Глава 4 восприятие образа императора
.1 )
Социально-психологическая сторона отношения фрондирующего дворянина к императору — это главный индикатор существующей в среде господствующего сословия оппозиционности, ее; характера, степени и пределов. В проблеме деформации и сбоя традиционного восприятия образа монарха, который являлся персонификацией верховной власти и государственности, можно вы-;
делить ряд аспектов: личность императора и эталон идеального монарха; император и высший авторитет самодержавия; император 1 и окружающая его придворная знать; император и фавориты; наконец, император и дворянин, абсолютизм и дворянин, самовластие и индивидуальность.
Многообразие внешних проявлений глубинного противоречия интеллектуальной элиты и трона имело свое специфичное преломление в эпистолярных источниках1. Авторы писем нередко сознательно нарушали цельность выражения своего восприятия образа монарха, заведомо разграничивая славословие и здравые оценки, свободные от заученных комплиментов приемных. Эта теневая сторона отношения к государю предполагала более или менее объективный взгляд на действия и личность монарха, допускающий и негативные высказывания. В эпистолярном комплексе выделяются послания, доступные императрице, и переписка, которую желательно уберечь от глаз Екатерины II. М.И.Воронцов просил племянника «на письмах ваших ко мне нумеры ставить, которые вы иногда о делах Ея Императорскаго Величества писать намерены, не примешивая во оных партикулярные дела, которые можете без нумеров или поскриптами писать, дабы я, разделяя дела, мог иногда письма ваши в Коллегию сообщать»2. Также теневой и фасадный план отношения к императрице разграничивал Н.А.Львов, когда спрашивал А-Р.Воронцова о тонкостях придворного этикета при обращении к Екатерине и ее канцлеру А.А.Безбородко: «...как мне писать... запискою ли такого содержания, чтобы Государыне показать можно было, или письмом к графу Алекс. Андреевичу»3.
Подобное выделение теневых и фасадных отзывов свидетельствовало о сосуществовании торжественных штампов и действительно реалистического отношения к монарху. Часто письма не допускались к трону не столько по своему содержанию, сколько по стилю, нарушающему общий тон подобострастных восхвалений императора. Анализ материалов эпистолярных источников даже за столь сравнительно небольшой промежуток времени свидетельствует, что рациональное восприятие образа монарха постепенно расширяло сферу проявления и становилось общепринятым и
134
более естественным. В начале XIX в. даже старые придворные екатерининского царствования отказались от неумеренных славословий и проще, скупее, жестче отзывались об императоре4.
Признание теневого отношения к императору означало нарушение стереотипа восприятия образа монарха. Как только мысль сходила с накатанных рельсов застывшей традиции, приобретшей уже черты ритуала, так сразу же в эпистолярном материале фиксируются нестандартные оценки и реакции, к которым можно отнести:
— Очевидное для адресата молчание, почти игнорирование имени императора в характерных для эпистолярной традиции контекстах, где восхваление монарха было общепринятым. Освобожденный из Шлиссельбургской крепости взошедшим на престол Павлом I Н.И.Новиков пишет своим друзьям о тяжелом внутреннем состоянии и сложной адаптации после четырехлетнего заключения, но не произносит ни слова благодарности в адрес облагодетельствовавшего его монарха. «Виноват я перед вами, что по сие время к вам не писал: но не совсем вините меня, а •огложите много и веема много на обстоятельства меня окружающие, — обращался он к А.Ф.Лабзину, — все ожидал, что буду писать, как буду поспокойнее, но неделя от недели все протягалась; Я не становился спокойнее а время накопилось много. Между тем, обстоятельства мои сделали меня нерешимым»5. Потерявшие силу Орловы в годы отставки и удаления от престола избегали упоминать в частной переписке о когда-то облагодетельствовавшей Их государыне. В привлеченных к работе 10 письмах брата бывшего фаворита АТ.Орлова к С.Р.Воронцову, относящихся к 1781*»1794 гг. имя императрицы практически не встречается ни разу. И лишь в 1802 г. А.Г.Орлов в связи с земельными тяжбами сообщил адресату: «...всячески стали придираться и нашли лоскуток земли, одиннадцать десятин, которою я по словесному повелению поковкой Государыни владел безспорно»6.
— Принижение высочайшего политического авторитета престола, почти святости венценосной особы, величия побед я завоеваний императорского оружия ироничным тоном, усмешкой по самому, казалось бы, недопустимому поводу, внезапнымхфтиво-поставлением альтернативного тезиса, подобного заявлению равенства перед Богом всего человеческого, одинаково опертого и ничтожного7. Главнокомандующий русскими войсками в Польше генерал-аншеф А.И.Бибиков в душе был против предпринятой войны. В начале 1770-х годов он высказывал свои мысли сарскому и подонскому епископу Самуилу Милославскому: «.«согласить целый народ к вечной уступке взятого и подписать акт раздробления, можете легко себе представить, с коликою трудностью связуется. При действии политическаго оружия ... не празден остаюсь и я с 20 тысячьми. проповедников; они громче ... справедливость требований Всероссийской Императрицы утверждают»8. Н.Н.Бантыш-Каменский сообщал Александру Б.Куракину о событиях уже третьего раздела Польши: «...говорят, что Вильна отворила было ворота нашим полковникам... но когда, они вошли, или лучше, когда как говорят, молодежь вошла грабить. Поляки затворили го-
135
родские ворота и начали всех резать»9. Когда И.ИДмитриев воспел взятие Варшавы, Н.М.Карамзин выразил прямое неодобрение:
«Ода и глас Патриота хороши Поэзиею, а не предметом. Оставь, мой друг, писать такие пиесы нашим стихокропателям. Не унижай Муз и Аполлона»10.
— Равнодушная реакция на милостивое расположение императрицы, высокую должность, приближение к престолу и т.п. Так, назначенный полномочным послом в Венецию С.Р.Воронцов! писал отцу: «Государыня изволила сказать... что она, предложа мне сие место, имела намерение представить себе впередь случай оказать мне ея милостивое, в рассуждении меня, расположение.;
После сего можно ли мне было отказать? С другой стороны, сколько трудностей мне предстоят, чем жить в Венеции... Одним словом, милость велика, но хлопот еще более, так что я совсем теряюсь»11. Бывший фаворит Екатерины II П.В.Завадовский, потерявший свое особое положение, но сохранивший значение при дворе, однажды признался П.А. Румянцеву: «Принимаюсь ласково, и ежели бы я любил жизнь праздную и веселую, то бы мое состояние было одно из преблаженных»12. Путешествующий по Европе крупнейший сановник царствования Елизаветы Петровны И.И.Шувалов довольно сдержанно сообщал сестре о «всемилостивейшем я удовольствии» Екатерины «о исполнении порученных мне комисиев»: «Еще ныне имею свидетельство новое от Ивана Ив. Бецкаго о ее комне благоволении»13. :•
— Распознавание механически не замечаемых большинством каждодневных проявлений самовластного правления, иное осмысление стандартных придворных ситуаций, невольное сопоставление абсолютизма в отечестве и поразительного для российского дворянина ограничения прерогатив императорской власти как св стороны закона, так и со стороны отдельной личности в западноевтД ропейских монархиях. Дворянин, столкнувшийся с иначе представшей перед ним действительностью, остро нуждался в понимающем собеседнике. Личная переписка оказалась именно тем документом, который запечатлел трудный процесс совместных раздумий над политической ситуацией в самодержавной России. Не случайно письма часто заканчивались просьбой к адресату поделиться своим мнением. В 1778 г. на Д.И.Фонвизина сильное впечатление произвела история, свидетелем которой он практически был в Париже, а именно, «поединок дюка де Бурбона с королевским братом, графом... Граф в маскараде показал неучтивость дюшессе де Бурбон. Дюк, муж ее, не захотел стерпеть своей обиды. А как не водится вызывать формально на дуэль королевских братьев, то дюед стал везде являться в тех местах, куда приходил граф, чем показывал ему, что ищет и требует немедленного удовольствия... Наконец! граф принужденным нашелся выйти на поединок. Сражение минуг с пять продолжалось, и дюк оцарапал его руку... После чего ониа обнялись и поехали прямо в спектакль, где публика, сведав, что! они дрались, обернулась к их ложе и аплодировала им с несказанным восхищением, крича: браво, браво, достойная кровь Бурбона! Я а свидетелем был сей сцены, — продолжает Д.И.Фонвизин, — о ко-
136
торой весьма желал знать мнение вашего сиятельства»14. В 1761 г. М.И.Воронцов сообщал племяннику: «...маркиза дАлмодовар, жена Гишпанского министра, отреклась, при первом Ея Императорскому Величеству Государыне Великой Княгине представлении, поцеловать у Ея Высочества руку, хотя установленное в том обыкновение всегда без изъятия и прекословия наблюдаемо и исполняемо было от жен всех чужестранных министров»15.
Логичным следствием отказа от унизительного низкопоклонства при упоминании имени самодержца стала возможность целенаправленно отрицательных отзывов о монархе. По данным эпистолярного материала были выделены три наиболее распространенные формы негативных оценок деятельности и личности императора:
— Локальная критика отдельных конкретных решений монарха, сопровождающаяся непосредственным упоминанием его имени. Известный своими громадными пожертвованиями на благотворительность П.А.Демидов в письме к А.И.Рибас обвиняя Екатерину в равнодушии к делам Воспитательного дома, которая его учредила, а «таперя бросила»16. «Она держит здесь этого человека, зная, что он грабит вверенные ему области, и не воображая, что можно было грабить и через поверенного»17, — писал Ф.В.Ростопчин об императрице и генерал-губернаторе белорусских губерний П.Б.Пассекс. В другом письме к С.Р.Воронцову он негодовал по поводу царящей при дворе «безнаказанности и дерзости»: «...некто Ковалинский, бывший старшим секретарем Военной Коллегии, выгнанный Императрицею из службы за грабительство и взятки, назначен губернатором в Рязань, благодаря тому, что у него есть брат, такой-же негодяй, который состоит в приятельских отношениях с Грибов-ским, директором канцелярии графа Платона Зубова»18.
— Косвенная критика как отдельных действий императора, так и его позиция в целом без определенных ссылок на персону монарха. В данных неопределенно-личных предложениях использовались такие обороты, как «сказано было», «ответствовали без удовольствия», «граф плохо принимается» и т.п. «Отовсюду хлопоты, могущие иметь следствия самые неприятные, — писал а 1772 г. Д.И.Фонвизин о сложном внешнеполитическом положении России, — нигде люди так мало не помогают Божию провидению, коку нас»19. С.Р.Воронцов жаловался С.А.Колычову, российскому посланнику в Гааге: «...в Петербурге не читают наших депеш, либо скоро забывают их содержание. Можно подумать, что Англию у нас знают также мало как и Тибет, и это не по моей вине»20. «У нас не думают ни о чем»21, — писал Н.В.Репнин польскому коронному гетману К-П.Браницкому. А.А. Безбород ко сетовал С.Р.Воронцову: «Ваше сиятельство с сим нарочным получите довольно важную экспедицию, а могу сказать и трудную, потому что у нас часто не легко отгадать, чего мы желаем; теперь же еще к сожалению и больше оказывается, что и во внешних делах думают так точно править, как во внутренних»22. По форме недовольство и обвинение выражались неопределенно, а по существу они адресовались императрице и ее ближайшему окружению. Лицо, на которое направлялась критика, угадывалось безошибочно.
137
— Косвенное порицание порой перерастало в общую критику внешней политики и системы внутреннего управления России, положения дел в стране, чиновно-бюрократическом аппарате, армии, которая не могла не быть также и порицанием самодержца, олицетворяющего государственную власть империи. «Не столько войска меня беспокоят (ибо хотя с трудом, но ими изворачиваться будет надобно), сколько крайняя скупость в деньгах, — писал то» же А.А.Безбородко, — в мирное время промоталися до крайности; написанные в рескрипте 60 миллионов, на войну издержанные, нв увеличены»23. Н.Н.Бантыш-Каменский критиковал декларатив- ность императорских решений, принимаемых на пере, но не на деле24. Выступала дворянская фронда и против завоевательных акций Екатерины II, противоречащих действительным интересам! страны. В период стремительного роста империи, блестящих сражений, тонкой дипломатии, высочайшего статуса военной службы, укрепления престижа России, что в сознании большинства современников связывалось с образом государыни, осуждение наступательной внешней политики принимало оппозиционный характер.
Д.И.Фонвизин во время русско-турецкой войны 1768—1774 гг, писал А.М.Обрескову, представителю Петербурга на переговорах с Портой, о трудной ситуации, в которой оказался глава Коллегии! иностранных дел Н.И.Панин: «Для истинного блага отечества нашего мир необходимо нужен. Войну ведем не приносящую нам ни малейшей пользы, кроме пустой славы... Надобно, чтоб сам гос-» подь Бог вступился в дела наши и помог моему шефу преодолеть! внутри и вне препятствия, доселе непреодолимые»25.
Эти высказывания, не ставившие под сомнение незыблемый авторитет трона, однако представлявшие известную угрозу отноч» шениям автора с престолом, как правило, заканчивались словами! «сие все однакоже между нами»26, «я сие в крайней откровенности для вас единственно пишу»27; «примите сии строки ... за беспредельную мою пред вами откровенность ... не то время, чтобы можно было думать что хочешь, и говорить чтб думаешь»28, «5ар1епй 5ап1»29 (мудрому достаточно).
С помощью контент-анализа эпистолярного материала были! обнаружены основные объекты негативных отзывов в адрес монар- ха, которые можно условно объединить в более укрупненные блоки, соответствующие основным сферам социальной жизни, гдеч зарождалось недовольство. Спектр явлений действительности, связанных с образом императора и вызывающих отрицательные эмо< циональные реакции, оказался более или менее однотипным для всего привлеченного комплекса эпистолярных источников и сводился к следующим конфликтным взаимосвязям:
— император и служебная карьера автора;
— внешняя и внутренняя политика, отдельные решения императора;
— общий стиль правления императора, проявления самовластия;
— император и его окружение, прежде всего фавориты.
138
Особое раздражение у авторов писем вызывала фактическая прикрепленность к службе, унижающие просьбы об отпуске и отставке, самоличное назначение на должность, иногда вопреки желанию и интересам государственного чиновника, полная зависимость карьеры от мнения императора30 и, конечно же, всевластие временщиков.
Контент-анализ позволил выявить достаточно широкий диапазон глубины и сознательности критики. В эпистолярных источниках было зафиксировано недовольство конкретными фактами, при котором автор не пытался обнаружить или прямо указать на первопричину и источник несправедливости, а лишь спонтанно выплескивал в дружеском письме свое раздражение. «Я лишился последнего куска хлеба, приобретенного с изнурением здоровья слишком тридцатипятилетнею службою, — с горечью писал тайный советник И.В.Страхов своему соседу по владимирскому имению А. Р. Воронцову, — из всех служивших при Иностранной Коллегии ни с кем не поступлено так жестоко, как со мною»3*. А.А.Безбородко, вспоминая свой разговор с графом Фалькенштей-ном, который считал, что «управление иностранными датами тем труднее пред внутренним, что тут имеешь дело с подчиненными и подданными, а там людьми, которые эдиктов не слушают и коих ни красноречием, ни нравоучением иногда с собою не согласишь», резонно замечал: «У нас напротив этого считают, что все по нашей дудке плясать должны»32.
Постепенное или внезапное, интуитивное или осознанное, прямо высказанное или завуалированно преподнесенное, понимание сущности политического строя России означало повышение порога чувствительности дворянина, обострение его реакции на подавление личности. Авторы писем пробуждались от гипноза обаятельного самовластия Екатерины II. И наряду с таххвщ заявлениями, как «умеет Монархиня наша делать людям отднвйре»33 или «кроме радости, от сего отличия чувствуемой, милостивый образ, которым сие сделалось, до вышняго градуса тронул всех, туг бывших; я об себе скажу, что у меня навернулись слезы»3*, в переписке появляются и совершенно иные оценки. «Я получаю премилостивые письма своеручные. Цену комплиментам я знаю»35, — писал А.А.Безбородко П.В.Завадовскому. «...по многим уже случившимся практическим опытам, не могу я совсем извлещи себя из подозри-тельнаго беспокойства, чтоб и в том, также как и во многом другом прежде, не были мы усыпляемы единственно притворными обласкиваниями»36, — совершенно определенно заявлял П.И.Панин брату. Во время военных действий с Крымом в 1782 г. А.М.Кутузов сообщал И.П.Тургеневу о «безплодном походе... в Кизи-Кирмень»:
«Чтобы ты думал, любезный друг, зачем нас так мучили? Затем, чтобы велеть нам идти обратно... привыкли видеть что играют нами, как бирюльками»37. Спустя несколько лет, уже в Берлине, узнав о трагической судьбе А-Н.Радищева и о том, что «книга моего друга сделала и меня подозрительным», А.М.Кутузов решительно заявлял Н.Н.Трубецкому: «Ежели со мною захотят испол-
139
нить пословицу: "без вины виноват", — да будет святая Божия воля. Ежели и мне запретят въезжать в столицы, право, буду доволен. Но ежели прострут мщение далее сего, то лучше жить на хлебе и воде в свободе, нежели сидеть в заточении. Люблю мое отечество, люблю до безконечности, но не желаю быть безполезною жертвою неправосудия»38 В 1799 г., уже при Павле I, И.В.Страхов с одобрением писал А-Р.Воронцову: «Генерал-лейтенант Вильде... был отставлен от службы; но как человек смелый и притом правый, то он поехал в Гатчино сыскать случай донести Императору»39.
Резкая критика самодержавия в морально-этической сфере разрасталась в рассуждения о тлетворном влиянии автократии на двор, раболепствующий перед троном. В условиях деспотического правления «граждане соделываются нерешительными, твердость и мужество уступают место робости и ползающему духу; правда и праводушие отступают от сердец наших; коварство, хитрость и лукавство воздымают смело главу свою, попирая все мерзкими ногами, истребляя все добродетели, все похвальное и великое, которое человека делает человеком»40, — писал А-М.Кутузов своему единомышленнику, масону И.В-Лопухину. М.Н.Муравьев рисовал отцу отталкивающую картину: «Любимец становится вельможей; за ним толпа подчиненных вельмож ползает: его родня, его приятели, его заимодавцы. Все мы теперь находим в них достоинства и разум, которых никогда не видали... Не знаю для чего, но я ненавижу всех, которых сулят мне в командиры. Может быть, это отвращение природы быть унижену и ужас кланяться»41.
Основная масса отрицательных высказываний, так или иначе связанных с образом монарха, была направлена против императорского окружения, в котором авторы писем достаточно четко разделяли придворную светскую среду и любимцев государя, фаворитов. По материалам всего привлеченного комплекса источников фаворитизм женских царствий, приобретший огромную силу, вызывал обостренную реакцию. В данном случае особый интерес представляет взаимосвязь критики фаворитизма и деформации отношения дворянина к императрице, непосредственная связь бесконтрольных пристрастий которой и самоуправства временщиков была очевидна для современников.
Отражение в эпистолярном материале отношения авторов к фаворитизму
Критика фаворитизма как явления социально-политической жизни России Степень перенесения негативных реакций, вызываемых фаворитизмом, на образ монарха Неограниченная власть фаворита и его экономическое могущество, приобретенное за счет казны
Деструктивное воздействие фаворитизма на власть и управление в империи, зависимость от воли фаворита даже крупных сановников Бессилие императрицы противостоять всевластию временщика
Огромные пожалования фавориту, разоряющие казну Частое несоответствие политического веса фаворита и отсутствия у него государственного ума, энергии, масштаба личности Наглое своеволие, безнаказанность временщика, оскорбляющая достоинство дворянской элиты
Монополия на доступ к императрице
Раболепие придворной среды, «низкой» публики перед всемогущим временщиком
Зависимость мнений и действий императрицы от прихоти фаворитов
Полнейшее ничтожество отдельных фаворитов как политиков, государственных деятелей, и слепота императрицы, доходящая иногда до абсурда
140
Выраженный в переписке протест имел целый спектр оттенков, от осуждения самой сущности фаворитизма до негативной оценки лишь наиболее грубых и уродливых его форм. Отрицательные высказывания по поводу императрицы выглядят на этом фоне скорее как частное порицание, чем поиск и обличение первопричины столь очевидного проявления самовластия. Негативные отзывы о монархе в связи с критикой фаворитизма оказались достаточно осторожными и приглушенными. Авторы писем либо вообще обходили имя императрицы, либо сопровождали свои отрицательные реакции чувствами досады, горечи, сожаления,, грусти, удивления.
Спонтанная или преднамеренная апология образа монарха при непримиримой критике его окружения значительно облегчалась в отношении придворной среды, когда не ставились непосредственно под вопрос притязания и выбор императрицы. Авторы писем отличались прямо-таки виртуозным умением очернить ближайших советников государя, даже более того, обвинить саму царскую особу в неумении оценить истинную честь и заслуги и в то же время полностью оправдать императрицу, отстоять в своих глазах авторитет престола42. В ход пускались следующие аргументы:;
— Образ монарха не отождествлялся с придворной средой, и нередко агрессивное недоброжелательство по отношению к окружению престола не переносилось на личность императора. Так, А-В.Суворов писал статс-секретарю Екатерины II по военным делам П.И.Турчанинову: «И в С[анкт]-П[етер1б[ург] буду. Не помышляю там никому мешать, ниже малейшему фракционеру... Милосердие монаршее мне драгоценно!.. Интриги ж, особенно Репнина, мне, право прискучили»43. Е.РДашкова писала Александру Б.Куракину о Екатерине: «... важныя ея упражнения и все, что ее окружает, препятствуют, чтобы великими ея дарованиями можно было пользоваться»44.
— Признание существования высшего, не доступного ограниченному разумению подданного, смысла действий императрицы,
141
который объясняет и оправдывает внешнюю нелогичность ее решений, кажущуюся непритязательность выбора, несправедливость оценок, «...опечален несправедливою строгостию решения совета.;
По истине могу сказать, что оное не соответствует правилам и сердцу нашей премилосердной законодательницы, — писал Н.В.Репнин по поводу конфискации имений польских магнатов управляющему Минской, Волынской и Брацлавской губерниями! Т.И.Туголмину, — я совершенно уверен, что наша великодушная,! справедливая и премилосердная государыня не будет одного мнения с сим решением и что ея решения докажут свету и нам, как и всегда то было, что она следует правилам, которых мы, по нашему мелкодушию, достигать не умеем»45.
— Сочувственное понимание множества противоречивых непримиримых интриг, интересов, страстей, кипящих и сталкивающихся вокруг императрицы и ставящих ее, «всемилостивейшую матерь Отечества», в крайне сложное положение. «Она не может сама свободно расположить: тысячи путей ее окружают. Зорич, сказывают, у генерал-прокурора выпросил уж 200 дел»46, — сообщал М.Н.Муравьев отцу. «Цари, по истине, несчастливы. У них так много подданных, но они так редко избирают добрых и, вмес- то друзей, оказываются возле них только люди неблагодар- ные»47 — рассуждал в письме к С.Р.Воронцову Ф.В.Ростопчин.
— Расширительное толкование объекта критического высказы-1 вания и перенос осуждения императора на окружающую его при- дворную среду, что грамматически выражалось с помощью неопределенно-личных предложений;
— Исконное, почти фольклорное обвинение коварных советников, злых судей, вероломных бояр, скрывающих истину от доверчивого государя, вера в праведное незнание монарха. «Горько, мой друг, видеть, что в нашем отечестве сие делается. Желал бы я, чтобы монархиня узнала все подробности сего, колико бы переме- нилось ее мнение! Но как сего требовать? ...Жалко, мой друг, что и большие люди живут чужим умом. Но что делать?»48, — писал] А.М.Кутузов И.В.Лопухину.
Таким образом, анализ объектов негативно-критических вы- оказываний, связанных с образом монарха, со всей очевидностью! выявил нарастающее чувство недовольства самодержавными формами правления в среде интеллектуально-аристократических кругов дворянства. С другой стороны, все виды критики императора, зафиксированные в эпистолярных источниках, оставались неза- конченными, робкими, ослабленными. Логический ход мысли упирался в нерушимую идею презумпции невиновности царственной особы, которая окружала высший авторитет государя стеной неприкосновенности. Император порицался за несправедливость в распоряжении служебной карьерой дворянина, за передачу важ--нейших государственных вопросов в руки ничтожных и бездарных чиновников, за явную ошибочность и вредность некоторых шагов в области внешней и внутренней политики и т.п. Однако итоговая мысль о неизбежной ответственности монарха за судьбу России, о порочности царствования и, наконец, о политической бесперспек-
142
тивности самодержавия так и не прозвучала в письмах. Напротив, сознательно или автоматически, искренне или с корыстной, прагматической целью, во всех комплексах привлеченной к работе переписки встречаются стереотипные, выдержанные в эпистолярной традиции славословия в адрес императора.
Апология действий и позиции монарха может быть объяснена только значением образа самодержца в иерархии системы ценностей дворянина. Высший авторитет императорской власти, поддерживаемый своей неразрывной связью с патриотическими чувствами господствующего сословия, являлся смыслообразующей центральной компонентой исторически сложившихся структур сознания российского дворянина, обеспечивал им стабильную устойчивость и функциональное единство. Индивид испытывал потребность почувствовать себя частью большего и сильнейшего целого, в несокрушимости которого он должен быть уверен. Психологический комфорт причастности49 наделял жизнь смыслом. Неприкосновенность сана императора поддерживалась не только стремлением личности ощутить свою принадлежность к устойчивой общественной и культурной системе, но и инстинктом сословного самосохранения. Высший авторитет императора существовал в качестве архетипа традиционного сознания, а вернее подсознания, и постоянно автоматически воспроизводился как на личностном уровне, так и в масштабах сословия. Этот факт, на мой взгляд, непосредственно связан со слабым развитием политического мышления господствующего класса, который так и не выработал общих интересов, отличных от интересов государства.
Зафиксированный по материалам эпистолярных источников подавляющий авторитет императора означал существование сверхидеи, всецело владеющей умами авторов писем. Этой глобальной мыслью, по всей видимости, была идея самодержавия, которая ставилась выше самодержца. Контент-анализ переписки позволил воссоздать основные черты идеального образа монарха, который служил желательным, а порой и обязательным эталоном для реальной личности императора:
— великий,
— мудрый, умный, сведущий,
— добрый, щедрый, милостивый,
— правдолюбивый, справедливый, благородный*
— чувствительный, с возвышенной душой. Именно самодержавие и представляло главный смысл ведущей мировоззренческой ценности дворянина. Когда речь шла о благоговении перед образом монарха, имелся в виду прежде всего титул, основная функция императорского сана — олицетворение государства, верховной власти.
Недовольство, возникающее при расхождении конкретной личности государя с существующим в сознании господствующего сословия трафаретом, оказалось важнейшей социально-психологической причиной критики императора, точкой отсчета которой был образ идеального монарха. В этом плане непререкаемый авторитет самодержавной власти и незащищенность личности государя
143
вовсе не находятся в разительном противоречии. Пожизненно заточенный Иоанн Антонович, убитый Петр III, Екатерина II, оставленная на смертном одре придворной челядью, которая, не дождавшись кончины великой государыни, уже предстала перед Павлом. Не пройдет пяти лет, и Павла I постигнет участь жестокой расправы подданных. Цепь дворцовых переворотов и цареубийств не .лишала дворянства чувства искреннего поклонения перед троном, саном, идеей самодержавия50 Находившийся во время переворота 28 июня 1762 г. при Петре III М.И.Воронцов уже 7 июля писал А-Р.Воронцову: «...вчерась умерший Император от народа ненавидим был, и ныне смертию его тем более утверждается к спокойствию и удовольствию общему царствование всемилостивейшей нашей Самодержицы»51. В 1796 г. его племянник С.Р.Воронцов напишет С.А.Колычову: «Я был поражен, как и вы, неожиданным известием о кончине Государыни... несомненно, что преемник ея будет великим и добрым Государем... Приверженность и сыновнее почтение, которыя он выразил к памяти своего злосчастного отца, императора Петра 111-го и награды всем тем, которые были преданы этому государю, обнаруживают душу благородную и правдолюбивую»52. А в 1801 г. сам С.Р.Воронцов получит письмо от АТ.Орлова со словами: «...вся Россия стала спокойнее дышать. Удивительное дело, как себя до такой степени довести, что и здешние жители, как вышние, також и нижние, отменно оному случаю обрадовались»53.
Высшая мировоззренческая ценность самодержавия служила защитным механизмом, призванным подавить нарастающее раздражение, что ослабляло, но не ликвидировало скрытую неудовлетворенность и внутренний конфликт. Для интеллектуально-аристократической фронды российского дворянства сверхоценка самодержца оказалась далеко не всегда соответствующей внутреннему настрою ориентацией, которая неизбежно рано или поздно подвергнется ревизии. Анализ эмоционально-оценочных реакций авторов писем показал, что за детально отразившейся в переписке защитой неприкосновенности императора стояло возникшее в глубине души сомнение, недоверие, разочарование, иногда совершенно искреннее желание верить в непогрешимость самодержца, но не сама вера. «...я ...при одной мысли о безчестии этого царствования, — писала Е.Р.Дашкова своей подруге, мистрис Гамильтон, дочери Туанского архиепископа, имея в виду Екатерину II, — раздражалась, испытывала волнение и душевныя бури»34. «Фомина вера»55, в которой Н.А.Львов признавался С.Р.Воронцову, была понятна последнему, когда он писал о деревнях, «кои из данной ... волости за Государем осталися»: «Я крайне боюсь процессов, а пуще с короной»56. А в письме к Г.РДержавину Н.А.Львов советовал: «Если ты хочешь, мой друг Г.Р., кому-нибудь из приятелей твоих подслужиться, то не делай сию угодность, от двора и его обстоятельств зависимую»57. АТ.Орлов писал С.Р.Воронцову в Лондон: «Еслиб случилось теперь тебе, граф, здесь побывать, не без удивления бы ты посмотрел, как все здесь вздорожало... А правда так скрылась, хоть поди как Диоген с фонарем ходил, и тут не
144
отыщешь. Хорошо на оный случай написал Афанасий в житии своем: исчезе истина и прочая»50.
Столкновение в сознании дворянина авторитета верховной власти и негативной оценки проявлений деспотизма царствующего императора порождало внутренний диалог, который запечатлелся в переписке. Отрицательные отзывы по всем выделенным сферам социальной жизни, связанным с деятельностью монарха (отношение к служебной карьере дворянина, окружение государя, стиль и содержание его правления) доходили у некоторых авторов до самой жесткой критики, естественно, расшатывающей авторитет самовластия. «Внутри страны происходят ужасы. Никогда еще преступления не были так наглы, как ныне»59, — писал Ф.В.Ростопчин С.Р.Воронцову, а в другом письме с раздражением заявлял:
«Соболезную о государях, которые, никогда не находя случая лично распознавать людей, способных достойно служить им, являют неблагодарность к тем, кто способствует их славе и расточают благодеяния, вспоминать о которых впоследствии им бывает стыдно»60.
Ослабление союза элиты и трона означало освобождение сознания от авторитета официальных ценностей. Собственный политический и нравственный опыт дворянина шел иногда вразрез с диктуемыми идеалами. Скептики, едкие пересмешники екатерининского царствования не могли не задаться, даже помимо воли, крамольным вопросом либо о бессилии монарха преодолеть царящее на всех уровнях беззаконие, либо о единой природе позиции императрицы и самых оскорбительных поступков фаворитов. Особенно травмировали приемы автократического управления высокообразованную политическую элиту, либерально настроенных государственных деятелей и формирующуюся интеллигенцию. В сознании мыслящего и нравственно чуткого дворянства шло снижение образа императора, нарастало внутреннее отдаление от престала.
Важнейшим симптомом деформации и расшатывания целостности монархического сознания стала запечатлевшаяся в переписке защита суверенитета индивидуальности от воздействия абсолютистской идеологии. Отличия монарха или, наоборот, высочайшее игнорирование заслуг государственного деятеля постепенно утрачивали значение главного стимула службы для фрондерски настроенной политической элиты, тем более, что в условиях фаворитизма императорское благоволение далеко не всегда соответствовало истинным заслугам. Ф.В.Ростопчин писал С.Р.Воронцову:
«Ваши последние письма чрезвычайно встревожили всех любящих вас. Они боятся, чтобы вы не дали такого оборота делу, который, пожалуй, лишит Императрицу человека, наиболее способствовавшего ея славе; но...честь вашего имени заменит для вас отличия и награды, покупаемые унижением и искательством*1. В екатерининское царствование многочисленных войн и удачных походов, в царствование расцвета российского военного искусства талантливым полководцам особенно была ясна абсолютная ценность их побед, за которые они были награждены или, напротив, проигнорированы императрицей. Именно в среде военной элиты, главнокомандующих, дипломатов, полномочных послов утверждался соб-
145
ственный критерий оценки своей деятельности. Не случайно П.В.Завадовский писал знаменитому П.А.Румянцеву: «По делам вашим весь свет вас славит. Над сим безсмертным стяжанием ни царь, ни время власти не имеют. В Греции — Кимон, Мильтиад; в Риме — Сципион, в России — вы, пример оставляете оборотов судьбины. В нужде — взыщут; без оной — не дорожат. Золото на столе, на полу, равно свою цену в себе содержит»62.
Показательно, что с определенным равнодушием воспринимала фрондирующая аристократия не только «клевету», но и «хвалу» монарха. В реакциях авторов писем чувствуется собственный! взгляд на вещи, недоступный ни царской милости, ни царскому гневу. Брат воспитателя великого князя П.И.Панин, давно оста-1 вивший столичный Петербург и проживающий в полуопальной барской Москве, возобновил из сословно-патриотических побуждений свою государственную службу во время восстания Е.И.Пугачева, возглавив царские войска. Колоссальные же пожалования! после победоносного разгрома крестьянской войны были встрече-1 ны П.И.Паниным без особого подъема. Он с большим неудоволь- ствием отнесся и к «поручению моему начальству» трех губерний, расположенных в районе восстания — Казанской, Оренбургской,! Нижегородской, и к попытке сложить «на мою шею всей здешней, столь обширной, страны всякие те дела». В 1774 г. он писал брату: «...все оное ни самаго малейшаго сопряжения не имеет с тем госу- дарственным бунтом, на служение против котораго я себя предста- вил и который мною совсем пресечен ... Следовательно, любезный друг, особливаго меня наказания, разве по неизвестному мне соб- ственно какому либо преступлению, кажется, нет другой справед-1 ливости, как ожидать на мою просьбу всемилостивейшаго дозволе- ния мне прибыть в Москву, а потом возвратиться в прежнее мое уволенное уже от службы положение»63.
Авторы писем не только пытались противостоять монопольно-1 му праву императора оценивать служебную деятельность, но и стремились высвободиться из-под давления взгляда самодержца на их собственную индивидуальность. В данном случае особый инте- рее представляет письмо-самоанализ Е.РДашковой, адресованное! Гамильтон, где она по просьбе подруги делает подробный разбор] существующим портретам ее личности, противопоставляет «чужие! мнения о себе» и «свои собственные замечания», а также резко оспаривает «очерк, нарисованный... рукой самой императрицы».! «Удивляюсь, каким образом умная Екатерина могла так говорить о бедной ея подданной». В начале и в конце этой по-своему уни- кальной исповеди Е.РДашкова, как бы объединяя все критичес- кие высказывания, называет их «отвратительно гадкими» и призы-1 вает подругу: «простите моим клеветникам, пожалейте или презирайте их вместе со мной»64. С не меньшим воодушевлением защищал правоту своего поступка Ф.В.Ростопчин, который за вызов на дуэль принужден был покинуть Петербург и удалиться в отцовское имение. «Я могу себя упрекать за нелепый и неуместный порыв! выступить Катоном, — писал он в 1794 г. С.Р.Воронцову из дерев-}
146
ни Ливны Орловской губернии, — но я наказан. Впрочем, моя совесть спокойна, и я утешаюсь мыслью, что стоял за свою честь»65.
Внутренняя преграда позиции монарха возникала у авторов писем не только при самооценке, но и в ситуации, когда нужно было определить свое отношение к тому или иному современнику. Защита гонимого дворянина оказалась едва ли не самой распространенной в переписке формой противостояния мнению высшей власти. «Великий князь не ладит с г. Зубовым. Они усиливаются доказать друг другу, что этот не более как подданный, а тот — великий князь... Жаль, что его последнее пристрастие к А-ру. Львов. Нарышкину очень повредило последнему; ибо, как мне известно, Императрица сказала: "я надеюсь, что все безраэсудства прекратятся теперь, после отсылки этого толстого господина. Я, однако-же, свидетельствуюсь небом, что он был честнейший любимец, когда либо находившийся при царственной особе»66. «Марков имеет дарования, но Государь его терпеть не может»67.
Так постепенно в интеллектуально-аристократической среде шло формирование самостоятельного взгляда на свою служебную деятельность, свою личность, личность своих современников. Дворянин становился все менее уязвимым перед абсолютной властью. Он вырабатывал противовес и высочайшему гневу, и унизительному обойдению наградой. Естественно, степень внутреннего суверенитета оставалась еще очень незначительной. Уверенность в правильности своей позиции ослаблялась беспокойством за отношение императора. Однако сам факт подобной направленности мышления свидетельствовал об отдалении и даже нарастающем противоречии между монархом и индивидуальностью подданного.
Отразившаяся в письмах деформация восприятия дворянством образа государя требовала выбора определенной позиции и имела свое поведенческое выражение. По материалам эпистолярных источников удалось выделить основные формы реакции личности на пошатнувшийся авторитет престола:
— формально-демонстративное послушание;
— сознательное подчинение;
— попытка ограничить самовластие.
Обособление данных позиций достаточно условно и ни в коем случае не означает группировки по этому принципу авторов писем. В реальной жизненной практике личность нередко сочетала несколько линий поведения, которые разворачивались на доминирующем фоне традиционного почитания образа монарха лишь как намечающиеся тенденции изменения отношения к самодержцу и самодержавию.
По материалам переписки формально-демонстративное послушание можно отличить от традиционного преклонения перед авторитетом трона лишь при учете биографических данных, жизненной ситуации, наконец, личности автора. Так, из 40 привлеченных к работе писем Н.И.Новикова лишь одно, адресованное А.А.Без-бородко, было выдержано в духе официозной верноподданнической идеологии и содержало такие клише, как «высокомонаршему повелению повинуюсь со всеглубочайщим благоговением», «осме-
147
ливаюсь всепокорнейше испрашивать себе великодушного покро- вительства и исходатайствования милосердного Ея Императорско- го Величества повеления»68 и т.п. Это письмо-прошение Н.И.Новиков направил ближайшему советнику императрицы в страшны для него 1786 г., когда была закрыта книжная лавка, запрещен продажа книг, а все издания подвергнуты строжайшей цензуре. Наступление самодержавия закончилось для Н.И.Новикова арестом и Шлиссельбургскои крепостью в 1792 году.
Сознательное подчинение самовластному правлению породило трудные раздумья, запечатленные в письмах А.М.Кутузова И.В.Лопухина, Н.Н.Трубецкого, С.И.Гамалеи, И.П.Тургенева. С переживая горькой «участи несчастного моего друга», автора «Путешествия из Петербурга в Москву», А-М.Кутузов в 1790 г. размышлял в письме к И.В-Лопухину: «...я ненавижу возмутителей граждан, — они суть враги отечества и, следовательно, мои... Признаюсь, я люблю вольность, сердце мое трепещет от радости при слове сем; но при всем том уверен, что истинная вольность состоит в повиновении законам, а не нарушении оных, и что не имен щие чистаго понятия о вольности неудобны наслаждаться сим сокровищем»69. А через год осложнение отношений русского двора с Пруссией, которое могло вылиться даже в военные действия, заставило его думать об отъезде из Берлина, где он находился по поручению московских масонов. Предвидя высочайший гнев Екатс рины, и без того раздраженной контактами мартинистов с вел^ ким князем Павлом Петровичем, А.М.Кутузов писал Н.Н.Трубецкому: «Вот мой друг, связи сего мира! Я, ничего не значущий ч^ ловек, не смею здесь остаться, для чего? Чтобы не подать какох на меня и друзей моих подозрения. Что делать? Повиноваться» Также принадлежащий к московским масонам Н.Н.Трубецкой отвечал А-М.Кутузову: «...христианин есть верный подданный и защитник престола и законов, ...он николи не будет Мирабо, и ] когда не согласится с нынешними просветителями Франции, всегда рад пролить свою кроввь за защищение государя, коему именем Бога клялся в верности ... христианин, быв и под прав^ нием Нерона, не нарушит своего обета и не дерзнет восстать против власти»71. В этом сознательном повиновении самодержав» был выбор человека, который пришел к пониманию сущног правления Екатерины. Сам А-М.Кутузов прекрасно понимал, «дела наши суть тогда токмо наши, когда мы производим нашею волею; впрочем, исполняя токмо наружным образом пов деваемое над другими человеками, есмы мертвые орудия»72.
Противопоставление самодержавию высшего авторитета закс было сознательной критикой, перешедшей рамки морально-этического порицания, политическим обвинением с реальной позитивной программой. Авторы писем начинают улавливать различи между законом и волей монарха, истиной и волей монарха, справедливостью и волей монарха, общественным благом и волей м( нарха. «...Горе земле, в которой подчиненные, начальники и судьи а не законы управляют гражданами и делами! ...исчезает личная безопасность, ослабевает доверенность законов, да и сами законы
148
теряют свою силу»73, «...у нас ...всего чаще обвинена бывает сторона беспомощная ... как скоро вступился какой-нибудь полубоярин, сродни фавориту, то в самый тот час дело берет уже совсем другой оборот и приближается к концу»74. «Граф д<Артуа не мог быть допущен сюда, потому что по Английским законам он подвергался неминуемому заточению за долги свои, как это случилось с братом Польского короля. Исключения не бывают и для детей короля, коль скоро они наделают долгов»75.
Приведенные рассуждения свидетельствовали о распознавании противоречия между законностью и властью самой Екатерины II. Императрица не только обещала в «Наказе» вести управление через учреждения по законам, делающим «твердым и неподвижным установление всякаго государства»76, но и предлагала принять ее монаршию добрую волю в качестве главного залога правопорядка в империи, превращения деспотии в абсолютную монархию.
В среде высшего дворянства шло постижение самого понятия «закон», как предписания, незыблемого и неприкосновенного для всех сограждан и для императора. В переписке 16 авторов (из 45) встречаются рассуждения, в которых отразилась напряженная работа мысли, бьющейся над проблемой «вольности по праву», «действительной вольности», «свободы», «рабства», «права» «обязанностей», «закона», «справедливого суда» и т.п. Особенно интересны в этом отношении письма Г.РДержавина и Д.И.Фонвизина. Святость закона для Державина была безоговорочной, этому культу он отдал дань и в поэзии, и в записках, и в огромном эпистолярном наследии. В письмах Г.РДержавин выступает как чиновник, стоящий на страже закона («бумаги его для меня нравятся, потому что везде ссылается на законы и их одних берет за основание: то чего же мне по моему нраву лучше?»77), как государственный деятель, размышляющий над вопросами теории права («в уголовных делах наиболее от судьи требуется искусства; чтоб обнаружить действие, подвесть оное под точный закон ... ежели судить не лица, а действия»78), как личность, восстающая против беззакония («если я в чем виноват, то пусть поступают со мною по законам, а не играют как шашкою по прихотям генерал-губернатора»79). Г.Р.Державин служил «истине и монархине»80, и если правда расходилась с волей государыни, он оставался на стороне займа. Кабинет-секретарь Г.РДержавин оказался для Екатерины П слишком неудобным докладчиком, поскольку буквально требовал от нее исключительного почтения к закону81, Соответствия идеалу «Фелицы».
Еще же говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить82.
Понятия «закон», «законность» осваивались и наполнялись содержанием в письмах-путевых заметках Д.И.Фонвизина, адресованных П.И.Панину. Находясь в Западной Европе, Д.И.Фонвизин «главное рачение обратил к познанию здешних законов»83. Писа-
149
•гель размышлял о «наглости разума», «вольности по праву», «юриспруденции как науке», «системе законов» во Франции". Его мысль постоянно возвращалась в Петербург, к своей стране, обнажая понимание сущности екатерининского самовластия, беззакония и разгула фаворитизма. «Король, будучи не ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы... неправосудие... т жесточе, что происходит оно непосредственно от самого правительства»85, — писал Д.И.Фонвизин о Франции, а думал о России «Здешние злоупотребления и грабежи, конечно, не меньше у случающихся. В рассуждении правосудия вижу я, что везде од« манером поступают»06.
Конкретная альтернатива неограниченной власти монарха высший авторитет закона — означала усложнение и даже каче< венное изменение отношений между подданными и престолом. переписке, с одной стороны, отразилось стремление политическс верхушки к разделению власти с абсолютизмом и конституцио ному ограничению деспотического режима, а с другой — просветительские попытки интеллектуальной элиты воспитать монар} воздействовать на его личность. Правящая знать не хотела довольствоваться лишь царскими льготами и милостями, она претендовала на реальное участие в управлении страной, вынашивала проекты императорского совета и договора с самодержавной властью. В переписке П.И.Панина, Д.И.Фонвизина, С.Р.Воронцова, А.М.Кутузова, Н.Н.Трубецкого, А-П.Сумарокова, П.В.Завадовского и д) повторяется мысль об ответственности монарха перед народом» за судьбу народа. Однако понятие «народ» оказалось крайне узким, оно не включало даже всего господствующего сословия,] ограничивалось лишь его верхушкой.
Именно элита дворянства не только рассчитывала на парт ные отношения с престолом, но и считала долгом своего избранничества осуществлять интеллектуальное и нравственное руков ство в обществе, воспитать просвещенного монарха. Стремление] такому престольному миссионерству отразилось в письмах, адрес ванных непосредственно императору, и по функциям, и по содержанию, и по эпистолярной форме являющихся преодолением традиционного отношения к монарху*7. В 1773 г. Н.И.Новиков проводил преподносимые Екатерине II рукописи притчей-размышлением об ответственности самодержца, его призвании служить высшей духовной идее и мудрой жизненной правде. В этой своеобразной проповеди, обращенной к престолу, государь провозглашается первым среди равных, связанным круговой порукой человеческого бытия с простым хлебопашцем, смиренным пер( Богом и народной духовностью, идущим на поклон к патриар^ «Издавая древности Российские об обрядах, у предков наших:
употреблении бывших, полюбилось мне боле прочего, что и^ нинники в день своего Ангела приносили дар государям, — пис Н.И.Новиков, — и сами государи, уважая сие обыкновение, хаживали с пирогами же к патриархам; сие, мнится мне, введено бы в употребление для означения, что человеку при рождении е» хлеб есть самонужнейшая вещь. и что всякий человек наиС
150
всего должен иметь попечение о хлебопашестве ... сами Государи, подавая патриарху пирог, означали тем, что они хлебопашество в своем имеют покровительстве ... как издатель редких рукописей, осмеливаюсь в день моего Ангела ...поднести Ея Императорскому Величеству в дар печатную книгу»88. Придворный драматург А-П.Сумароков страстно боролся за статус поэта в чиновной среде, за уважение трона к искусству, литературе, театру. «Ста Молиеров требует Москва, а я при других делах по моим упражнениям один только, — обращался А-П.Сумароков к Екатерине II, — исполните, государыня, всей Москвы ... желание к пользе и чести нашего века. Вольтер в своем ко мне письме говорит тако: "Совершенно необходимы государи, которые любят искусства, понимают их и им покровительствуют"»89.
В близких контактах Н.И.Панина, П.И.Панина, Д.И.Фонвизина, А.Б.Куракина, в определенной степени также Е.РДашковой и Ф.В.Ростопчина с «малым двором», в симпатии к сознательно отдаляемому от екатерининского трона Павлу был скорее не акт демонстративного противоречия властвующей императрице, а попытка воспитания самодержца90. В 1783 г. братья Панины и Д.И.Фонвизин подготовили проект «фундаментальных законов» для будущего императора Павла I. Вступление к документу, с которым дворянская элита собиралась обратиться к наследнику, «Рассуждение о непременных государственных законах», было составлено Д.И.Фонвизиным. «Государь... не может равным образом ознаменовать ни могущества, ни достоинства своего иначе, как постанови в государстве своем правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам, не перестав быть достойным государем», — писал Д.И.Фонвизин91.
Таким образом, состояние сознания российского дворянства последней трети XVIII в. характеризовалось сложностью и противоречивостью. Конфликтное несоответствие между Присяжными идеалами и циничной корыстью императорских чиновников углублялось девальвацией общепринятых бюрократических ориентиров в среде интеллектуальной аристократии, что противопоставляло ее и самодержавной власти, и светским кругам. Кризис фоновых систем ценностных ориентации затронул смыслообразующие понятия, привел к эрозии самых основ официального и господствующего сознания. Резко отрицались низкие приемы борьбы за служебную карьеру, интриги доискивающейся придворной челяди, произвол самовластия, беззаконие фаворитизма» Доминирующий негативизм, восставший против силы традиционного мышления и стереотипа общественного мнения, разрушал при этом и безмятежную цельность мировосприятия самого дворянина. Негативное умонастроение авторов писем просматривается в составленном с помощью контент-анализа словаре эмоций, где преобладают такие порой гипертрофированно выраженные чувства, как раздражение, негодование, гнев, досада, уныние и др. Острое ощущение неблагополучия, конфликтность с окружающим миром и собственной личностью характерны для таких этапов развития сознания, когда традиционные и господствующие структуры достигли критической
151
точки своего развития, а новые альтернативные ценности только зарождаются, создавая вакуум идеалов, своеобразный духовный тупик.
Психологическая напряженность усиливалась, на мой взгляд ограниченностью самой фронды российского дворянства. Негативная критика отличалась фрагментарностью, преобладанием словесной оппозиционности, спонтанностью, неадекватностью реакций, повышенной эмоциональностью и этической направленностью. Особенно ярко незавершенность протеста проявилась по ношению к главной мировоззренческой ценности традиционно сознания, образу императора, и господствующей чиновной ориентации на милость государя. Эпизодическое недовольство с властным правлением ослабляло, но не разрушало авторитет стола. Слабый политический протест сворачивал в область морально-нравственных порицаний абсолютизма или, вернее, его влияния на придворное окружение трона. Избыток накопленного критического материала, замкнутого нерушимой стеной монархического сознания и цепкой привязанностью к чиновным привилегиям служащего дворянства, выплеснутый в дружеской беседе, письме, дневнике, требовал противопоставить разъединяющей духовной неудовлетворенности позитивный противовес. Попытки найти идеал в эпицентре действия официальных и господствующих ориентиров, наполнить новым содержанием застывшие традиционные ритуалы или же утвердить свои альтернативные ценности в рамках чиновно-бюрократической системы самодержавия не уравновесили мучительный негативизм. Безуспешное провозглашение примата закона над волей императора, культивирование свободных статусных оценок отношений в системе чиновной иерархии привели к обретению необходимого для личности положительно социального мироощущения. Преобладающая сфера жизнедеятельности дворянина практически исчерпала весь свой гумани ный потенциал и становилась непригодной для реализации вившейся индивидуальности.
Примечания
1. Проблема прерогатив самодержавной власти встала перед политичес* верхушкой дворянства задолго до царствования Екатерины. Во вто) половине XVIII в. этой теме были посвящены уже многие страня философско-публицистических рассуждений, трактатов, памфлет Эпистолярные источники поэтому не могут считаться главным до ментом целенаправленной работы мысли и чувства элиты над этим просом. Однако письма с их непосредственной эмпирикой, спонт ностью, быстротой реакции, близостью к поступку отражают социа но-психологическую основу идеологических построений дворянок публицистов и позволяют уловить главные тенденции дальнейшего ]:
вития отношений правящего сословия и престола. Противоречивая , намика связи дворянина и монарха не всегда и далеко не с такой о видностью просматривается по литературно-политическим текстам, торые являются результатом предшествующих этапов развития ния, осмыслением социального опыта.
152
2. Письмо М.И.Воронцова А-Р.Воронцову. 1762 г., август // Архив князя Воронцова. Кн. 5. Ч. 1. М., 1872. С. 106.
3. Письмо Н.А.Львова А-Р.Воронцову. 1786 г., август // Архив князя Воронцова. Кн. 32. М., 1886. С. 505. См. также: письмо А-М.Кутузова Н.Н.Трубецкому. 1791 г., январь // Барсков ЯЛ. Переписка московских масонов XVIII века. 1780—1792 гг. Пг., 1915. С. 79.
4. Достаточно сопоставить сходные по функциям фрагменты переписки М.И.Воронцова с племянником А.Р.Воронцовым и письма крупного дипломата времен русско-турецких войн Я.И.Булгакова сыну. В июле 1762 г. М.И.Воронцов сообщал племяннику: «...Всемилостивейшая наша Государыня милостию Божиею в совершенном здравии обретаться изволит к немалой радости и удовольствию нас всех верноподданных... Я тебя увещеваю служить Ея И[мператорскому] В(еличеству] со всякою верностию и исправностию» (Архив князя Воронцова. Кн. 5. Ч. 1. М., 1872. С. 101-102). В 1803 г. Я.И.Булгаков несколько в ином тоне давал резонный и практичный совет «начальнику и надзирателю» сына: «Государь никому не жалует деревень, но жалует аренды по смерть... Для чегож бы не попросить и г.Карпову для поправления своего состояния аренды. Для сего нужно писать прямо к Государю. Дело может идти прямо без министров, ибо это не чин и не жалованье и не место, которыя не любят они, чтоб доставали не через их руки... Удастся — хорошо, не удастся — беды нет» (Русский архив. 1898. № 3. С. 377).
5. Письмо Н.И.Новикова А.Ф.Лабзину. 1797 г., ноябрь // Письма Н.И.Новикова. СПб., 1994. С. 51.
6. Письмо АТ.Орлова С.Р.Воронцову. 1802 // Архив князя Воронцова. Кн. 27. М., 1883. С. 30.
7. См. письмо А.М.Кутузова Н.Н.Трубецкому. 1791 г., август // Барсков Я.Л. Переписка московских масонов. С. 157.
8. Письмо АИ.Бибикова епископу Самуилу Милославскому. [1772—17731 // Бибиков А.А. Записки о жизни и службе Александра Ильича Бибикова. М., 1865. С. 71 (приложение).
9. Письмо Н.Н.Бантыш-Камснского Александру Б.Куракину. 1794 г., август // Русский архив. 1876. Кн. III. № 9-12. С. 393.
10. Письмо Н.М.Карамзина к И.ИДмитриеву. 1794 г., сентябрь // Грот Я.К., Пекарский П.П. Письма М.Н.Карамзина к И.И.Дмитриеву. С. 50 (основной текст).
11. Письмо С.Р.Воронцова Р.И.Воронцову. 1782 г., июнь // Архив князя Воронцова. Кн. 16. М., 1880. С. 141—142.
12. Письмо П.В.Завадовского П.А.Румянцеву. 1779 г., январь // Майков П.М. Письма графа П.В.Завадовского фельдмаршалу графу П.А.Румянцеву 1775-1791 годов. СПб., 1901. С. 28.
13. Письмо И.И.Шувалова П.И.Голицыной. 1763, декабрь // Москвитянин. 1845. Ч. V. № 10. Октябрь. Отд. 1. С. 148. Для контраста можно привести традиционную реакцию верноподданного на царские щедроты: «...всемилостивейше от Ея Императорскаго Величества пожалованную мне шубу с моим всерабственным обрадованном получил, за которую особливую высочайшую Ея Императорскаго Величества милость раболепнейше пад пред стопами Ея Величества, всенижайшее благодарение приношу» (Письмо С.Ф.Апраксина И.И.Шувалову. 1756 г., ноябрь // Сборник РИО. 1872. Т.9. С.446.
14. Письмо Д.И.Фонвизина П.И.Панину. 1778 г., март // Фонвизин Д.И. Драматургия, поэзия, проза. М., 1989. С. 176—177.
153
15. Письмо М.И.Воронцова А.Р.Воронцову. 1761 г., октябрь // князя Воронцова. Кн. 5. Ч. 1. М., 1872. С. 91. См. также зам< И.И.Шувалова П.И.Голицыной, сделанное в Вене: «Куртаги по на наши. Иностранные у цесаря и уцесарни руки не целуют» (П« И.И.Шувалова П.И.Голицыной. 1763 г., сентябрь // Москви 1845. Ч. V. № 10. Октябрь. Отд. 1. С. 145).
16. Письмо П.А-Демидова А.И.Рибасу. 1780 г., ноябрь. // Русский 1873. Кн. II. № 7-12. С. 2272.
17. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову. 1795 г., сентябрь // архив. 1876. Кн. I. № 1-4. С. 216.
18. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову. 1796 г., февраль // Там С. 399.
19. Письмо Д.И.Фонвизина П.И.Панину. 1772 г., июнь // Фонвизин Л Драматургия, поэзия, проза. С. 376.
20. Письмо С.Р.Воронцова С.А.Колычову. 1793 г., июнь // Русский 1876. Кн. III. № 9-12. С. 165.
21. Письмо Н.В.Репнина К-П-Браницкому и А.В.Браницкой 1796 г., Сборник РИО. 1875. Т. 16. С. 416.
22. Письмо А.А.Безбородко С.Р.Воронцову. 1788 г., февраль // князя Воронцова. Кн. 13. М., 1879. С. 139.
23. Письмо А.А.Безбородко С.Р.Воронцову. 1789 г., декабрь // Там С. 172.
24. Письмо Н.Н.Бантыш-Каменского Александру Б.Куракину. 1791 г., густ // Русский архив. 1876. Кн. III. № 9-12. С. 264.
25. Письмо Д.И.Фонвизина А.М.Обрескову. 1773 г., сентябрь // Фон зин Д.И. Драматургия, поэзия, проза. С. 394.
26. Письмо А.И.Бибикова Д.И.Фонвизину. 1773 г., апрель // Бибиков ^ Записки о жизни и службе Александра Ильича Бибикова. С. 74.
27. Письмо Н.В.Репнина А-Б.Куракину. 1798 г., май // Русский 1876. Кн. III. № 9-12. С. 167.
28. Письмо П.В.Завадовского П.А-Румянцеву. 1789 г., июнь // К* П.М. Письма графа П.В.Завадовского фельдмаршалу графу П.А.1 мянцеву. С. 101.
29. Письмо Д.И.Фонвизина А.М.Обрескову. 1774 г., март // Фон зин Д.И. Драматургия, поэзия, проза. С. 395.
30. Породивший систему фаворитизма произвол самодержавной вла может быть, в особенно неустойчивое положение ставил любимца сударыни, который ощущал постоянную угрозу так же внезапно заться в немилости, как до этого он попал «в случай». Негарантиванность блестящей карьеры, определяемой прихотью имперап порождала характерный страх, ненасытную алчность и тороплив потреблении жизненных удовольствий.
31. Письмо И.В.Страхова А. Р. Воронцову. 1793 г., февраль // Архив Воронцова. Кн. 14. М., 1879. С. 476.
32. Письмо А.А.Безбородко С.Р.Воронцову. 1788 г., февраль // князя Воронцова. Кн. 13. М., 1879. С. 139-140.
33. Письмо Н.Н.Бантыш-Каменского А-Б.Куракину. 1792 г., октя Русский архив. 1876. Кн. III. № 9—12. С. 276.
34. Письмо Алексея Б.Куракина Александру Б.Куракину // Восемн тый век. Исторический сборник. Т. 1. С. 164.
35. Письмо А.А.Безбородко П.В.Завадовскому. 1792, январь // Архив Воронцова. Кн. 13. М., 1879. С. 251.
154
36. Письмо П.И.Панина Н.И.Панину. 1774 г., ноябрь // Русский архив. 1876. Кн. II. № 5-8. С. 35.
37. Письмо А-М.Кутузова И.П.Тургеневу. 1782 г., октябрь // Лотман Ю.М., Фурсенко В.В. «Сочувственник» А.Н.Радищева А-М.Кутузов и его письма к И.Н.Тургеневу // Учен. зап. Тартуского университета. 1963. Вып. 139. Труды по русской и славянской филологии. VI. С. 301.
38. Письмо А-М.Кугузова Н.Н.Трубецкому. 1790 г., ноябрь // Барсков ЯЛ. Переписка московских масонов. С. 21.
39. Письмо И.В.Страхова А.Р.Воронцову. 1799 г., октябрь // Архив князя Воронцова. Кн. 14. М., 1879. С. 506.
40. Письмо А.М.Кутузова И.В.Лопухину. 1790 г., ноябрь // Барсков Я.Л. Переписка московских масонов. С. 32.
41. Письма М.Н.Муравьева отцу // Письма русских писателей. С. 358.
42. Отталкивающая непритязательность императора оказалась практически главной рекламацией, предъявляемой дворянством монарху, и при этом одновременно обвинением, имеющим наиболее мощную альтернативную защиту, которая позволила сохранить представление о непогрешимости венценосной особы. Ненависть к придворной толпе и проявление благоговения перед троном представляется емкой формулой сложного и противоречивого восприятия дворянином самодержца.
43. Письмо А.В.Суворова П.И.Турчанинову. 1792 г., август // Суворов А.В. Письма. С. 236.
44. Письмо Е.РДашковой Александру Б.Куракину. 1774 г., май // Архив князя Ф.А. Куракина. Кн. 7. Саратов, 1896. С. 304.
45. Письмо Н.В.Репнина Т.И.Тутолмину. 1795 г., май // Сборник РИО. 1875. Т. 16. С. 197-198.
46. Письмо М.Н.Муравьева отцу. 1777 г., октябрь // Письма русских писателей. С. 302.
47. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову. 1799 г., апрель // Русский архив. 1876. Кн. II. № 5-8. С. 70.
48. Письмо А.М.Кутузова И.В.Лопухину. 1790 г., декабрь // Барсков Я.Л. Переписка московских масонов. С. 63.
49. Так, Н.А.Львов в 1791 г. признавался А.Р.Воронцову: «...может ли сей случай послужить предлогом (я не говорю заслугою), чтобы попросить и мне орден в Сентябре месяце... не столько он мне для честолюбии, сколько единственно для того, чтобы не казаться заброшенным в сравнении всех тех, кои равно со мною служили» // Архив князя Воронцова. Кн. 32. М., 1886. С. 514.
50. На мой взгляд, подобное надличностное отношение к императору, ориентированное на идеал монарха и достаточно решительное в вынесении приговора в случае несоответствия конкретного лица отвлеченному образу, связано с низкой ценой индивидуальности, в традиционном сознании второй половины XVIII века. При такой направленности умонастроения подданные не видели в образе монарха личности, а видели лишь носителя власти.
51. Письмо М.И.Воронцова А.Р.Воронцову. 1762 г., июль // Архив князя Воронцова. Кн. 5. Ч. 1. М., 1872. С. 102.
52. Письмо С.Р.Воронцова С.А.Колычову. 1796 г., декабрь // Русский архив. 1876. Кн. III. № 9-12. С. 166.
53. Письмо АТ.Орлова С.Р.Воронцову. 1801 г. // Архив князя Воронцова. Кн. 27. М„ 1883. С. 31.
155
54. Письмо Е.РДашковой Гамильтон // Записки княгини Е.Р.Даш» писанные ею самой. Лондон, 1859. С. 359.
55. Письмо Н.А.Львова С.Р.Воронцову. 1787 г., май // Львов Н.А.Из ные сочинения. Кельн; Веймар; Вена, 1994. С. 333.
56. Письмо С.Р.Воронцова К-С.Рындину. 1797 г., июнь // Архив князя 1 ронцова. Кн. 16. М„ 1880. С. 311.
57. Письмо Н.А.Львова Г.РДержавину. 1786 г., июль // Грот Я.К. < нения Державина с объяснительными примечаниями Я.Грота. СПб., 1869. С. 521.
58. Письмо А-Г.Орлова С.Р.Воронцову. 1793 г., август // Архив князя 1 ронцова. Кн. 27. М., 1883. С. 21.
59. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову. 1796 г., февраль // архив. 1876. Кн. 1. № 1-4. С. 399.
60. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову. 1795 г., декабрь // Там!) С. 216-217.
61. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову // Русский архив. 1876. № 1-4. С. 393.
62. Письмо П.В.Завадовского П-А-Румянцеву. 1790 г., январь // ков П.М. Письма графа Завадовского фельдмаршалу графу П.Л.1 мянцеву. С. 105.
63. Письмо П.И.Панина Н.И.Панину. 1774 г., ноябрь // Русский 1876. Кн. П. № 5-8. С. 33.
64. Письмо Е.Р.Дашковой Гамильтон // Записки княгини Е.РДацн С. 353-359.
65. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову. 1794 г., сентябрь // Ру архив. 1876. Кн. 1. № 1-4. С. 208.
66. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову. 1793 г., декабрь // Там С. 111.
67. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову. 1799 г., апрель // Русс архив. Кн. II. № 5-8. С. 67.
68. Письмо Н.И.Новикова А.А.Безбородко. 1786 г., март // Письма Н.И. викова. СПб., 1994. С. 42-43.
69. Письмо А.М.Кутузова И.В.Лопухину. 1790 г., ноябрь // Барсков Я Переписка московских масонов. С. 22.
70. Письмо А.М.Кутузова Н.Н.Трубецкому. 1791 г., [март] // Там С. 103.
71. Письмо Н.Н.Трубецкого А.М.Кутузову. 1791 г., апрель // Там С. 111-112.
72. Письмо А.М.Кутузова И.П.Тургеневу. 1788 г., август // Лотман ЮЛ Фурсенко В.В. «Сочувственник» А-Н.Радищева А.М.Кутузов. С. 31^
73. Письмо А.М.Кутузова И.В.Лопухину. 1790 г. ноябрь // Барсков Я< Переписка московских масонов... С. 31—32.
74. Письмо Д.И.Фонвизина П.И.Панину. 1778 г., сентябрь // Фонвизин Д.1 Драматургия, поэзия, проза. С. 194.
75. Письмо С.Р.Воронцова С.А-Колычову. 1793 г., июнь // Русский 1876. Кн. III. № 9-12. С. 164.
76. Наказ императрицы Екатерины II, данный комиссии о сочинении проекта нового Уложения / Под. ред. НД.Чечулина. СПб., 1907. С. 5.
77. Письмо Г.РДержавина Д.М.Свистунову. 1786 г., март // Грот Я.К. О чинения Державина. С. 438.
78. Письмо Г.РДержавина И.В.Гудовичу. 1786 г., март // Там же. С. 45
156
. Письмо Г.РДержавина В.С.Попову. 1788 г., август // Там же. С. 711. . См. письмо Г.РДержавина АА-Безбородко. 1785 г., апрель // Там же.
С. 410.
, Потом он скажет, что императрица «не всегда держалась священной справедливости, но угождала своим окружающим, а паче своим любимцам» (Державин Г.Р. Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина // Державин Г.Р. Сочинения. С. 445). , Державин Г.Р. Сочинения. С. 44.
, Письмо Д.И.Фонвизина П.И.Панину. 1777 г., декабрь // Фонвизин Д.И. Драматургия, поэзия, проза. С. 168.
Письма Д.И.Фонвизина П.И.Панину // Там же. С. 167—170, 192, 194. . Письмо Д.И.Фонвизина П.И-Панину. 1778 г., сентябрь // Там же. С. 192. , Письмо Д.И.Фонвизина П.И.Панину. 1778 г., январь // Там же. С. 170. , Данный эпистолярный материал не относится к собственно переписке российского дворянства и представляет собой специфичный тип посланий на высочайшее имя.
, Письмо Н.И.Новикова Г.В.Козицкому. 1773 г., май // Письма Н.И.Но-викова. С. 7.
Письмо А-П.Сумарокова Екатерине II. 1769 г., июль // Письма русских писателей. С. 122.
Не случайно в декабре 1796 г. С.Р.Воронцов с надеждой писал С.А.КО-лычову о Павле: «Мы с вами пользовались близостью к нему, мы знаем, что он сведущ и умен. Образ его действий по вступлении на престол свидетельствует о превосходном характере и возвышенной душе» (Русский архив. 1876. Кн. III. № 9—12. С. 166), а Ф.В. Ростопчин позволил себе мечтать о таком наставнике для великого князя Александра, как С.Р.Воронцов: «В Ваших убеждениях он почерпнул бы все благо, которое осчастливило бы миллионы людей, и вы образовали бы лучшаго из государей, внушая ему добродетель вашим примером» (письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову // Русский архив. 1876. Кн. 1. № 1-4. С. 211). Фонвизин Д.И. Драматургия, поэзия, проза. С. 211.