Горфункель А.Х. Философия эпохи Возрождения (1980)

ве Вселенной Бруно противопоставляет дуализму средневековой схоластики. Он восстает против схоластического понимания материи, отвергающего ее субстанциальное бытие. «Материя не является чем-то почти ничем, т. е. чистой возможностью, голой, без действительности, без силы и совершенства»,— писал он в диалоге.. «О причине, начале и едином» [20, с. 264]. «Нельзя и выдумать ничего ничтожней, чем эта первая материя Аристотеля»,— заявлял Бруно на диспуте в коллеже Камбре и пояснял, что главный порок определения материи в философии Стагирнта — его чисто логический, а не физический характер. Материя Аристотеля, лишенная жизни и красок, есть не что иное, как логическая фикция [ПО, т. 1, ч. 1, с. 101—102], между тем как «нельзя считать ее чем-то вымышленным и как бы чисто логическим» [ПО, т. 3, с. 25].

Однако сама по себе эта «реабилитация» материи была еще недостаточной. Дело было не только в том, что объявить первоначалом, а в тех свойствах, которыми это начало обладает. Аристотелева материя не годилась для той роли, которую она должна была играть в Ноланской философии. Не удовлетворило Ноланца и разработанное античными материалистами учение, согласно которому порождение вещей есть результат столкновения атомов, а формы «являются не чем иным, как известным случайным расположением материи», [20, с. 226].

( За случайным расположением атомов, за непрерывным потоком меняющихся форм, возникающих и исчезающих, за сменой явлений Бруно стремится увидеть некое постоянство. Выступив против схоластического низведения материи до «почти ничто», он не принял н низведения форм к неким случайным акциденциям материи. Он отверг мнение Ашщеброна (Ибн-Гебироля), который рассматривал форму как «вещь уннчтожимую, а не только переменяющуюся благодаря материи», «обесценивая и принижая» ее в сравнении с материей

[тамже, с. 236].

271

Реальные вещи—это облачение идей; формы вещей восходят к идеям, определяющим постоянство форм материального мира. Но здесь возникает главная проблема: где же находятся эти формы-идеи, определяющие реальное бытие вещей зримого мира?

Мы не найдем постоянства природных форм, пишет Бруно, «в идеальных отпечатках, отделенных от материи, ибо эти последние являются если не чудовищами, то хуже, чем чудовищами,— я хочу сказать химерами и пустыми фантазиями» [там же, с. 269].

Отвергая и аристотелевскую форму, и платоновские идеи как активное первоначало мира, отбрасывая схоластическое понятие материи как чистой возможности и неоплатоническое учение о ней как «небытии», Бруно, опираясь на пантеистическую традицию средневековой философии, разрабатывал учение о материи как об активном, творческом начале, преисполненном жизненных сил.

Материя «не является частью, которая фактически была бы лишена формы, как полагает Аристотель, который никогда не перестает разделять разумом то, что

без материи, она может быть понята лишь как существующая в недрах материи, а не как привносимая извне. Материальное и формальное начало—постоянны и вечны.

Материя, говорит Бруно, может быть рассмотрена двояким способом: во-первых, в качестве возможности, во-вторых, в качестве субстрата. Но возможность бытия не предшествует бытию, она дана вместе с бытием в действительности. «Первое и лучшее начало» в действительности «есть все то, что может быть», оно «не было бы всем, если бы не могло быть всем» — возможное и действительное в нем совпадают [там же, с. 242]. И поскольку все, «сообразно субстанции», едино, то материя в качестве субстрата — едина, она обладает актуальным существованием, она не может быть чистой возможностью, лишенной совершенства. Материя совпадает с формой, как совпадают возможность и действительность.

-_) Материя в самой себе содержит все формы, она является источником действительности, «вещью, из которой происходят все естественные виды», она «производит /формы из своего лона». «Следовательно,— говорит Бру-

272

но, применяя к материи относимые Кузанцем к богу понятия «свернутого» и «развернутого» бытия,—она, развертывающая то, что содержит в себе свернутым, должна быть названа божественной вещью и наилучшей родительницей, породительннцеи и матерью естественных вещей, а также всей природы и субстанции» [там же, с. 267]. «Формы,— развивает Бруно эту мысль в «Камераценском акротизме»,— коль скоро они выводятся из потенции материи, а не вводятся извне действующей причиной, более истинным образом находятся в материи и основание своего бытия имеют в ней» [110, т. 1, ч. 1, с. 304]. Материя не только обладает реальным бытием, она — постоянное и вечное начало природных вещей; в/ ней разрешаются все формы, и после гибели формы или вида в следующих вещах ничего не остается от прежних форм, но вечно пребывает материя.

В трактате «Светильник тридцати статуй» Бруно для характеристики соотношения материального и формального начал в единой субстанции прибегает к метафорам

разного воплощения понятий своей философии Бруно в этом трактате широко использует античную мифологию). Она — «подлежащее, тьма, наполняющая собой весь хаос» (пространство); тьму следует понимать, подчеркивает Бруно, не как возможность, но как «постояннейшую природу», в которой происходит возникновение и разрушение всех вещей, Она есть их необходимое созидающее начало. «Материя в действительности неотделима от света, но различима лишь с помощью разу- ма...[Материя—это природа или вид природы, не отделимый от другого вида или другой природы, каковая

с. 236]. Она «свидетельствует о себе, что она есть богиня (а именно обладает подобием с богом), так как она есть беспричинная причина» [ПО, т. 3, с. 32]. Божественность материи означает ее самодовлеющий характер; материя, понятая как обладающая всем совершенством, не нуждается во внешней причине своего

бытия и движения. Реабилитация материи есть прямой путь к натуралистическому пантеизму, к отрицанию не только творения, но и зависимости мира от бога как от внешнего по отношению к миру начала.

да мы стремимся... к началу и субстанции вещей, мы продвигаемся по направлению к неделимости»,— писал

вивая представление о том, что Вселенная состоит из прерывных, дискретных частиц, находящихся в непрерывной бесконечности—-пространстве! «Непрерывное состоит из неделимых»— так звучит 42-и тезис, выдвинутый на диспуте в коллеже Камбре, получивший обоснование в «Камераценском акрогизме»: «Существует предел деления в природе — нечто неделимое, что уже не делится на другие части. Природа осуществляет деление, которое может достичь предельно малых частиц, к которым не может приблизиться никакое искусство с помощью своих орудий» [110, т. 1, ч. 1, с. 254]. Минимум в философии Бруно — «первая материя и субстанция вещей»: «Я считаю, что поистине не существует ничего, кроме минимума и неделимого» [ПО, т. 1, ч. 3, с. 22—24].р\.томы— основа всякого бытия, именно их материальная природа определяет единство всех вещей, единство их субстанции.^

Случайное движение и столкновение атомов Бруно отвергал. Источник движения заложен в самой материи', а стало быть, и в мельчайших ее частицах: «Движение атомов,— говорит он в трактате «О магии»,— происходит от внутреннего начала» [110, т. 3, с. 532]. В этом Бруно отходит от античного атомизма. Каждая мельчайшая частица материи обладает той же способностью к движению, что и вся материя — природа в целом: «Минимум количественный есть по способности своей максимум, подобно тому, как возможность всего огня заключена в способности одной искры. Следовательно, в минимуме, который скрыт от человеческих глаз, заключена вся сила, а поэтому он есть максимум всех вещей» [ПО, т. 1,ч. 3, с. 24].

Атомистика Бруио есть частный случай разработанного им во франкфуртских поэмах учения о минимуме и монаде. Ноланец различает родовой и абсолютный

274

минимум: минимум данного рода есть лишь наименьшее

вопределенном ряду явлений и предметов;- минимум же абсолютный совпадает в материальном мире с атомом,

вматематике — с точкой, в области метафизических по- нятий—с монадой. «Минимум или монада есть все, то есть максимум и целое» [там же, с. 148—149]. Монада как обобщающее понятие неделимого единства отражает внутренние свойства всей Вселенной. В монадологии Бруно отождествляются материя и движение, природа и бог, мельчайшая частица бытия и бог, определяемый как «монада, источник всех чисел, простота всякой величины и субстанция состава» [тамже, с. 136]. Связь атомизма и пантеизма Бруно раскрыл Т. Кампанелла: оспаривая в своей «Метафизике» материалистическое и пнфинитезпмальное учение некоего «новейшего лукрецианца (им прямо не названного, но, судя по всему, речь могла идти именно о Бруно, со взглядами которого он мог познакомиться по последним изданным сочинениям, а возможно, и в личных беседах в римской инквизиционной тюрьме), он приписывал ему, как логический вывод из учения о бесконечности Вселенной и атомном строении мира, заключение, что «точка и атом

иесть бог» [120, т. 2, с. 252].

является всеобщей формой ьущаГформальным образующим началом всех вещей, она не только находится внутри материи, по и главенствует над ней.СГлавная способность мировой души — всеобщий ум, он же — всеобщая физическая действующая причина^ Он «наполняет все, освещает Вселенную и побуждает природу производить как следует свои виды». Он является внешней причиной по отношению к отдельным вещам, по отношению к материи он—«внутренний художник, потому что формирует материю и фигуру изнутри» [20, с. 203—204].

[Стремясь найти в недрах самой материи определяю-,- щую причину движения, отвергая внешнее, чуждое ма-^ терпи вмешательство, Джордано Бруно пришел к мысли о всеобщей одушевленности природы: «Мир одушевлен вместе с его членами»,—говорит он в диалоге «О причине, начале и Едином». Это не значит, что все природные существа, тела и предметы в равной мере обладают сознанием. Речь идет о «жизненном начале»: «Сколь бы

незначительной и малейшей ни была вещь, она имеет в себе часть духовной субстанции, каковая, если находит субъект, стремится стать растением, стать животным н получить члены любого тела, каковое обычно называется одушевленным» [тамже, с. 211].

Именно возможность жизни и сознания Бруно считает присущей всей материи в целом: вещи, «если они в действительности не обладают одушевленностью и жизнью, все же обладают ими сообразно началу и известному первому действию» [там же, с. 211—212]. Духовная субстанция проявляется в действительности, лишь «если находит подходящий субъект». Таким образом, степень проявления одушевленности связана с особенностями строения материи.

Учение о всеобщей одушевленности природы возникает в натурфилософии Бруно в борьбе со схоластическим объяснением причины движения в природе, с положением арпстотелизма о том, что «все движущееся получает движение от другого», приводившим к принятию первого неподвижного двигателя, т. е. бога, который извне определяет движение мира. Натурфилософия Возрождения стремится к отказу от внешнего перводвигателя, направляет мысль на поиски внутренних источников движения. Движение «вследствие внешней силы» Джордано Бруно считал «насильственным и случайным». Естественное — «начало внутреннее, которое само по себе движет вещь куда следует» [там же, с 143], Самодвижение в природе — таков глубочайший смысл идеи всеобщей одушевленности природы в философии Ноланца, его трактовки учения о мировой душе. Главным и новым, что внес Бруно в учение о материи, было представление о самодвижении, о необходимости поисков источников не только движения, по п жизни, не только жизни, но и сознания в недрах природы. Тем самым было отвергнуто внешнее божественное вмешательство в развитие материального мира.

ного п единого, кроме атомов и всеобщего пространства» [ПО, т. 1, ч. 3, с. 201]. Рассматривая пространство как необходимое условие существования движущейся материи, Джордано Бруно выступил против Аристотелева отрицания пустоты Полемика эта имела главной целью показать ограниченность опреде-

Р76

ления «места» в «Физике» Аристотеля, «реабилитировать» бесконечное пространство как условие существования бесконечной Вселенной.

«Пустота, место, пространство, наполнение и хаос Гесиода—одно и то же»,— заявил Бруно на диспуте в коллеже Камбре [110, т. 1, ч. 1, с. 73], а в «Светильнике тридцати статуй» дал развернутое определение хаосапустоты.

Пространство изначально Это не значит, что оно предшествует материи во времени или в качестве ее причины. Оно является необходимым условием существования самой материи: «Ибо не существует тела, если оно не может быть где-то; оно не может существовать, если нет пространства. Это и есть пустота». Вне пространства нет ничего. «Пустота есть пространство, обладающее способностью бесконечной величины». «Хаос» обладает истинным и необходимым бытием [110, т. 3, с. 9—13].

Только в этом смысле может идти речь о «пустоте». Реального же существования незаполненного пространства, абсолютного пространства без материи Бруно не допускает: «Где нет тела, там нет ни места, ни пространства, ни пустоты» [ПО, т. 1, ч. 1, с. 319].

Существование «пустоты»-пространства является необходимым условием движения: «Если бы не было пустоты, тело не могло бы передвигаться туда, где было другое тело. Движение возможно не туда, где нечто есть, а туда, где нечто перестает быть» [там же, с. 131]. В действительности же пространство неотделимо от движущейся материи. «Пустота»-пространство—это то, в чем находятся тела, а не то, в чем ничего нет,— писал Бруно в «Камераценском акротизме», выступая против аристотелевского запредельного пространства. — Когда же мы говорим о пустоте как о месте без тела, мы отде-

Столь же необходимым условием существования материн, как и пространства, в философии Джордано Бруно является время. Бруно, оспаривая Аристотелево определение времени как «меры движения», считает, что понятие «меры» имеет в виду воспринимающий время человеческий разум. «Физически, реально и истинно время бесконечно» [110, т. 1, ч. 1, с. 157], оно не имеет ни начала, ни конца. Оно одновременно есть и мера, и измеримое. Бруно подчеркивает диалектическое единст-

277

во мгновения и непрерывного процесса движения во времени: «Всякая длительность есть начало без конца и конец без начала. Следовательно, вся длительность есть бесконечное мгновение, тождество начала и конца»

[там же, с. 153].

Джордано Бруно отвергает отрыв времени от движения, от материи. Лишь человеческий разум может рассматривать категорию времени обособленно от самого материального мира: «Время есть некая длительность, которая, хотя разумом может быть воспринята и определена отвлеченно, однако не может быть отделена от вещей» [там же, с. 146]. Мысль о неразрывной связи времени и движущейся материи во Вселенной приводит Бруно к выводу об относительности времени и его связи с движением небесных тел: «Ибо не может быть такого во Вселенной времени, которое было бы мерой всех движений .. При единой длительности целого различным телам свойственны различные длительности и времена., » [там Dice, с. 144—147]. Учение Джордано Бруно о пространстве и времени связано с разработкой им новой, инфинитистской космологии.

му и смог сделать радикальные выводы из гелиоцентризма, что включил его в свою общефилософскую систему натуралистического пантеизма. Открытие Коперника послужило для пего отправной точкой для разработки космологии бесконечной Вселенной Бруно отвергал трактовку коперииканства как математической гипотезы и требовал признания Коперника—«физика», и, не ограничиваясь этим, шел от «физики» к «философии»— от замкнутого восьмой сферой мира к бесконечности. Характерно, что, воздавая хвалу Копернику, он постоянно подчеркивает проема венную связь повои картины мира с идеями Николая Куза некого^ [см, там оке, с. 381—382]. Связь эта существенна не столько для генезиса коперниканства, сколько для той трактовки, какую получает открытие Коперника в космологии Джор-

Коперника, составляющая содержание диалогов и философских поэм Ноланца. Новое учение обосновывается

278

им как отражающее физическую реальность. Его аргументация выходит за рамки собственно защиты коперннкаиства и направлена против коренных положений перипатетической физики и космологии. На довод схоластов относительно неправдоподобности движения Земли, «раз она середина и центр Вселенной, в которой занимает место фиксированной постоянной основы всякого движения» [20, с. 106], Бруно отвечает, исходя уже из совершенно иной враждебной аристотелизму системы представлений. Фиксированному центру, показывает он, нет места в бесконечной Вселенной, а именно в бесконечной Вселенной вернее всего может быть обоснована истинность коперниканства — во Вселенной, где нет «естественных мест» физических тел, где пространство бесконечно, а движение относительно. Довод перипатетиков мог бы быть отнесен и к Солнцу, но он неуместен, ибо Все- ленная—бесконечна. Ноланец «считает мир бесконечным и потому не признает в нем никакого тела, которому абсолютно необходимо было бы находиться в середине, или в конце, или между этими двумя пределами; всякому телу свойственно быть в некоторых отношениях с другими телами и пределом, взятым произвольно»

[там оке, с. 107].

/ Аргументация Бруно не ограничивалась доказательством движения Земли. Отвергая в споре со схоластами главнейшие положения Аристотелевой физики, Бруно сделал выводы, прямо не содержавшиеся в коперниканстве, но неизбежно следовавшие из него. Земля потому, в частности, и может обладать собственным движением, подобным движению иных небесных тел, что существует физическая однородность Вселенной, что нет деления на тленный—«элементарный», подлунный мир и квинтэссенцию нетленной, высшей, небесной материи. Все небесные тела, к которым относится Солнце, и наша Земля, н планеты, и звезды, «состоят из одних и тех же элементов, имеют ту же форму, тот же вид движения и изменения, место и расположение» [НО, т. 1, ч. 2, с. 6].

Мысль о материальном единстве Земли и неба явилась важнейшей предпосылкой нового подхода к изучению движения небесных тел и построения новой космологии, порывающей с традиционной метафизикой и богословием. Небесные тела лишались своего привилегированного положения, они оказывались во власти единых для всего космоса физических законов. Изменения

279

из области тленного; «подлунного» мира переходили в единое пространство нового космоса; и если в результате коперниканского гелиоцентризма Земля утрачивала привилегированное положение неподвижного центра Вселенной, то благодаря развитию натурфилософских представлений о единстве мира и небесные тела в свою очередь приравнивались к Земле: все они оказывались равноправными частями единого космоса. Если другие небесные тела подобны по своей природе нашей планете, то и движение Земли оказывается столь же естественным, как движение прочих планет.

Признание естественного характера движения и Земли и других небесных тел означало отказ от внешних по отношению к движущемуся телу двигателей, а в конечном счете и от неподвижного Перводвигателя Аристотеля. «Миры движутся вследствие внутреннего начала, которое есть их собственная душа.., и вследствие этого напрасно разыскивать их внешний двигатель» [20, с. 322]. В космическом гилозоизме и панпсихизме Бруно главное (в условиях, когда действительные законы движения небесных тел еще не были открыты) — это мысль о внутреннем источнике движения, принцип самодвижения материи.

Движение от внешнего двигателя есть насильственное движение, чуждое природе. Вся суть в «достаточном внутреннем начале», в самодвижении [20, с. 111—112]. Место средневековой статической иерархии космоса, ограниченного двумя неподвижными пределами — неподвижным центром с Землей, в нем помещенной, и находящимся вне мира неподвижным Перводвигателем,— занимает динамическая картина находящейся в постоянном движении однородной Вселенной.

Эти выводы не могли бы иметь место в рамках пусть даже и гелиоцентрической, но ограниченной в пространстве системы. Защита Ноланцем коперникаиства есть одновременно развитие его и разрешение в бесконечной Вселенной. При всем восхищении подвигом польского астронома, Бруно делает существеннейшую оговорку касательно сохранения в коперпнканстве пусть чрезвычайно отдаленной от центра солнечной системы, но все же ограничивающей пространство сферы неподвижных (фиксированных) звезд./«Чего еще хотел бы я от Коперника,— писал он в поэме «О безмерном и неисчислимых»,— уже не как от математика, но как от филосо-

280