Отец Клеменс встает и жестом показывает согласие.

Отец Клеменс — наш крупнейший живописец... В миру у него другое имя, очень известное! Ну, хорошо; отец Клеменс в тысяча восемьсот тридца­том году был молод. Он чувствовал склонность к живописи и отдался это­му занятию всей душой. В двадцать лет он устроил выставку. Публика, критики, учителя, родители были единодушны — он ошибся в своем при­звании; а молодой Клеменс прислушивался к тому, что говорили люди; он бросил живопись и занялся книгопечатанием. Когда ему стукнуло пятьде­сят и жизнь была прожита, его юношеские полотна обнаружил один неиз­вестный человек; и тут публика, критики, учителя и родные признали их шедеврами. Но было поздно! И на жалобы отца Клеменса по поводу злобы света свет ответил ему с бессердечной ухмылкой: -Почему ты дал себя одурачить?» Это так огорчило отца Клеменса, что он пришел сюда, к нам. И теперь больше не огорчается! Не правда ли, отец Клеменс?

Отец Клеменс. Правда! Но история еще не окончена. Мои полотна тысяча восемьсот тридцатого года поклонники вывесили в музее в тысяча во­семьсот восьмидесятом году. Но вкус вдруг резко переменился, и одна­жды в почтенной газете написали, что моя живопись — позор для музея. И их переправили на чердак!

Приор (Неизвестному). Хорошая история!

Отец Клеменс. Но и это еще не конец! Ибо в тысяча восемьсот девяностом году вкус снова переменился, и один профессор Академии художеств назвал позором для нации тот факт, что мои картины висят на чердаке. Полотна снова спустили вниз, и в настоящее время они считаются клас­сическими. Но сколь долго!.. Видишь, молодой человек, из чего состоит мирская слава! Vanitas vanitatum vanitas!

Неизвестный. Стоит ли тогда жить?

Приор. Спроси отца Мельхера, который прошел испытание не только в ми­ре иллюзий, но и в мире ошибок, лжи и противоречий. Иди с ним, он покажет тебе картинную галерею и кое-что расскажет!

Неизвестный. Охотно последую за тем, кто может меня чему-то научить!

Отец Мелъхер выводит Неизвестного за руку из зала.

Картинная галерея в монастыре; в основном портреты, но все с двумя головами.

ОтецМельхер. Итак: сперва небольшой пейзаж неизвестного мастера... на званный -Две башни». Может, ты бывал в Швейцарии и видел похожее?

Неизвестный. Да, я бывал в Швейцарии!

Суета сует — все суета! (лат.)

Отец Мельхер. Хорошо! На станции Амстег Готардской железной дороги ты видел башню, называемую Цвинг-Ури, воспетую Шиллером в ‘Вильгель­ме Телле*. Она воздвигнута в память о чудовищном угнетении жителей Ури немецкими императорами! Великолепно!

По другую сторону Сен-Готарда в направлении Италии находится, как тебе известно, станция Беллинцона. Там множество башен, но самая примечательная — Кастель-де-Ури. В память о чудовищном угнетении итальянских кантонов жителями Ури! Ты понял?

Неизвестный. Свобода! Равна свободе угнетения. Моя последняя!

Отец Мельхер. В таком случае сразу же перейдем к портретной галерее!

Номер первый по каталогу. Боккаччо, с двумя головами, — все на­ши портреты имеют не менее двух голов. История известна! Великий начал свою карьеру с похотливых и безбожных новелл, посвященных королеве Иоанне Неапольской, которая соблазнила сына Святой Бри­гитты. Боккаччо закончил свои дни святым в монастыре, где он читал лекции о Дантовом «Аде· и дьяволах, тех самых, которых, как он считал в юности, он умел изгонять весьма необычным способом!

Надеюсь, ты заметил, как эти два лица рассматривают друг друга.

Неизвестный. Конечно! Только здесь недостает черт юмора, которых мож­но было бы ожидать у человека, добившегося столь высокой степени самопознания, как наш друг Боккаччо!

Отец Мельхер. Номер второй по каталогу... Да, это двухголовый доктор Лю­тер. Молодой терпимый борец и старый нетерпимый борец! Довольно?

Неизвестный. Вполне!

Отец Мельхер. Номер третий по каталогу. Великий Густав Адольф, принима­ющий католические деньги кардинала Ришелье для борьбы за протес­тантство при сохранении нейтралитета в отношении Католической лиги!

Неизвестный. Как протестанты объясняют это тройное противоречие?

Отец Мельхер. Говорят, что это ложь!.. Номер четвертый по каталогу. Шиллер, автор «Разбойников·, почетный гражданин Парижа — звание присвоено французскими революционерами в тысяча семьсот девяно­сто втором году, но уже в девяностом году он — придворный совет­ник в Мейнингене и королевский датский стипендиат в тысяча семь­сот девяносто первом... На картине придворный советник— и друг его превосходительства Гёте,— лишь в тысяча семьсот девяносто восьмом году получающий почетный диплом французских револю­ционеров. Подумай, диплом Правительства Ужаса в девяносто вось­мом году во времена Директории, когда революции пришел конец! Хотел бы я посмотреть в тот момент на придворного советника и его друга его превосходительство.

Но это не важно, ибо два года спустя, в тысяча восьмисотом голу, он сравнивает счет за полученное звание своим «Колоколом», где благо­дарит за все и просит революционеров успокоиться.

Да, такова жизнь! Но это не важно; ведь мы люди просвещенные и любим и «Разбойников», и «Колокол», и Шиллера, и Гёте!

Неизвестный. Произведение остается, мастер уходит!

Отец Мельхер. Да, Гёте! Номер пятый по каталогу. Начал со Страс­бургского собора и Геца фон Берлихингена, двух воинственных кличей в защиту готического германского искусства против Греции и Рима. В последние годы своей жизни боролся с германизмом и утверждал клас­сицизм. Гёте против Гёте! Посмотри на это традиционное, божественно спокойное, гармоничное и т. д. в чудовищной дисгармонии с самим со­бой. Но грусть превращается в подавленность, когда возникает молодая романтическая школа и громит «Ифигению» Гёте с помощью гётевской теории Геца. То, что «великий язычник», находясь на краю могилы, об­ращает Фауста в христианство во второй части, где его спасают Дева Мария и ангелы, поклонники поэта обычно не замечают.

Тем не менее факт остается фактом — «прозрачному» в конце жиз­ни все стало казаться «прекрасным» и «удивительным», даже простейшие вещи, которые он давно прозрел. И его последним желанием было — больше света! Да-а!

Но это ничего не значит! Мы просвещенные и все равно любим нашего Гёте!

Неизвестный. И по праву!

Отец Мельхер. Номер шестой по каталогу—Вольтер! У него больше двух голов!.. Безбожник, посвятивший всю жизнь защите Бога! Насмешник, осмеянный за то, что «верил в Бога, как дитя». Автор циника «Кандида», который поет:

■Когда мне жар желаний тело раздирал, о, страсть, в тебе искал я сладость.

Но скоро пустоту лишь увидал, осталась горечь, и погасла радость.

На склоне ж лет я с ужасом узнал, что ты — все суета и тщетность».

Доктор Всезнайка, уверенный, что с помощью разума и знаний понял все между небом и землей, свою последнюю строфу поет так:

■Ты, гордый гений, покорить надумал весь космос знаний — неохватность, и вызов бросить небесам ты вздумал, взял под сомненье необъятность.Я чашу знаний горькую изведал, и знание — лишь суета и тщетность·.

Но это ничего не значит! Вольтер годится для многого; евреи исполь­зуют его против Христа, а христиане — против евреев, поскольку он был антисемитом, как Лютер! Шатобриан использовал его для защиты католицизма, а протестанты и сегодня используют его против католи­цизма! Великолепный человек был!

Неизвестный. А ваше мнение?

Отец Мельхер. У нас здесь нет мнений; у нас есть вера, как я уже говорил! Поэтому у нас только одна голова, которая находится прямо над серд­цем!.. Однако— номер седьмой по каталогу. Да, это Наполеон! Собст­венное творение Революции! Народный император, Нерон свободы, уг­нетатель равенства и «старший брат· братства. Но он самый хитрый из всех двухголовых, ибо умел смеяться над собой, преодолевать внутрен­ний разлад, менять кожу, изменять душу, и при каждой перемене он был готов к новой инкарнации, убежденный в собственной правоте!

Есть лишь один человек, который может с ним сравниться в этом отношении. Это датчанин Киркегор. Он с самого начала знал об этом партеногенезе души, или способности еще при жизни рождать без зача­тия, сажать саженцы. Поэтому-и для того, чтобы не оказаться в жизни шутом, — он писал под псевдонимами, каждый из которых представлял «Стадии на жизненном пути·. Но ты видишь? Хозяин жизни, вопреки всем мерам предосторожности философа, сделал его шутом. Киркегору, всю жизнь боровшемуся со священнослужителями государственной церкви и с проповедующими ради хлеба, пришлось в конце концов по причине нужды самому проповедовать ради куска хлеба!

Да-а! Вот как бывает!

Неизвестный. Силы насмешничают...

Отец Мельхер. Силы насмешничают над насмешниками и издеваются над гордецами, особенно теми, кто утверждает, что только они одни владе­ют истиной и знанием!..

Номер восьмой по каталогу. Виктор Гюго. Преображался до бес­конечности. Пэр Франции, испанский гранд, друг королей, социалисти­ческий автор -Отверженных·. Пэры называют его, разумеется, отще­пенцем, а социалисты — реформатором.

Номер девятый. Граф Фридрих Леопольд фон Стольберг. Написал фанатичную книгу в защиту протестантства — и раз! тут же перешел в католичество!.. Необъяснимый поступок со стороны умного человека! Чудо, а? Может, короткое путешествие в Дамаск?

Номер десятый. Лафайет. Герой свободы, революционер. Был вы­нужден покинуть Францию как признанный реакционер, поскольку хо­тел помочь Людовику XVI; был схвачен австрийцами и посажен в Ол- мютц как революционер! Кем же он был?

Неизвестный. И тем и другим!

Отец Мельхер. Ха! И тем и другим, составляющими одного человека!

Номер одиннадцатый. Бисмарк. Парадокс! Честный дипломат, ут­верждавший, что сделал открытие — правдивость есть самая большая хитрость. Был вынужден (Силы вынудили, а?) последние шесть лет сво­ей жизни посвятить разоблачению себя как сознательного лжеца... Ты устал! Давай закончим!

Неизвестный. Да, друг; если ты не меняешь образа мыслей, придержива­ешься всю жизнь одних взглядов, то по закону природы ты стареешь, тебя называют консервативным, старомодным, не двигающимся вперед; а если ты следуешь законам развития, идешь в ногу со временем, об­новляешься благодаря всегда молодым импульсам духа времени, тебя называют шатуном и отщепенцем.

Отец Мельхер. Это же старо как мир! Но разве разумному человеку не на­плевать, как его называют! Ты в жизни тот, кто ты есть!

Неизвестный. Кто же редактирует тогда периодический, вечно меняющий взгляды дух времени?

Отец Мельхер. Ты, вообше-то, сам должен бы ответить, вот так. Дух вре­мени провозглашается развивающимися сами по себе, по кажущимся кругам, Силами!.. Гегель, философ нового времени, двойственная фи­гура, ибо клянутся правым Гегелем и левым Гегелем, лучше всех раз­решил противоречия жизни, истории и духа своей магической фор­мулой: тезис — утверждать; антитезис — отрицать; синтез — обоб­щать!.. Молодой человек, сравнительно молодой человек! Ты начал жизнь, все утверждая; потом продолжил, все отрицая. Закончи же ее обобщением! Итак: перестань быть исключительным! Не говори: ни... ни, говори: и... и! Одним словом — или двумя: гуманность! и смирение!

Хоры часовни.

Там стоит открытый гроб с саваном и двумя зажженными свечами.

Исповедник (входит, ведя за руку Неизвестного, одетого в белую рубаху послушника). Стало быть, ты как следует продумал тот шаг, который собираешься сделать?

Неизвестный. Как следует!

Исповедник. Больше ничего не хочешь спросить?

Неизвестный. Задавать вопросы? Нет!

Исповедник. Тогда оставайся здесь, а я приведу отцов и братьев, и начнем церемонию.

Неизвестный. Прекрасно! Пусть будет так!

Исповедник уходит.

Неизвестный один; медитирует.

ИскуситЕЛь(подходит). Готов?

Неизвестный. Настолько готов, что у меня нет ответа — тебе.

Искуситель. На краю могилы, как я понимаю; ты будешь лежать в этом гро­бу, притворяясь покойником; старик высыпет три ковша земли, споют «De profundis·. После чего ты восстанешь из мертвых, расстанешься с твоим старым именем и будешь вновь крещен, как новорожденный мла­денец! Как там тебя будут звать?

Неизвестный не отвечает.

Вот, здесь написано: Иоанн; брат Иоанн, ибо он проповедовал в пусты­не, и...

Неизвестный. Не мешай мне!

Искуситель. Поговори чуток со мной, прежде чем погрузишься в долгое молчание; тебе ведь нельзя будет говорить!

Неизвестный. Тем лучше! Разговор в конце концов превратился в порок, как пьянство; и зачем говорить, если слова не выражают мыслей! Искуситель. Ты на краю могилы, неужели жизнь была столь горька? Неизвестный. Да, моя жизнь!

Искуситель. Ты никогда не испытывал радости?

Неизвестный. Почему же, много раз, но это были такие краткие мгновения, что казалось, будто они даются лишь для того, чтобы горечь утраты воспринималась острее!

Искуситель. Можно сказать и по-другому — что горе лишь подчеркивало радость!

Неизвестный. Сказать можно все...

По сцене проходит Женщина с ребенком для крестин. Искуситель. Смотри, маленький смертный, которого посвящают в страдание!

Неизвестный. Бедняжка!

Искуситель. Начинается человеческая сага...