Запах денег - Арон Белкин

Моя гипотеза сводится к тому, что именно в Киеве, задолго до смерти Сталина, неудержимая фантазия Хрущева уже сформулировала исподволь его будущий самоимидж - доброго, всепонимающего царя, заботливого отца своего народа, который только потому и держит его в строгости, что ему одному известно, как сделать всех счастливыми. И Украина стала первым его царством - в причудливом соединении призрачных, бессознательных образов с самой что ни на есть земной, весомой, зримой и очень грубой властью. Это уже потом он расширил свое царство, присоединив к Украине весь остальной Союз, а поначалу, и достаточно долго, она была его страной, его землей, населенной его символическими детьми. Он за нее отвечал. Вот что питало его отчаянную, самоубийственную смелость!

Но он был безоружен! Он не мог сделать главного, что с незапамятных времен составляет суть и смысл отцовского предназначения, - стать защитником и спасителем детей. И в это самое время он должен был чуть ли не собственноручно изымать из закромов не только последнее пропитание, но и семена, что означало, что на будущий год голодные станут еще голоднее!

Чувство не считается с доводами рассудка. Если мы не выполняем того, что внутренний голос вменяет нам в обязанность, бесполезно оправдываться, искать объективные причины. Ничто не притупляет непереносимого, гложущего чувства вины. И как хорошо известно каждому по собственному опыту, только одно приног сит реальное облегчение - когда находится способ эту вину искупить. Хотя бы чисто символически. Преподнеся, например, бесценный, сказочный подарок.

Но как связать эту прямо-таки несовместимую с закаленным большевиком совестливость с ужасающей грубостью, порой жестокостью, неотделимыми от его образа для многих из тех, кто сталкивался с ним лично?

Хрущев, подробно рассказывая о своей жизни, сам дает на это ответ.

Как большинство из нас, Хрущев был сыном двух отцов - биологического и символического, и каждый сформировал его по своему образу и подобию. Но если на нас общий наш символический отец смотрел с фотографий, то Хрущев жил с ним рядом. Так живут дети при настоящих отцах, трепеща от почти мистического восторга ("он видел сквозь стены и сталь") и столь же запредельного ужаса, далеко выходящего за границы вполне закономерного страха перед человеком, способным в любую минуту убить. Не сомневаюсь, что жители дореволюционной Калиновки строго соблюдали церковные правила и приучали к тому же своих детей. Вполне возможно, что в Сталине для Хрущева воплотились его самые ранние детские представления о Боге и дьяволе - в одном лице.

Помните, мы удивлялись, как мог Хрущев, своими глазами видевший переход от ужасов военного коммунизма к ренессансу при нэпе, не сделать никакого вывода из этого кричащего сопоставления? Но вот еще более показательный пример. Известно, что началом большой политической карьеры Хрущев был обязан непримиримой борьбе с "правыми", которую он вел в стенах Промакадемии. На одном из витков этой борьбы идейные враги, чтобы удалить крикуна Хрущева из Москвы в момент какого-то ответственного голосования, отправили его в подшефный колхоз в Самарскую область. До этого Хрущев "действительного положения" в селе не знал. Теперь приехал и увидел... буквально голод. (Чувствую, что становлюсь несколько монотонным, но ничего не поделаешь - таковы были реалии, сопутствовавшие моему герою на протяжении почти всей его жизни.) Люди ходили как осенние мухи, машины, подаренные шефами, не произвели на них никакого впечатления, они просили об одном - дать им хлеба. То есть своими глазами Хрущев убедился в том, что "правые" не просто интриговали против генеральной линии. Но это его ни на сантиметр не сдвинуло, и он, вернувшись в Москву, с новыми силами включился в борьбу... Неважно, что видели его глаза. Важно, что заявлял Сталин.

Все, что делал и говорил вождь, приводило его будущего преемника в состояние трепетного восторга.

Сталинская проницательность казалась почти нечеловеческой, он знал все и все мог. Хрущев с трудом подбирает слова для передачи своих чувств, жизнь в нем не воспитала способности к рефлексии, к анализу собственных переживаний. Но, переносясь мысленно в 30-е годы, воскрешая в своей душе тогдашние свои эмоциональные реакции, он внезапно находит поразительно точное слово, заимствуя его из чужой, несвойственной ему лексики. Он говорит о Сталине: "Я обоготворял его личность". В устах человека несентиментального такое признание дорогого стоит.

И это божество приблизило его к себе! Возвысило своим доверием! Выделило из толпы, включило в круг избранных, дало ощутить с пронзительной остротой собственную значительность, необычайную ценность! И при этом не возносилось, не демонстрировало, какой пропастью отделено оно от обычного человека, каким был сам Хрущев, - хотя, бесспорно, имело на это право. Сталин ввел Хрущева в дом, познакомил с семьей, приглашал к столу, на который, подумать только, подавали такую же простую, всем доступную еду, какой довольствовались рядовые граждане. Недосягаемый, окруженный тайной Бог внушает почтение и трепет. Бог, спустившийся на землю, разделяющий с людьми все тяготы их бытия, погружает душу в волны сладостного экстаза.

"Однажды (по-моему, перед XVII партийным съездом) мне позвонили и сказали, чтобы я позвонил по такому-то телефону. Я знал, что это номер телефона на квартире Сталина. Звоню. Он мне говорит: "Товарищ Хрущев, до меня дошли слухи, что у вас в Москве неблагополучно дело обстоит с туалетами. Даже "по маленькому" люди бегают и не знают, где бы найти такое место, чтобы освободиться. Создается нехорошее, неловкое положение. Вы подумайте с Булганиным о том, чтобы создать в городе подходящие условия". Казалось бы, такая мелочь. Но это меня еще больше подкупило: вот даже о таких вопросах Сталин заботится и советует нам. Мы, конечно, развили бешеную деятельность с Булганиным и другими ответственными лицами, поручили обследовать все дома и дворы, хотя касалось это в основном дворов, поставили на ноги милицию. И это тоже было сделано. Потом Сталин уточнил задачу: надо создать культурные платные туалеты. И это тоже было сделано. Были построены отдельные туалеты. И все это придумал тоже Сталин.

Помню, как тогда не то на совещание, не то на конференцию съехались товарищи из провинции. Эйхе (он тогда, кажется, в Новосибирске был секретарем парторганизации) с такой латышской простотой спрашивал меня: "Товарищ Хрущев, правильно ли люди говорят, что вы занимаетесь уборными в городе Москве и что это - по научению товарища Сталина?" "Да, верно, - отвечаю, - я занимаюсь туалетами и считаю, что в этом проявляется забота о людях, потому что туалеты в таком большом городе - это заведения, без которых люди не могут обходиться даже в таких городах, как Москва". Вот такой эпизод, казалось бы, мелочевый, свидетельствует, что Сталин и мелочам уделяет внимание. Вождь мирового рабочего класса, как тогда говорили, вождь партии, а ведь не упускает из виду такую жизненно необходимую мелочь для человека, как городские туалеты. И это нас подкупало".

В двадцать с чем-то лет Хрущев, малограмотный слесарь (ненавидевший его Шепилов уверял, что своими глазами видел его собственноручную резолюцию на каком-то документе - "Азнакомица"), стал заместителем управляющего рудником - вступил в инженерную должность, предполагавшую руководство квалифицированными специалистами, и с этого момента занимался командованием в стремительно расширявшихся масштабах. Для революционного самосознания это было в порядке вещей. И все же я не сомневаюсь, что невозможность понять и осмыслить нечто, требовавшее знаний и эрудиции, постоянно его угнетала, подрывала в самых чувствительных точках самоимидж. На чем-то ведь должна была вырасти его феноменальная самоуверенность - гиперкомпенсация, спасительная психологическая защита!

Сталин не только всем своим поведением амнистировал ужасающее невежество Хрущева, - когда он говорил, тому все становилось понятно. Весь мир приобретал в сознании Никиты Сергеевича ту элементарную, схематическую простоту, к какой так виртуозно умел вождь свести любую, даже самую мудреную проблему. Никто не мог бы так точно передать целительную силу сталинского догматизма, как это сделал сам Хрущев: "Сталин резко выделялся (на фоне других вождей. - А. Б.), особенно четкостью своих формулировок... Раз присутствовал я на совещании узкого круга хозяйственников. Это было в 1932 году, когда Сталин сформулировал свои знаменитые "шесть условий" успешного функционирования экономики... Слушая Сталина, я старался не пропустить ни одного слова и, насколько мог, записал его выступление. Потом оно было опубликовано. Повторяю, краткость выражений и четкость формулирования задач, которые были поставлены, подкупали меня, и я все больше и больше проникался уважением к Сталину, признавал за ним особые качества руководителя".

Наделенный от природы неординарно живым, восприимчивым умом, цепкой наблюдательностью, Хрущев даже не замечал, как встраиваются в его сознание эти сталинские клише, парализуя творческую жизнедеятельность мозга. Неразрешимые на уровне его подготовки вопросы вызывали тревогу, беспокойство, мучительную неуверенность. А когда мысль на своем пути встречала готовый, все расставляющий по местам блок, дискомфорт как рукой снимало.

Обе составляющие понятия "нерассуждающая преданность" - сложнейшего по обеспечивающему его психологическому механизму! - оказались у Хрущева возведенными в квадрат, если не в куб. Какое же психическое насилие предшествовало тому, чтобы привести в такое состояние человека, которому от рождения была дарована именно сильнейшая потребность рассуждать, до всего доходить своим умом!

И все же даже не в этом заключается феноменальность личности Хрущева.

Не могу сосчитать, в скольких случаях, в каком множестве самых причудливых вариантов наблюдал я трагические последствия кому-то навязанной силком, а кем-то добровольно, восторженно воспринятой идентификации со Сталиным - символическим отцом, живым, спустившимся на землю Богом. Если бы с Хрущевым произошло только это, то лишь своей высоко-поставленностью он выделялся бы над многомиллионной массой своих современников. Но он демонстрирует и другое - то, чего не должно было быть, строго говоря, не могло быть, если исходить из канонических представлений психоанализа.

В упрощенной формулировке крупнейшие античеловеческие извращения большевизма, вообще революционного радикализма как особого психического устройства объясняются тем, что идентификация с Учителем, Лидером, по-русски - вождем затеняет, заглушает, а случается - вытесняет начисто первичную идентификацию с родным отцом. У Хрущева же она сохранилась почти нетронутой. Я слишком мало знаю о нем, о его детстве и ранней юности, чтобы пытаться объяснить, почему так случилось, но эта уникальная, чуть ли не противоестественная особенность постоянно дает себя почувствовать и в поведении Хрущева, и во всех его реакциях, и в том, что составляло его величие, и в том, что навек покрыло его имя несмываемым позором.

Каким человеком был отец - Сергей Никандрович Хрущев? Трудно сейчас восстановить его облик. Не сохранилось даже фотографии. Никита Сергеевич не захотел ничего сказать о своих родителях. Все, чем я располагаю, - это несколько скупых строчек в записках жены лидера, Нины Петровны Хрущевой, появившихся, строго для семейного пользования, незадолго до смерти:

"...Когда у нас уже была квартира в Доме правительства на Каменном мосту (4 комнаты), к нам переехали родители Н. С. Тогда продукты распределяли по карточкам, мой распределитель находился недалеко от завода (то есть в районе Электрозаводской. - А. Б.), а распределитель Н. С. - в теперешнем Комсомольском переулке. Отец Н. С., Сергей Никандрович, ездил в эти распределители за картошкой и за другими продуктами и носил их "на горбу" (на спине), другой возможности не было. Однажды с таким грузом он спрыгнул с трамвая на ходу, да еще в обратную от хода сторону; хорошо, что не убился насмерть. Он же носил Радочку в ясли на 11-й этаж нашего дома, когда лифт не работал... Рада очень любила дедушку.

Бабушка, Ксения Ивановна, больше сидела в своей комнате или брала табуретку и садилась на улице возле подъезда. Возле нее обязательно собирались люди, которым она что-то рассказывала. Н. С. не одобрял ее "сидения", но мать его не слушала".

Как можно понять, у Нины Петровны, которая в ту пору сама "горела" на партийной работе, не много оставалось времени, чтобы близко общаться со "стариками"; да и не ставила она в этих записках такой задачи - описывать лица, характеры. Там больше говорится о событиях, об обстановке...

На удивление бедной выглядит и информация о самом Хрущеве. Каким он был в ту пору, когда в человеке наиболее ощутимо влияние семьи? Эта тема Никите Сергеевичу тоже была явно неинтересна, обращался он к ней главным образом для того, чтобы подчеркнуть чистоту своего происхождения. Родился в деревне, в бедном доме (где-то он упоминает, что печка топилась "по-черному"), мальчишкой отец увез его в Донбасс, но все же он успел полюбить деревню, деревенский быт. Отец работал на угольных копях, при этом и мальчика семья была вынуждена с двенадцати лет послать на работу, из-за чего и учиться в школе ему довелось всего "две зимы". И вместе с тем, едва успев повзрослеть, Никита начинает вполне прилично себя обеспечивать. Несколько раз, описывая свое материальное положение в бытность крупным партийным руководителем, подчеркивает: до революции я жил гораздо лучше. Несмотря на молодость, вступает в Общество трезвости, увлекается фотографией, гоняет по улицам поселка на мотоцикле, который сам ухитрился собрать. Очень красноречива фотография пяти дочерей шахтера Ивана Андреевича Писарева, в семье которого восемнадцатилетний Хрущев "столовался": одна из этих прелестных барышень, по-другому не скажешь, через два года стала его женой...

Все это слишком бегло, неопределенно, чтобы строить какие-то гипотезы, мне даже не хочется облекать в слова те смутные ассоциации, которые невольно связываются с этими штрихами. Но что-то определенно обнаруживается, - может быть, по сходству с семьями, с которыми я соприкасался близко, наблюдал в разных жизненных обстоятельствах, часто в испытаниях, в несчастьях. Конечно, я ничего не могу утверждать, но когда я думаю о пронзительном хрущевском жизнелюбии, о его мощнейшем созидательном начале, о многом, многом другом, органически вырастающем из этих фундаментальных качеств, - почти не сомневаюсь, что все это было заложено в нем отцом.

Две идентификации, тяготевшие к двум разным мирам, к двум несовместимым сверхидеям и потому одна другую исключавшие, сосуществовали, судя по всему, достаточно мирно, пребывая в некоем подвижном равновесии. В этом мне видится и ключ ко всем загадкам, которыми ошеломлял Хрущев страну и мир, и психоаналитическое обоснование образа, рожденного интуицией Эрнста Неизвестного, когда тот работал над надгробным памятником. Белое и черное в игре мраморных блоков - извечных символов света и тьмы, добра и зла, правды и лжи, во всем их антагонизме, несовместимости, здесь, благодаря композиции, предстают в раздражающем и вместе с тем притягивающем единстве, они неразделимы...

Скульптор оказался одним из немногих, кто не только увидел, но и правильно понял этого человека.

Глава 2. Мог ли Хрущев стать "новым русским"?
3. Первое явление доллара

Листая старую "известинскую" подшивку в поисках статьи Юрия Феофанова "Фирма терпит крах" - о знаменитом "деле валютчиков", - я вновь погрузился в атмосферу 1961 года. Ошеломляющее событие - полет Юрия Гагарина... первые предвестия кубинского кризиса... неумолчный рокот пропагандистских тамтамов "навстречу XXII съезду КПСС"... Вот, кстати, еще одно явление темы денег: обмен старых дензнаков на новые, - вспомнилось мимоходом, сколько лет во всех разговорах, расчетах, обсуждениях присутствовали обе шкалы, назвав сумму, тут же приговаривали: "а по-старому это столько-то", без этого уточнения люди чувствовали себя неуверенно - правильно ли они считают, не попадут ли впросак? И вот так, совершив попутно путешествие во времени, я дошел наконец до номера за 19 мая.

Официальное сообщение КГБ и Прокуратуры СССР: арестованы и привлечены к уголовной ответственности за нарушение правил валютных операций и спекуляцию валютными ценностями в крупных размерах Рокотов Я. Т., Файбишенко В. П., Эдлис Н. И. и другие - всего девять человек. Эти люди, действуя в целях наживы, систематически скупали в крупных размерах у иностранцев и отдельных советских граждан валюту и золотые монеты, а затем перепродавали по спекулятивным ценам. В течение длительного периода они не занимались общественно полезным трудом, вели паразитический образ жизни, разлагающе влияли на отдельных неустойчивых граждан. Вступая в преступные связи с иностранцами, они унижали достоинство советских людей. Следствие по делу закончено, обвинительное заключение утверждено Генеральным прокурором СССР, дело передано на рассмотрение в суд.

"Дело валютчиков" - такое же черное пятно на репутации Хрущева, как и расправа с рабочими Новочеркасска. Инкриминируется ему здесь чудовищный правовой нонсенс: подсудимых приговорили к смертной казни по статье, которая появилась в законе после совершения ими преступления, хотя чуть ли не со времен Римского права один из основополагающих юридических принципов гласит, что закон обратной силы не имеет. Но по этому поводу мне нечего добавить ко всему сказанному, кроме разве того, что правосознание лидера и абсолютного большинства нации находилось на одинаковом уровне. Полагаю, что даже среди юристов далеко не у всех всколыхнулось сердце. Статья все же появилась, пусть постфактум, - и это был гигантский прогресс по сравнению с совсем недавними временами, когда людей расстреливали сотнями тысяч, вообще не заглядывая ни в какие законы. Да вот хотя бы: в "Известиях" уже столько писали о законности, а вот напечатали же, в один день с официальными сообщениями, огромную статью, где обвиняемых, задолго до суда, называют преступниками, а оценки следствия подаются как стопроцентно доказанные. И это тоже было встречено общественным мнением с полной невозмутимостью...

Что было - так это какое-то неясное беспокойство, смутное ощущение несоразмерности вины и страшного наказания, продиктованное не юридической грамотностью, а успевшим уже сложиться за хрущевские годы представлением о цене человеческой жизни, массовой отвычкой от выкриков "Собакам собачья смерть!" Помнится также, что к этому делу долго, по разным поводам, возвращались люди, не знакомые с подсудимыми, никогда не державшие в руках валюту и никаких побуждений не имевшие к тому, чтобы начать за ней охотиться. Что-то было в этой истории необычное, инстинктивно в ней чудился какой-то особый, знаковый смысл.

Те давние ощущения мне и захотелось сейчас перепроверить, но больше всего - понять эту необычайно жесткую, в общем-то не характерную для него позицию царя Никиты. Чувствовалась во всем какая-то повышенная нервозность. Самодеятельность в валютных делах всегда рассматривалась у нас как преступление. Но до 1 марта 1961 года за спекуляцию иностранными деньгами предусматривались совсем небольшие сроки лишения свободы - всего до 3 лет, правда, с конфискацией имущества. После 1 марта валютные нарушения вошли в категорию тяжких преступлений против государства, и планка наказания поднялась: от 3 до 8 лет. Месяца не прошло - она поднялась снова, теперь уже до 5-15 лет. И наконец, 5 мая (как бы глубоко восприняв разоблачительный пафос газетных публикаций) советские законодатели ввели высшую меру.

Мне не удалось найти никакой информации о том, кто был прямым инициатором этого стремительного "устрожения": сам Никита Сергеевич или кто-то еще. Но в любом случае он был с ним согласен - иное мы смело можем исключить. Чем же он руководствовался? Что обнаружил для себя в деле Яна Рокотова и других "валютчиков", из-за чего оно встало в его восприятии особняком среди достаточно широко распространенных "экономических диверсий"?

Я рассчитывал, что статья в газете, которую редактировал зять Хрущева Алексей Аджубей, наверняка знавший исчерпывающе точный ответ на все эти вопросы, поможет мне хоть что-то прояснить. И не ошибся. Действительно, есть смысл прочесть статью Юрия Феофанова, что называется, с лупой в руках.

Итак, зачин. "Теперь уже все в прошлом. Услужливый Евсеич из "Арагви", кофе по-турецки в кровати, собственный выезд. От недавних золотых денечков остались лишь дым воспоминаний да вот эти пухлые тома уголовного дела. Все в прошлом... Перспективы далеко не оптимистические - неудобная, жесткая, открытая всем взорам скамья подсудимых, а за ней уже скрытая от всех взглядов тюремная жизнь. Бум кончился. Фирма потерпела крах..."

Следующий абзац начинается фразой: "Я листаю уголовное дело". Но и без того невооруженным глазом видно, что материалы следствия - единственное, чем располагал, принимаясь за работу, автор. Ему просто не из чего вылепить картину этих "золотых денечков", этой сладкой жизни! А в "Арагви", не сомневаюсь, захаживали и сами известинцы, - вполне заурядное было развлечение для людей их уровня. "Кофе в койку" - это прямая цитата из анекдота. "Собственный выезд?" Надо понимать, автомобиль? Мне показалось, что это причуда фантазии, не получившей фактической опоры: купеческий разгул, купеческая роскошь, "выезд", собственные конюшни - откуда-то оттуда. Говорю об этом не в упрек автору, тем более с опозданием в 36 лет. Не от него зависело, как строить работу. Знаменательным мне показалось, что с первых же строк, призванных лишь эмоционально зацепить читателя, приоткрылась одна из главных проблем нового для страны явления... Но к этому мы еще должны подобраться.

"Вглядываюсь в лицо, запечатленное фотоаппаратом. Крысиная физиономия, один глаз чуть косит. Человек смотрит воровато, будто даже на фотографии вот-вот забегают глазки в разные стороны. А потом я разглядываю этого человечка, который до мяса искусал свои ногти..."

Строго говоря, запрещенный прием - обыгрывать физический недостаток человека. Не брезгует этим разве что уголовный мир, которому и обязан был Рокотов своей кличкой - Ян Косой. Но журналисту надо овладевать настроением читателя, энергично лепить отталкивающий образ, а персонаж ему не знаком. Автор статьи даже косвенно, расспрашивая знакомых, не попытался проникнуть ни в его внутренний мир, ни хотя бы в технологию его уголовно наказуемого промысла. Конечно, не по лени или из-за профессиональной недобросовестности: никто не разрешил бы ему ни общаться с подследственным, ни свободно искать материал.

Потому же и один из ударных эпизодов статьи - описание того, что привело человека на скамью подсудимых, - похож на дурную карикатуру.

Вот он просыпается "в роскошной трехкомнатной квартире", конечно, поздно - после полудня (тунеядец, что вы хотите!) и прямо в кровати выпивает чашечку кофе. Потом отправляется на улицу Горького и проводит там несколько часов - фланирует между Охотным рядом и Пушкинской площадью, общаясь на ходу с "хорошо одетыми людьми". С кем-то просто раскланивается, с кем-то обменивается незначительными репликами. И между прочим - делает дела.

- Детка, я вас приветствую. Что у меня сегодня? Свидание с Джоном? Отлично. У памятника Чайковскому? Чудненько. Адью, милка, - звонит он куда-то по телефону-автомату. С другим агентом - "молодым человеком в техасских штанах" - встречается тут же, во время прогулки:

- Как улов, сэр?

- Семнадцать "жоржиков".

- Олл раит, малыш. Закинешь Надьке. Ты будешь иметь красивую жизнь, мальчик. Гуд бай.

Назначает свидание девице, подстриженной в стиле "я у мамы дурочка":

- Хелло, малютка. Сегодня мы едим шашлык у Евсеича?

И так - до вечера, завершающегося в "Арагви".

Все это: и позднее вставание, и дневное безделье, и ночная разгульная жизнь, - рисует социальный портрет Рокотова. Он тунеядец, стиляга, никогда нигде не работавший, но желавший вести честную, красивую, "светскую" жизнь и в этом не отличавшийся от других таких же точно "выродков", успевших уже, пишет Феофанов, "примелькаться". Но вот источник средств для этой красивой жизни он себе нашел необычный. Рокотов стал валютчиком.

"Сейчас все чаще и чаще границы нашей Родины пересекают иностранные туристы, люди самого различного социального положения, разного вероисповедания, несхожих политических взглядов. Банкиры и клерки, американцы и французы, сочувствующие нам и ненавидящие нас. Их влечет к нам любопытство, желание понять, что происходит в нашей стране, шагнувшей так широко по пути культуры и прогресса. Они любуются Василием Блаженным и интересуются бюджетом рабочей семьи, бродят по Эрмитажу и изумленно прячут бумажник в карман, бесплатно получив пирамидон в поликлинике. Им хочется побольше увидеть, побольше услышать, побольше запечатлеть в своем уме и сердце.

Среди искренне любопытствующих приезжают в наш гостеприимный дом и такие, которые рыщут по свету в поисках хоть какого-нибудь бизнеса".

Вокруг заграничных подонков стайками вьются наши, доморощенные, в надежде, что удастся что-нибудь купить - валюту, золото или какой-нибудь ширпотреб. Честный интурист только пожимает плечами, а вот рыскающий по свету в поисках наживы, естественно, с готовностью вступает в сделку.

Ловить туристов за полу - занятие трудное и опасное, всем известно, что гостей у нас без присмотра не оставляют. И все же находится достаточно "интеллигентной шпаны", которая не боится риска. Как можно понять, это действительно люди образованные - ну, да и понятно, надо же знать языки! Переводчицы, студенты. Но они - всего лишь чернорабочие валютного бизнеса, которых называют "рысаками" или "бегунками". Рокотов же был представителем элиты, "купцом", принимавшим от "бегунков" добычу. Он их не баловал. Комиссионных, которые он им выплачивал, хватало разве что "на вечерок в ресторане или на галстук с обезьянами", сам же ворочал огромными деньгами.

"Шайка Рокотова нажила за год 20 миллионов рублей. При обыске у них нашли: 344 тысячи рублей, 1524 золотые монеты, около 19 тысяч долларов, почти 500 фунтов стерлингов ("жоржиков", на жаргоне, - на купюре изображен король Георг"), 3345 новых и 133 тысячи старых французских франков, полторы тысячи марок, 8400 бельгийских франков и другую валюту, а также иконы (этот товар считается ходовым), различные контрабандные вещи..." Но ясно, что все скупалось не ради того, чтобы любоваться богатством, это был товар, предназначенный для дальнейшей реализации. Кому? Зачем?

Феофанов называет только одну категорию покупателей: это "крупные расхитители социалистической собственности, которые всевозможными махинациями обворовывают трудящихся. Скопив большие суммы денег, эти бандиты дрожат, как зайцы. И вот они скупают золото, эти скупые рыцари, зарывают его глубоко в землю. У одного такого скряги на даче было закопано несколько килограммов чистого золота". А валюта? Ее тоже зарывают глубоко в землю? Похоже, нет, но об этом в статье говорится глухо: "доллары, фунты, марки и т. д. пускаются в оборот". Как это понять? Их что, тоже продают иностранцам у подъездов гостиниц?