Глава 2. Эволюция корейской военной техники

Из двух равноценно обученных, одинаково подготовленных морально и умеющих воевать армий победит та, которая лучше вооружена. Действительно, на ранних этапах развития военного дела военная техника зачастую играла решающую роль, и поэтому анализ развития корейской СОВБД мы начнем именно с нее, разумея под ней весь комплекс материально-технических средств, используемых армией для ведения боевых действий, а именно, собственно оружие, доспехи и другие виды защитного снаряжения, артиллерию, военный флот, крепости и фортификационные сооружения и т. д. К этому же компоненту воинской традиции мы относим и технику владения оружием, так как история воинских, или боевых, искусств является, на взгляд диссертанта, такой же неотъемлемой частью военной истории, как сами боевые искусства - частью историко-культурной традиции Дальнего Востока.

Корейское холодное оружие по его тактическому применению можно разделить на три группы: метательное, древковое и короткое, предназначенное для ближнего боя (мечи и кинжалы).

Основным видом корейского метательного оружия безусловно является лук. Даже иероглиф, обозначающий в китайском “восточных варваров”, состоит из наложенных друг на друга знаков “большой” и “лук”. В китайских источниках, посвященных древним корейцам, среди упоминаемого оружия он встречается чаще всего.

Корейский лук относится к типу, называемому скифским или монгольским. Это сложносоставной композитный рефлексирующий лук, изготовляемый из дерева, сухожилий, китового уса и ряда других материалов [20, cc. 80-88; 80, cc.4-6]. При снятой тетиве лук выгибается в сторону спинки, образуя почти овал, так что при надевании тетивы стрелок как бы выгибает лук в обратную сторону. Это значительно повышает силу его натяжения. Китайские источники отмечают, что небольшие корейские луки были “туги, как самострел” [1, с. 24], а Дж. Л. Бутс, сравнивая корейский лук с превосходящим его по размерам японским дайкю, говорит о том, что последний натягивается легче [80, c.7]. Принцип стрельбы из корейского лука отличен от европейского. Это так называемый “монгольский способ”, при котором “тетива натягивается согнутым большим пальцем, а указательный палец только помогает большому, нажимая на него сверху. Большой при этом просовывается концом между указательным и средним, а стрела держится в глубине вырезки, между большим и указательным пальцем“ [20, c. 80]. Такое держание тетивы повышает меткость и точность, но требует защиты пальцев и руки с помощью особых предохранительных колец - неотъемлемой части корейского лучного снаряжения [17, c. 174; 20, c.79]. Корейские стрелы изготовляли из бамбука или металла. Длина их была примерно равна длине лука вместе с оперением и приспособлением для метания зажигательной смеси и составляла 60-90 см [31, с. 116]. Наконечники стрел были достаточно разнообразны, включали в себя даже варианты миниатюрного пилума [25, иллюстр., лист XXXIX, рис. 12, лист XXXIV, рис. 6]. После общения с монголами корейцы стали использовать свистящие стрелы, использование которых во время боя оказывало и сильное психологическое воздействие. До Имджинской войны сохранились наконечники в форме лаврового листа, стрелки и ромба, не отличающиеся, как японские наконечники [81, сс. 34-123], разнообразием и многофункциональностью. Типы стрел были стандартизованы - длинные, короткие (зажигательные) и имевшие усиленный железный наконечник [7, запись от 25.06.1596]. Характерной деталью корейской воинской традиции являются “огненные”, то есть несущие зажигательный заряд, стрелы. Они очень активно применялись при осадах крепостей, а в рамках п¸льмубан существовало целое подразделение, вооруженное ими [7, гл. 21].

Помимо основного типа составного композитного лука, встречались и несколько иные его варианты, разработанные, видимо, в конце XV - начале XVI вв. Это “штурмовой” лук для ближнего боя, который держали горизонтально, маленький усиленный лук для стрельбы железными игольчатыми стрелами, лук с дополнительным желобком, который не только делал полет стрелы прямее и дальнобойнее, но и создавал иллюзию нахождения стрелы на тетиве, дезориентируя противника, или специальное приспособление для натягивания тетивы ногой [80, сс. 7,8; 91, cс. 330, 336].

Занесенный на Корейский полуостров предками когуресцев корейский тип лука, связанный с протоалтайскими корнями корейского этноса, оставался на вооружении корейской армии в качестве главного метательного оружия вплоть до второй половины XIX в. [3, c. 412]. Имя основателя Когур¸ Джумона переводится как “Искусный стрелок”, а конная стрельба из лука была любимым развлечением когуреской аристократии, что нашло свое отражение на сохранившихся фресках того времени, где очень хорошо видна его форма, чрезмерно изогнутая для простого лука и содержащая так называемый “двойной изгиб” [26, 49, 53]. В эпоху Трех Государств лук был характерным компонентом именно когуреской СОВБД: в Силла равно встречаются и лук, и арбалет, а попытка создать школу лучников в Пэкче закончилась неудачей [91, том I, c. 67]. После объединения страны лук становится частью общекорейской воинской традиции, пользовавшейся уважением во всем регионе. Статус корейского лучного мастера был очень высок, и танский император даже пытался наладить при своем дворе производство подобных луков, которые могли бить на тысячу шагов. Но корейцы хранили свои секреты и саботировали этот проект. В современном корейском языке существует около пятидесяти терминов, обозначающих части лука или приемы стрельбы из него [20, сс.76-79]. Действительно, развитая культура лука делает его одной из основных характеристик всей корейской воинской традиции. В отличие, к примеру, от японцев, отдававших предпочтение мечу, корейцы всегда предпочитали стрельбу из лука рукопашной схватке. На многочисленных ширмах и фресках корейцы стреляют из лука даже на дистанции ближнего боя, а в “Тонгук п¸нгам” подчеркивается, что армия Ян Гю сражалась до тех пор, пока не кончились стрелы [7, гл. 19], и приводится целая серия красивых примеров мастерской стрельбы корейских военачальников, в частности, Ли Сонге [7, гл. 34-37]. Однако мастерство корейских лучников со временем падает. В 1231 г. корейские лучники еще сумели заставить своей меткой стрельбой отступить монголов [45, c. 59; 60, cc. 235, 236], но это были крестьянские повстанцы, а не регулярные войска. В конце правления династии Кор¸ мастерская стрельба стала уже прерогативой военачальников [91, том I, c. 285]. Хотя корейские “огненные стрелы” были широко известны в регионе и считались неплохой альтернативой огнестрельному оружию, против японской конницы они ничего сделать не смогли, а после второго нашествия маньчжуров в ответ на просьбу их императора продемонстрировать мастерство корейских лучников, ван ответил, что мы, корейцы, “грамотеи, а не стрелки” [91, том II, c. 125].

Причин упадка мастерства корейских лучников несколько. Во-первых, лучник в бою не осуществляет оптического прицеливания, а стреляет, не совмещая при каждом выстреле специально цель, глаз и острие стрелы. Для того, чтобы мгновенно произвести выстрел (в ситуации боя редко выпадает время для тщательного прицеливания), учитывая влажность воздуха, силу и направление ветра, особенности расстояния и траектории полета стрелы, необходимы очень длительная тренировка и большой опыт, который нарабатывается, в основном, на охоте. В Корее же охота как деталь хозяйственно-культурного типа была развита преимущественно в Когур¸, а впоследствии - в северных, горных и лесных районах страны. Для земледельца-рисовода, являющегося представителем преимущественного хозяйственно-культурного типа корейского крестьянина после объединения Трех Государств, профессиональное владение луком не нужно. К тому же, на корейском крестьянине лежал растущий груз феодальных повинностей, которые просто отнимали необходимое для тренировок время. Иначе говоря, там, где стрельба из лука не является частью традиции, вытекающей из хозяйственно-культурного типа, подготовить высококлассного солдата-лучника значительно сложнее, чем, к примеру, арбалетчика или стрелка из мушкета. Негативно отразились на качестве подготовки солдат-лучников и некоторые элементы корейской военной организации, о которых речь пойдет в третьей главе.

Арбалет, который был в Китае основным видом метательного оружия с середины I тысячелетия до н. э. [37, c. 96], в Корее не привился, так как в условиях боя, особенно конного, основную роль играет именно скорострельность, а хорошие корейские лучники могли стрелять с такой скоростью, что когда первая стрела достигала цели, четвертая уже сходила с тетивы. Регулярные отряды арбалетчиков были в армии Силла , но там их наличие было связано с сильной ориентацией на Китай, а также с вышеупомянутыми особенностями хозяйственно-культурного типа. Поэтому в Кореe арбалет был или унитарным оружием военачальников или специальных частей (п¸льмубан или отдельных снайперов, поражавших вражеских командиров)[1, c. 110], или станковым оружием на колесообразной подставке, применявшимся в крепостях или на флоте [103, c.58].

Среди древкового оружия первое место занимает копье. Это оружие - одно из древнейших, легко изготавливается и эффективно при сомкнутом строе, ибо колющая техника его применения не требует дополнительного пространства для размаха. Технику работы копьем освоить достаточно легко, и наряду с луком копье было основным, а иногда и единственным, видом оружия корейского солдата. Основной вид копья, сохранивший свою форму и размеры на протяжении всей корейской истории, был несколько выше человеческого роста, имел негнущееся древко и прямой, ромбовидный в сечении, наконечник с достаточно длинным (около 20-ти см) лезвием, которым можно было наносить и легкие режущие удары. Чтобы оружие легко выдергивалось из цели, не погружаясь в нее слишком глубоко, наконечник его был снабжен небольшим ограничительным кольцом. Этот вид копья чаще всего встречается в археологических памятниках как оружие и пехоты, и конницы, однако известны и другие варианты ранних корейских копий, имеющих наконечником широкое лопатообразное лезвие, длинный мечевидный клинок, или аналог клевца, которым можно и колоть, и рубить. Эти типы встречаются, в основном, в период Трех Государств [25, сс. 93, 95;77, c. 106], как и длинные копья, о которых в ранних китайских источниках говорится, что их держали сразу несколько человек [77, c. 106]. Затем эволюция наконечника пошла по пути снабжения его дополнительными остриями, которые могли загибаться вверх или вниз, образуя подобные вилам зубья или крюки [16 c. 121, 122;, 77, c. 106, 107]. В “Mуе тобо тхонджи” встречается также вариант копья с флагом на древке, используемым для дезориентации противника. После монгольского вторжения появляется и копье с наконечником, подобным европейскому, то есть только колющим, но его использовали, в основном, как охотничье оружие для добывания медведя или вепря [80, c.10-12]. Из других более поздних заимствований отметим крестообразный наконечник, взятый на вооружение после знакомства с японским копьем этого типа (дзюмондзи-яри) в ходе Имджинской войны, но также не получивший широкого распространения [80, c. 18].

Трактат “Муе тобо тхонджи” приводит три комплекса с разными видами копий для пехотинцев и один для всадника. Во всех случаях, в том числе и на коне, копьем работают двумя руками. Техника достаточно проста, рассчитана на бой с пешим противником, и пригодна для сомкнутых боевых порядков.

В период династии Ли копье постепенно сменяется трезубцем. Собственно корейская традиция не делает большой разницы между этими двумя видами оружия, часто рассматривая трезубец как трехконечное копье (хотя в коллекции Дж. Л. Бутса встречаются и пятизубцы). Наконечник трезубца мог быть заточен по кромке, техника владения им допускает рубящие удары, захват и выбивание оружия, но приведенные в “Муе тобо тхонджи” комплексы работы трезубцем демонстрируют технику, очень похожую на технику работы копьем. Переход от копья к трезубцу может служить признаком “церемониализации” армии, поскольку по сравнению с копьем он более сложен в овладении и работать им в сомкнутом строю труднее. Здесь напрашивается аналогия со средневековой Европой, когда копье пехотинца сменилось сначала протазаном, а потом церемониальным эспонтоном [8, cc. 147-311; 17, c.33; 80, c. 17; 98].

С древних времен в Корее встречается и двуручный боевой топор. Воины, вооруженные им, присутствуют на когуреских фресках [49]. Однако после объединения Трех Государств топор постепенно вытесняется заимствованным из Китая древковым оружием класса “большой меч”, представляющим из себя изогнутое лезвие на длинном древке, удобное и для сражений пехотинца со всадником, и в качестве оружия кавалериста. Топор становится скорее штурмовым оружием, применяемым при взятии крепостей для рубки ворот или расширения проломов в стенах (подобно японскому масакири) [77, 81, 91, том II, c. 71], а также на флоте [103, c. 60]. Другая функция боевого топора, или вернее, секиры - церемониальная. Корея заимствовала китайский ритуал вручения подобной секиры полководцу перед выступлением армии в поход как символа наделения его высшей ответственностью и правом рубить головы ослушникам. Этот момент неоднократно отмечается в “Тонгук п¸нгам” [7, главы 14, 21 и др.].

“Большой меч” к концу правления династии Ли также становится в большей степени оружием церемониальным, которое использовалось, например, для отсечения головы преступникам. Лезвие его удлинилось и стало более тонким, менее пригодным для мощной рубки [80, c. 18]. В “Муе тобо тхонджи” приведены два типа этого меча, причем один из них, с лезвием полулунной формы и крыловидным пробойником на обухе, некоторые корейские историки считают местным изобретением, но в источниках информации о применении этого вида оружия в бою практически нет [8, cc. 207-245; 17, c. 18, 19].

Гораздо чаще отмечается применение такого любопытного оружия, как боевой цеп, служивший в период Чосон вторым оружием всадника после лука. По сравнению с китайским вариантом этого оружия у него более короткие соединительная цепь и древко. Сбивание цепом определенного числа “искусственных голов” входило в программу экзаменов на звание военного чиновника [80, c. 15], а в начале Имджинской войны военоначальник Ли Иль рассчитывал смести японцев своей кавалерией при помощи именно этого оружия [91, c. 358]. Комплексы работы цепом для всадника и пехотинца также есть в “Муе тобо тхонджи”. Однако цеп в руках всадника как его основное оружие значительно ограничивает его тактические возможности, и оснащение корейской конницы цепами говорит о том, что она была ориентирована исключительно на бой с пехотой. Из других видов ударного оружия источники отмечают деревянные или цельнометаллические палицы, дубинки и боевые шестоперы. Однако они служили скорее оружием самозащиты, полиции или унитарным оружием командиров [80, cc. 14-16].

Оригинальным древковым оружием был, видимо, и “тэупхо”, упомянутый в “Тонгук п¸нгам” в связи с осадой монголами крепости Куджу. При его помощи корейцы контролировали подходы к стенам, не давая монголам приближаться к ним со своими штурмовыми лестницами. В переводах на русский язык тэупхо называют то “ножами, насаженными на палки” [46, c. 57], то “секирами” [35, c. 216]. Конкретное иероглифическое разъяснение того, что это такое, буквально означает “большое оружие с большим лезвием” [7, глава 24]. Изображения его, Однако найти не удалось, поэтому неясно, то ли в виду имеется лезвие на длинной рукояти наподобие китайского “чагань” [17, c. 30], то ли аналог европейского “крепостного” двуручного меча, сбивавшего карабкающихся вверх врагов и рубящего их лестницы [76]. Другие виды древкового оружия типа “волчехвостой боевой метлы” или различных вариантов шестов были в Корее малоизвестны и являлись там оружием отдельных командиров или, как шесты, буддийских монахов [ 8, cc. 312-321, 353; 17, c.36; 57, cc.127-134].

Основным оружием ближнего боя в Корее был меч. Впервые мечи появились в период Трех Государств и тогда, судя по археологическим данным, основным типом был короткий прямой обоюдоострый клинок на костяной рукоятке [25, c. 114], который можно было метать [1, c. 99]. Другой тип меча был длиннее, имел одностороннюю заточку, а его лезвие было прямым или искривленным. Этот меч был основным оружием всадника или церемониальным оружием пехотинца[25, c. 22; 49, XXXIV, 12]. Последняя форма клинка вскоре была воспринята японцами и стала прообразом знаменитой японского меча катана. Вначале этот вид меча не имел гарды и заканчивался навершием в форме кольца. Окончательно он оформился к XII в. [80]. Корейский меч сохранил свою форму на протяжении всей дальнейшей истории страны и широко представлен в музеях. От японских мечей он отличается, с одной стороны, менее сложной технологией изготовления, а с другой, - несколько более длинной рукоятью и более плавным изгибом лезвия [8,c. 60; 16, c. 224; 57, c. 67]. Размеры клинка были различными, а длина меча часто указывала на ранг его владельца. Обычно длина меча корейского военачальника позволяла ему опираться на меч в ножнах как на посох, держа руку на гарде, то есть колеблется в пределах 130-150 см, но встречаются и экземпляры длиной до 197 см. Мечи именно такой длины были подарены Ли Сунсину корейскими оружейниками в знак особого почтения и сейчас экспонируются в Х¸нчхунса. Но известны и короткие мечи для ближнего боя, длиной 60-85 см.

Обоюдоострый меч в Корее встречается в форме китайского цзяня - достаточно легкого меча длиной около метра с гардой в форме цветка лотоса или бабочки и характерным навершием на конце рукояти. Как и в Китае, где этот меч считается оружием аристократии, он был скорее парадным, или церемониальным, оружием. Дж. Л. Бутс описывает вариант обоюдоострого меча, которым был вооружен телохранитель вана, имеющий нестандартно широкое лезвие в 5 см и вес около 2,6 кг, что в три раза больше веса европейской кавалерийской сабли. Носили такой меч за спиной [80, c. 13].

По сравнению с луком меч чаще использовался как оружие поединка [7, глава37], и когда во время войны с киданями отряд корейских войск атаковал противника из засады, действуя коротким оружием, это было специально отмечено в “Тонгук П¸нгам”, [7, глава 19]. Корейская техника работы мечом, широко представленная в “Муе тобо тхонджи”, весьма своеобразна и включает в себя большое число ударов в горизонтальной плоскости, активное использование второй руки и рукояти. Она рассчитана как на бой с незащищенным противником, так и на прорезание доспеха - большое число горизонтальных режущих ударов предназначено именно для этого. Применяется обратный хват клинка и работа двумя мечами одновременно, в том числе и с коня [8, 16, 19, 56, 57].

Ножи и кинжалы, часто встречающиеся в археологических материалах, являлись дополнением к основному оружию, служа не как боевое оружие, а как орудие убийства [91, cc б. 59, 180], или для приведения окружающих в трепет, как это делал ¨н Кэсомун, демонстративно нося на себе пять кинжалов сразу [1, c.103]. Не применялись как боевое оружие и парные кинжалы с лезвием, напоминающим лезвие “большого меча”, или китайского “ножа-бабочки”. На фресках, изображающих танцы кисэн или шаманские церемонии, они фигурируют исключительно как танцевальное оружие [16, 26, cc.187, 200]. Там же, где изображались боевые действия, обнаружить их не удалось.

Так как история боевых (воинских) искусств является неотъемлемой частью военной истории, остановимся кратко и на развитии рукопашного боя в Корее. Большинство южнокорейских историков боевых искусств [56, 57, 68] относит начало “квонбоп” (“кулачный бой”) ко времени Трех Государств, но каковы они были тогда, неизвестно - встречающийся в источниках термин “субак” обозначал в этот период борьбу вообще. Появление боевых искусств, как и создание оригинальной корейской системы фехтования, часто связывают с военно-религиозным институтом хваранов, который будет подробнее рассмотрен в главе III [56, 57, 68, 102]. После объединения Кореи государством Силла квонбоп обогатился китайской традицией и разделился на два направления, которые начали оформляться в определенные школы и стили в период Объединенного Силла и Кор¸. Те, в которых преобладали китайские элементы, были популярны в верхах корейского общества и в армии, в то время как исконно корейские техники были более распространены в народе.

Для традиционных корейских систем рукопашного боя характерна не столько ”высокая нога”, сколько развитый арсенал работы ногами вообще, на всех уровнях. Техника рук сочетает удары, толчки и захваты. Движения круговые, активно используется естественная биомеханика тела, принципы волны и инерции. Типичным примером подобной системы является сохранившийся до нашего времени тхэкк¸н [18, cc. 3-11; 68, cc.13-26]. Развивались и направления внутреннего плана, культивируемые корейскими горными отшельниками, направленные на совершенствование тела и чувств, искусство использования внутренней энергии и резервов человеческого организма, благодаря которым практикующие подобных системы (типа “чхар¸к”), могли вести себя экстраординарно [18, cc. 3-11]. Монголы занесли в Корею борьбу на поясах - “ссирым”, похожую на другие системы борьбы народов алтайско-монгольской группы. Это направление, подобное японскому сумо, сохранилось до наших дней наряду с тхэкк¸н, чхар¸к и другими системами и по-прежнему очень популярно.

В начале правления династии Ли в число дисциплин, которые будущий военный чиновник должен был сдавать на госэкзамене, входил и кулачный бой, в котором “абитуриент” должен был победить не менее трех других соискателей. Однако чиновничья система быстро превратилась в омертвелую бюрократическую структуру, и интерес к боевым искусствам на государственном уровне был утрачен. Практика кулачных боев во время экзамена уступила место исполнению малопонятных формальных комплексов, а частное преподавание боевых искусств не очень-то поощрялось (вспомним историю Чон ¨рипа), хотя многие мастера квонбоп оказались в период Имджинской войны среди руководителей Ыйб¸н. Через год после ее окончания был написан трактат “Муе чебо”, включавший в себя комплексы работы различными видами оружия, а спустя полвека - следующий трактат на эту же тему “Муе синбо”. На базе именно этих двух источников был создан “Муе тобо тхонджи”. Однако пробудившийся в ходе войн с японцами и маньчжурами интерес к боевым искусствам вновь угас, и самобытная его традиция была практически выхолощена и забыта.

Об оборонительном вооружении и корейские историки, и многие зарубежные авторы упоминают, к сожалению, очень кратко, говоря лишь, что в него входили шлемы, щиты, латы, наголовники и латы для лошадей [22, 60, 67, 86]. Судя по когуреским фрескам, ранние корейские доспехи относятся к чешуйчатому или ламеллярному типу [27, c.329] и состоят из мелких металлических пластин, соединенных между собой по верхней и нижней или только по верхней кромкам металлическими креплениями или шнуровкой. Обычно подобные пластины крепились еще на кожаную или тканевую основу. Дж. Л. Бутс упоминает о встречавшихся в Силла доспехах из слоев скрученной бумаги, аналогичных используемым в танском Китае, утверждая, что они могли “держать” даже мушкетное ядро [80, c.33]. Хотя в покрое доспехов и шлемов прослеживается заметное китайское влияние, с более позднее время чешуйчатые доспехи уступает место доспехам типа “бригантина”, в котором металлические пластины крепятся к основе не снаружи, а изнутри, что делает доспех более устойчивым к воздействию режущего и колющего оружия. Снаружи видны лишь узкие металлические наплечники - ”эполеты” и заклепки, что, кстати, создает и иллюзию меньшей защищенности владельца таких доспехов. Иногда металл заменяла толстая выделанная свиная кожа. Этот тип доспеха достаточно широко представлен в музеях, в него облачены воины, изображаемые в “Муе тобо тхонджи” [8, cc. 225-230, 271-275, и др.; 57, c. 140]. Доспех представляет из себя квадратный халат длиной до колен с короткими рукавами, открывающийся спереди, имеющий шлицы по бокам и застегивающийся подобно российскому кафтану, поперечными петлями. По мнению корейских авторов, такой доспех больше, чем чешуйчатый, удовлетворяет требованиям “золотой середины” между защищенностью и свободой в движениях. В период династии Ли, когда огнестрельное оружие уже было известно, металлический доспех уступает место костюму, полностью имитирующему бригантинный доспех, но представляющему из себя хлопковый халат, который мог быть проложен просоленной ватой, конским волосом или иметь кожаную основу. Такой “псевдодоспех” выполнял как церемониальную роль, так и защищал от холода, а в сочетании с бригантинной безрукавкой, надетой сверху, или кольчугой под ним (хотя вообще в Корее кольчужный доспех встречался очень редко), служил неплохим прикрытием. На сам халат могли быть нашиты металлические бляшки, пластины или чешуйки. Корейская традиция не знает металлических наручей и поножей. Шлем мог быть цельнометаллическим, скл¸панным из нескольких пластин, или сделанным из толстой выделанной кожи. Кожаные или стеганые наушники спускаются с него на спину и плечи, и при ударе на верхний уровень оплечье шлема, служащие ребром жесткости “эполеты” и сам халат являлись направляющими для соскальзывания вражеского оружия. Такой тип шлема родственен шлемам народов Центральной Азии. В период Трех Государств такой шлем увенчивали перьями, конским хвостом или металлическими крыльями (последнее было особенно характерно для Когур¸) [5, c.75; 25, c. 95]. Затем корейский шлем претерпел некоторые изменения, заимствовав из Китая украшения с бляхами в форме драконов, цилиндрический футляр для плюмажа, навершие в форме трезубца, но свою оригинальную форму сохранил. Конный доспех, прикрывающий голову и круп лошади, выполнялся или из кожи, или из металлических пластин на кожаной основе, а позднее составлялся по принципу бригантины.

Ручные щиты широко встречаются в период Трех Государств в двух вариантах - плоском овальном и шестиугольном выпуклой формы с острой продольной гранью по центру. Судя по изображениям на фресках, такие щиты защищали значительную часть корпуса воина и, видимо, использовались для военных действий в условиях сомкнутого строя [49, c. 8]. После объединения Трех Государств под влиянием китайской военной традиции, в которой ручной щит не является массовым оружием, он перестает использоваться и в Корее. В “Муе тобо тхонджи” приведен комплекс работы мечом в сочетании с гибким щитом, плетеным из тростника и имеющим лишь металлический умбон в центре [8, c. 145; 57, c. 111]. Но этот комплекс является прямым заимствованием из трактата Ци Цзигуана “Цзилюй синьшу”, как и комплекс приемов работы “волчехвостой метлой” [17, c. 36;73, cc. 299-301]. Другой тип щита - деревянный с приклепанной к нему по всей поверхности толстой кожей - имел около метра в высоту и 40-45 см в ширину [80, c. 34] . Помимо рукояти, он снабжался лямкой для ношения и имел верхний край с выемом в форме ласточкиного хвоста. На рисунках, изображающих морские сражения, часто встречаются стационарные щиты такой же формы, через которые ведут стрельбу лучники. Этот вид щита известен в Китае.

Со временем удельный вес воинов в доспехах в Корее сокращается. Если в период Трех Государств тяжелая пехота и конница встречаются весьма часто, то уже в период Объединенного Силла и Кор¸ воины в доспехах выделяются в отдельный, немногочисленный, род войск. Кроме того, согласно системе обеспечения войск в это время, государство обеспечивало оружием, а об одежде и доспехах воин должен был позаботиться сам. Понятно, что крестьянину взять их было негде и не на что [22, cc. 52, 53]. В начале правления династии Ли мы встречаем упоминания об элитных отрядах “капса”, которые часто именуют латниками, опираясь на иероглифическую трактовку этого слова. Однако такая интерпретация этого названия представляется диссертанту спорной. Основное значение иероглифа “кап” - “перворазрядный, высшего сорта (или качества),” и слово “кап’от” (“доспехи”) можно перевести просто как “первоклассную одежду для боя”. Поэтому капса диссертант считает не столько именно латниками, сколько элитным, перворазрядным подразделением войск. Ко времени Имджинской войны доспехи имели только офицеры или специально подготовленные отряды, предназначенные, например, для ведения абордажного боя. К тому же от мушкетов доспехи не спасали все равно, и к XIX в. доспехи остались исключительно в имитационном, парадном варианте. Отказ от тяжелых доспехов в армии можно объяснить и особенностями корейского рельефа, затруднявшего перемещение тяжеловооруженного воина по пересеченной местности, и господствующими во всем регионе представлениями о методах ведения боя, исключающих применение большого числа средств защиты и предпочитающих быстроту и маневренность.

Со времени Трех Государств ведет свое начало и корейская артиллерия. Известно, что китайские войска при осаде когуреских крепостей подвергались интенсивному обстрелу стрелами и камнями [1, c. 110; 9, гл. 12]. Правда, непонятно, выпускали ли их из специальных камнеметов и стрелометов. И в период Трех Государств, и в период Объединенного Силла для обозначения камнеметных машин использовались термины только описательного характера (например, “аппарат для боя камнями”), а специфический термин “катапульта” (кор,. “пхо”) не употреблялся вплоть до периода Кор¸. Следует отметить, что китайские камнеметы приблизительно до XIV в. натягивались вручную и с технической точки зрения были слабее своих европейских или восточных аналогов (чего не скажешь о стрелометной технике и качестве метательных снарядов) [54, гл. 1-3]. Поэтому активное применение артиллерии, возможно, связано с появлением в регионе монголов, чей артиллерийский парк состоял из метательных машин самой разной конструкции. Существует даже мнение, что именно они занесли в Корею осадные машины, в которой до этого основными методами взятия крепостей были или штурм, или поджог большим числом “огненных стрел” [78, c. 11]. Возможно, это утверждение верно лишь относительно использования катапульт при наступлении, поскольку их активное применение в обороне очень характерно для корейско-монгольских войн того периода и раньше - информация об обстреле осажденных камнями и огненными шарами из горючих материалов встречается при упоминании о подавлении мятежа Мëчхона[2, том 2 с.16]. Так, при штурме Куджу военачальник Пак Со не только смог успешно противостоять катапультным обстрелам врага, но и вести такую же успешную ответную стрельбу, пресекая вражеские атаки и не давая монголам подойти к стенам крепости. Метали не только камни, но и зажигательные снаряды и раскаленные железные прутья, уничтожавшие фашины и осадные орудия врага [7, гл. 24]. Подобная же техника использовалась при обороне крепости Чукчу [78, cc. 38, 39], а несколько позже также с помощью катапульт была отбита попытка монгольского флота высадиться на острове Канхва [7, гл. 28]. В период династии Ли появились новые варианты катапульт, из которых со времени изобретения пороха стали метать не только камни, но и бомбы [91, cc. 322, 330]. Однако в открытом бою камнеметы применяли лишь некоторые военачальники, например, Квак Чеу [67,c.171]. Мощные катапульты и баллисты сохранились на вооружении корейской армии вплоть до XIX в. [3, cс.412, 413].

Параллельно с камнеметами и стрелометами, построенными по китайским образцам [54, гл. 1], начиная с периода Трех Государств развивалась и другая осадная техника - тараны для разбивания ворот, “облачные лестницы”, предназначенные для штурма стен, различные варианты передвижных щитов и виней, прикрывающих осаждающих от вражеской активности. Осадные башни, равно как и приспособления для разрушения стен, если и были известны, то практически не применялись из-за некоторых особенностей конструкции корейских крепостей [67, c. 353].

Первое использование огнестрельного оружия в Корее приписывается мастеру Чхве Мусону, организовавшему производство черного пороха. Первые учебные стрельбы состоялись в 1356 г. [87, c. 18], но Департамент пороховой артиллерии (Хватхон тогам) был создан только в 1377 г. Огнестрельное оружие было необходимо для борьбы с японскими пиратами, и уже в 1389 г. был построен первый корабль, оснащенный артиллерийским вооружением. Чхве Мусон написал трактат об использовании пороха, а в XV в. появилось еще несколько трудов на эту тему, в числе которых наиболее известны “Чхонтхон тыннок” (1448), посвященный технике изготовления и применения пушек, с диаграммами и иллюстрациями [65, c. 197], и “Кукчо оре соре” (1474), в котором дается детальное описание двадцати трех видов огнестрельного оружия, разработанного в Корее между 1448 и 1452 гг. , а также описание процесса изготовления черного пороха. Чертежи настолько подробны, что в ниx присутствует даже такая мелкая единица длины, как “ле” (0,031 мм). В 1981 г. по этим чертежам были построены модели, из которых провели учебные стрельбы [82, c.169].

Уголь для пороха приготовляли из ивового пепла, а селитру - из самых разных материалов, в том числе из паутины, скапливающейся под крышами домов [22; 80, сc.19,20], многократно смешивая с водой и выпаривая ее. В XVII в. соотношение компонентов пороховой смеси было несколько изменено, но в дальнейшем состав пороха не модернизировали, и авторы “Описания Кореи” [3,c. 412] специально отмечают его слабую воспламеняемость, из-за чего приходилось использовать несколько запалов.

Ко времени Имджинской войны насчитывалось более десяти разновидностей пушек, которые могли стрелять как по настильной, так и по навесной траектории. Последние назывались “вангу”, имели вид, подобный европейской бомбарде или мортире, и были очень удобны при осаде крепостей, так как навесная траектория позволяла стрелять через стены. Жерла вангу могли быть такого размера, что из них можно было стрелять каменными ядрами диаметром до метра [80, сc.21-26]. Изобретатель вангу неизвестен, но использование этого оружия в Корее началось значительно раньше, чем в Китае или Японии [69; 91, том I, c. 408].

Пушки состояли из двух частей - собственно ствола, усиленного мощными ограничительными кольцами (что придает корейским пушкам очень характерный вид), и зарядной, или магазинной, части. Процесс заряжения пушки был раздельным. Ядро закатывалось в жерло, а пороховой заряд - в цилиндрический металлический контейнер, который вставлялся в зарядную часть [3, c. 412; 80,c. 25]. Огонь вели не только свинцовыми ядрами или картечью, но и пучками стрел или большими стрелами, сделанными из твердых пород дерева и имевшими металлические наконечники и оперение-стабилизатор. Их вкладывали в дуло, как в гарпунной пушке [7, документ № 8; 80, c. 21]. Из вангу можно было стрелять и бомбами. Артиллерия, Однако размещалась исключительно на кораблях или крепостных стенах [3, c. 412].

Кроме пушек, в Корее были распространены различные варианты мелкокалиберного оружия, предназначенного для стрельбы не пулями, а стрелами, которые вставляли в дуло по 4-8 штук. Вариантов их очень много: от пяти или десяти маленьких пищалей на едином ложе до полутораметрового шеста с жерлом вазообразной формы на одном конце и железным острием на другом. После первого этапа Имджинской войны у корейцев появились заимствованные у японцев мушкеты европейского образца, но хотя передовые умы, в частности Ли Сунсин, пытались наладить производство огнестрельного оружия и обучение стрельбе из него, мушкеты так и не вытеснили лук [100, c.180], дальнейшей модернизации старых и внедрения новых образцов ружей не проводилось, и в XVII в. соотношение стрелков из мушкета и лучников в корейской армии было примерно 1:15 [91, том II, c. 97].

Южнокорейские историки уделяют большое внимание проблеме мушкетов и их использования в Корее, отводя им решающую роль в поражении корейских войск на первых этапах Имджинской войны. С этой точкой зрения диссертант не согласен по целому ряду причин. Во-первых, португальский мушкет образца XVI в. уступает луку в скорострельности, менее удобен при ведении войны на море или в сырую погоду, а при отсутствии у корейцев развитого защитного вооружения более высокая пробивная сила пущенной из мушкета пули по сравнению со стрелой принципиальной роли не играла. Во-вторых, корейцы имели развитую традицию порохового оружия, так что мушкеты не могли оказать на них такого шокирующего психологического воздействия, как на центрально-американских индейцев. В-третьих, судя по описанию ряда сражений [67, cc.153, 161, 170, 181], японцы выигрывали преимущественно в рукопашных схватках.

Порох использовался не только в артиллерии, но и в ракетах. Первые корейские ракеты представляли собой просто усиленные варианты давно известных и с успехом применявшихся зажигательных стрел. В правление Седжона Великого корейцы перестали повторять китайские модели и создали свои собственные образцы, являющиеся уже не просто стрелами с пороховым ускорителем, а именно ракетами, движущимися за счет реактивного импульса. Внешне они похожи на “огненные стрелы”, но подвязанная к их древку бумажная трубка представляет из себя ракетный ускоритель с одним отверстием. Их стандартный размер чуть длиннее обычной стрелы, однако были и большие ракеты, имевшие в длину пять метров, керамический корпус ускорителя и способные нести дополнительный разрывной заряд. В 1447 г. на вооружении корейской армии насчитывалось 33000 ракет различных категорий [82, c.170]. Позднее появились и более тяжелые цельнометаллические ракеты, предназначенные для ближнего боя [91, том I, c. 407]. Корейские ракеты очень хорошо показали себя в период Имджинской войны.

В 1451 г. в Корее был изобретен подвижный колесный лафет - тележка, на которой мог быть установлен ракетомет, рассчитанный на 100 ракет, вставлявшийся в отверстия в большой прямоугольной планке по 15 штук в ряд, или пищальница, в которой на общей раме укреплялось 50 мелких пищалей калибром на 4 стрелы. Элементарно регулируя угол подъема тележки, можно было вести стрельбу под углом до 43 градусов, хотя каким образом достигалась одновременная стрельба всеми стрелами или ракетами, неясно [82, c. 176]. Любопытно, что другие варианты артиллерии на колесах встречаются значительно реже. Эти же очень активно применялись против японцев именно в поле.

Широко использовали в Корее и самые разнообразные типы бомб, которые сейчас достаточно широко представлены в коллекциях музеев Кореи. В основном, эти бомбы были зажигательными [7, запись от 29.05.1592.] и носили различные названия вроде “громовой”, “молнии” или “сотрясающей железо” [103, c. 60]. Бомбы изготовлялись как из бумаги, так и из дерева. Бумажные бомбы, внешне напоминающие пороховой ускоритель ракет - начиненные порохом трубки длиной 25 и диаметром 8 см [67, c. 174]. Деревянные имеют вид обыкновенного тонкостенного горшка с крышкой и фитилем. Внутри находятся порох, осколочный заряд из железных пластинок треугольной формы и, иногда, вещества, вызывающие ядовитый и воняющий дым - например, молотый перец. Особой известностью пользуется примененная в сентябре 1592 г. “пиг¸к чинчхоннве”. Эта модификация фугасного снаряда в железной оболочке, имевшего очень большую взрывную силу, была такого размера, что ею можно было стрелять не из катапульты, а из бомбарды [67,c.207]. Кроме пороха, внутри снаряда находились и железные шипы, и И. И. Хван называет это оружие “гранатой” [40,cтр. 56; 50, стр. 15]. Другой ее модификацией была сложная конструкция запала, благодаря которой его взрыв был оттянут во времени. Это оружие подробно описано в книге Чхве Гильсона [71, c.44], и редкая посвященная Имджинской войне экспозиция обходится без его демонстрации.

Умели корейцы и ставить дымовые завесы, первое применение которых на море приписывается Ли Сунсину [103, cc. 75, 77], и применять огнеметное оружие, в частности, в сражении при Норянджине [14, запись от 14.09.1597]. Огонь распылялся из сооружения типа византийского “сифона” [91, том II, c. 49]. Видимо, корейский огнемет был аналогичен китайскому масляному огнемету с пороховым зажиганием [54, c.321].

Если в Китае боевые колесницы различных типов, особенно на ранних этапах его истории, являлись массовым родом войск, то в Корее их применяли гораздо реже. В начале XI в. Кан Джо успешно применял против киданей так называемые “колесницы с мечами” [7, глава 19], хотя из текста “Тонгук п¸нгам” непонятно, то ли это “косящая колесница” персидского или кельтского типа с лезвиями на колесной оси, как полагают северокорейские историки, то ли крытая повозка, сидящие в которой воины орудовали через бойницы обоюдоострыми мечами, как считает И. И. Хван, ссылающийся при этом на трактат “Панге сурок”, где говорится о том, что различные типы боевых колесниц были известны в Корее вплоть до 1637 г. [6, c. 249]. Диссертанту же, помимо описанного в исследованной литературе, встретился лишь еще один случай применения колесниц, когда в феврале 1593 г. на противника было выпущено более трехсот обитых железом повозок, внутри которых находились стрелки с огнестрельным оружием. Эта “танковая атака” имела успех.

Корни корейского флота протянулись в глубокую древность. О речных набегах древних корейцев упоминается еще в “Саньгочжи” и “Хоуханьшу” [1, 4]. Судя по позднейшим иллюстрациям и археологическим данным, корейские корабли имели одну или две мачты и широкую корму. Ходили они под прямоугольными парусами, и отсутствие косых треугольных парусов ставило моряков в большую зависимость от направления ветра. Небольшая осадка давала им возможность вести боевые действия как на реках, так и на морском побережье, но длительное пребывание их в открытом море было опасно, ибо шторм мог очень сильно разметать корабли, что, например, случилось с флотом Вон Гюна. Согласно данным “Стелы Квангэтхо-вана”, корабли делились на транспортные, разведывательные и собственно “боевые ладьи” [5, c. 68]. В V-VI вв. корейцы периодически плавали на Цусиму, а в 612 г. совершили рейд на остров Уллындо, нанеся удар тамошним пиратам. В правление силласского вана Чиджына (500-514) была основана морская школа, в которой изучали навигацию, а начиная со времени Объединенного Силла было создано несколько ведомств, связанных с морскими делами. Активное участие Силла в “международной торговле” безусловно стимулировало и развитие флота. В VIII в. было построено несколько громадных по тем временам кораблей с командой около трехсот человек на каждом [103, c. 41]. Следует вспомнить и частный флот Чан Бого, и то, что Ван Гон тоже в свое время был морским командиром. На корабле того времени размещалось от 40-45 до 70-80 солдат, не считая корабельной команды.

В 1009 г. для борьбы с чжурчжэньскими пиратами на Восточном море было построено 75 кораблей типа “квасон” (“корабль-клевец”). Такой большой корабль с четырьмя веслами имел покрытый железными пластинами нос, таран в форме рога и значительное камнеметное вооружение, а его команда была готова к штурмовому бою, имея на вооружении копья и боевые крюки [54, с.269; 87, сс. 11-12]. После установления в Корее монгольского господства именно корейцы отвечали за обеспечение монголов флотом и моряками. В то же время монголы всячески подавляли развитие корейского флота, и хотя первые подвижные морские отряды, задачей которых была борьба с японскими морскими пиратами, появились в XIII в. [94, c. 184], до конца династии Кор¸ уровень оснащения корейского флота и подготовки моряков мало чем отличался от пиратского. В 1373 г. попытку создания организованного военного флота предпринял генерал Чхве ¨н, но его корабли были скорее транспортными, а не военными. Следующая попытка организации сильного военного флота была предпринята 4 года спустя, когда активность вэгу достигла апогея [87, cc.13-17]. С планом ее выступил полководец Ли Х¸н [91, c. 267]. По его инициативе население островов и побережья должно было быть набрано в своего рода морскую милицию и пройти курс соответствующего обучения. Так был быстро создан флот, насчитывающий около тысячи кораблей и тридцати тысяч моряков. В 1380 г. корейский флот прошел боевое крещение в устье р. Кымган, уничтожив огнем корабли японцев. После 1384 г. пираты стали чаще нападать уже не на Корею, а на Китай, а корейцы перешли к наступательной тактике [87, c.19]. В 1389 г. был построен первый корабль с артвооружением на борту (кстати, всего на 50 лет позже, чем в Европе) [103, c.45]. В том же году состоялась первая антипиратская экспедиция на Цусиму, а в 1420 году, уже при новой династии, произошел следующий поход, после которого деятельность вэгу практически прекратилась. Оба раза корейский флот насчитывал около ста кораблей. Корейцы освобождали своих пленных, сжигали корабли врага и его имущество, убивали врагов [91, cc. 289, 304]. И северные, и южные корейцы очень превозносят эти достижения, однако численность корейских войск ими сильно преувеличивается. К тому же, в хорошую погоду Цусиму можно увидеть с корейского берега, и не требуется таких уж больших талантов, чтобы преодолеть эту водную преграду. К началу XV в. флот возрос в 6 раз и по количеству судов, и по числу военных моряков, и как отмечает А. А. Искандеров [44, c. 113], в случае удара корейского флота по японским кораблям в самом начале Имджинской войны судьба всей кампании могла резко измениться, ибо он с самого начала превосходил японский по большинству параметров. В среднем, корабль периода Имджинской войны мог брать на борт более двухсот человек команды [100, c. 69]. Его водоизмещение составляло 100-200 т. Помимо парусов, корабль имел от 20-ти до 32-х весел. Каждым веслом одновременно управляло от 2-х до 6-ти гребцов [55,c. 189; 57, c. 37-49]. Большие военные корабли использовались и как транспортные суда, в частности, для перевозки риса [103, c. 51]. Средняя скорость корейского флота составляла 3-4 узла, хотя отдельные корабли могли достигать скорости в 5,5 узлов. Корабль имел до 10-ти м в высоту и 20-ти в длину [55, 59, 100]. Он был оснащен артиллерийским вооружением, состоящим из 12-70 орудий [100, c. 77]. Кроме военных кораблей трех основных типов (большие, средние, малые), в состав флота входили чисто транспортные суда и легкие патрульные лодки. У. Э. Хенсорн [88, c. 181] упоминает также о брандерах, примененных Ли Сунсином в операции в Пусане. Корабли были снабжены таранами, имели высокие и плоские носы, часто заканчивающиеся фигурами типа скандинавских драккаров, большую корму и мощные рули, каждым из которых управляло 8 человек. Прутья и бревна вдоль бортов защищали воинов-катапультистов. Стрелки размещались в закрытых каютах или на палубе под защитой щитов, а гребцы - между каютами и бортами и тоже были прикрыты. Треть палубы была свободна. Во время боя на ней размещалась абордажная команда, метающая крюки и переходные мостки [3, cc. 428, 429].

После Имджинской войны флот претерпел некоторую реорганизацию и переоснащение. Корабли стали легче и быстроходнее, снизилась высота мачт [55, c. 128; 59, c.188, 209]. Однако государственная политика, направленная на закрытие страны и ограничение внешних контактов, не способствовала его развитию, и до близкого знакомства с европейцами корейский военный флот так и остался в прежнем виде.

Корейские моряки были неплохими навигаторами и Х. Х. Андервуд выделяет три основные области, в которых они преуспели в этой науке: лоцманство, умение прокладывать курс и умение ориентироваться по звездам. Вопрос о том, знали ли корейские мореплаватели компас, остается открытым, однако есть упоминания о некоем предмете под названием “чхимно” (кор. “игла, указующая курс”), который вполне мог быть именно им [103, cc. 67, 69].

На этом фоне очень ярко выделяется кобуксон - “корабль-черепаха”, выдающийся вклад Кореи в развитие мировой военной техники. Появление корабля такого типа было закономерным именно на Дальнем Востоке из-за преобладания в тактике морских сражений расстреливания врага из метательного оружия, так что корабли все больше и больше становились похожими на плавучие крепостные или осадные башни, как, например, тот же квасон. Идея защитить судно полностью, со всех сторон, родилась как естественный ответ на такую тактику, и первое упоминание о кобуксоне относится к 1423 г., когда эти корабли на глазах корейского вана Тхэджона сражались с японскими пиратами [100, c. 70]. Впоследствии, видимо, корабль был забыт [55, cc.53, 115-117], и вновь появился при Ли Сунсине, которому в его строительстве помогал талантливый конструктор На Тэ¸н, существенно увеличивший скорость, маневренность и огневую мощь корабля, первый образец которого был спущен на воду буквально за несколько дней до начала Имджинской войны. Считается, что именно тогда кобуксон был оснащен огнестрельным оружием [65, c. 110]. Однако На Тэ¸н был убит в одном из первых сражений, и неясно, продолжалось ли строительство кобуксонов после его смерти - в дневниках Ли Сунсина информации об этом нет. Поэтому вопрос о числе построенных кобуксонов остается открытым. Северокорейские историки говорят о целых флотилиях, западные - что их было всего 1-2, на Юге этот предмет дискутируется по сей день. Следующая попытка построить кобуксон была предпринята в 1796 г., а затем - в конце XIX в., когда для борьбы с иностранными военными кораблями было решено построить цельнометаллический корабль, который затонул во время испытаний [91,c. 377].

Кобуксон по габаритам превосходил обычный военный корабль, имел более высокую скорость и мощное артиллерийское вооружение (до 40-ка орудий различных типов), дающее возможность вести огонь во всех направлениях. Нос его был выполнен в форме головы дракона, из пасти которого можно было выпускать дым или едкую газообразную смесь из серы, селитры и листового табака [55, cc. 117, 133;59, cc. 203-207]. Сверху корабль был покрыт шестигранными металлическими плитами с шипами и лезвиями, между которыми оставались узкие проходы. В крыше было два откидных люка, крышки которых тоже были покрыты шипами. Металлические острия были и на бортах, играя роль таранов или упоров [50, c. 31]. Такое прикрытие делало защитников кобуксона неуязвимыми даже для “огненных стрел” [91, том I, c. 376]. Модель образца 1796 г. не имела мачт, но имела две головы, одна из которых служила хранилищем для якоря. Не только корейские, но и европейские военные историки [84, c. 464], считают его первым в мире броненосцем. С точки зрения же СОВБД кобуксон интересен как попытка создания абсолютного оружия против СОВБД противника. Ведь главными преимуществами японцев были их способность искусно вести рукопашный бой и хорошее оснащение ручным огнестрельным оружием при слабой артиллерии. Пушек, способных пробить броню кобуксона, у японцев не было, а для мечей и мушкетных пуль он был неуязвим [91, том I, c. 399], и мог безнаказанно врезаться во вражеский строй, тараня врага или расстреливая его в упор. И в сражении при Пусане японцы отказались от боя с кобуксонами, отступив в крепость и оставив на произвол судьбы свои корабли на берегу. Забавно, что некоторые “популяризаторы”, особенно северокорейские, пытаются представить кобуксон как подводную лодку, способную двигаться в погруженном положении по аналогии с достижениями японских ниндзя”. Сомнительно, однако, чтобы корабль, идущий на веслах и имеющий большое число отверстий для пушек мог погружаться в воду, не рискуя утонуть. Конечно, корейцы использовали вощеную бумагу для закрытия отверстий, но вряд ли можно было ею герметизировать кобуксон.

Много лестного можно сказать и о корейской военной фортификации. Достаточно вспомнить осаду Анси, длительные бои за Куджу (в корейских источниках часто встречается история о монгольском генерале, который оценил оборонительную систему этой крепости, как лучшее, что он видел за 27 лет своей военной карьеры), сражения за Чинджу и Хэнджу во время Имджинской войны. Крепостей в Корее было много со времен городов-государств. “Стела Квангэтхо-вана” упоминает 64 только вновь присоединенных крепости [7, c.79], а всего в Когур¸ окруженных стенами городов было 156 [88, c. 52]. Города-крепости часто ставили на недавно присоединенных землях в качестве опорных пунктов, как это делали Со Хи, Юн Гван, Ким Джонсо.

Самой распространенной формой укрепления в Когур¸ было сооружение в форме полумесяца, расположенное в излучине двух рек. Берега соединялись со рвом земляным валом, укрепленным сверху камнями, так что противник должен был преодолеть дополнительную укрепленную линию до того, как начнет штурмовать собственно стену [25, cc. 85, 92]. Там, где рек не было, крепостная стена имела вид кольца неправильной формы, идущего по гребням окружающих холмов. К этому типу принадлежит и большинство укреплений более позднего времени, включая комплекс оборонительных сооружений на острове Канхвадо. Периметр укреплений доходил до 8-9 км в крепостях, но стены Сеула имели общую длину 20 км [100, c. 106], Кымсона - 25-30 [91, том I, c. 36], а Канхвадо - более 30-ти. На равнине крепость строилась по китайскому образцу - в форме квадрата с четкой ориентацией по сторонам света и возможным наличием башен на углах. Однако корейские крепости такого типа чаще оснащались дополнительными редутами и бастионами, так что форма крепостной стены напоминала скорее вогнутый многоугольник. Такая форма, аналогичная европейской тенальной, позволяла вести перекрестный обстрел нападающих. Сложенные из массивных каменных блоков стены могли достигать 12-ти м в высоту и 4-9-ти в ширину [31, c. 61; 78, cc. 17, 48], но обычно они были ниже и имели высоту в 5-6 м при высоте парапета 1,5 м. Малая высота компенсировалась пересеченностью рельефа местности, исключающего возможность беспрепятственного подхода к стенам и транспортировки осадной техники, а их большая толщина делала их практически непреодолимыми для пробивания таранами или камнеметами, чем и объясняется отсутствие у корейцев стенобойных орудий. Во время осады Ляодунской крепости, чтобы разрушить стену, китайцы обрушили гору [1, c. 115]. С внутренней стороны стена часто переходит в пологий земляной спуск, удобный для защитников и делающий проникновение в город через брешь абсолютно невозможным. Под самой стеной находился глубокий ров, затруднявший доступ к стене и предохранявший от подкопов. Обычно он был сухой и заполнялся водой только в случае осады, причем рвами окружали даже морские крепости [100, c. 98]. В “Самгук саги упоминается пэкчесская крепость, окруженная морем и со всех сторон защищенная отвесными стенами[2, том II, c.81] Второй линии обороны в корейской крепости, как правило, нет (две стены были только в Куджу), но обычно территория крепости была разделена на отдельные отсеки земляными валами, а после взятия стен отдельные каменные строения или цитадель могли оказать серьезное сопротивление.

При таких стенах сражение разворачивалось, в основном, за ворота, что очень хорошо видно и на изображениях осад крепостей, и из описаний в письменных источниках. Ворота были арочными и размещались асимметрично, вход мог быть сдвинут от центра к стене, образуя проход под углом, и прикрыт невысокой защитной стеной в форме полумесяца, так называемой “стеной-котлом” [26, c. 229]. Такая форма защиты ворот заимствована из Китая. Надвратные башни значительно возвышались над общим уровнем, имели несколько этажей, служили наблюдательными пунктами и местами для размещения большого числа артиллерийских орудий. Под стенами иногда были подземные ходы. Встречается упоминание о тайных проходах и шлюзовых затворах, позволяющих затопить противника.

Оборонительная система крепостей включает в себя бойницы, прорезанные для борьбы против образования “мертвой зоны”, как на разных уровнях, так и под разными углами. Сами стены были защищены зубцами с прорезями, расширяющимися внизу щелевым лазом. На стенах периодически размещались выступы - как просто каменные контрфорсы, так и бастионы, на которых были легко возводимые наблюдательные вышки или артиллерийские батареи, которые могли вести обстрел в направлении, параллельном стене. Поверх собственно стен иногда располагались деревянные клетки, смягчавшие силу удара вражеских катапульт [1, c. 115; 9, гл.12, 13], и т. п. Внутри находились командные пункты, казармы, арсеналы, склады продовольствия, рассчитанные на длительную осаду. Если на территории крепости не было своего источника воды, туда протягивали водопровод.

Стены больших городов могли быть сложены не целиком из каменных блоков, а из двух тонких каменных стен, между которыми был слой утрамбованной земли. Во время длительных дождей такие стены могли быть размыты [36, c. 110]. В период Трех Государств еще встречались города, не защищенные стенами и охраняемые патрульной службой, но ко времени Объединенного Силла их уже не осталось.

Отдельно следует отметить горные крепости “сансон”. Одна или две таких крепости обычно прикрывали большой город, так что осаждающий его враг оказывался между двух огней. Масса мелких крепостей служила базой и для активной обороны в городах, и для ведения “малой войны”. Расположенные на особо крутых и высоких склонах, они могли даже не иметь каменных стен - их заменяли бревенчатые стены [78, c. 17], частоколы или деревянные рогатки. Иногда хватало просто нескольких линий баррикад, к которым противник был вынужден карабкаться. К тому же необходимость продираться через лес и кустарник затрудняла возможность доставить технику и вести атаку в боевых порядках. Именно из-за этого и у монголов, и у японцев было столько проблем во время осады горных крепостей [60, cc. 262, 263].

Кроме городов и крепостей в Корее строили и другие оборонительные сооружения. Монастыри и кумирни на горных перевалах могли быть оснащены пушками и использованы в качестве крепостей в случае войны [3, c. 414]. Начиная с периода Трех Государств известны попытки сооружения оборонительных линий. Военные посты и каменные стены вдоль границ устанавливались в Силла, а ван Конму пытался строить оборонительные укрепления вдоль северной границы Когур¸. После объединения Трех Государств ван Мунму начал строить вдоль северной границы государства длинную стену с железными воротами, но когда один из буддийских священнослужителей объяснил ему , что вторжение врагов и уход подданных зависят исключительно от добродетельности правителя, он отказался от реализации этой идеи [15, cc. 100, 101]. Длинная стена высотой в 7 м была построена вдоль всей северной границы в 1033-1044 гг., пройдя через большую часть пограничных крепостей. В 1119 г. стена была надстроена еще на метр [35, c. 191]. Сооружения такого рода, хотя и позволяют контролировать передвижение людей или пресекать вторжение мелких групп противника, не могут служить хорошей защитой во время крупномасштабной войны, что хорошо видно на опыте и Кореи, и Китая. Единственным подобным сооружением более позднего времени является построенный в период монгольских войн оборонительный вал вдоль северного берега острова Чеджудо [35, c. 143]. Система береговой обороны появилась в Корее с 1382 г. [91, том I, c. 276]. В портовых городах находились воинские отряды, которые осуществляли патрулирование вдоль берега. На побережье были построены укрепления [100, c. 83], а в 1591 г. стенами были обнесены все военные городки [88, c. 179], но все равно южная граница была защищена меньше, чем северная, что и обусловило высокий темп продвижения японцев до тех пор, пока они не вошли в насыщенные крепостями северные районы.

Таким образом, при рассмотрении эволюции корейской военной техники можно выделить в качестве характерных черт первого компонента корейской СОВБД следующие:

¾рано сформировавшуюся триаду наступательного вооружения, состоявшую из составного композитного лука, копья и меча, отличную от стандартного набора наступательного вооружения соседей - Японии и Китая и не претерпевшую серьезных изменений в более позднее время;

¾бригантинные доспехи, явившиеся шагом вперед по сравнению с распространенными в Китае чешуйчатыми;

¾разнообразное использование огня и пороха - от “огненных стрел” до различных видов огнестрельного оружия, многие из которых являются оригинальными разработками, впервые эффективно примененными именно в Корее (орудия, способные стрелять по навесной траектории, ракеты и ракетометы, системы залпового огня);

¾ разработанную систему военной фортификации;

¾кобуксон, являющийся ценнейшим вкладом Кореи в развитие мировой военной техники;

¾заслуживающую внимания оригинальную традицию фехтования и рукопашного боя.

Анализируя истоки формирования корейского вооружения, можно сделать вывод, что корейская военная техника складывалась под влиянием двух основных факторов - хозяйственно-культурного типа, определившего, в частности, тип лука и его ведущую роль в традиции, и китайского влияния, которое стало ощущаться после того, как страна стала частью китайского культурного региона, причем у Китая были заимствованы не только какие-то виды оружия (“большой меч”, “волчехвостая метла” и др.), но и элементы военной доктрины, под воздействием которых защитное вооружение, несмотря на его лучшее по сравнению с китайским качество, постепенно становится все менее массовым, а ручной щит практически вовсе выходит из употребления. Вообще, анализируя эволюцию оружия, можно заметить, что армия постепенно “церемониализируется”, превращается в силу, ориентированную не столько на отражение внешней угрозы, сколько на парадные или полицейские функции. Для осуществления дворцового переворота многочисленная армия не нужна, а для разгона плохо вооруженной толпы крестьян цеп, взятый на вооружение всадниками, действительно удобнее, чем копье, которое постепенно уступает место более церемониальному и менее пригодному для массовых схваток трезубцу. В результате доспехи и меч становятся привилегией офицеров, а основным типом солдата становится пеший лучник или копейщик, зачастую лишенный защитного снаряжения, а иногда - и второго, дополнительного, оружия.

Конечно, военная техника эволюционировала и совершенствовалась под влиянием времени. Так, крепость в форме полумесяца постепенно сменяет крепость в форме кольца, а многоступенчатая система вспомогательных сооружений превращается в горные крепости-спутники. Улучшаются параметры боевых кораблей, хотя надо отметить, что достоинства корейского флота часто преувеличиваются: хотя он был хорошо приспособлен для военных действий типа “река-море” и неплохо зарекомендовал себя в Имджинскую войну, следует учитывать, что его противники были слабее, и он так и не превратился в сильный самостоятельный флот, способный совершать длительные переходы на большие расстояния. Одной из причин этого была и определенная консервативность корейской военной традиции. Хотя некоторые заимствования элементов СОВБД противников имели место (“свистящие стрелы” и катапульты - у монголов; дзюмондзи-яри и мушкеты европейского образца - у японцев), широкого распространения они не получают. Серьезные новации в военной технике, как например, введение огнестрельного оружия, приживались с большим трудом и только в случае острой необходимости, как это было в конце XIV в. в связи с потребностью подавить активность вэгу. Многочисленные примеры оригинальной военно-технической мысли (ракетометы, кобуксон, “огненные колесницы”, а с некоторой оговоркой - и традиции аутентичных боевых искусств), так активно рекламируемые, на самом деле находили единичное применение только у отдельных, прогрессивно настроенных, военачальников. Тем не менее анализ военной техники позволяет реконструировать ряд иных элементов корейской воинской традиции, прямая информация о которых в доступных диссертанту источниках зачастую отсутствует.