Глава 3

Стабильность кризиса или кризис стабильности?

15

институты, таким образом, испытывают тоталитарную конверсию, глу­бина которой зависит от многих условий, но прежде всего — от сложно­сти переживаемого кризисного момента. Но после его преодоления необ-ходимость жесткой государственной регламентации исчезает. Политиче­ский маятник перемещается в противоположную сторону _к ослаблению государственного контроля над социальной жизнью и пове­дением граждан. Происходит своего рода тоталитарная реконверсия, означающая отказ от чрезвычайных мер, возврат к «норме» и возобнов­ление работы демократических институтов².

Приняв тезис П. А. Сорокина как шаг вперед в объяснении механиз­мов функционирования тоталитарных систем, можно определить и не­которые особенности демографической истории России первой полови­ны XX столетия. Здесь в октябре 1917 г. в условиях исключительного по глубине и масштабам политического и экономического хаоса зародился один из наиболее жестких и сильных тоталитарных режимов — комму­нистический. Анархия Гражданской войны и разрушение экономики страны в ходе военного коммунизма только способствовали его укреп­лению. Однако после преодоления кризисной ситуации (на основе нэпа примерно к середине 1920-х гг.) гипотетически ожидаемой тоталитар­ной реконверсии не последовало: слишком глубокой оказалась предшест­вующая тоталитарная трансформация, обеспечившая мощное сопротив­ление коммунистического аппарата.

Коммунистическое государство, как и любое другое государство, стремилось к стабильности. Но в данном конкретном случае это была стабильность кризиса. Парадокс коммунистической системы состоял в том, что нестабильность общества являлась условием стабильности то­талитарного государства. Начиная со второй половины 1920-х гг. един­ственно возможным способом самосохранения тоталитарной системы в России (т. е. придания режиму устойчивости) стало искусственное про­воцирование все новых и новых аномальных явлений. Только так ком­мунистическое государство могло формировать основу своего сущест­вования. Коммунистический режим, загнавший страну в тоталитарную ловушку, функционировал по примитивному принципу: «чем хуже, тем лучше». Чем глубже созданная государством кризисная ситуация, тем сильнее тоталитарная конверсия.

Дату «смены курса» — переход режима к политике провоцирования социально-экономических катаклизмов — историки в состоянии опре­делить более или менее точно. Это конец 1920-х гг.: линия на свертыва­ние нэпа, кризис хлебозаготовок 1927-1928 гг. и особенно начало уско­ренной коллективизации в 1929 г., который был назван Сталиным «го-

дом великого перелома». К преднамеренно вызванным кризисам можно отнести социалистическую индустриализацию и перманентный государ­ственный террор, достигший пика в 1937-1938 гг. С этих позиций мож­но оценить и крайне агрессивную внешнюю политику сталинского пра­вительства в конце 1930-х — начале 1940-х гг., подтолкнувшую мир ко Второй мировой войне.

Возможно, Сталин и другие коммунистические вожди как личности осознанно не стремились проводить политику, ухудшающую ситуацию. Сам термин «преднамеренно спровоцированный кризис» условен и от­носится скорее не к отдельным историческим фигурам, а к самому тота­литарному государству. Тоталитарные системы развиваются согласно своей внутренней логике, по объективным законам, мало зависящим от воли вождей. Сталин интуитивно, на подсознательном уровне, уловил эти законы и просто не сопротивлялся им. Если бы он вдруг вздумал противиться им, то был бы сметен тоталитарной государственной ма­шиной и из вождя превратился бы в жертву.

Анализируя историю страны в контексте развития ее народонаселе­ния, важно подчеркнуть, что спровоцированным государством катак­лизмам не могла не сопутствовать череда демографических кризисов и катастроф, уносивших миллионы человеческих жизней. Можно согла­ситься с немецким историком Ш. Мерлем, что огромные людские поте­ри во время голода 1932-1933 гг. явились непредвиденным, незаплани­рованным, а быть может, и нежелательным следствием индустриализа­ции³. Не исключено, что сталинское правительство субъективно не стремилось к уничтожению своих граждан, но объективно этому спо­собствовало. С учетом сказанного нельзя не присоединиться к мнению X. Арендт, что тоталитарному господству внутренне присущи огромные потери населения⁴.

Гибель людей в бывшем СССР — не каприз его вождей. Было бы неправильным сводить проблему к «отдельным недостаткам» системы, ошибкам управления, неумелому планированию, тактическим просчетам вождей или, на худой конец, к извращениям «единственно верного уче­ния». Социально-экономические катаклизмы и их прямое следствие — демографические кризисы и катастрофы — были необходимым и объек­тивным условием функционирования коммунистического тоталитариз­ма. Они были его хлебом, воздухом и водой. Вряд ли будет большим преувеличением утверждение Н. Эберштадта, что тоталитарные госу­дарства — это государства-убийцы, поскольку они существуют, пока убивают⁵. Убивая своих граждан, они не разрушают себя, а напротив, становятся сильнее.

16