Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения (1980)

умам, подъем —от последних к первому» [20, с. 282— 285]. Следующей после ощущения [в некоторых сочинениях Бруно оно подразделяется на простое ощущение (sensus), воображение (imaginatio), память (memoria)] ступенью познания является рассудок (ratio). Он осмысливает то, «что воспринято и удержано ощущением», выводя «с помощью рассуждения всеобщее из частного». Выше рассудка стоит интеллект (intellectus). Он осмысливает уже не данные ощущений, а сами результаты логического рассуждения, рассматривая их в некоем внутреннем созерцании. Деятельность интеллекта подобна «внутреннему чтению»; Бруно сравнивает его с «видящим зеркалом», сочетающим в себе способность к отражению внешнего мира с активным его осмыслением [110, т. 1, ч. 4, с. 31—32]. «Когда интеллект хочет понять сущность какой-либо вещи, он прибегает к упрощению... удаляется от сложности и множественности, сводя преходящие акциденции, размеры, обозначения и фигуры к тому, что лежит в основе этих вещей,.. Интеллект ясно этим показывает, что субстанция

Высшей способностью человеческого разума, благодаря которой он может подняться до созерцания всеобщей субстанции, является «ум» (metis). Он «выше интеллекта и всякого познания», «он охватывает все без всякого предшествующего или сопутствующего рассуждения» и может быть уподоблен «живому и наполненному зеркалу, в котором тождественны зеркало, свет и вес образы» [ПО, т. 1, ч. 4, с. 32]. Проявлением этой высшей ступени познания является непосредственное созерцание божества; душа «по сущности своей есть в боге, который и есть ее жизнь» и «при помощи умственной деятельности... соотносится к его свету и блаженному объекту»,— писал Бруно в диалоге «О героическом энтузиазме» [21, с. 60].

Итак, конечной целью познания является созерцание божества. Но эта мысль Бруно может быть правильно истолкована только с учетом отождествления в ноланской философии бога-природы и природы-материи Высшая ступень созерцания, к которой, по Бруно, стремится человеческий разум, заключается в глубочайшем познании тайн природы, олицетворенной в диалоге «О героическом энтузиазме» в образе Дианы, воплощающей

291

«мир, Вселенную, природу, имеющуюся в вещах». Достигая этого высшего знания, мыслитель «на Есе смотрит как на единое и перестает видеть при помощи различий и чисел,.. Он видит Амфитриту, источник всех чисел, всех видов, всех рассуждений, которая есть монада, истинная сущность всего бытия» [21, с. 163].

Принимая интеллектуальную интуицию, т. е. непосредственное созерцание умом всеобщности природы и ее законов, Бруно не отрывал интуитивное познание от предшествующих ему этапов чувственного и рационального знания, а рассматривал различные ступени познания в нх цельности, как единый процесс. Ощущение становится воображением, воображение—рассудком, рассз'док — интеллектом: познание есть непрерывный процесс восхождения к высшему созерцанию [см. ПО, т. 2, ч. 2, с. 176]. Чувственное и логическое познание не оторваны от интуиции, они ведут к пей, она является их высшим завершением.

Процесс познания бесконечен. Хотя человеческий ум «конечен в себе», он «бесконечен в объекте», ибо предмет познания— бесконечная Вселенная [21, с. 62]. Человечество никогда не сможет достигнуть абсолютного знания: «Оно никогда не будет совершенным в той степени, чтобы высочайший объект был познан, а лишь постольку, поскольку наш интеллект способен к познаванию: для этого достаточно, чтобы божественная красо га представилась ему в том и в ином состоянии, соответственно тому, как расширился горизонт его зрения»

[там же].

Мысль о практической цели познания выступает у Бруно, как и у других ренессансных мыслителей, в мистифицированной форме магических представлений. В магии, по Бруно, находит свое практическое выражение достигнутое в знании овладение таинственными силами природы. «Натуральная магия», писал он в «Изгнании торжествующего зверя», занимается «наблюдением природы, доискиваясь ее тайн» [19, с. 167]. В философии «маг» означает «человека мудрого, способного к действию» [110, т. 3, с. 400]. Эта способность к действию основывается не на сверхъестественных свойствах и силах, а на глубоком познании таинственных сил самой природы. «Магия» означала для Бруно установление новых, не известных еще людям связей природных явлений. Благодаря всеобщей одушевленности, которая

292

пронизывает всю природу, магия устанавливает связь между «душой мира», или высшим активным началом, заложенным в самой природе, и индивидуальными предметами и явлениями. Магические действия являются «чисто физическими», и совершать их можно лишь «основываясь на естественных началах». Натуральная магия (magia naturalis), по Бруно, «есть не что иное, как познание тайн природы путем подражания природе

вее творении...» [40, с. 379].

Врешении проблемы истинного знания Бруно отверг как притязания теологии, так и компромиссное учение

о «двоякой» истине. Истина — едина, она постигаема философией «посредством обучения и рационального познания, силою действенного ума» [20, с. 482]. К ней ведут «философские и рациональные созерцания, рождающиеся из ощущений, растущие со способностью к рассуждению и созревающие в уме человека» [там же, с. 469). Всякое иное, выеразумное, основанное на божественном откровении познание— (он именует «святой ослиностыо» тех, «кто не может сбиться с пути, потому что идут, пользуясь не собственным обманным разумом, а непогрешимым светом наивысшего ума» [там оке, с. 482—483])—есть отрицание разумного познания мира, осуждение человеческой мысли, отречение от естественного чувства. В «Изгнании торжествующего зверя» Юпитер поручает Ориону внушить людям, «что философия и всякое исследование... не что иное, как пошлость,

«Обращении к прилежному, набожному и благочестивому читателю», предпосланном им «Тайне Пегаса», где откровенно пародирует проповедников «святого невежества»: «Бегите от вашего зла и найдите ваше благо, изгоните гибельную гордыню сердец, погрузитесь в нищету духа, принизьте мысль, откажитесь от разума, погасите жгучий свет ума, который воспламеняет, сжигает и испепеляет вас, бегите от тех степеней знания, которые только увеличивают ваши горести; отрекитесь от всякого смысла, станьте пленниками святой веры» [20, с. 466].

Выступая против власти авторитетов, против догматического мышления, ограничивавшего научные и философские искания системой заданных постулатов, Нола-

293

нец выдвинул требование свободы мысли. «Ведь до чего дошла бесстыднейшая опасливость отцов невежества,— с возмущением вспоминал он свой горький опыт выступлений на диспутах в Оксфорде и Париже,— что они даже наложили запрет на диспуты, предписали постоянство в лекциях и провозгласили похвальным придерживаться единожды принятого мнения» [31, с. 165]. Первым шагом в занятиях философией должно стать сомнение. «Кто желает философствовать, должен вначале во всем сомневаться»,— писал Бруно в поэме «О тройном наименьшем и мере» [110, т. 1, ч, 3, с. 137]. Это не было призывом к пустому отрицанию и скептицизму. Бруно не сомневался пи в существовании объективного мира, ни в возможности его достоверного познания. Он страстно выступал против пирроиистов, «которые сомневались в возможности определения каждой вещи» и считали истину чем-то «смутным и непознаваемым» [20, с. 503]. Сомнения Бруно направлены на суждение о мире, на истинность этих суждений. Право подвергать сомнению освященные вековой традицией догмы есть первейшее право —и обязанность — мыслителя. Философ должен отбросить «привычку к вере, установления властей и предков», общепринятые прописные истины здравого смысла, писал Бруно в предисловии к «Тезисам против математиков и философов нашего времени». «Предосудительно— давать определение неизученным вещам: низко —думать чужим умом; продажно, раболепно и недостойно человеческой свободы — покоряться; глупо— верить по обычаю; бессмысленно — соглашаться с мнением толпы, как будто плутающая во тьме п навязчивая толпа стоит и видит больше пли столько же, сколь-

ников за веру. В подвиге Бруно восхищало одних и поражало других нечто совсем иное: как можно было идти на смерть, не веря в бессмертие души, не ожидая посмертного воздаяния. Смертность души — одна из предпосылок этического учения Джордано Бруно.! Какие бы высказывания о бессмертии души мы ни встречали в его сочинениях, они относятся лишь к вечной духовной суб-

294

станции. «Ибо, если даже и ждем иной жизни и иного существования,— писал Бруно в «Изгнании торжествующего зверя»,— то все же та наша жизнь не будет такой, какой мы живем сейчас. Ибо эта жизнь проходит навеки без всякой надежды на возвращение» [19, с. 122]. Человек неразрывно связан с вечной и бесконечной природой, он ощущает себя частицей величественного и непрерывного потока. Но не сознание собственного ничтожества перед величием Вселенной охватывает его, а гордость и упоение: «Эта философия возвышает мою душу и возвеличивает разум!» [108, с.7].

Отказавшись от надежды на личное бессмертие, гор дый человеческий разум преодолевает страх смерти. С него достаточно ощущать себя частью вечной природы. Но именно потому, что эта земная жизнь человека— единственная, что она — краткое мгновение в бесконечном потоке времени, в этическом учении Джордано Бруно звучит властный призыв к действию: «Но в ожидании своей смерти, своего превращения, своего изменения,— говорит Ноланец, обращаясь к человеку,— да не будет он праздным и нерадивым в мире!» [19, с. 10].

Этическое учение Бруно в равной мере противостоит пассивности аскетической, проповеди ухода от мира, религиозной созерцательности, перенесению всех надежд и чаяний в загробный мир — и одновременно пассивности гедонистической, досугу бездеятельного наслаждения. «Зачем мы так много бездельничаем и спим живые, если так долго, долго придется нам бездействовать и спать в смерти?» [19, с. 122].

Истинным мерилом нравственности Бруно провозглашает человеческую деятельность: «Прочь от меня всякое безобразие, всякое безделье, неряшливость, ленивая праздность!» [там же]. Именно в труде, добиваясь господства над природой, человек осуществляет свое предназначение. В «плодотворной общительности» люди создают гражданское общество, государство, законы, культуру. «Воздвигались ли благодаря их доктринам и учительству,— писал Бруйо о кальвинистах,— академии, университеты, храмы, больницы, коллегии, школы и заведения для паук и искусств?» [там dice, с. 85].

«Боги одарили человека умом и руками, сотворив его по своему подобию и наделив способностями свыше всех животных» и свободой выбора. «Но, конечно, эта свобода, если будет расходоваться праздно, будет бесплод-

295

ной и тщетной... Поэтому-то провидение и определило человеку действовать руками, а созерцать умом, чтобы он не созерцал без действия и не действовал без раз-

ния ради «иного мира», Бруно приходит, преодолев эгоистический индивидуализм ранних гуманистов, к прославлению героического энтузиазма, самоотверженности и подвижничества ради высокой цели. Человек должен преодолеть стремление к самосохранению, подняться над страхом личного уничтожения, ибо то высокое наслаждение, к которому стремится энтузиаст, немыслимо без доблестных деяний и жертв [см. там же. с. 121].

Героический энтузиазм Джордано Бруно —это одновременно и высшая ступень познания природы, и высшая ступень человеческого совершенства. Он означает «ту достойную восхищения душевную напряженность, свойственную философам», которая позволяет мужественно переносить страдания: «Достойное философа поведение заключается в том, чтобы освободиться от физических страстей, не чувствовать мучений... Кого больше всего привлекает к себе любовь к божественной воле (которую он почитает наиболее твердой), тот не придет в смятение ни от каких угроз, ни от каких надвигающихся ужасов. Что касается меня, то я никогда не поверю, что может соединиться с божественным тот, кто боится телесных мук». Мыслитель, поднявшийся к

дует понимать двояко. Он божествен, ибо божественна создавшая его природа, частью которой он является. В то же время божественным делает его порыв к знанию и высшему деянию, человек обожествляется в героическом восторге слияния с обожествленной природой.

лической церкви, ее традиций, обрядов. В равной мере Бруно резко нападал и на всю христианскую догматику вне зависимости от вероисповедных особенностей. Он

296

стремился раскрыть пагубность воздействия религиозного догматического сознания на жизнь человечества, на науку и философию, на общественные отношения и нравственность. Он осуждал отказ от естественного разума, от научного знания, подмену разумного сознания слепой верой, основанной на божественном откровении,— «святое невежество», и «святую ослиность», в единоборство с которыми он вступил с юных лет. Бруно обличал не невежество необразованных людей, не "отсутствие знаний, а невежество, заключавшееся в принципиальном отказе от знания, в стремлении подчинить знание вере и превратить науку в служанку богословия^

В «Изгнании торжествующего зверя», когда богйолимпийцы отправляют чудотворца Ориона-Христа на Землю, в уста Юпитера Бруно вкладывает изложение противоразумного и противопрпродпого учения религии: пусть Орион заставит людей поверить, «будто белое — черное, будто человеческий разум, всякий раз, когда ему кажется, что он лучше всего видит, именно тогда находится в ослеплении; будто все то, что, согласно разуму, кажется превосходным, добрым и лучшим,—-по- зорно, преступно и чрезвычайно скверно; что природа — грязная потаскушка, закон естества — мошенничество; что природа и божество не могут стремиться к одной и той же цели... Пусть заодно убедит людей, что философия и всякое исследование... не что иное, как пошлость, и что невежество — самая лучдГая наука, ибо дается без труда и не печалит душу» [19, с. 182].

Суть «святой ослиности» Бруно видел в осуждении человеческого достоинства, в принижении духа [см. 20, с. 464].

Ослами называет Бруно основателей и реформаторов религии, апостолов и пророков, чудотворцев и богословов, осуждая тем самым антиразумный и противоестественный характер деятельности всех тел, «через кого изливается божья милость и благословение на людей» [20, с. 463]. «Святые христианские доктора и раввины», по убеждению Ноланца, унизили человеческий разум и утверждали суетность науки и знания. Это они «перестали двигаться, сложили или опустили руки, закрыли глаза, изгнали всякое собственное внимание и изучение, осудили всякую человеческую мысль, отреклись от всякого естественного чувства и в конце концов уподобились ослам». Они не могли, как Адам, сорвать

297

запретный плод с древа познания, или, подобно Прометею, похитить небесный огонь у Юпитера и зажечь им свет разума» [тамже, с. 485].

Однако религия, не нужная для мыслителя, философа, человека, способного из разумных оснований вывести законы морали, по мнению Бруно, нужна «для наставления грубых народов, которые должны быть управляемы» [там оке, с. 320]. В этом признании необходимости религии — независимо от ложности се предпосылок— в качестве орудия управления «грубым пародом» сказалась социальная ограниченность критики религии в ренессансном свободомыслии.

На смену религии откровения, по мысли Бруно, должна прийти в будущем «религия разума», философия рассвета. 'Разобщающему человечество религиозному фанатизму Бруно противопоставил «закон любви»,

Бруно, не имела ничего общего не только с христианским вероучением, но и с каким бы то ни было рели-

нии или наказании, от веры в бессмертие души, «религия разума» Джордано Бруио чужда не только внешним, по и самым существенным внутренним признакам религиозного мировоззрения. Под «религией разума» Бруно понимал свою систему философских воззрений, новую систему человеческой нравственности, которая должна прийти на смену господствующим фанатическим религиозным культам. Освобожденное от суеверия и религиозного страха человетсство в самой природе найдет основание нового нравственного идеала.

работал план общественных преобразований и стремился к его осуществлению.

Прежде всего должен быть упразднен суеверный культ, устранено всевластие церкви и духовенства, Место Христа-Ориона в повой системе нравственных п социальных ценностей должны запять «трудолюбие, промышленность, воинские упражнения н военное искусство, которыми поддерживаются мир и власть в отечестве,

295

варвары побеждаются, укрощаются и приводятся к* гражданской жизни и человеческому общежитию, уничтожаются культы, религии, жертвоприношения и законы бесчеловечные, свинские, грубые и зверские» [19, с. 184].

На место церковного и светского феодального произвола должен стать Закон, предназначенный «для пользы человеческого общежития» [там же, с. 79—80]. В обществе, основанном на власти закона, не должно быть феодальных привилегий и преимуществ [там же,

с.159].

Вусловиях XVI в. выдвинутые Джордано Бруно требования ликвидации светской власти церкви, установления внешнего и внутреннего мира, упразднения феодального произвола и наследственных привилегий, поощрения «трудолюбия», «промышленности», полезных для общества занятий и, наконец, установления гражданского равенства людей, воплощенного во власти закона, соответствовали интересам буржуазного общественного развития.

Дальше требования формального равенства граждан перед законом Бруно не пошел; в отличие от Мора и Кампапеллы он не был сторонником общности имуществ, упразднения частной собственности. Отход от первобытного состояния, «когда все блага были общими», когда люди «не знали господства одних над другими», Джордано Бруно считал обязательным условием исторического прогресса. Справедливо связывая происхождение общественного неравенства с переходом от варварства к цивилизации, видя в нем явление исторически прогрессивное, Бруно считал его естественным и неизбежным результатом общественного разделения труда: «Нужно,—писал он в диалоге «О героическом энтузиазме»,— чтобы на свете существовали ремесленники, механики, земледельцы, слуги, пехотинцы, простолюдины, бедняки, учителя и им подобные, иначе не могли бы существовать философы, созерцатели, возделыватели душ, покровители, полководцы, люди благородные, знаменитые, богатые, мудрые и прочие подобные богам» [21, с. 154]. Поэтому и стремления угнетенных трудящихся масс ликвидировать социальное неравенство Бруно осуждал: «Не следует брать во внимание такие желания, как желания подданных занять более высокое место, стремления простых сравняться с благородными»,— писал он, видя в этом «извращение и

299