30. Соотношение вечного и социально-исторического в образе Дон Кихота, эволюция героя в романе.

Главный герой романа - это этическая личность, поставленная в конкретные исторические условия. Самое существенное в романе - не поступки Дон Кихота (этим он мало отличается от таких персонажей, как Амадис или Пальмерин), а личностная форма видения мира, характер восприятия и оценок окружающих людей, событий и собственных поступков.

Дон Кихот хочет поступать как персонаж рыцарских романов и уже поэтому предстает перед читателем как личность. Реальная среда разрушает его замыслы, обнажая драматическое несоответствие замышленного и действительного, содействуя тем самым формированию личности. Придав Дон Кихоту черты и свойства этического человека, Сервантес атакует рыцарский миф именно с этих позиций и одерживает победу над ним.

Сервантес строит свое повествование как "летописец", следующий лукиановскому принципу "не убавлять и не прибавлять к действительно бывшему". Но все же его "история" ближе, говоря грамматическим языком, к сослагательному наклонению, чем к изъявительному, поскольку художник (в отличие от историка) сам творит факты, конструирует ситуации, монтирует их последовательность, рассчитывая на восприятие их как "действительно бывших", независимо от того, правдоподобны они, фантастичны или даже нелепы.

Освобождение персонажа от узких рамок жанра находит у Сервантеса оригинальное, чисто литературное решение: автор позволяет Дон Кихоту свободно менять жанровые парадигмы. Дон Кихот по собственной воле сочиняет миф о своей принадлежности к рыцарскому ордену. Эта трансформация реального сеньора Киханы Доброго в идеального рыцаря происходит открыто, так сказать, на глазах у читателя: хромая на четыре ноги кляча превращается в боевого коня, заурядная деревенская девица Альдонса - в "несравненную" Дульсинею Тобосскую, бритвенный таз - в шлем, незатейливое имя Кихана - в звонкое Дон Кихот Ламанчский. Так же открыто вершится и разрушение мифа, и тогда все люди, и вещи, и события снова занимают свои реальные социальные ступени, места и обретают подлинную значимость. Показательно в этом смысле, что Дон Кихот - творец мифов и Санчо - их постоянный разрушитель однажды меняются ролями. В главе десятой второй части Санчо, принимая на себя роль мифотворца, пытается убедить Дон Кихота, что идущие им навстречу крестьянки - это Дульcинея и две сопровождающие ее придворные дамы. "Тут и Дон Кихот опустился на колени рядом с Санчо и, широко раскрыв глаза, устремил смятенный взор на ту, которую Санчо величал королевою и герцогинею; и как Дон Кихот видел в ней всего-навсего деревенскую девку, к тому же не слишком приятной наружности, круглолицую и курносую, то был он изумлен и озадачен и не смел выговорить ни слова". Дон Кихот, страстно желающий поверить в чудо, не может этого сделать безоговорочно: "Между тем должен сознаться, Санчо, что когда я приблизился к Дульсинее, дабы посадить ее на иноходца, как ты его называешь, хотя мне он представляется ослицей, то от нее так пахнуло чесноком, что к горлу у меня подступила тошнота и мне едва не сделалось дурно". И далее, уже поверив в выдумку Санчо, он все же спрашивает: "А скажи мне, Санчо, то самое, что я принял за вьючное седло и что ты прилаживал, - что это такое: простое седло или же дамское?"

Свобода Дон Кихота - персонажа от литературной парадигмы подчеркивается возможностью выбора: либо уйти из литературы в жизнь, превратившись в Кихану Доброго, либо уединиться на узкой сценической площадке другого жанра.

Содержание главы шестьдесят седьмой второй части звучит так: "О том, как Дон Кихот принял решение стать пастухом и до истечения годичного срока жить среди полей...". Далее Сервантес повествует о том, как Дон Кихот представляет себе это новое превращение: "Вот тот лужок, где мы встретились с разодетыми пастушками и разряженными пастухами, задумавшими воссоздать и воскресить здесь пастушескую Аркадию, каковая мысль представляется мне столь же своеобразной, сколь и благоразумной, и если ты ничего не имеешь против, Санчо, давай в подражание им превратимся в пастухов, хотя бы на то время, которое мне положено провести в уединении. Я куплю овечек и все что нужно пастухам, назовусь пастухом Кихотисом, ты назовешься пастухом Пансино и мы, то распевая песни, то сетуя, будем бродить по горам, рощам и лугам ... песни доставят нам удовольствие, слезы - отраду, Аполлон вдохновит нас на стихи, а любовь подскажет нам такие замыслы, которые обессмертят нас ... бакалавр Самсон Карраско, если он вступит в пастушескую нашу общину, - а он, разумеется, вступит, - может называться пастухом Самсонино или пастухом Каррасконом, а цирюльник Николас может называться Никулосо ... Между тем подобрать имена для пастушек, в которых мы будем влюблены, это проще простого, а как имя моей госпожи одинаково подходит для пастушки и для принцессы, то и не к чему мне утруждать себя поисками более удачного имени ... А чтобы мы могли показать себя на новом поприще с наивыгоднейшей стороны, то нам тут окажет существенную помощь вот какое обстоятельство: ведь я, как ты знаешь, отчасти стихотворец, бакалавр же Самсон Карраско - поэт изрядный ... Я стану сетовать на разлуку, ты станешь воспевать свое постоянство в любви, пастух Карраскон будет роптать на то, что он отвергнут..." и т. д.

Тема превращения, т. е. жанрового двойника развернута и в трех главах первой части (L, LI LII), где Эухеньо превращается из обычного козопаса в литературного пастуха и снова в козопаса, с которым вступает в самую настоящую драку Дон Кихот, также нарушивший своим вульгарным поведением законы жанра рыцарского романа. Очень похоже, что столкновение двух разножанровых героев символизирует - по замыслу Сервантеса - соперничество двух литературных жанров: рыцарского романа и пасторали.

Освобождение Дон Кихота - персонажа от жесткой парадигмы можно видеть и в том, что он, в отличие от своих литературных собратьев, обретает способность развития (развивающаяся личность). Чтобы осуществить эту новаторскую задачу, Сервантес должен был представить своего героя как человека деятельного, умеющего бороться и сострадать, проявлять активность в самых сложных, конфликтных ситуациях. Идея развития персонажа-личности не была художественно разработана до Сервантеса. Деяния рыцаря складывались из отдельных поступков и подвигов, перестановка которых ничего не изменила бы в читательском восприятии. Сам герой их не оценивал и не рассуждал по поводу их. В плутовских повестях невзгоды, неудачи, промахи, ошибки парализуют пикаро до такой степени, что он оказывается неспособным к приобретению житейского опыта, не говоря уж об общественном. Герои "Селестины" настолько связаны ролью влюбленных, что ни в каких ситуациях не могут расстаться с ними. Чувства пастухов и пастушек являются как бы врожденными, раз и навсегда данными, неизменными.

Существует мнение, явно ошибочное, о том, будто Дон Кихот как персонаж и как личность лишен черт развития. Так, например, Марта Робер полагает, что "Дон Кихот", так же как и "Одиссею", можно читать в любом порядке, ибо в этих произведениях герои не развиваются, а события просто нанизываются одно на другое, они равны друг другу по своей значимости и допускают любого рода перестановки. Смерть Дон Кихота, как и возвращение Улисса, ничем не подготовлена и никак не оправдана [2]. Следует, однако, обратить внимание на тот факт, что серия приключений Дон Кихота начинается сражением с ветряными мельницами, а одним из завершающих и кульминационных эпизодов является столкновение с герцогской четой. Совершенно очевидно, что общими в этих двух столкновениях - механическом и идеологическом - являются стереотипные рыцарские побуждения и одинаковый неудачный результат. Но очевидно и то, насколько более принципиальным, сложным, психологичным оказывается второе столкновение. Из приключения с мельницами Дон Кихот не извлек никаких выводов, они никак не вошли в его личный опыт. Встреча с герцогской четой заставила рыцаря сделать печальное, но решительное заключение о том, что "его жизнь в замке идет в разрез со всем строем рыцарства и того ради попросить ... дозволения покинуть сей кров" (II, LII). Наделив своего главного героя свойствами развития, Сервантес превращает рыцарский персонаж в активно действующую личность.

Алонсо Кихано - мужчина, который зачитывается рыцарскими романами. Эти произведения настолько захватывают его, что он начинает жить ими. И это, казалось бы, естественно для человека, которого нравится определенный жанр или вид искусства. Но это естественно до тех пор, пока наш герой живое этими романами, а не живое в этих романах. Здесь происходит завязка произведения: реальность отодвигается для Дон Кихота на второй план, и он начинает жить в мире средневекового рыцарства, считая себя, конечно, одним из его представителей. Главный герой выгадывает себе красивое имя. Конечно, настоящему рыцарю этого недостаточно. Необходимый еще оруженосец, которым становится знакомый Дон Кихота СанЧо Панса. Новоиспеченный рыцарь дает громкое имя даже своему коню: Росинант. Не может рыцарь и без дамы сердца, которой становится девушка из соседнего села с поэтическим пышным именем Дульцинея Тобоская (ясная вещь, это имя также выгадал наш рыцарь печального образа). Оружие Дон Кихот чинит себе из того, что «завалялось» в доме с времен его прадеда. Вот, казалось бы, и все! Образ знаменитого рыцаря вышел на славу, извиняюсь за каламбур. Но же нет, еще не время останавливаться и любоваться этой картиной: ни один знаменитый рыцарь не, обходился без подвигов, которые покроют его имени вечной славой. Итак, Дон Кихот отправляется создавать подвиги, показывать свое рыцарское мужество и победу…

Мы определили, что в своем произведении Сервантес пародирует все основные атрибуты и действия средневекового рыцаря. Но возвратим на минутку к нашим соображениям и проверим их внимательнее. «…Ни один знаменитый рыцарь не обходился без подвигов, которые покроют его имени вечной славой». Безусловно, это так. Дон Кихот делает все ради уничтожения зла на земле, ради справедливости и счастья людей. Конечно, он виднеется о славе и признании, но стимулом к его борьбе есть сам факт существования несправедливости, которую он видит (или которая ему пригрезилась). Тут впервые что-то не совпадает…

Образ Дон Кихота очень глубокий, мы понимаем это, читая произведение, даже не успев к порядку подумать над ним. Но, стараясь стать «копией» мужественного средневекового рыцаря, Дон Кихот превосходит свой идеал: урожденное стремление справедливости приобретает кое-что химерических форм и не всегда приводит к желательным результатам именно через потерю ощущения реальности. Но же стремление Дон Кихота к общей справедливости очень отличается от стремления получить себе славу, богатство и благосклонность дамы сердца. Герой, который воюет со злом, не может не вызвать увлечение, но же искривленное восприятие Дон Кихота заставляет его видеть зло там, где его нет или же не прогнозировать ситуацию и возможные следствия собственных действий. Теперь мы сочувствуем Дон Кихоту, его такое искреннее, такое пылкое стремление добра и истины, даже вопреки его неудачам, не дает нам возможности отнестись к этому образа цинично, промолвив что-то наподобие «ну, хотел как лучше, а вышло - лучше не упоминать…».

Возможно, читая произведение, мы думаем себе «Вот чудак!», - но чаще, сознаемся мы в этом или нет, мы сочувствуем, хотя и догадываемся, что его фантазии не победят действительность (ветряные мельницы не превратятся на великанов, которым бы благородным не был Дон Кихот…). Это делает главного героя романа образом по-своему трагическим, но, безусловно, симпатичным читателю. Задумав роман как пародию на рыцарскую литературу низкого качества, Сервантес сделал намного больше: он изобразил по-своему трагический образ, образ очень глубокий и яркий, жизненный настолько, что имя этого героя перешло в речи в разряд общих названий. Значит, этот чудак - не просто единичный случай, создавая своего персонажа, Сервантес извлечение на поверхность целый шмат человеческого сознания, изобразив те проблемы, которые беспокоят многих людей, найдя подпочва для описания отдельного психологического типа, отдельной философской системы. Через это образ Дон Кихота мы не только наблюдаем на бумаге, а и часто встречаем и - главное - узнаем в нашей жизни.