Введение

После победы в революции 1917 г. идеологи партии большевиков требовали всю историю изучать заново. Основной акцент был сделан на оправданность революционных мер и советского строя. Все прежние концепции небольшевистских историков объявлялись искажением. Для подготовки общественного сознания к безоговорочному принятию марксистских доктрин выделялись средства, создавались коллективы ученых, несмотря на труднейшее социально-экономическое положение.

Капитальный труд “Книга в России” (1924-1925), созданный коллективом виднейших исследователей - не только книговедов, но и историков, стремился подвести итог всему, что в этой области было наработано до революции, и дать этому марксистскую оценку. Здесь же были сформулированы методологические задачи на будущее. Инициатором выступил выдающийся русский ученый, признанный авторитет в области книговедения Алексей Алексеевич Сидоров, который впоследствии в своем сборнике книговедческих работ “Книга и жизнь” оценивал мероприятия послереволюционной эпохи так: “Подлинная история... была зачастую заменена навешиванием “этикеток”, спорами о классовости...” [3, c.]. За марксистскую точку зрения выступал историк Павел Наумович Берков. В работах “Развитие истории книги как науки” (1931) и “Предмет и объем истории книги как науки” (1936) он подверг критике многих ученых, особенно таких, как А.М. Ловягин (“Основы книговедения”, 1926), чьи историко-философские идеи, независимые от партийных, были охарактеризованы им как “психобиологический метод с социологическим гарниром” [3, c.]. Михаил Ильич Щелкунов был разгромлен за попытку буржуазной аполитичной трактовки проблем истории книги. Между тем, этот исследователь своеобразно, творчески подходил к структурному построению своей науки. В капитальных трудах, таких как “Искусство книгопечатания в его историческом развитии” (1923) и “История, техника, искусство книгопечатания” (1926), он разрабатывает схему “Классификации библиологии”. В ней он перечисляет 52 научные дисциплины, по его мнению, выделившиеся из прежней традиционной истории книги. В их числе он называет “Историю антикварного дела”, “Историю расстановки книг”, “Историю регистрации книг” и т.д. Однако единой теоретической базы у него не было” [3, c.].

Господство идеологии партии привело к устранению многих, в том числе талантливых ученых. Марксизм, так или иначе, стремился пропагандировать осмысленное создание системы исследований. К сожалению, бюрократическое давление, со временем, привело к тому, что книговедение, подобно и многим другим наукам, подчинилось пагубному влиянию партийной дисциплины, а затем и вовсе было объявлено буржуазной наукой.

Книговедческая полемика начала 1930-х годов

Главный идеолог и руководитель Советского государства В.И.Ленин ставил следующую задачу: “Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не можем” [4].

При Всероссийском Совете народного хозяйства были назначены специальные лица, ответственные за ознакомление с европейской и американской научно-технической информацией. Более того, было создано специальное Бюро иностранной науки и техники (БИНТ). К сожалению, все эти начинания не были осуществлены, причем не только по идеологическим соображениям, а в большей степени - из-за отсутствия соответствующих профессиональных кадров. Для развития советского книговедения чрезвычайно важным было сосредоточение усилий именно на идеологических вопросах методологии науки. Однако реально процесс этот протекал в форме резкой, уничтожающей критики “старого” книговедения и критики этой критики, доведенной до вульгарного социологизирования, до формализма, до полного ниспровержения прежних теоретических достижений [5, c. 395].

Были предприняты первые попытки создания научных учреждений в области библиографии. Первым из них стал Петроградский (затем - Ленинградский) институт книговедения, реорганизованный из бывшей Российской книжной палаты в Петрограде. Официальной датой его создания считается 14 октября 1920 г., после того как в Москве 3 августа того же года была основана Российская центральная книжная палата. Среди часто меняющихся структурных подразделений института была и секция теории, методологии и истории библиографии. На организованных при институте курсах активно готовились книговедческие кадры, в том числе читался ряд библиографических дисциплин. Институт выпускал научные труды “Книга о книге” (1927-1932). Среди штатных и внештатных сотрудников были известные отечественные библиографы – Павел Наумович Берков, Михаил Николаевич Куфаев, Александр Михайлович Ловягин, Александр Григорьевич Фомин и многие другие. Однако уже в 1933 г. институт был закрыт.

Еще в 1930 г. на базе Музея палеографии Академии наук был создан Музей книги, документа и письма, а затем (в 1931 г.) это учреждение было переименовано в соответствующий институт. Результаты исследований публиковались в пяти выпусках “Трудов...”, первый из которых вышел под собственным названием “Статьи по книговедению”. Основные авторы этих статей – Игорь Всеволодович Новосадский и Павел Наумович Берков - были первыми теоретиками именно советского книговедения. В частности, их основополагающий тезис “книга как особая форма проявления классовой идеологии” [2, c. 400]. заложил, с одной стороны, теоретический фундамент советской библиографии и, шире, книжного дела, с другой - положил конец противостоянию “буржуазного книговедения” и советского в пользу последнего, с третьей - способствовал свертыванию даже собственных новаций. Противопоставление двух идеологий - универсальной (марксизм-ленинизм) и частной (книговедение) - иначе завершиться не могло. Их нельзя было уравнивать. Поэтому именно 1930 г. считается хронологическим разделом двух первых этапов в развитии советского книжного дела [2, c. 399- 400].

К этому времени (начало 30-х годов) уже наметилось ничем не оправданное размежевание и даже резкое противостояние между книговедами дореволюционной формации и новой, советской. Это можно объяснить разными причинами, ниже приведены лишь некоторые из них: 

1. Трудности общественно-экономического развития и остротой идеологической борьбы, когда из-за классовой непримиримости вместе с реакционными и негативными явлениями "буржуазного" книговедения отвергались плодотворные идеи и достижения; 

2. С усилением культа личности ученым-книговедам и библиографам все труднее становилось осуществлять свое естественное право на оригинальность мышления, свою точку зрения, поиск новых подходов, которые в какой-либо мере расходились бы с общепринятыми, тем более освященными “сверху”; 

3. Первые опыты марксистской разработки книговедения и библиографоведения (работы  И.В.Владиславлева,  И.В.Новосадского,  П.Н.Беркова,  Л.Н.Троповского и др.), хотя и актуальные, плодотворные во многих отношениях, в то же время были противоречивы, не отличались необходимой методологической глубиной, недостаточно опирались на опыт практики советского книжного дела и библиографии, в свою очередь делающих тоже свои первые шаги; вообще отрицали достижения дореволюционного библиографоведения; 

4. Трудности оптимального сочетания обще- и специальнонаучных задач, теории и практики, когда в угоду текущей актуальности и доступности оперативного решения частным и практическим проблемам отдавался приоритет перед фундаментальными. [2, c. 429].

Наиболее радикальными и бескомпромиссными представителями марксистско-ленинского книговедения, как уже было отмечено, были Игорь Всеволодович Новосадский и Павел Наумович Берков. Именно их статьи составили первый выпуск сборника “Трудов Музея книги, документа и письма” (позже - Института), изданный в том же 1931 г., когда вышла в свет и монография Александра Григорьевича Фомина. В программном предисловии к 1-му выпуску Трудов ИКДП (1931 г.) академик Александр Семенович Орлов подчеркнул необходимость всесто­ронней и последовательной критики устаревших теорий, овла­дения марксистской методологией, активного участия в социалистическом строительстве. Соответственно построены и основные труды общетеоретического характера, разработанные сотрудниками института: “Теория книговедения и марксизм”, Игоря Всеволодовича Новосадского и “Развитие истории книги как науки”, “Предмет и объем истории книги” Павла Наумовича Беркова. Близка к ним по структуре и книга А. Г. Фомина “Книговедение как наука. История и современное состояние”.

Еще в 1930 г. Фомин констатировал, что книговедение до сих пор представляет собой конгломерат недостаточно объединенных знаний, почти не разработало своей методоло­гии, поэтому является недостаточно организованной, разра­ботанной дисциплиной, не нашедшей своего определенного, общепризнанного места в общей системе наук. Разобрав в своей книге, подлинной хрестоматии книгове­дения, по определению П. Н. Беркова, большинство запад­ноевропейских и отечественных работ по общей теории книго­ведения, А. Г. Фомин пришел к выводу: “Для того, чтобы книговедение обратилось в подлинную, бес­спорную науку, надо неотложно сосредоточить внимание на марксистской разработке его теории” [2, c. 429]. Среди важнейших проблем, стоявших перед исследователями, он назвал выработ­ку определений книги как объекта книговедения и самого книговедения как науки, установление структуры, состава, границ книговедения, разработку его методологии и термино­логии.

Книга А. Г. Фомина — первый в советской научной лите­ратуре историографический обзор трудов по общеметодоло­гическим проблемам книговедения, построенный на значитель­ном количестве источников, дающий в целом правильное и разностороннее представление о состоянии науки о книге и книжном деле; однако оценки концепций ряда видных ученых, предложенные автором, имели объективистский характер. Автору не удалось также в достаточной степени выявить ценность и плодотворность многих идей Н. М. Лисовского, А. М. Ловягина, М. Н. Куфаева и др., заложивших основы советского книговедения. Такие недостатки исследования А. Г. Фомина, как отсут­ствие собственной концепции и недостаточность критико-аналитического аспекта, в значительной степени объясняются тем, что первоначально предполагалась совместная публикация этой работы и статьи И. В. Новосадского “Теория книговеде­ния и марксизм”, содержавшей обширный критический раздел и некоторые предпосылки и материалы для построения новой, марксистско-ленинской теории книговедения.

Корень ошибок, предшествующих теоретико-методологи­ческих систем, созданных отечественными книговедами, И. В. Новосадский видел в ложности, ненаучности философско-методологической базы книговедческих построений. Важ­нейший недостаток “старого” книговедения, по его мнению, заключается в неспособности познать обществен­ный характер явлений книги и, тем самым, неспособности по­знать развитие книги и ее историю; в непонимании “классо­вого характера книги, вытекающем из игнорирования обще­ственного существа книги и приводящем к аполитизму”. Для буржуазной науки характерно “статическое рассмотрение кни­ги только как продукта техники, без учета функционального значения книги как продукта и орудия общественных отношений, как определенной формы общественного сознания”. Стремясь преодолеть эти недостатки, И. В. Новосадский выдвинул тезис о том, что “книга — не техническая, не идеа­листическая и не психологическая категория, а общественное явление, орудие и продукт общественных отношений” [5]. Такая точка зрения позволяла преодолеть абстрактно-идеалистический подход предшествовавших теорий. Вместе с тем она утверждала духовную ценность книги как объект изучения.

В первой части своей работы “Теория книговедения и марксизм. Критика современного книговедения” Новосадский дает критику современных книговедческих теорий на основе марксистской методологии, во второй - пытается построить подлинно научную теорию книговедения. Основной пафос первой части состоит в следующем: все, что было до этого, - эмпирическое буржуазное книговедение. Оно не смогло выработать научный метод познания книги, дифференцировать предмет и метод книговедения от других наук и установить единый закон развития книги, а вынуждено было ограничить изучение книги рамками простого описания и неизбежно скатывалось к пониманию книговедения как конгломерата эмпирических сведений о книге, ее производстве и распространении. Автор утверждает, что за тринадцать лет характер и роль печати в СССР коренным образом изменились. Из оружия буржуазной идеологии, орудия угнетения сознания рабочего класса книга превратилась в могучий фактор организации его сознания. Между тем как современное книговедение почти не изменилось со времени Н.М.Лисовского и никуда от его системы не ушло. Об этом красноречиво свидетельствует появление работ  М.И. Щелкунова, М.Н.Куфаева, Н.М.Сомова, А.Г.Фомина и др., которые перепевают на все лады идеи Н.М.Лисовского. И опять используется военная терминология. По И.В.Новосадскому, в настоящее время мы имеем “два фронта” - вульгарно-материалистический, идущий в основном от  Н.М.Лисовского и представляемый М.И.Щелкуновым,  А.М.Ловягиным,  Н.М.Сомовым, А.Г.Фоминым и др., и фронт идеалистический в лице  Н.А.Рубакина,  М.Н.Куфаева и т.д. Поэтому “главный удар” должен быть направлен на их механистические, эмпирические и идеалистические теории. 

Интересна оценка этой части статьи Н.В.Новосадского директором Музея, академиком  Александром Семеновичем Орловым, изложенная в предисловии к сборнику. По его мнению, критика теорий не может считаться достаточно развернутой, поскольку не затронуты западноевропейские и некоторые дореволюционные русские теории, от которых в той или иной степени зависимости находятся рассмотренные книговеды. Кроме того, автором не вскрыты исторические корни ошибочного построения книговедческих систем. Основную ценность критики А.С.Орлов видит только в той смелости и заостренности, с которыми она сигнализирует о неблагополучии на данном фронте, подчеркивая особенно опасность теорий, действенных и до сего времени. А.С. Орлов не считает законченной и теорию книговедения, предложенную И.В. Новосадским во второй части статьи: “Скорее - это некоторые предпосылки и материалы для построения научной теории. Терминологическая невыдержанность и неясность, проявленные автором, препятствуют четкости понимания предлагаемой им концепции. Несвободна эта часть и от некоторых противоречий ”. Но, подводя итог, можно сказать следующее: все-таки, в основном,  А.С.Орлов считает, что работа И.В.Новосадского построена на правильном понимании книги и потому вызовет безусловный интерес. [2, c. 431].

Значительное место И.В.Новосадский уделял и общеметодическим вопросам. Он считал, что задачей истории книги является “изучение роли книги, как орудия пропаганды и агитации классовой идеологии, а также средства ее сохранения и накопления”. При этом подчеркивается, что “такая точка зрения кладет в основу истории книги изучение роли книги в борьбе классов, то есть классовую роль ее идеологического содержания, а не историю книгопечатания” [5]. Эта точка зрения ведет к подмене некой “наукой наук”, истории политических учений, истории науки, истории литературы, истории искусства.

Важным результатом исследований сотрудников ИКДП стало представление об особой роли книги в процессе форми­рования, функционирования и смены идеологий. Выявление социальной роли книги и книжного дела, ана­лиз социальных функций книги в ходе исторического разви­тия — важнейшая задача книговедения, получившая впослед­ствии глубоко научное освещение в трудах А. А. Сидорова, Н. М. Сикорского, И. Е. Баренбаума, А. И. Барсука, В. С. Люблинского, А. С. Мыльникова, Е. Л. Немировского и др. По мнению И. В. Новосадского, социальная функция кни­ги осуществляется при взаимодействии книги с общественной средой, она удовлетворяет определенную общественную по­требность создавшего эту потребность класса. Концентрация внимания на функциональном аспекте изучения общественных явлений носила актуальный характер в связи с философской дискуссией тех лет, в ходе которой механисты подверглись острой критике. Однако распространение методов теории академика Н. Я. Марра, разработанной на материале доклассового общества и для языковых явлений, важным от­личием которых от историко-книжных является именно отсут­ствие материальной формы, потребовало от книговедов более гибкого и конкретного подхода к книге как феномену.

Прямолинейное, нетворческое использование идей Н. Я. Марра в работах сотрудников ИКДП привело к созда­нию теории “типов книги”[5]. Для каждого типа книги свой­ственно определенное классовое содержание, — считал И. В. Новосадский, — и определенные способы организации этого содержания, обусловленные экономическими, полити­ческими факторами и наличием социального заказа. По мне­нию П. Н. Беркова, тип книги представляет собой единство идеологии, обозначений и функции: “Основным в книге является то, что она представляет собой известным образом материализован­ную, овеществленную... общественную идеологию и — более точно — классовую идеологию определенного класса в опреде­ленный момент его социального бытия. Эта идеология мате­риально закрепляется через условные обозначения — письме­на, которые выработались в практике социальной жизни дан­ной классовой группировки” [5].

В целом, в работах теоретиков ИКДП книга рассматривается как тип книжной формы идеологии. “Однако, как известно, классово определен­ные формы идеологии на типы не делятся; таким образом, яв­ления, действительно составляющие тип книги, — сущность, структура, внутренние закономерности, — остались не выяв­ленными. Дана острая, последователь­ная критика предшествовавших концепций с принципиальных идейно-классовых позиций, указаны некоторые основные на­правления дальнейшего развития общей теории книговедения. Вместе с тем упрощенное, прямолинейное толкование положе­ний марксистско-ленинской теории о причинной обусловлен­ности общественных явлений социально-экономическими обстоятельствами приводило их в ряде случаев к вульгарно-со­циологическим выводам” [5].

Концепция, разработанная, в основном, П. Н. Берковым и И.В. Новосадским, выполняла в значительной степени функцию теоре­тико-методологической базы для разысканий в области исто­рии книги.

Среди прочих исследований, осуществленных ИКДП, следует вы­делить работу П. Н. Беркова “К. Маркс и Ф. Энгельс об энци­клопедиях”, представляющую собой обзор деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса в “Новой Американской энциклопе­дии”. Автор стремился почерпнуть из трудов основоположни­ков научного коммунизма конкретные указания о содержании энциклопедических статей, составлении дефиниций и словни­ка, редакционно-издательской подготовке рукописей.

Особого внимания заслуживает статья П.Н. Беркова “Предмет и объем истории книги как науки”, в которой затрагивались вопросы общей теории книговедения. В ней практически впервые делается попытка обосновать историю книги как книговедческую дисциплину, имеющую объект, предмет, границы, метод исследования, формулируются исходные, основополагающие позиции в подходе к историческому изучению книги. Опираясь на ленинские высказывания, на ряд партийных документов, П.Н. Берков справедливо утверждает, что руководящим принципом при изучении прошлого книги должно быть установление того, что в руках господствующих классов книга была орудием угнетения, а в руках борющегося с господствующим классом класса угнетенного - средством борьбы, просвещения, организации и т.д Автор впервые в советском книговедении затрагивает такую важную и необходимую проблему, как периодизация истории книги, показав, что методологической основой ее является периодизация гражданской истории, конкретизированная спецификой книги как объекта историко-книговедческих исследований. Однако заблуждение П.Н. Беркова, ставившего знак равенства между книгой и идеологией, делает тезис о периодизации голословным, потому что “специфика” при таком определении книги исчезает, равно как и специфика самой книговедческой дисциплины “история книги”. [1, c. 129].

В учебнике А.А. Беловицкой сделан следующий вывод: “Несмотря на абсолютизацию идеологического фактора, работы И.В. Новосадского и П.Н. Беркова имели и имеют положительное значение для науки о книге, потому что сам подход к выявлению сущности книги, к конструированию объекта, предмета, методов, состава и структуры книговедения в них был правильным, марксистско-ленинским. Ошибочность конкретных решений явилась следствием имевшего место в 30-е гг. вульгарного социологизирования, что привело, в конечном счете, к свертыванию во второй половине 30-х гг. теоретических книговедческих исследований” [1, c. 129].

Интересен следующий факт: в 1933г. широко отмечалось 350-летие со дня смерти рус­ского первопечатника Ивана Федорова. “Из прочитанных на юбилейном заседании в АН СССР докладов и специально на­писанных работ в ИКДП был составлен и издан сборник “Иван Федоров первопечатник”. Различные по характеру, сте­пени оригинальности в постановке и решении проблем мате­риалы сборника объединяло, по словам академика Орлова, стрем­ление пересмотреть легенду об Иване Федорове, человеке своего класса, своей эпохи и идеологии. Приступая к разработке этой темы, сотрудники ИКДП ви­дели свою задачу, во-первых, в подведении итогов уже сделан­ного, в установлении уровня знаний, достигнутого дореволю­ционными исследователями. Во-вторых, они стремились к соз­данию новой концепции истории русского первопечатания, рас­сматривая это крупнейшее событие с марксистско-ленинских позиций и стремясь преодолеть узкобиографический, факто­графический подход, свойственный буржуазной науке.” [5].

Исследованиями А. С. Орлова, П. Н. Беркова, И. В. Новосадского, А. И. Некрасова возникновение русского книго­печатания было поставлено в контекст русской истории, исто­рии русской культуры и искусства. На страницах сборника ИКДП были предприняты попытки выявить преемственные связи между заведением первой печатни в Москве и возникно­вением книгопечатания в Западной Европе (А. И. Малеин), между деятельностью славянских предшественников Ивана Федорова и русским первопечатником (В. Г. Чернобаев). Таким образом, в сборнике «Иван Федоров первопечатник» были заложены основы советской историографии русского первопечатания.

В целом, попытки И.В. Новосадского и в определенной степени П.Н. Беркова сконструировать новое марксистско-ленинское книговедение сопровождались тотальным отрицанием всего того, что в этой области делалось ранее и грубыми выпадами против ученых, работавшей в этой области, которые объявлялись чуть ли не врагами народа. Громкие заявления молодых “новаторов” на практике не увенчались успехом, несмотря на пафос подавляющего большинства публикаций начала 30-х гг., выступлений и докладов в книговедческих обществах и организациях, а также дискуссий “На книговедческом фронте” (в октябре 1931 г). Искусственно созданное противостояние сыграло злую шутку: начиная с 30-х годов, как только книговедение объявляется буржуазной наукой, закрываются критико-библиографические журналы, книговедческие и библиографические научно-исследовательские организации, развитие книжного дела и библиографии обрекалось на односторонний прагматизм.

Если в первом десятилетии (20-е годы) оно шло прогрессивно и нарастающим шагом, то во втором (30-е годы) - регрессивно, т.е. с ликвидацией уже имеющихся достижений, как теоретических, так и организационно-методических. Сохраняется только библиографический прагматизм. Как было уже сказано, закрываются все, кроме вновь созданной Книжной палаты, библиографические учреждения. Принцип большевистской партийности стал доминирующим, особенно после состоявшегося в 1927 г. XV съезда партии, принявшего директивы по составлению первого пятилетнего плана развития страны, согласно которому предусматривалась не только грандиозная программа реконструкции народного хозяйства, но и ускорение темпов культурного развития, а главное - усиление партийного руководства всей идеологической работой.