрощенным представлениям об автоматизме общественных процессов и тенденций. Микроистория открыла новые темы и сюжеты, исторические «микромиры» или «ма­лые жизненные миры», в центре которых стоит отдельный человек.

Зародившись в Западной Европе, к началу XXI века это научное направление получило широкое распространение и в России, где так­же приходилось преодолевать давление идеологических установок и штампов. В отечественной исторической науке десятилетия господ­ствовала макроистория, воссоздававшая полотна политической и экономической истории страны, в грандиозных масштабах которых отдельный человек с его переживаниями, чувствами и мыслями на­прочь отсутствовал. Предложенный «микроисторией» микроанализ позволяет увидеть преломление общих процессов «в определенной точке реальной жизни». Такой «точкой» становятся конкретные люди, семьи, династии, отдельные субкультуры; а микроанализ упо­добляется увеличительному стеклу, дающему возможность разгля­деть сущностные особенности изучаемого явления, которые нередко ускользают от внимания историков.

Составной частью «микроистории» является «устная история», представленная прежде всего меморатами — устными свидетельства­ми современников, очевидцев и участников исторических событий. Сбором этих текстов в 1997-2000 гг. занимались участники этногра­фической экспедиции Волгоградского государственного универси­тета в казачьих поселениях Волгоградской и Ростовской областей. Главные задачи, которые ставили перед собой участники полевых ис­следований при сборе и анализе материалов устной истории донских казаков — не заполнение пробелов на полотнах современных истори­ческих концепций, а выявление специфики народного восприятия и отражения в народной памяти сложных социальных и политических процессов советского периода, определение специфики народного исторического (квазиисторического) сознания и механизма совре­менного мифотворчества. Составной частью этой работы стал сбор и анализ текстов, отражающих народную память о Великой войне.

Результаты наших исследований могут быть изложены в виде кратких тезисов.

Народные образы предвестников войны

Согласно народным представлениям, трагичным эпохальным со­бытиям всегда предшествовали знамения. Высшие силы, получив­шие земное воплощение, предупреждали людей о надвигающейся опасности. В качестве образов-предвестников могли выступать как христианские, так и языческие персонажи. Наиболее распространен­ный сюжет о предвестии Великой Отечественной войны (известный также и в других регионах России) — это рассказ о встрече шофера с нагой женщиной, которая иногда определяется как «неизвестная», но нередко прямо интерпретируется как Божья Матерь. Ее нагота является определяющим обстоятельством в трактовке этого образа как вестника грядущей войны. Впрочем, этот сюжет представлен в нескольких вариантах. В одном из них нагая женщина обещает от­срочку войне:

«Значит, шли машины... И одна машина встала. Вдруг выходит женщина:

• Здравствуйте, молодой человек. Че, не можете уехать?

• Не могу уехать.

• Вы знаете, че я пришла? Вы мне купите столько-то метров бело­го товару.

• Ладно, куплю.

• Ну, тут и будете, я — говорит — тут вас встречу.

Машина сразу пошла... Взяли столько метров товару, сколько приказано. Он поехал. И на том же месте машина встала. Выходит женщина, та же сама:

• Че, купил товару?

• Купил.

Она разрывает пополам.

• Это тебе, а это мне...

• Вы заказывали, я вам взял.

• Нет, нельзя так. — Пополам разорвала. — Это твое, это мое.

• Вот вы скажите, скоро ли у нас начнется война?

Она говорит:

Нет, война скоро не будет...»¹

В этом рассказе помимо нагой женщины семантически значимы и образ шофера, и разорванная пополам ткань. Шофер — это чело­век дороги (маргинального пространства), покинувший пределы обжитой, окультуренной зоны; он пребывает в особом пограничном состоянии, а потому является своеобразным посредником. Именно в пространстве дороги осуществляется информационная связь между мирами. Раздел ткани на две части символизирует наделение людей жизненной долей, судьбой, а потому знаменует отсрочку войны.

В варианте этого сюжета, записанном нами в станице Тепикин- ской, сама нагота Божьей матери предвещает грядущую войну: «Он был шофером. И вот его послали в Нижний Дон. Он поехал. Едет, за Урюпино уже выехал, и вот тебе идет женщина вся наголо, Божья матерь. Машина встала. Он говорит: “Я не останавливал, ничего, а ма­шина встала...” Ждали после этого войну»². За ипостасью Божьей Ма­тери — земной (спускающейся в мир людей и пребывающей с ними в моменты грядущих лишений) — стоят широко распространенные в народной традиции представления о наличии у каждого мифоло­гизированного образа (небожителя) «земного двойника». Так, герою рассказа В. Шукшина «На кладбище» старушка рассказывает о том, как молодому солдату явилась на погосте женщина, оплакивавшая молодое поколение; она представилась ему земной Божьей Матерью. Как вполне земная женщина, она оплакивала тех, кому предстояло погибнуть³.

В сюжетах с полотном ткани и наготой Божьей Матери проявле­ны народные представления об общей доле-судьбе, раздел которой вершится на небесах. Еще А. А. Потебня указывал на связь доли и судьбы в восточнославянской традиции с Богом. Именно Бог рас­пределяет имеющееся «на свете определенное количество счастья и несчастья, болезни, добра и зла, и нет убытка ни в чем. Если один заболевает, то, значит, к нему перешла болезнь, оставивши или умо­ривши другого». Если кому-то посчастливилось, то, значит, у кого-то счастья убавилось. («Бог не гуляет, а добро перемеряет».) Доля, та­ким образом, предстает как часть целого, отмеряемого Богом каждо­му отдельному человеку или группе людей⁴. И нагота земной Божьей Матери в таком случае — воплощение доли земных людей.

В станице Котовской была записана такая версия этого сюжета: «Ехал шофер, а по дороге старушка, просит: “Подвезите”. Вот едут, а она ему узелок дает. Он развернул, а там хлеб, ножик и мыло. А ста­рушка уже исчезла. Шофер приехал домой, спрашивает у старых лю­дей: “Что это значит?” А ему говорят: “Хлеб — это к урожаю (в 41 году большой урожай был), а нож — это к войне, а мыльцб — это хрен тебе в лицо”»⁵. Несмотря на всю серьезность темы (а может быть, и благо­даря ей), рассказ заканчивается шуткой-присказкой, которая превра­щает быличку в байку. Однако тема распределения доли явно про­черчена и в ней.

Весьма значимым оказывается то, что в этих (и других) текстах в качестве вестников беды и войны выступают женщины (нагие, пла­чущие). Оскудение женской, прокреативной сферы непосредственно связано, по народным представлениям, с избытком жизненной силы- энергии в сфере мужской, что и приводит к неизбежной войне. За на­рушением нормы с неизбежностью следует расплата с последующим оскудением уже мужской сферы.

Сниженная, но не менее яркая семантика предвестников войны представлена в следующих текстах: «Я в Калмыкии работала, меня война застала. Там легенда такая была. Два петуха встретились. Один — красный, другой — черный. Дрались они, и вот красный по­бедил черного. И все говорили, когда началась война, мы победим все равно... Перед войной столько гадюков в степях, ужасно много было. И так и сказали — что-нибудь будет плохое»⁶.

Образ петуха в восточнославянской традиции устойчиво связан с огнем. Вообще образы двух птиц (или двуглавой птицы) трактуются исследователями русского прикладного искусства как олицетворения двух ипостасей огня: небесного и земного. Однако возможная трак­товка первого рассказа как символической борьбы злых (земных) и небесных сил заменена более поздней и конкретизированной: крас­ный петух соотносится с Красной армией и советским государством.

Могут быть соотнесены с подземным (потусторонним) миром и змеи во втором из приведенных текстов. Но помимо этого здесь оказывается значимой их избыточность, которая всегда в народной традиции ассоциируется с нарушением нормы (если в одном месте что-то чрезмерно прибыло, значит, в другом убудет). С этими же представлениями связаны ожидания войны и лишений после чрез­мерно урожайного года или после того, как в течение нескольких лет с избытком рождались мальчики.

Наконец, очень распространенные знамениями войны, о которых рассказывали наши информанты, — столбы или кресты, выходящие на горизонте неба: «Соседка прибегает к нам: “Подите, гляньте!” Мы вышли на баз — на север столбы выходили. Красные, несколько стол­бов огненные. И вот они вот так сойдутся и потом расходятся. Перед войной это было. И в первый год войны»⁷. «Перед войной столбы вы­ходили на небе: красный, белый, желтый — ночью было, как радуга»⁸. «Говорили, кресты, столбы выходят на западе — явления»⁹. «Мне было 10 лет, когда я видела столбы перед войной. Мать говорила, что будет несчастье, потому что вышли столбы. Первый раз на востоке, второй раз на западе. Они были разного цвета, как радуга. Было их много. Красный цвет — к крови, синий — к печали»¹⁰.

Разноцветные, выходящие из земли и доходящие до небес столбы в двух случаях самими рассказчиками соотносятся с радугой, которая в народной традиции называлась также «висялицей» и воспринима­лась как явление, связывающее тот и этот миры. Так в очередной раз грядущая война в народном осмыслении определялась как «мировая доля-судьба», ниспосланная свыше небесными силами.

Причины войны

Если тексты, в которых превалировали символические образы вестников войны, дают возможность трактовать народное понимание войны как испытания, ниспосланного людям свыше (Божье испыта­ние, Богом данная доля), то записанные нами мемораты и легенды с участием исторических лиц направлены на поиски конкретных при­чин и виновников этой войны. Вместе с тем эти исторические лица (Сталин) принимают в народных легендах образы вполне мифологи­ческих персонажей.

Так, в станице Усть-Хоперской Серафимовичского района была записана уникальная легенда, трактующая причины Великой Отече­ственной войны: «Ведь войну это же Сталин сделал нам. Сталин. Он поехал к сыну в Германию, к немцам, его сын же у немцев живет. Это рассказывал его адъютант все — Сергей, а он его Серъго звал. Так он у нас в Усть-Хопре рассказывал все — Серъго: “Кляните Сталинова, Сталин войну открыл” — “Как?” — Ну, поехали туда. Приехали к нем­цу, ну, он же около него стоит, этот адъютант, он, Сталин, и говорит: “Откройте войну” — немцам приказывает, а немцы говорят: “Да как же мы откроем?” — “Открывайте войну, чтоб война оказалась на Рос­сии”. Ну, все, пошел и двери не закрыл. А их начальник говорит: “По­чему дверь не закрыл?” — “Я войну жду”. И ночью война оказалась... Когда Сталин умирал, все пошли на войну, а его бросили все, и Сер­гей ушел на войну, а ему есть нечего — Сталину, а яму стали возить солдатскую кухню; привязуть ему: “Ешь”. Он же на 5 день помер — Сталин, его же солдаты уморили»¹¹.

Так, в мифологизированной форме передается глубокое убежде­ние в том, что в развязывании Великой Отечественной войны во мно­гом виноват лично Сталин и его недальновидная политика. В этом тексте, приближенном по жанру к сказанию, присутствуют некото­рые из основных элементов современных мифов: ссылка на автори­тетный источник («Это рассказывал его адъютант все — Сергей... У нас в Усть-Хопре рассказывал все»), хронологическая путаница и смешение двух событий в одном сообщении. Вполне закономерно (в духе народных сказаний) в конце легенды Сталин «погибает» от рук солдат во время войны, так его настигает заслуженная кара, воз­мездие за совершенное, за причиненные народу страдания.

Жизнь в тылу

Главная тема рассказов о жизни в колхозах во время войны — тя­желая работа. В колхозах в это время оставались только женщины, подростки и старики. На их плечи легла вся тяжесть мужской работы. Как и повсюду в тылу люди работали от зари до глубокой ночи, на износ: «Не дай Бог еще войну. Работали — ой! — и день, и ночь рабо­тали, мы не приходили с поля, нас не пускали. Вот приедем в неделю раз, обмоемся и опять на поле, там ночевали: землянку вырыли, на­крыли, утром рано вставали — идти в поле-то далеко. Работали, трак­тористы там были — на них бронь же была, на этих ребятах — 27-го и 28-го года, а какие за эти годы уже подросли. И косили, на коровах пахали»¹².

«У нас был женский отряд — все женщины работали на тракторе и один бригадир. Потом этого бригадира забрали, с войны пришел моего мужа брат, на костылях ходил — его бригадиром назначили, а он — там трахтор станет на энтой землище, а он пока докандыляет до нас, а одни мы че? Я ж его не скручу. Мы до 9 часов утра, бывало, на­хлебаешься пыли — два трактора возили комбайн, и с комбайна идет пыль; пока я круг объеду — я задыхалась пылью. Нас два тракториста было. Еще одна девка была со мной, и вот мы по кругу пока объедем, она тогда останется, хоть дыхнет и едет круг»¹³.

«Война началась, а нас, молодежь, собрали в клуб, приехал с Об- ливского начальник и говорит: “Мужиков забрали на войну, работать на машинах некому, будем молодежь учить и будем жить, работать, и будем фронт кормить, хлебушек сеять”. Прожили, проработали труд­ную жизню, и голода были, и холода»¹⁴.

«...Все поле, какое сеял колхоз, осталось неубрано, убирали мы — подростки — ходили косили и цепами молотили, и несем по два ве­дра. И себе выгадаешь — чашку-две. У меня брат, еще на фронт не забрали, он сделал крутинку, вот это зерно принесем и крутим. И так вот и переживали. Но корова у нас всегда была. Тяжелую жизнь про­жили, рано начали работать»¹⁵.

«В Отечественную я эвакуировалась, меня послали, я со скотом эвакуировалась. Мы были в Саратовской области. Мы скот сдали, а там работали. Корм заготавливали скоту, это осенью, а зимой нас по­слали железную дорогу строить. В вагончиках жили, холодно было. Бывает, даже волосы инеем берутся — ночевали так. Ну, все пережи­ли. Нас было четверо девчат, с хутора. Меня взяли в столовую, вари­ла обеды. Я там работала — не голодовала, ишо девчатам приносила.

Мы в 43-м вернулись. Мужиков почти никого не было, тоже начали работать. Я работала в конторе — за все была: за счетовода и за кас­сира, а вечером ездили скирдовали, сортировали зерно — по ночам ездили, работали — некому было работать»¹⁶.

Может показаться странным, что в воспоминаниях о войне тема ожидания вестей с фронта и переживаний за тех, кто воюет, оказа­лась вытеснена памятью о тяжком труде. Однако эта особенность на­родной памяти вполне объяснима спецификой казачьего быта, в те­чение столетий связанного с войной, когда частые и долгие отлучки мужей и сыновей вырабатывали в их женах и матерях и стойкость, и терпение.

Период оккупации

Главная особенность воспоминаний, относящихся к этому пе­риоду войны, — отсутствие рассказов о жестокостях со стороны ок­купировавших казачьи селения немцев; сдержанная, а иногда и по­зитивная оценка поведения оккупационных властей. Некоторые из респондентов рассказывали о случаях великодушия и доброты по от­ношению к ним со стороны оккупантов: «Один немецкий был старо­ста, один наш был — этот такой немецкий хороший был человек. Он с ним (с русским) начнет разговаривать, обсуждать. А у меня дите было маленькое, у груди. Ну, чо ж, говорят, оставить ей корову? А то ведь скрозь едутъ, забирают, режутъ, едятъ — а чо сделаешь, приеха­ли, забрали, и все — они ж немцы. А этот спрашивает: “Ну, малень­кий у тебя же есть?” — Я говорю: “Трое, и один маленький”. И корову оставили. Хорошие были начальники немцы. Там, в Александринке, предатель был, а наш — не, наш за людей был: “Надо маленьким оста­вить коровку”. Вот мы коровами пережили»¹⁷.

«...Вошли ко мне в хату, а у мине трое детей — два племянника и мой дите, и все маленькие. Входют три немца: “Мамка, есть мле­ко?” — “Ну че ж, в печи стоит”. Вынул из печи, тут дети закричали мои. “Твои маленькие?” — “Мои, мои” — “Гетъ!” — Счас этих немцев повернул и пошел из хаты. И молоко не взяли у меня. “Идите”. И этих немцев выгнал, и сам ушел; вот как было»¹⁸.

Впрочем, за проявление добрых чувств простые казаки часто при­нимали обычную пропаганду:

«Едем с экупации. Вот бросают нам пакет. Это немцы, немецкий самолет. А нас много баб едутъ. Такой-то пакет, чего — не знаем. Дети взяли этот пакет и бегутъ к нам — “Поглядите, че такое бросили”. Мы развярнули, а там конфеты, пряники. Немцы бросили. Тепереча написано: “Деточки, ешьте, не боитися, мы вам бросили гостинец, у мине у самого детей дома осталось, а я что нашел, то вам дарю”. Ну, давайте покушаем. Покушали — ничаво. И детей довели с этим паке­том домой. Вот мы от немцев чаво видали — ничо не пожалюсь, что нам чиво было от немцев плохого»¹⁹.

Давая оценку вышеприведенным текстам, стоит помнить об осо­бом отношении немецких властей в период войны к казачеству, о тех надеждах, которые они возлагали на казаков как особо пострадавших от советской власти. Можно констатировать, что в какой-то мере эти надежды были оправданы, учитывая высокую долю коллаборацио­низма среди казачьего населения Юга России.

Очень показателен сюжет второго текста с горшком молока в печи. Этот сюжет применительно к устной истории донских казаков вполне можно назвать универсальным: мы неоднократно записывали рассказы о последнем горшке с кашей, который забирали из печи и уносили с собой активисты в период раскулачивания, обрекая мало­летних детей на голод. Горшок с молоком, оставленный казачьей се­мье оккупантами — безусловно, значимый маркер в сравнительной оценке власти большевиков и новых оккупационных властей, дан­ный отдельными представителями казачества.

Однако большинство записанных нами текстов отражает ситуа­цию оккупации с типичным поведением захватчиков-грабителей:

«Немцы у нас и коров забрали, и свиней, и яйца, и молоко, все за­брали»²⁰.

«Они нас выселили в бараки. Свиней забирали, коров и телят, все подряд, и молоко, и смятану, и яйца — все позабярутъ. Мать, быва­ло, сворить — ну, куды дявать, они все равно прядуть, забяруть; она в золу позароит яйца эти, вареные, а они: “Матка, давай яйки!” — “Нету у меня, ваши же пришти и забрали” — “Врешь!” — и начинают на за­гнетке копаться в золе, ну и найдутъ. А на огородах, когда нас высе­лили, то мы уже ни огурца, ни помидорки — ничего не видали, они все порвали»²¹; «В июле они пришли, а 27 декабря они ушли. Они ж до Волгограда дойти, там у них делов много было. И так вот смотрим — едуть, едуть машины. Смотрим — поставили там что-то такое, плакат, что ль, ну, все, наш хутор занят немцем. А потом утром мы сели исть, они пришли: “Мамка, яйки, яйки, курки!”, хлеб со стола беруть, че нужно им беруть, ничо не спрашивают, сами хозяева... У нас жили четыре солдата. Ой, да выгоняли из хаты, когда немцев много по- приехали. Выгнали, рамы повытаскивали, поставили какую-то музы­ку здоровую, там же говорят все по-немецки-то, песни поют, может, за войну говорят. У нас окопчик был маленький. И мы этот окопчик успели вырыть — и туда. И собака с нами, и мы сами. Мы в окопе жили, а они жили в хате»²².

И все же жившие длительное время бок о бок немцы и местные жители не могли все время находится в состоянии вражды. Посте­пенно между ними налаживалось обыкновенное повседневное чело­веческое общение: «Они, немцы, тут, а русские были за Доном, немцы боялись, они даже к Дону не ходили купаться, а все в желобах купа­лись. А вода-то холодная, иной раз придешь воды набрать — и прям в желобах они ляжат. Эти желоба — чтоб скотину поить, в роднике. “Вы че”, — говорим, — “купаетесь в корытах, поганые, бессовестные, идите в Дон”. — “Там”, — говорят, — русские пук-пук нас. И как по­росята — лежат в корытах»²¹.

«Вот мужья на войне. А жены гуляют. И с немцами тоже. А чо, немцы они красивые, хорошие. Она молодая...»²⁴

Освобождение родного селения в рассказах респондентов всег­да преподносится как смелое и героическое, как торжество добра и справедливости: «Нас выселяли — немец выселял в бараки. Месяц жили. Сидели, тряслись — боялись: на Чепелевом кургане вон какой бой был. Мы из блиндажов не вылазили. А потом русские-то отбили. Погнали его, того немца. До нас дойти — мы-то в блиндажах. Говорят: “Собирайтесь и уезжайте домой, мы их всех выгнали, теперь вы ез­жайте в свои дома и живите”»²⁵.

«Партизаны были. Вот пошли в разведку на Чепелев курган и от- телъ пришел только один — побили всех. Тепереча, идутъ — много- премного солдат, ну, войско идет на Чепелев курган. Опять только трое вернулись — всех побили. Тепереча ишо идеть войско — громад­ное войско, опять дошли до нас — ну, тут женщины сидим с детьми. А один говорит: “Как нам пройтить на Чепелев курган? Это сейчас я провожу половину войска на Серафимович, а с Серафимовича на Че­пелев курган, а мы отсюдова”. Ну, и пошли тах-то на Чепелев курган и оттуда все до одного человека вернулись — немцев поклали всех — шагнуть негде»²¹¹.

Обратим внимание на то, что структура последнего текста вы­строена в жанре эпического сказания. Герои-партизаны трижды предпринимают поход на Чепелев курган: в первый раз они терпят поражение, и в живых остается только один воин; из второго похода возвращаются лишь трое партизан; в третий раз партизаны собирают огромную «рать» и одолевают неприятеля.

Наконец, весьма значима оценка победы «русских» в этой войне, данная нашей респонденткой А. Е. Ананьевой: «Нашим скрозъ Бог помогал. Наших солдатов Господь, Царь небесный, спас, всю Рассею и нас. Сроду наша Рассия непобядимая была. Вот сроду наша Рассея была — широкая, высокая и хорошая»²⁷. Этот текст напрямую смы­кается с теми, в которых грядущая война трактовалась как послан­ное свыше испытание. Посланное Богом с Божьей же помощью, и преодолевалось.

Как видно, факты и события, связанные с Великой Отечественной войной, глубоко и своеобразно переживались и осмыслялись в народ­ной среде. Проведенные через ряд художественных кодов, характер­ных для традиционного сознания, они становились источниками для

реконструкции не только исторической реальности, но и мировоз­зренческой специфики донского казачества.

1. Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири. Новосибирск, 1987. С. 290-291.

2. Материалы Этнографической экспедиции Волгоградского государственного уни­верситета (далее — МЭЭВолГУ). Информант М. П. Усачева, 1921 г. р. Запись 1997 г. в ст-це Тепикинской Урюпинского района Волгоградской области.

3. Шукшин В. До третьих петухов. М., 1998. С. 778.

4. Потебня А. А. О Доле и сродных с нею существах // Труды Московского археологи­ческого общества. М., 1867. С. 188-211.

5. МЭЭВолГУ. Информант В. А. Коротов, 1960 г. р. Запись 1998 г. в ст-це Котовской Урюпинского района Волгоградской области.

6. Там же. Информант Е. Ф. Арбузова, 1920 г. р. Запись 1997 г. в ст-це Тепикинской.

7. Там же. Информант М. П. Усачева, 1921 г. р. Запись 1997 г. в ст-це Тепикинской.

8. Там же. Информант П. В. Кондрашова, 1929 г. р. Запись 1997 г. в ст-це Тепикин­ской.

9. Там же. Информант М. П. Усачева, 1921 г. р. Запись 1997 г. в ст-це Тепикинской.

10. Там же. Информант Е. Г. Великанова, 1930 г. р. Запись 1997 г. в ст-це Тепикинской.

11. МЭЭВолГУ. Информант А. Е. Ананьева, 1914 г. р. Запись 2000 г. в ст-це Усть- Хоперской Серафимовического р-на Волгоградской области.

12. Там же. Информант Соломина И. А., 1920 г. р. Запись 1999 г. в х. Солонецком Об- ливского р-на Ростовской обл.

13. Там же. Информант А. И. Макарова, 1918 г. р. Запись 1997 г. в ст-це Тепикинской.

14. Там же. Информант А. Маслова, 1923 г. р. Запись 1999 г. в х. Караичеве Обливского р-на Ростовской обл.

15. Там же. Информант 3. Т. Ботнарева, 1927 г. р. Запись 2000 г. в ст-це Усть- Хоперской.

16. Там же. Информант С. А. Зосеенко, 1917 г. р. Запись 1999 г. в х. Солонецком.

17. Там же. Информант И. А. Соломина, 1920 г. р. Запись 1999 г. в х. Солонецком.

18. Там же. Информант А. Е. Ананьева, 1914 г. р. Запись 2000 г. в ст-це Усть- Хоперской.

19. Там же.

20. Там же. Информант А. Ф. Попова, 1920 г. р. Запись 2000 г. в х. Рыбном Серафимови­ческого р-на Волгоградской обл.

21. Там же.

22. Там же. Информант Г. С. Болынепаева, 1929 г. р. Запись 1999 г. в х. Солонецком.

23. Там же. Информант А. Ф. Попова, 1920 г. р. Запись 2000 г. в х. Рыбном.

24. Там же. Информант Ф. Т. Уварова, 1918 г. р. Запись 1997 г. в ст-це Тепикинской.

25. Там же. Информант А. Ф. Попова, 1920 г. р. Запись 2000 г. в х. Рыбном.

26. Там же. Информант А. Е. Ананьева, 1914 г. р. Запись 2000 г. в ст-це Усть- Хоперской.

27. Там же.

НЕМЕЦКИЕ ВОЕННЫЕ ХУДОЖНИКИ НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ:

ИХ ПОРТРЕТ РУССКОГО ВРАГА

Вольфганг Шмидт, Академия командования бундесвера (Гамбург)

Война, борьба и раса были центральными понятиями национал- социалистической идеологии. Оглядываясь на Первую мировую и предвидя тотальность будущей войны, она требовала духовной моби­лизации фронта и тыла. Этому служила и военная обязанность в об­ласти искусства, которым режим с 1933 г. пытался управлять путем художественных и структурно-политических регламентаций, таких как выдвижение соответствующих времени ориентиров — «расовая чистота», готовность к жертве, героизм — и создание контролирую­щих профессию организаций (рейхскультуркаммер). Сюда же сле­дует отнести и лояльность многочисленных деятелей культуры го­сподствующим взглядам — по принуждению, из оппортунистических соображений или в результате добровольного принятия национал- социалистической идеологии.

Художественно-политическая ситуация Веймарской республики играла в предыстории вопроса немаловажную роль. Поскольку у нее не возникло собственной гармоничной формы выражения демокра­тического духа, способной нейтрализовать наследие войны (Мартин Варнке), то основы изобразительной пропаганды, в том числе наси­лие как ее элемент, наследовались из времен Мировой войны. Поз­же они перетекли в образные национал-социалистические формулы борьбы с капитализмом, евреями, большевиками и демократами. Кроме того, набиравшее силу как в фашистских, так и коммунистиче­ских государствах ожесточение политической культуры подразуме­вало концентрацию риторики и эстетики на чувствах и картине мира социальной группы, например, в форме нарастающего сращивания искусства и политики в массовых пропагандистских кампаниях и в изображениях Муссолини, Гитлера и Сталина. В то же время изобра­зительное искусство отошло от представления об абсолютной авто­номии эстетики и предоставило общественности возможность инс­ценировок и визуализации. Художники обратились к общественной практике. В своей политико-агитационной форме искусство в рамках пропаганды превратилось в исторический феномен с разнообразны­ми смысловыми гранями.

Под пропагандой надо понимать (по Тимиану Буссемеру) рас­пространенный в средствах массовой информации способ изменения мнений и точек зрения политических или социальных групп в пользу определенных интересов посредством символической коммуника­ции и организации общества. Она отличается завышенной оценкой собственного образа и обвинительным характером образа врага. Она подчиняет правду инструментальному критерию эффективности. Пропаганда пытается сформулировать свои послания и призывы к действию так, чтобы они казались само собой разумеющимися.

Чтобы распределить примерные изображения русского врага по их образным формам и способам визуализации заложенного в них содержания, следует остановиться на основах профессиональной организации немецких военных художников. Рейхсминистерство народного просвещения и пропаганды под руководством Йозефа Геббельса и отдел военной пропаганды в Верховном командовании вермахта под руководством полковника Гассо фон Веделя сформи­ровали начиная с 1938 г. способ разделения труда в невиданном до этого масштабе. Ячейками пропаганды в вермахте стали роты пропа­ганды. Наибольшей численности пропаганда в вермахте достигла в 1943 г., имея 33 роты с 13 000 человек состава. В них были призван­ные на службу репортеры газет и радиожурналисты, фотографы, опе­раторы, оформители прессы и художники. С 1942 г. дополнительно существовала специальная «команда мастеров изобразительного ис­кусства», в состав которой входили в общей сложности 100 военных художников и 150 оформителей прессы. Это подразделение помогало воплощать глобальный национал-социалистический замысел в обла­сти культуры, направлявшийся понятиями борьбы, расы, элиты. Во­енные художники знали, что их работа была сущностной частью по­литики национал-социалистов в области культуры. Они осознавали это самое позднее тогда, когда их работы по причине непригодности для целей пропаганды не выставлялись, не попадали в архивы или не покупались. В общей сложности следует исходить из того, что до конца войны в 1945 г. было создано около 10 000 картин.

Иконография войны времен Второй мировой интернациональна. Она не создала самостоятельных символов, но преобразовала устой­чивые символы предвоенных политических кампаний в новые ху­дожественные образы, созданные в ходе войны. В Германии, но и не только здесь, эстетическая эскалация насилия была связана с пред­ставлением о героическом борце; мускулистый герой был стилизован под спасителя, защищающего от классового и расового врага. В по­литической пропаганде появился тип угловатого, монументально­героического солдата. Примером могут служить картина советского художника Александра Дейнеки «Оборона Севастополя в 1942 г.» (рис. 1) и акварель немецкого военного художника Баитца «Кулач­ный бой с Советами в 1945 г.» (рис. 2). Последняя была напечата­на весной 1945 г. в одном из номеров известного немецкого журнала «Сигнал». Общее в обеих картинах то, что художники концентри­руют внимание зрителя на героических фигурах на переднем плане. Они служат воодушевляющими посредниками для партийной иден­тификации и должны укрепить веру в свое дело в кажущемся безвы­ходным положении. Наступающие вражеские немцы или русские на картинах хоть и представлены в большом количестве, но оттеснены на край или на задний план. У врага нет индивидуальных и тем более героических черт.

Немецкой особенностью в военной пропаганде был, разумеется, основанный на биологических и социал-дарвинистских представ­лениях национал-социалистический расовый идеал. В социальной иерархии «нордическая германская раса» как высшая ценность кон­трастно противопоставлялась неполноценной «славянской восточ­ной расе». Именно в расовой идеологической войне против Советско­го Союза средства вражеской пропаганды использовали наглядность, основанную на самой резкой клевете. Комментарий к фотомонтажу на титульном листе издания СС от 1942 г. (рис. 3) звучит так: «Не­дочеловек — это биологически кажущееся удавшимся творение при­роды с руками, ногами и видом мозга, с глазами и ртом, но все же это другая ужасная тварь, только подобие человека, с похожими на человеческие чертами лица, духовно, душевно стоящая гораздо ниже, чем любое животное». На листе изображено угрожающе выглядящее лицо так называемого недочеловека, за которым кажется стоящей бесконечная масса советских солдат — мотив угрозы «цивилизован­ной Европе» со стороны «еврейского большевизма» и его предпола­гаемой разрушительной силы.

Советская наглядная пропаганда, правда, не отставала, демони­зируя и презрительно изображая «фашиста». Под карикатурным изображением Гитлера (рис. 4) в виде яростного цепного пса с окро­вавленными лапами и мордой поясняется, что предводитель подлой своры тяжело ранен на Востоке и чует уже свой близкий конец. С со­ветской стороны также применялись контрастные схемы. В своей изображающей героическую партизанскую борьбу картине 1943 г. «Мать партизана» Сергей Герасимов (рис. 5) помещает фигуру ма­тери — символическую фигуру «Родины-матери» — четко напротив офицера СС. Изображение немца соответствует типичным представ­лениям о жестоких властителях. Напротив, подчеркнуто прямая фи­гура женщины в белой блузке (символе моральной чистоты) выра­жает собственное достоинство и гордость. Она убеждена, что она и ее сын поступают правильно.

Только военные художники вермахта безоговорочно следовали в большинстве случаев расово-идеологическим парадигмам национал- социализма и его войны против Советского Союза. Особенно в пер­вой фазе 1941/42 гг. доминировал штамп «восточного недочеловека», который подчеркивал воспринимаемые с особенным отвращением славянско-азиатские расовые признаки. Мнимая бескультурность, гигиеническая недостаточность и особое коварство дополняли на­глядное унижение. Подписи к картинам представляли советского противника, как правило, нецивилизованным, коварным уголовни­ком. В этом ключе идеологически верно изображены в 1941 г. двое пленных на картине Вилли Штуке (рис. 6). Еще отчетливее желае­мый политический образ выразил в рисунке цветным мелом Герман Штер (рис. 7), нарисовав женщину и добавив пояснение от 20 июля 1941 г.: «Русская (зачеркнуто, написано поверх “советская”) кре­стьянка из Мечты около Киева. Тип полностью пролетаризирован­ного деревенского человека». Этот и подобные портреты Штера были направлены Министерством пропаганды в печатные издания как по­литические рисунки.

Написанная Вальтером Гензеллеком в 1942 г. акварелью группа русских солдат (рис. 8) соответствует по типу лиц и телосложению пропагандистскому штампу о большевиках. В соответствии с этим картина была направлена в Министерство пропаганды для дальней­шей публикации. На опубликованном военном рисунке Ганса Лиска- са зритель мог понять, что под «Вшами по природе» (рис. 9) (на кар­тине вверху справа) могли подразумеваться и запущенные русские военнопленные. Со своим «Завшивленным большевиком» (рис. 10) (на картине вверху справа) Эрнст Эйгенер был еще более прямо­линеен с точки зрения расовой гигиены в своей публикации 1942 г. «Эскизы из военного похода на Восток». Эйгенер сослался и на идео­логические нормы вражеского женского портрета (рис. 11), дополняя свой эскиз с пленными мужчинами и женщинами надписью: «Среди оставшихся в живых и взятых в плен матросов советской канонерки были и несколько женщин, которые показались мне более лукавыми, нежели безучастно глядящие мужчины». Презрительным названи­ем «Ружейные бабы» (рис. 12) снабдил свою акварель, изображаю­щую четырех сильных невзрачных женщин под охраной немецкого солдата, Вильфрид Нагель в 1942 г. С ружейной бабой как социаль­ным явлением немецкая сторона ассоциировала распространенный со времен русской Гражданской войны образ врага, напоминающий ужасных фурий. В реальности практика содержания отражалась на военнопленных советских женщинах-солдатах со стороны осущест­влявших надзор немецких властей гораздо разрушительнее. То, что русский враг находится на якобы более низком культурном уровне, демонстрировали и картины солдатских захоронений (рис. 13) с ра­систскими указаниями. Эрнст Эйгенер и для этого придумал соот­ветствующую подпись: «В то время как немецкий солдат даже при самых тяжелых условиях всегда стремится приготовить для павших товарищей достойную и красивую могилу, враг зарывает своих мерт­вых... Жуткие памятники вырождения человека».

Распространяемая в медийных средствах завышенная оценка собственного образа и обвинительный характер образа врага с их существенной расово-идеологической схемой добра-зла была одной из бросающихся в глаза особенностей немецкой пропаганды в вой­не с Советским Союзом. Титульная страница иллюстрированного «Беобахтера» за май 1942 г. (рис. 14) показывает фотографическое противопоставление советского и немецкого юношей. В то время как советский юноша с азиатскими чертами лица выглядит оборванным, опустившимся и испуганным, ухоженный, прямо стоящий немецкий юноша, кажущийся соответствующим «арийскому идеалу», излучает гордость и надежность. Плакатное противопоставление якобы несу­щего благо национал-социализма и вражеского образа «еврейского большевизма» на примере обоих юношей должно было продемон­стрировать воздействие обеих систем на человека, особенно на моло­дежь и тем самым на будущее стран. В рамках этого типичного пред­ставления работали и военные художники, как подтверждают два портретных рисунка Герхарда Гензеля 1941 г. Подобные рисунки предлагают судить по лицам этих мужчин об их характерах и свой­ствах. По контрасту с открыто смотрящим на зрителя немецким сол­датом (рис. 15) русский солдат (рис. 16) стоит с кажущимся хитрым, отмеченным скрытой злобой взглядом. Это символы борющихся между собой за господство систем, причем художник в рамках своих творческих возможностей указывает зрителю на эмоциональные ра­дости победного немецкого будущего.

Цель художественной интерпретации военных действий состояла в существовавшем в Германии с конца Первой мировой войны ми­стическом почитании военных событий. От этого как от вероиспове­дания ожидали самого большого воздействия как на отдельные лич­ности, так и на общество в целом. Чтобы наглядно передать будущим поколениям полное представление о войне в духе идеологически вы­держанных военных впечатлений, нужны были и пейзажные зарисов­ки с фронтов, чтобы составить из них позже картины-воспоминания. Далее нужно было задокументировать характерные типажи населе­ния и этническое разнообразие вражеских войск. С этой точки зре­ния можно рассматривать, например, два заказа Олафу Йордану. Одно привело его в 1943 г. в лагерь военнопленных, где он задоку­ментировал на 100 листах этническую панораму лагерной жизни и действительно плачевное состояние пленных (рис. 17). В том же году он сопровождал с блокнотом и с тем же заданием русское под­разделение казаков, которые находились на службе вермахта. При этом на изображении можно увидеть отличия живущих на террито­рии Советского Союза народов, что снова подчеркивает зависимость немецкой военной живописи от заданных политико-идеологических целей. Портреты союзных Германии представителей советских наро­дов Йордана ориентированы на сопоставление с показательным об­ликом немецкого офицера во второй половине войны. Перед лицом реальной военной действительности в облике героического солдата бросаются в глаза возросшие превосходство, спокойствие и надеж­ность. Портрет лейтенанта Матля (рис. 18) своей расслабленной по­зой и положенными на колени руками особенно соответствует этому впечатлению. Эстетическая и вместе с тем политическая ориентация кажущихся живописными казачьих офицеров с их смело обозначен­ными чертами лица неопределенна. Они даже достигают как будто и «расового равенства», поскольку находятся на правильной, немецкой стороне.

Если подвергнуть продукцию официальных немецких худож­ников и графиков на Восточном фронте статистическому разбору и оценке, то на первый взгляд виден поразительный результат. Так, из около 2500-3000 листов сохранившейся на тему русской войны графики, находящейся в Баварском музее армии в Ингольштад- те, только 10 % изображают военнопленных или мирное население. Значительную часть тематики составляют немецкие солдаты и их действия, около 40 % — пейзажные зарисовки. При этом вопрос о пропагандистском влиянии или документальной ценности пейзаж­ных изображений и изображений среды окружения был спорным у немецких пропагандистов искусства и явно зависел от хода войны. Но даже без учета стилистических особенностей это ничего не ме­няет в их возможном применении. Наряду с созданием символов у пейзажей была и другая недвусмысленная цель — «наглядно пока­зать современникам величие борьбы, позволяя окружающему миру увидеть своими глазами зону войны, в которой сегодня господствует немецкое оружие, которую завоевала и удерживает немецкая сила». Из воспоминаний команды мастеров изобразительного искусства следует, что они знали, что их целенаправленная работа была частью национал-социалистической политики в области искусства. Во вся­ком случае, например, Рихард Холи, вспоминая свое участие в войне как художника в районе Харькова в 1942 г., говорит, что он должен был изучать не только «страну и людей, солдат и нашествие», но что его «зарисовки и картины должны были запечатлевать, конечно, этот победный поход идеализированно». Пейзажные впечатления, таким образом, были не плакатами туристического агентства или докумен­

тами этнологической экспедиции. Почти всем таким картинам офи­циальных немецких военных художников присущ при взгляде на контекст войны с Советским Союзом принципиальный трофейный характер расово-идеологической войны.

Литература

Bussemer Th. Propaganda. Konzepte und Theorien. Wiesbaden, 2005.

Schmidt W. «Maler an der Front». Zur Rolle der Kriegsmaler und Pressezeichner der Wehrmacht im Zweiten Weltkrieg// Muller R.-D., Volkmann H.-E. (hg.). Die Wehrmacht. Mythos und Realitat. Miinchen, 1999. S. 635-684.

Schmidt W. «Maler an der Front». Die Kriegsmaler der Wehrmacht und deren Bilder von Kampf und Tod // Arbeitskreis Historische Bildforschung (hg.). Der Krieg im Bild — Bilder vom Krieg. Frankfurt a.M., 2003. S. 45-76.

Schmidt W. Die Mobilisierung der Kiinste fur den Krieg: Maler in Uniform // Czech H.-J., Doll N. (hg.). Kunst und Propaganda im Streit der Nationen 1930-1945. Dresden, 2007. S. 284-297.