38. Потому что не все признающие возможность

небесных радостей добиваются их. Если бы

воля определялась намерением приобрести

благо сообразно тому, кажется ли оно

разумению большим или меньшим (а так обстоит

дело со всякими отсутствующими благами, и к

этому и этим, по общепринятому мнению, якобы

побуждается воля), то я не понимаю, каким

образом она могла бы отказаться от

бесконечных и вечных небесных радостей,

однажды предложенных и признанных

возможными. Если только все отсутствующие

блага, которыми одними лишь, как думают,

после их представления нам и усмотрения их

нами, определяется воля, приводящая нас

таким образом к действию, лишь возможны, но

не безусловно достижимы, то неизбежно, чтобы

бесконечно большее возможное благо регулярно

и постоянно определяло волю во всех

направляемых ею чередующихся действиях. В

таком случае мы постоянно и неуклонно

держались бы пути к небу, никогда не

останавливаясь и не направляя своих действий

к другой цели, ибо вечное состояние будущей

жизни имеет бесконечный перевес над

ожиданием богатства, почестей или какого-

нибудь мирского удовольствия, которое мы

можем себе представить, хотя бы и считали

последнее более достижимым: ничто из

будущего не находится еще в нашем обладании,

и, таким образом, даже упование на последнее

могло бы обмануть нас. Если бы ожидаемое

большее благо действительно определяло волю,

то такое большое благо, однажды

представившись, не могло бы не овладеть

волей и не направлять ее твердо к поискам

этого бесконечно большего блага, никогда не

выпуская его из виду, ибо воля, имея власть

над мыслями и управляя ими точно так же, как

и другими действиями, в таком случае

сосредоточила бы размышление ума на этом

благе.

[38(6) 74.] Но никаким сильным беспокойством

никогда не пренебрегают. Таково было бы

состояние ума, таково было бы постоянное

стремление воли во всех ее решениях, если бы

она определялась тем, что рассматривается и

ожидается в качестве большего блага. Но что

это не так, очевидно из опыта: мы часто

пренебрегаем благом, признанным нами за

бесконечно более высокое, ради того, чтобы

удовлетворить непрерывное беспокой"

39. Желание сопутствует всякому

беспокойству. До сих пор я приводил в пример

главным образом беспокойство желания в

качестве того, что определяет волю, ибо оно

является главным и наиболее чувствуемым;

воля редко управляет каким-нибудь действием,

и не совершается ни одно произвольное

действие, не сопутствуемое некоторым

желанием. В этом, на мой взгляд, и

заключается причина, почему так часто

смешивают волю с желанием. Но мы не должны

считать совершенно исключенным из данной

категории то беспокойство, от которого

образуется большинство других страстей или

по крайней мере которое сопутствует им.

Отвращение, страх, гнев, зависть, стыд и т.

д. также имеют свое беспокойство и тем самым

оказывают воздействие на волю. В жизни и на

практике едва ли какая-нибудь из этих

страстей бывает простой и обособленной,

совершенно не смешанной с другими, хотя в

разговоре и при размышлении они носят

обыкновенно название той страсти, которая

всего сильнее и яснее действует в данном

состоянии ума. Более того, мне кажется, что

едва ли можно найти какую-нибудь страсть, не

связанную с желанием. Я уверен, где есть

беспокойство, там есть и желание, ибо мы

постоянно желаем счастья, а насколько мы

чувствуем какое-нибудь беспокойство,

настолько же, наверное, -мы нуждаемся в

счастье, даже по собственному нашему мнению,

каково бы ни было в других отношениях наше

состояние и положение. Кроме

307

40. Определяет волю, естественно, наиболее

гнетущее беспокойство. Но так как в этом

мире нас осаждают различные беспокойства и

возбуждают разные желания, то следующим

вопросом, естественно, будет, какое из них

имеет первенство в определении воли к

ближайшему действию. Ответ будет такой:

обыкновенно наиболее гнетущее из тех,

которые считаются могущими быть

устраненными. Так как воля есть сила,

направляющая наши деятельные способности к

некоторому действию для некоторой цели, то

она никогда не может быть побуждена к тому,

что в данное время считается недостижимым.

Это значило бы предполагать, будто разумное

существо умышленно действует только с той

целью, чтобы понапрасну трудиться, ибо

только такой смысл может иметь работа над

темм что считается недостижимым. Поэтому

даже очень большое беспокойство не

возбуждает воли, если признается

неисцелимым; в этом случае оно не побуждает

нас к деятельности. Но если не считать его,

наиболее важное и сильное беспокойство,

испытываемое нами в данный момент, есть то,

что обыкновенно определяет волю к

последовательному ряду произвольных

действий, составляющих нашу жизнь. Самое

сильное беспокойство в данный момент есть

побуждение к действию, которое чувствуется

постоянно и в большинстве случаев определяет

волю в ее выборе ближайшего действия. И мы

должны помнить, что собственный и

единственный объект воли составляют

некоторые наши действия, и ничего более; ибо

своим хотением мы не получим ничего, кроме

действия, которое в наших силах; действием

ограничивается акт воли и не простирается

дальше.

41. Всякий жаждет счастья. Если, далее,

спросят, что возбуждает желание, я отвечу:

счастье, и только оно. "Счастье" и

"несчастье"-вотназвания двух

противоположностей, крайних пределов которых

мы не знаем;

308

42. Что такое счастье? Счастье в своем

полном объеме есть наивысшее удовольствие, к

которому мы способны, а несчастье -

наивысшее страдание. Низшая ступень того,

что можно называть счастьем, есть такая

степень свободы от всякого страдания и такая

степень испытываемого в данный момент

удовольствия, без которых нельзя быть

довольным. Теперь, так как удовольствие и

страдание вызываются в нас воздействием

некоторых предметов на наш ум или на наше

тело и в различной степени, то все имеющее

способность вызывать в нас удовольствие мы

называем благом, а все способное вызывать в

нас страдание - злом, только потому именно,

что это способно вызывать в нас удовольствие

и страдание, в которых и состоит наше

счастье и несчастье. Далее, хотя все

способное вызывать некоторую степень

удовольствия само по себе есть благо, а все

способное вызывать некоторую степень

страдания само по себе зло, однако часто

случается нам не называть их так, когда они

вступают в соперничество с чемто более

значительным в том же роде, потому что при

этом соперничестве справедливо входят в

расчет также и степени удовольствия и

страдания. Поэтому при надлежащей оценке

того, что мы называем благом и злом, мы

найдем многое зависящим от сравнения, ибо

причина каждой меньшей степени страдания,

так же как причина всякой большей степени

удовольствия, имеет характер блага, и

наоборот.

43. Какое благо желательно, какое нет? Хотя

в этом состоит то, что называется благом и

злом, и хотя всякое благо есть собственный

предмет желания вообще, однако не всякое

благо, даже когда видят его и признают

таковым, необходимо вызывает желания у

каждого отдельного человека, а только та

сторона или та доля блага, которая

признается составляющей необходимую часть

его счастья. Всякое другое благо, как бы ни

было оно велико

44. Почему не всегда желают наивысшего

блага? Мне кажется, каждый может заметить и

у себя и у дру-

310

гих, что явно большее благо не всегда

возбуждает человеческие желания

соответственно той величине, которая

представляется или признается за ними, между

тем как малейшая неприятность беспокоит нас

и заставляет работать, чтобы избавиться от

нее. Причина этого ясна из самой природы

нашего счастья и несчастья. Всякое наличное

страдание, каково бы оно ни было, составляет

часть нашего наличного несчастья; но не

всякое отсутствующее благо составляет во

всякое время необходимую часть нашего

наличного счастья, и отсутствие его не

составляет части нашего несчастья. Иначе мы

были бы постоянно и бесконечно несчастны,

потому что существует бесконечное число

степеней счастья, не находящихся в нашей

власти. Поэтому, раз всякое беспокойство

устранено, умеренная доля блага в настоящем

способна удовлетворять людей, и невысокая

степень удовольствия, доставляемая рядом

обычных наслаждений, составляет счастье,

которым люди могут довольствоваться. В

противном случае не могло бы быть места

безразличным, явно пустячным действиям, к

которым так часто побуждается наша воля и на

которые мы добровольно растрачиваем такую

большую часть своей жизни; такая нерадивость

никоим образом не могла бы согласоваться с

постоянным побуждением воли или желания к

наивысшему несомненному благу. Мне кажется,

мало кому надо далеко идти, чтобы убедиться

в том, что это так. В самом деле, немного в

этом мире людей, счастье которых достигает

такой степени, что доставляет им постоянный

ряд умеренных, скромных удовольствий без

всякой примеси беспокойства; и тем не менее

они были бы очень довольны, если бы могли

навсегда оставаться здесь, хотя и не могут

отрицать, что после этой жизни возможно

состояние вечных, постоянных радостей,

далеко превосходящих все доступные в здешнем

мире блага. Более того, люди не могут не

видеть, что небесное блаженство более

возможно, чем достижение и сохранение тех

жалких почестей, богатства или удовольствий,

которых они добиваются и ради которых

пренебрегают тем вечным состоянием; но при

полном понимании этой разницы, уверенные в

возможности совершенного, прочного и

продолжительного счастья в будущей жизни, и

при ясном убеждении, что его не может быть

здесь, пока люди ограничивают свое счастье

незначительными радостями или целями этой

жизни и не делают небесные радости

необходимой частью его, их желания не

возбуждаются этим явно большим

311

45. Почему наивысшее благо, не будучи

предметом желания, не возбуждает воли?

Обычные жизненные потребности заполняют

большую часть нашей жизни беспокойством от

постоянно возвращающихся к нам голодщ жажды,

жары, холода, утомленности работой,

сонливости и т. д.; если же мы кроме

случайных бедствий присоединим сюда

надуманные беспокойства (например, жажду

почестей, власти, богатства и т. д.),

которые возбуждают в нас привычки,

приобретенные модой, примером или

воспитанием, и тысячи других беспорядочных

желаний, которые обычай сделал для нас

естественными, то мы найдем, что очень

незначительная часть нашей жизни настолько

свободна от такого рода беспокойства, чтобы

оставлять нас свободными для притягательной

силы более отдаленного отсутствующего блага.

Мы редко бываем в достаточной мере не заняты

и свободны от требований, предъявляемых

нашими естественными или усвоенными

желаниями. Волей по очереди владеют

постоянно сменяющиеся беспокойства из

запаса, накопленного естественными

потребностями или приобретенными привычками:

не успеем мы выполнить одного действия, за

которое принялись по' такому решению воли,

как другое беспокойство уже готово побудить

нас приняться за дело. Ибо устранение

страданий, испытываемых нами и удручающих

нас в данный момент, есть избавление от

несчастья, и, следовательно, это первое, что

должно быть сделано для счастья. А так как

отсутствующее благо, хотя о нем размышляют,

его признают и оно кажется благом, не

составляет какой-либо доли этого несчастья

(поскольку это благо отсутствует), то оно

вытесняется для того, чтобы дать место

устранению испытываемых нами беспокойств,

пока надлежащее и повториое размышление

Ыснова] не приблизит его к нашему уму, не

даст почувствовать его вкус и не возбудит в

нас некоторого желания. Тогда, начиная

составлять часть нашего беспокойства в

данный момент, оно становится наравне с

остальными подлежащими удовлетворению

желаниями и таким образом соответственно

своей величине и оказываемому им давлению

само в свою очередь воздействует на волю.

46. Должное рассмотрение возбуждает желание.

Таким образом, в нашей власти посредством

должного рассмотрения и изучения

предложенного нам блага возбудить в себе

желание, надлежащим образом соответствую-,

47. Сила отложить исполнение какого-нибудь

желания дает возможность обдумывать. При

наличии множества всегда тревожащих и

готовых определить волю беспокойств самое

сильное и гнетущее из них, как я уже

говорил, естественно, должно определить волю

к ближайшему действию. Так и бывает по

большей части, но не всегда. Ведь если ум

преимущественно, как очевидно из опыта,

имеет силу откладывать выполнение и

удовлетворение любого из своих желаний и,

следовательно, всех, одного за другим, то он

свободен рассматривать их объекты, изучать

их со всех сторон и сравнивать с другими. В

этом заключается свобода человека. От

неправильного пользования ею происходят все

разные недоразумения, заблуждения и ошибки,

в которые мы впадаем в нашем житейском

поведении и в своих стремлениях к счастью,

когда мы торопим определение своей воли и

действуем слишком поспешно, до надлежащего

рассмотрения. Чтобы предотвратить это, мы

способны откладывать исполнение того или

другого желания, в чем всякий может каждый

день

313

48. То, что нас побуждает наше собственное

суждение, не есть ограничение свободы. Это

не только не ограничение или уменьшение

свободы, а, наоборот, подлинное ее

совершенствование и благо: это не

урезывание, а цель и польза нашей свободы',

чем дальше мы от такого побуждения, тем

ближе мы к несчастью и рабству. Полное

безразличие в уме, не определяемое последним

его суждением о добре и зле, сопровождающим,

как считают, его выбор, было бы так далеко

от преимущества и превосходства разумного

существа, что было бы таким же большим

несовершенством, каким, с другой стороны,

явилось бы отсутствие безразличной

возможности действовать или не действовать

прежде, чем решила воля. Человек свободен

поднять свою руку к голове или оставить ее в

покое; ему и то и другое совершенно все

равно, и было бы его несовершенством, если

бы он не имел этой способности, если бы он

был лишен этого безразличия. Но это самое

безразличие в том, что предпочесть - поднять

руку или оставить ее в покое, было бы не

меньшим несовершенством в том случае, когда

человек хотел бы спасти свою голову или

глаза от угрожающего им удара. В том, чтобы

желание или способность предпочтения

определялись добром, столько же

совершенства, сколько и в том, чтобы

способность действовать определялась волей.

И чем увереннее такое определение, тем

больше совершенство. Более того. Если бы нас

побуждало чтонибудь, кроме последнего

результата нашего собственного ума, судящего

о добре и зле всякого действия, мы не были

бы свободны, ибо истинная цель нашей свободы

заключается в возможности для нас добиться

избранного нами блага п. Поэтому каждый

человек благодаря своей организации в

качестве

314

49. Так определяется воля самых свободных

существ. Если мы обратимся к высшим,

превосходящим нас существам, которые

наслаждаются совершенным счастьем, у нас

будет основание полагать, что они более

постоянно, чем мы, побуждаются выбирать

благо. Несмотря на это, у нас нет оснований

считать их менее нашего счастливыми или

свободными. И если бы только приличествовало

таким жалким и ограниченным созданиям, как

мы, высказываться о том, что может делать

бесконечная мудрость и доброта, мы могли бы

сказать, что сам бог не может выбирать того,

что не является благом, и что свобода

всемогущего не мешает ему подвергнуться

побуждающему воздействию со стороны того,

что всего лучше.