5.12. Сигнальная функция психики

Дело Сеченова продолжил И. П. Павлов. Он искал естественнонаучное и строго объективное объяснения психики. Четыре темы его исследований приближали это:

1. Изучение нейродинамики процессов возбуждения и торможения.

2. Трактовка временной свя­зи, которая образуется в головном мозге при выработке условного рефлекса как субстрата ассоциации, — понятие, которое являлось основой самого мощного направления в психологии, успешно раз­вивавшегося, как мы знаем, и до приобретения ею статуса самостоятельной науки.

3. Изучение связи коры больших полуша­рий с подкорковыми структурами при анализе сложнейших моти­ваций, где невозможно отделить соматическое от психического.

4. Учение о сигнальных системах.

Сигнальная функция присуща как нервному, так и психичес­ким уровням организации поведения, являясь, тем самым, осно­ванием надежного “брака” физиологии с психологией, о котором страстно мечтал И.П.Павлов.

Уникальность сигнала в том, что он интегрирует физическое (будучи внешним раздражителем, выступающим в особой, превращенной форме), биологическое (являясь сигналом для нервной системы организма) и психическое (выполняя присущую психике функцию различения условий действия и управления им). Именно в этом плане понятие о сигнальных системах, введенное Павловым, открывало новые подходы к психофизиологической проблеме.

Про­гресс в научном познании нейросубстрата неизмеримо превосхо­дил по своим темпам и масштабам научное знание о психических функциях этого субстрата.

Уже первые шаги в открытии роли коры головного мозга как носителя психических функций вызвали широкий резонанс, при­том за пределами узкого круга анатомов. Огромную популярность приобрела френология (ее изобретателем стал Ф.А.Галль). Предполагалось, что в различных участках головного мозга локализова­ны раздельные психические способности (даже такие, как совесть, сострадание и др.). Дело дошло до того, что, знакомясь, люди ощупывали друг у друга “шишки” черепа, надеясь тем самым получить своего рода психологический портрет собеседника. Если приме­нительно к анатомии работы Галля стали важным событием (прежде считалось, что психика проистекает из мозговых желудочков), то применительно к психике человека Галль и его последователи при­держивались весьма наивных, житейских представлений о слож­нейших личностных и социальных феноменах, ища для них ло­кальные “зоны” на карте мозга.

Через несколько десятилетий бурное развитие морфологии моз­га, а также патологии позволило описать тонкое клеточное строе­ние различных участков коры. Опять же соблазнительным предста­вилось замкнуть на этих участках психическую функцию (для каж­дого из них свою).

А.Р.Лурия, занявшись нейропсихологией, отстаивал созвучные идеям Павлова и Ухтомского представления о сложных формах динамической локализации функций, о том, что матери­альным субстратом психической деятельности человека служат социально заданные, знаково опосредованные функциональные органы центральной нервной системы.

Речь шла о том, что под мозговым субстратом психики следует понимать не “точки” или “зоны”, а динамические структуры или рабочие констелляции различных зон.

Школа Лурия изменила многие традици­онные воззрения на высшие и элементарные формы психической деятельности, но по сути своей она не вышла за пределы традиционного взгляда на соотношение между двумя рядами жизненных явле­ний: физиологических и психических — и тем самым на рассмат­риваемую здесь психофизиологическую проблему (Петровский, Ярошевский, 2001, с. 484).

Проблема изначально и неизменно мыслилась, условно говоря, диадически. Иначе говоря, любые под­ступы к ней предваряла казавшаяся незыблемой вера в принципи­альную раздельность двух “миров”: внешнего (объективного, теле­сного) и внутреннего (субъективного, духовного, психического). Немало энергии ученых было вложено в различные попытки справиться с ней. Неудачи на этом пути дали некоторым философам повод отнести саму задачу объяснения вза­имозависимости мозга и психики к разряду псевдопроблем.

Тем не менее конкретно-научное изучение каждого из членов “диады” успешно продолжалось. Существенно обогатилась за десятилетия после Павлова карти­на строения и работы головного мозга. Но новые категории (сигна­ла, подкрепления потребности, торможения и др.) стали осново­полагающими для науки о поведении.

Тем временем вырисовывалась необычная перспектива осмысления психофизиологической проблемы. Взамен диады на арене истории познания появлялась триада: организм — поведение — психика. Спе­циально следует подчеркнуть, что первым звеном выступал именно организм как целостное образование в единой системе его неразлуч­ных взаимосвязей со средой, а не сам по себе головной мозг как орган восприятия, переработки и передачи информации. На это в данном контексте следует обратить особое внимание, поскольку во множестве проб решения психофизиологической проблемы с позиции рефлек­торной теории (да и не только с этой позиции) отношение психики к мозгу трактовалось таким образом, чтобы придать психике (сознанию) роль центрального звена между “входом” (воздействие раздражителя) и “выходом” (ответная мышечная реакция) телесного механизма. От­сюда и регулярно применяемый оборот: “рефлекторная деятельность мозга”, тогда как в действительности сила и пафос рефлекторной схемы в том, что утверждается акт поведения, в котором представле­на в нераздельности целостная система “организм—среда”.

Любая попытка видеть психическое в образе центрального компонента рефлекторной дуги ведет к его отрыву от непосредственной включенности в контакт со средой, как со стороны “входа”, так и со стороны “выхода”. Но тогда оно — это психическое — неизбежно оказывается замкнутым в черепной коробке. И любая попытка объяснить его отношение к телесному субстрату оборачивается хорошо известными из истории мысли доктринами дуализ­ма, редукционизма, взаимодействия, параллелизма и пр.

Переход от “диадической” схемы к “триадической” предполагает не прямое включение психологической системы в нейрофизиологическую, а опосредованное поведением. Это открыло путь к тому, чтобы “переводить” психо­логические понятия (образ, мотив, действие и др.) не на язык физиологов (нейродинамика, функциональная система и др.), а на язык поведения (потребность, рефлекс и др.). И только благо­даря этому “поведенческому” языку, служащему посредником меж­ду процессами в сознании и в нейросубстрате, забрезжила перс­пектива решения одной из коренных, быть может, и самой зага­дочной проблемы нашей науки — психофизиологической.

Система “организм—среда” является истинным субстратом психики.