II. Невнимательность. Когда человек не

замечает даже того, что он знает. Это мнимое

незнание, незнание в данное время, но оно

вводит наше суждение в заблуждение точно так

же, как и незнание другого рода. Суждение

есть, так сказать, взвешивание ценности и

определение того, на какой стороне перевес.

Если поэтому одна сторона взвешена слишком

поспешно и некоторые слагаемые, которые

должны бы были войти в расчет, не замечены и

пропущены, эта опрометчивость порождает

такое ложное суждение, которое равносильно

полному незнанию. Чаще всего причиной этого

является преобладание в данное время какого-

нибудь удовольствия или страдания,

преувеличенного нашей слабой, пылкой

натурой, на которую всего сильнее действует

то, что налицо. Для того чтобы

воспрепятствовать такой опрометчивости, нам

дан разум и рассудок, если только мы

надлежащим образом будем пользоваться ими,

чтобы исследовать и наблюдать, а судить лишь

после этого. Без свободы разум был бы

бесполезен, а без разума свобода (если бы

она могла быть) не значила бы ничего. Если

человек видит, что может принести ему добро

или зло, что может сделать его сча-

328

68. Ложное суждение о том, что необходимо

для нaшeг счастья. Все люди желают счастья

- это несомненно Но как уже было отмечено,

люди, когда они избавлень от страдания,

склонны наслаждаться каким-нибудь легко

доступным удовольствием или тем, что обычай

сделав милым их сердцу, и удовлетворяться

этим. Счастливые они не смотрят вперед, пока

какое-нибудь новое желание возбудив в них

беспокойство, не разрушит их счастья 1 не

покажет им, что они несчастливы; до тех пор

их волд не побуждается ни к какому действию

для поисков какого нибудь другого, явного

или кажущегося блага. Так ка1 мы сознаем,

что не можем наслаждаться всеми видам] благ,

а что одно исключает другое, то мы не

направляе! своих желаний на всякое

появляющееся перед нами боль шее благо, если

не считаем его необходимым для своег

счастья; если же нам кажется, что можем быть

счастлн выми и без него, оно не трогает нас.

Это еще одна причин ложного суждения, когда

люди не признают необходимы:

для своего счастья того, что на самом деле

необходимо дл него. Эта ошибка сбивает нас с

пути как в выборе блага, которому мы

стремимся, так очень часто и в выборе средст

к его достижению, когда это отдаленное

благо. Но каки бы путем ни происходило то,

что человек упускает сво великую цель -

счастье, - вследствие ли того, что о

69. Мы можем изменить приятность или

неприятность вещей. Последний касающийся

этого предмета вопрос заключается поэтому в

следующем: во власти ли человека изменить

приятность или неприятность, сопровождающую

всякого рода действие? Относительно данного

вопроса очевидно, что во многих случаях это

во власти человека. Люди могут и должны

исправлять свой вкус, придавать его тому,

что или имеет вкус, [но], по их

предположению, [другой], или не имеет его

Ывовсе]. Вкусы ума разнообразны не менее

вкусов тела и, подобно им, также могут быть

изменены. Ошибочно думать, будто люди не

могут превратить то, что в действиях

является неприятным или безразличным, в

приятное и желанное, если только они сделают

то, что в их власти. Должное рассмотрение

сделает это в некоторых случаях, а практика,

прилежание и привычка - в большинстве

случаев. Хлебом или табаком изза

безразличия или отвращения к ним [сначала]

могут пренебрегать, хотя доказана их

полезность для здоровья 83, сперва рассудок

и размышление рекомендуют их и дают

возможность приступить к их испытанию, а

потом потребление считает или привычка

делает их приятными. Нет никакого сомнения,

что то же самое бывает и с добродетелью.

Действия приятны или неприятны или сами по

себе, или рассматриваемые как средства для

Ыдостижения] более важной и более желанной

цели. Потребление хорошо приправленного

блюда, которое приходится по вкусу человеку,

может действовать на ум самим наслаждением,

сопровождающим еду, безотносительно к другой

цели; рассмотрение удовольствия от здоровья

и физической силы, которым содействует эта

пища, способно придать ему новый вкус,

который может заставить нас проглотить

невкусное лекарство. В последнем примере

действие становится более или менее приятным

только оттого, что принимается в соображение

цель и что человек более или менее убежден в

том, что действие направлено к ней или

необходимо связано с нею. Но удоволь-

330

их; противоположные привычки изменят наши

удоволь ствия и придадут вкус тому, что

необходимо для нашеп счастья или

способствует ему. Каждый должен признаться

что он может так поступать. И когда счастье

потеря но и человека застигает врасплох

несчастье, он сознается что делал дурно,

пренебрегая этой способностью, и кля нет

себя за это. И я спрашиваю каждого, разве он

част так не поступал?

70. Предпочтение порока добродетели есть

очевидно ложное суждение. Я не буду больше

распространять о ложных суждениях и

пренебрежении к тому, что в власти людей и

чем они вводят себя в заблуждение. Эт

составило бы целый том, да это и не моя

задача. Но како бы ложное понятие или

позорное пренебрежение те" что находится во

власти людей, ни сталкивало их с и пути к

счастью и ни рассеивало их, как мы видим, по

стол различным дорогам жизни, несомненно,

что нравстве! ность, если она покоится на

своих истинных основав не может не

определять выбор всякого человека, которы

только захочет поразмыслить. И кто не будет

разумны существом настолько, чтобы серьезно

подумать о беск< нечном счастье и несчастье,

непременно должен винт

332

71. Краткое повторение. Заканчиваю это

исследование о человеческой свободе. Так как

я сам сначала опасался, что в том издании,

которое вышло раньше, я допустил ошибку, да

и один мой весьма благоразумный друг после

появления исследования в печати испытывал те

же опасения, хотя и не мог точно указать мне

эту ошибку, мне пришлось подвергнуть более

тщательному пересмотру эту главу. После того

как я наткнулся на очень небольшую и едва

заметную ошибку, которую я сделал оттого,

что поставил одно, повидимому безразличное,

слово вместо другого, это открытие уяснило

мне мою теперешнюю точку зрения, которую я и

предлагаю здесь, во втором издании, ученому

миру и которая вкратце состоит в следующем.

Свобода есть сила действовать или не

действовать сообразно указанию ума. Сила

направлять способности к действию в одних

случаях на то, чтобы вызвать движение, а в

других - покой, есть то, что мы называем

волей. То, что в ряду наших произвольных

действий определяет волю ко всякому

изменению действия, есть некоторое наличное

беспокойство, которое есть или по крайней

мере всегда сопровождается беспокойством

желания. Желание всегда возбуждается злом, с

тем чтобы избежать его, ибо полное

избавление от страдания составляет всегда

необходимую часть нашего счастья. Но не

каждое благо, даже каждое большее благо,

постоянно возбуждает наше желание, потому

что оно может не составлять (или не

признаваться составляющим) необходимой доли

нашего счастья, ибо все, чего мы желаем,-

это только быть счастливыми. Но хотя это

общее желание счастья действует Постоянно и

неизменно, однако удовлетворение всякого

отдельного желания может быть отложено,

чтобы не определить волю v. какомунибудь

соответствующему действию, пока мы здраво не

обсудили, составляет ли отдельное кажущееся

благо, которого мы тогда желаем, часть

нашего реального счастья, совместимо ли оно

или несовместимо с ним. Вывод нашего

суждения после этого рассмотрения и

заставляет решиться в конце концов человека,

который не мог бы быть свободным, если бы

его воля определялась чем-нибудь другим,

кроме его собственногс

334

72. Верные понятия о природе и границах

свободы столь важны, что, я надеюсь, меня

простят за это отступление, к которому

привела меня моя попытка разъяснить вопрос.

В этой главе о силе я, естественно,

встретился с идеями воли, хотения, свободы и

необходимости. В прежнем издании этого

исследования я изложил свои мысли по этому

вопросу согласно своей тогдашней точке

зрения. Теперь же я, как друг истины, а не

поклонник своих собственных учений,

признаюсь в некотором изменении своих

взглядов, для которого, помоему, я нашел

основание. В написанном мною в первый раз я

с беспристрастным безразличием следовал за

истиной, куда, на мой взгляд, она вела меня.

Но, не будучи ни настолько тщеславным, чтобы

воображать себя непогрешимым, ни настолько

неискренним, чтобы скрывать свои ошибки из

страха запятнать свое доброе имя, я с таким

же чистосердечным стремлением к одной только

истине не постыдился теперь обнародовать то,

что подсказало мне более строгое

исследование. Возможно, что некоторым

покажутся верными мои прежние взгляды,

другим - мои новые (как я уже убедился),

третьим - ни те ни другие. Я вовсе не буду

удивляться такому множеству различных мнений

у людей; беспристрастные и обоснованные

выводы в спорных вопросах довольно редки, а

точные выводы в отвлеченных понятиях,

особенно если они длинны, совсем не так

легки. И потому я буду считать себя немало

обязанным всякому, кто, исходя из моих или

каких-нибудь других оснований, разъяснит как

следует те трудности, которые еще могут

оставаться в этом вопросе о свободе.

Прежде чем покончить с этой главой, мы

сделаем, быть может, нечто полезное для

нашей цели и поможем себе составить более

ясные представления о силе, если постараемся

немного более точно исследовать понятие

действия. Я сказал выше, что у нас есть идеи

только двух

336

73. Таким образом, в кратком очерке я дал

обзор наших первоначальных идей, из которых

произошли и составлены все остальные. Если

бы я захотел рассмотреть этот вопрос как

философ, изучить, от каких причин зависят

наши идеи и из чего они состоят, то я

уверен, что все они могли бы быть сведены к

указанным немногим первичным и

первоначальным идеям, а именно к

протяженности, плотности подвижности, или

способности быть приведенными в движение

(эти идеи мы получаем от тела через

чувства), и далее к восприимчивости, или

способности восприятия либо мышления, и к

двигательной силе (motivity), или

способности приводить в движение (эти идеи

мы получаем от рефлексии над своим

собственным умом). Прошу позволения

пользоваться этими новыми словами, чтобы не

употреблять иных, двусмысленных слов и тем

самым избежать опасности быть непонятым.

Если мы присоединим к указанным идеям

существование, продолжительность и

количество (number), которые относятся п к

первому и ко второму виду, быть может, мы

получим все первоначальные идеи, от которых

зависят остальные. Ибо, мне думается, ими

можно было бы объяснить природу цветов.

звуков, вкусов, запахов и всех других наших

идей, если бы только мы обладали

способностями, достаточно острыми для того,

чтобы заметить различным образом

модифицированные протяжения и движения тех

мельчайших тел. которые производят в нас эти

различные ощущения. Но так как в мою

настоящую задачу входит лишь исследование

знания о вещах, которое ум наш, волею божьей

подготовленный к восприятию их, черпает из

идей и явлений, а также исследование того,

как ум приходит к этому знанию, то я не буду

вопреки замыслу этого "Опыта" вдаваться в

философские исследования об особеяном

строении тел и расположении их частиц,

посредством которого они способны вызывать в

нас идеи -своих

337

что получать эти идеи мы можем только

посредством зрения, без изучения сцепления

частей этих тел или различных форм и

движений тех частиц, которые отрываются от

тел, чтобы возбудить в нас то или другое

ощущение. Но если мы выйдем за пределы одних

только идей нашего ума и захотим исследовать

их причины, мы не сможем постичь в

чувственном объекте ничего другого,

вызывающего в нас различные идеи, кроме

различного объема, формы, числа, сцепления и

движения его незаметных частиц.

Глава двадцать вторая О СМЕШАННЫХ МОДУСАХ

2. Они образуются умом. Опыт показывает нам,

что ум в отношении своих простых идей

совершенно пассивен и получает их все от

существования и воздействия вещей, как их

представляют ему ощущение или рефлексия, сам

не будучи в состоянии образовать ни одной

идеи. Но если мы внимательно рассмотрим те

идеи, которые я называю смешанными модусами

и о которых мы теперь говорим, то найдем,

что источник их совершенно другой. Ум часто

прилагает активную силу при образовании

таких различных сочетаний: запасшись однажды

просты-

338

3. Иногда они приобретаются объяснением их

имен. Теперь, конечно, когда языки

установились и изобилуют словами,

обозначающими такие сочетания, обычный

способ приобретения таких сложных идей - это

объяснение обозначающих их слов. Состоя из

сочетаний простых идей, они могут при

посредстве слов, обозначающих эти простые

идеи, быть представлены уму всякого

понимающего эти слова, даже если такое

сложное сочетание простых идей никогда не

давалось уму реальным существованием вещей.

Так человек может получить идею святотатства

или убийства через перечисление ему простых

идей, обозначаемых этими словами, никогда не

видав ни того, ни другого преступного

действия.

4. Имя связывает части смешанных модусов в

одну идею. Так как каждый смешанный модус

состоит из многих отличных друг от друга

простых идей, то кажется разумным вопрос:

откуда он получает свое единство и каким

образом такое определенное множество может

образовать только одну идею, когда это

сочетание не

5. Причина образования смешанных модусов.

Если мы немного продолжим исследование,

чтобы узнать, что заставляет людей

составлять одни сочетания простых идей в

определенные и, так сказать, установившиеся

модусы и пренебрегать другими, которые от

природы сами по себе обладают такой же

способностью сочетаться и составлять

отличные друг от друга идеи, то мы найдем,

что причина этого в цели языка. Так как язык

имеет целью обозначение или сообщение людьми

друг другу своих мыслей с возможно большей

скоростью, то люди превращают обыкновенно в

сложные модусы и снабжают именами такие

сочетания идей, которые часто употребляются

ими в жизни и разговорах, оставляя другие,

которые они редко имеют случай упоминать,

разрозненными и без имен, способных связать

их в одно целое. А в случае необходимости

они предпочитают скорее перечислять

составляющие их простые идеи, приводя

обозначающие их отдельные имена, нежели

обременять свою память умножением сложных

идей вместе с их именами, которые им

придется редко, а быть может и никогда не

придется, употреблять.