Российская академия наук Институт российской истории

Е.Н.Марасинова

ПСИХОЛОГИЯ ЭЛИТЫ РОССИЙСКОГО ДВОРЯНСТВА ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XVIII ВЕКА

(По материалам переписки)

ББК 63.3(2)46 М 25

Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) проект № 98-06-87023

Ответственный редактор член-корр. РАН Л.В.Милов

Рецензенты:

А.А. Преображенский, В.А. Федоров

Марасинова Е.Н. М 25 Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века. (По материалам переписки). — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999. — 302 с., илл.

В работе исследовалось сознание элиты российского дворянства последней трети XVIII века. На основе материала исторических источников была разработана следующая проблематика: социальная психология господствующего сословия и основные тенденции ее изменения, зафиксированные прежде всего в развитии сознания элиты; специфика иерархической структуры дворянства, состав элитарных групп; механизм психологической сплоченности высшего сословия; развитие оппозиционных настроений и поведенческие формы их проявления; социально-психологические предпосылки дворянской революционности. Основу источниковой базы составили 1800 писем 45 авторов, каждому из которых принадлежит строго по 40 писем, извлеченных из опубликованных и неопубликованных материалов путем случайной выборки. Данные эпистолярных источников были обработаны по специально созданной программе, которая учитывала оценочные суждения авторов на основании вспомогательной таблицы смысловых полей эмоциональных категорий, составленных с помощью словарей русского языка XVIII века и современного русского языка. В работе предпринята попытка концептуального изложения социальной истории российского дворянства последней трети XVIII века на основе данных количественного анализа эпистолярных источников.

«Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999 Е.Н.Марасинова, 1999

Памяти дедушки Марасинова Михаила Алексеевича

ВВЕДЕНИЕ

Растущий интерес к различным аспектам социально-психологической проблематики диктуется гуманитаризацией знания, всей внутренней логикой развития науки. Необходимость исследования социально-психологических явлений и процессов в исторической ретроспективе на конкретно-историческом материале связана с той ролью, которую играет духовная жизнь в развитии общества. Любые факторы исторического движения становятся реальными причинами, когда они пропущены через сознание человека и трансформированы им

Социально-психологические процессы во всех областях социальной деятельности и духовной жизни общества, на всех ее уровнях составляют одну из сторон исторического развития, обладают относительной самостоятельностью и оказывают воздействие на социально-экономические и политические отношения. «Можно присоединиться к мысли тех историков, — пишет А.Я.Гуревич, — которые утверждают, что общество и его члены в своей жизни, в своих поступках в меньшей мере сообразуются с "объективной реальностью", чем с тем ее образом, который вырабатывается их сознанием»2.

Изучение социальной психологии даст возможность исследовать исторический процесс во всей его сложности, многообразии, богатстве красок, позволит избежать модернизации и схематизации, уловить смысл причинно-следственных связей.

Многообразие проявлений духовной жизни общества, включающей социальную психологию, идеологию, менталитет, обыденное сознание и т.п., с особой остротой ставит вопрос о предмете исторической психологии. На мой взгляд, внимание исследователя должно быть сосредоточено на следующих явлениях и процессах социально-психологического уровня: потребности и интересы, составляющие основу целей и мотивов личности, их побудительную силу; преобладающий социальный тип личности, который воплощает наиболее характерные, сущностные, относительно устойчивые качества, усваиваемые в процессе социализации; ведущая, базовая система ценностных ориентации и альтернативная ей, соотношением и взаимодеформацией которых определяется состояние сознания любой общности; концептуальный аппарат группы, сословия, эпохи, включающий как унаследован-

3

ные представления, так и видоизменяющиеся, девальвируемые или, наоборот, приобретающие особую значимость; традиционно господствующие и новые модели поведения, социальных контактов, общения и, наконец, уровень развития и направленность действия механизма психологической сплоченности общности.

Исследование социально-психологических процессов должно осуществляться не только на уровне устойчивых социальных общностей типа класса или сословия, но и на уровне внутриклассовых групп меньшего масштаба. Подобный подход позволяет преодолеть образовавшийся в исторических исследованиях разрыв между социальными и экономическими структурами, с одной стороны, и структурами ментальными, духовными, социально-психологическими — с другой, обнаружить их внутреннее единство и взаимосвязь. Анализ сознания группы углубляет понимание неповторимого облика данной культуры, в контексте которой формируется определенный тип личности, приближает историка к важнейшему предмету его исследования — человеку. Сложный социальный состав российского господствующего класса-сословия в переходный период последней трети XVIII в. позволяет исследовать социально-психологические процессы на сословном, групповом и личностном уровне, создает действительно широкую возможность сопоставления различных характеристик.

При изучении общественной психологии на конкретно-историческом материале исследователь наталкивается на ряд трудностей, связанных с определением круга источников, содержащих соответствующую информацию, и разработкой методики их анализа. Источниковедческий этап работы является необходимым звеном систематизированного анализа социально-психологических особенностей прошлого. На современном уровне развития исторической психологии особую актуальность приобретает исследование данных проблем применительно к отдельным видам источников. Важно изучение духовной жизни прошлого на материале не только уникальных культурных текстов, но и на текстах массовых, функционирующих в повседневной жизни и отражающих не идеологический, а социально-психологический уровень сознания. Общая источниковедческая характеристика различных видов источников, а также опыт специальных исследований духовной жизни общества определенного периода позволяет признать использование источников личного происхождения для воссоздания социально-психологических явлений и процессов наиболее перспективным путем познания общественной психологии прошлого.

Изучение состояния общественного (со)знания и особенно тенденций его развития требует сопоставления данных за длительные промежутки времени. Поэтому перспективно исследование социально-психологических процессов на материале переходных эпох, когда на сравнительно коротких временных отрезках достаточно четко прослеживается динамика различных явлений. На мой взгляд, априорно можно сказать, что наиболее эффективно для

4

воссоздания социально-психологической картины жизни общества переходной эпохи использование источников эпистолярного характера. Письма заслуживают специального внимания из-за содержащейся в них информации о таких явлениях и процессах общественной психологии, которые менее отчетливо и полно отражены в других источниках личного происхождения. Данные мемуаров, например, в значительной степени подвергнуты влиянию социальных ценностей и ориентации периода их создания, а также деформированы особенностями человеческой памяти и авторским знанием конечного исхода событий. Об особенностях и преимуществах частной переписки, позволяющих использовать ее для изучения общественного сознания, очень ярко и образно сказал А.И.Герцен: «Как сухие листы, перезимовавшие под снегом, письма напоминают другое лето, его зной, его теплые ночи и то, что оно ушло навеки веков, по ним догадываешься о ветвистом дубе, с которого их сорвал ветер, но он не шумит над головой и не давит всей своей силой, как давит в книге. Случайное содержание писем, их легкая непринужденность, их будничные заботы сближают нас с писавшим»3. Русский литературовед К.Б.Бархин писал: «Чувства еще не остывшие; суждения, еще не проверенные жизнью; надежды, еще не обманувшие, и опасения, еще не рассеявшиеся, — проявляются в письмах с самой непосредственной силой; в воспоминаниях же все это смотрит на автора уже из "прекрасного далека". Перед нами окаменевшее прошлое...»4.

Психология российского господствующего класса рассматривается на материалах эпистолярных источников переходного периода последней трети XVIII в. Годы екатерининского «золотого века» дворянства — время максимального укрепления его могущества и расцвета культуры. С точки зрения эволюции сознания высшего сословия данный период является, на мой взгляд, уникальным. Это была кратковременная ситуация баланса между достигшими своей критической точки развития господствующими ценностями и уже достаточно зрелыми и осознанными новыми альтернативными ориентациями, что и дает возможность их углубленного изучения. В данном противостоянии, конфликтность которого еще не была воспринята современниками, хотя оно отличалось предельным внутренним напряжением, явно прослеживаются признаки грядущего раскола господствующего класса.

Специфика поставленной проблематики определяет экспериментальный характер работы. Ее итоговым результатом будут не окончательные выводы, а скорее гипотезы, предположения.

Проблематика исследования определила следующие задачи:

— обнаружение переписки российского дворянства последней трети XVIII в. и формирование источниковой базы работы;

— историко-типологическую характеристику данного эпистолярного комплекса;

— поиск эффективных путей извлечения из источников скрытой информации социально-психологического уровня;

5

— разработку программы формализации содержания переписки с помощью методик контент-анализа;

— интерпретацию полученных данных, характеристику общего состояния сознания элиты господствующего сословия и основных направлений его эволюции.

Благодарю за многолетнюю поддержку в работе моего научного руководителя и учителя Милова Леонида Васильевича. Публикация данной книги также была бы невозможна без самоотверженной помощи моего сына Опарина Димы.

На основе источниковой базы работы создана коллекция электронных текстов при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 96-01-12056.

Примечания

1 См.: Одиссей. Человек в истории. Исследования по социальной истории и истории культуры. 1989. М., 1989.

2. Там же. С. 6.

3. Герцен А.И. Былое и думы // Герцен А.И. Соч. в 9-ти томах. Т. 6. М., 1957. С. 510-511.

4. Бархин К.Б. Об изучении писем литературных деятелей // Филологические записки. 1908. Вып. VI. С. 2.

ПРОБЛЕМНО-ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК

Парадоксальность познания прошлого заключается в том, что порой смысл наиболее громких событий, внутренняя логика самых ярких периодов, судьбы известнейших личностей, несмотря на обилие исследований, продолжают хранить свою тайну. И каждое поколение открывает все новые и новые связи в живой ткани ушедшей от нас действительности. Казалось бы, дворянство российского XVIII в. имеет солидную историографическую традицию, основанную на обширном документальном материале и обращающуюся к самым различным сюжетам, а мы вновь стоим перед вопросами: что такое русское Просвещение, была ли в России аристократия и кто же, наконец, Радищев — «первый революционер» или «первый интеллигент»?

Пожалуй, ни одно сословие российского общества не имело столь обширной, противоречивой и оценочной истории изучения, как дворянство. Господствующий класс возвышали до положения творца империи и гневно обвиняли в союзе с самодержавием;

культуру, созданную его представителями, объявляли национальным достоянием, а крепостничество — страшным позором российской истории. Дворянской тематике отдали дань культурологи, философы, экономисты, историки, правоведы, филологи — однако интегрального очерка социальной истории этого сословия, по крайней мере в советской и современной российской гуманитарной науке, нет. Силы и интересы исследователей распределялись неравномерно. История дворянского землевладения, социальная структура, юридическое оформление статуса сословия и эволюция его правового положения, Табель о рангах, Уложенная комиссия, Жалованная грамота — продолжают оставаться приоритетными темами. В работах же по истории русской литературы, масонства, театрального искусства, философии, российского Просвещения и т.д. исключительная сословная принадлежность светской европеизированной культуры XVIII в. выносится за скобки и воспринимается как фоновое явление второго плана.

Все эти обстоятельства побудили меня дать проблемно-историографический очерк социальной истории элиты этого сословия во второй половине XVIII века.

Специалисты выделяют две эпохи в истории российского дворянства. Используя метафору П.Н.Милюкова, «третичный период», когда дворянство представляло собой некоторые сословные группы светских феодалов, являясь частью служилого класса, начинается в XII в., с момента первых упоминаний о предшественниках дворян (детских, слугах), а также появления собственно термина «дворянин», и длится до конца XVII века. В конце XVII — пер-

^й трети XVIII вв. современники к собственно дворянству относи-•^й в первую очередь всю совокупность светских феодалов или же °сновную массу средних и мелких нетитулованных феодалов в отличие от родовитой сановной знати. На протяжении XVIII в. происходила ликвидация многочисленных сословно-чиновных групп в ^оставе светских феодалов1. Окончательно термин «дворянство» ^ля обозначения всего сословия утвердился при Екатерине II2.

Каждая группа в сложной иерархии феодального сословия Московской Руси отличалась не только статусом, отношением к земельной собственности и обязанностями перед верховной властью, но и представляла особый культурно-психологический тип, Явление значительно сложнее поддающееся реформированию. Так, ^О.М.Лотман указал на принципиальную разницу мировосприятия «воинника» допетровской Руси, испомещенного на землю, данную в условное держание, и потомственного владельца, «вотчинника», вдохновляемого «местным патриотизмом, памятью о службе, которую нес его род, и о чести, которой он пользовался. Патриотизм воинника-дворянина был тесно связан с личной преданностью государю и имел государственный характер».3 Юридическое исчезновение бояр, окольничьих, стольников, детей боярских, жильцов не означало еще мгновенного уничтожения различных типов сознания, которые будут актуализироваться на протяжении XVIII в. ^ самых неожиданных и причудливых формах, несмотря на преобладающую тенденцию складывания единого класса-сословия светских феодалов. Эта практически не разработанная и даже не сформулированная в литературе проблема еще ждет кропотливого источниковедческого анализа.

Процесс юридического оформления статуса дворянского сословия на протяжении XVIII в. отражен в литературе со всей обстоятельностью. Документом, возвестившим доминанту дворянства в вызревающем государственном порядке, специалисты признают Указ Федора Алексеевича 1682 г. об отмене местничества. Реформы Петра I положили начало собственно дворянскому законодательству XVIII столетия. Еще в 1701 г. было объявлено, что «все служилые люди с земель службу служат, а даром землями никто не владеет». Дворяне обязывались служить с 15 лет лично, бессрочно, постоянно, а также поставлять рекрутов. Однако уже в 1714 г. ликвидируются различия между вотчиной и поместьем и провозглашается принцип майората, предотвращающий дробление владений. Табель о рангах 1722 г. разделила служилых людей в зависимости от чина, должности военной или гражданской. Низшие чины, с 14 класса по 9, давали их носителям на статской службе только личное дворянство, с 8 по 1 — потомственное дворянское звание. Военные чины получали потомственное дворянство с 12 класса. За выслугу личные дворяне могли также перейти в потомственные. В том же 1722 г. была учреждена Герольдия для учета дворян, их службы и подтверждения дворянства в случае необходимости. Податная реформа 1722 г. освободила дворянство от подушной подати.

Послепетровское законодательство принесло дальнейшее расширение прав и привилегий феодального сословия. Указом 1727 г. было разрешено отпускать дворянство со службы в имения для приведения хозяйства в порядок. В 1730 г. был отменен противоречащий российским реалиям принцип майората, в 1736 г. один из сыновей в каждом дворянском роду получал право не служить в армии и посвятить себя хозяйственным занятиям в имении. С 1736 г. дворянин уже поступает в службу не с 15, а с 20 лет и со стажем 25 лет получает право выйти в отставку. Военному служилому сословию указом 1740 г. разрешалось выбирать между военным и статским поприщем. Указ 1746 г. закрепил монопольное право дворянства на владение населенными землями и крепостными. С 1754 г. высшее сословие стали официально именовать «благородным». И наконец, за 99 лет и 1 день до Великой реформы дворянство Манифестом от 18 февраля 1762 г. было освобождено от обязательного характера государственной службы.

Жалованная грамота на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства 1785 г. повторяла, обобщала и окончательно юридически закрепляла привилегированное положение феодального сословия. Подтверждалось право дворянства на свободу от обязательного характера государственной службы, на приоритетное владение землей и крестьянами. Личность дворянина надежно защищалась, лишить его чести и звания можно было только по суду и с высочайшей конфирмации. Наследственные имения даже в случае тяжких преступлений владельца не выходили из рода. Дворянин объявлялся свободным от телесных наказаний и всех видов податей. Были образованы дворянские общества и дворянские депутатские собрания, а также дворянская опека, для доказательства сословных прав в губерниях заводились дворянские книги4.

Несмотря на уничтожение обязательного характера государственной службы для дворянства, чин продолжал оставаться главным критерием сословной иерархии и для самодержавной власти, и для современников. Табель о рангах разделила высшее сословие на наследственное, потомственное дворянство и личное, соответствующее 14-9 разрядам. Позже путь в благородное сословие стали открывать также ордена и академические звания. Личный дворянин пользовался рядом сословных прав дворянства: он был освобожден от телесных наказаний, подушного оклада, рекрутской повинности. Однако он не мог участвовать в дворянских собраниях и занимать дворянские выборные должности. Что же касается дворянина, вообще не имеющего чина, то, выражаясь словами героя Достоевского, его вовсе не принимали в «компанию человеческую». Он и лошадей на постоялом дворе получал последним, и на казенных бумагах расписывался «недоросль такой-то»5.5 Многие исследователи указывали на магическое значение слова «чин» для представителей российского высшего сословия. Еще А.В.Романович-Славатинский анализировал средства воздействия самодержавия на сознание дворянина, стимулирующие выполнение им своих присяжных обязанностей. Автор отмечал гипертрофированную

роль статуса в системе ценностей дворянина, его алчную страсть к почестям, наградам, отличиям6.6 И.А.Порай-Кошиц также видел в чине и гражданскую должность, и номинальную степень, и почетный титул, и, наконец, показатель социального престижа дворянина7.7 С.С.Минц, автор одной из немногих работ, посвященных собственно социальной психологии высшего сословия, отмечает, что сознанию российского дворянина было свойственно представление о социальном статусе как некой вполне реальной силе, наделявшей индивида и целые социальные группы определенными свойствами, а также ориентированность на поиски видимых признаков общественного положения вплоть до полной замены человеческой индивидуальности сословно-статусными масками8.8

Положение дворянина в сложной системе иерархии господствующего сословия определялось чином и способом его получения, т.е. в конечном счете качеством отношений с властью. Соответственно и губернские родословные книги включали шесть частей: 1) дворянство жалованное или действительное, получившее это достоинство по царскому указу; 2) военное дворянство, имеющее как минимум обер-офицерское звание; 3) дворянство, полученное за гражданскую службу, «осьмиклассное дворянство»; 4) «иностранные дворянские роды»; 5) титулованное дворянство; 6) древние благородные дворянские роды, нетитулованные. К титулованному относилось так называемое «столбовое» дворянство, т.е. представители фамилий, которые могли доказать древность своего рода более чем за сто лет. Самым престижным был титул «князь». Графство было введено в России при Петре I. Бывали случаи отказа дворян, особенно древних фамилий, от этого титула9.9 Так, герой войны 1812 г. Н.Н.Раевский, А.П.Ермолов и Нарышкины уклонились от графского и даже княжеского титула, поскольку в результате родства с Петром I включали свои фамилии в состав царского дома. Титул «барон», введенный также при Петре I, был еще менее популярен. Принадлежность к княжескому или графскому роду не свидетельствовала еще о богатстве дворянина и его близости к власти. Социальная значимость титулов была невысока.

Итак, важнейшим критерием дворянской иерархии признают чин и уже после этого дарованного властью статуса фиксируют древность рода. Однако, помимо разделения дворянства на ранги в соответствии с заслугами перед монархией и происхождением, существовал еще один довольно значимый критерий — богатство.

Традиционно в литературе выделяется богатое, среднее и бедное дворянство. К мелким помещикам относились владельцы 20— 100 душ крестьян. Средний дворянин должен был обладать от 100 до 500 душ. Для достойного существования, определенного нормами жизни господствующего сословия, дворянину надо было располагать минимум сотней крестьян. Критерий этот, применявшийся уже в XVIII в., получил официальную санкцию Николая I в указе 1831 г., по которому полное право голоса в дворянских собраниях имели лишь обладатели ста и более крепостных душ. К крупным магнатам относились владельцы более 500 душ. Исследователи от-

10

мечают большую дистанцию между несколькими богатейшими фамилиями и основной дворянской массой10.10

Социальная стратификация дворянства осложнялась тем, что высшее сословие оставалось открытым для людей «низшего звания», «худородных». К началу XIX в. выходцы из купеческих кругов и посада составляли 44% от общего числа дворян империи11.11 Предприниматели неблагородного происхождения пользовались правом покупки деревень к мануфактурам, получали в свои руки казенные предприятия вместе со штатом работников, приписывали крестьян к заводам, что разрушало монополию дворянства на душевладение12.12

Нельзя также единственное привилегированное сословие назвать однозначно правящим, несмотря на то, что верхушка российской бюрократии была дворянской13.13 Представители господствующего класса, занимая ключевые посты в центре и на местах, составляли немногим более 1/5 части чиновничества империи. Детальный анализ статистических источников позволил С.М.Троицкому сделать вывод о формировании особым образом организованной бюрократии, специализирующейся на управлении государством и обладающей рядом привилегий, что способствовало росту относительной независимости и самостоятельности верховной власти от интересов различных прослоек дворян14.14 Н.Ф.Демидова также указывает, что складывание бюрократической касты в России было неразрывно связано с судьбой служилого населения, с его постепенным оформлением из привилегированного сословия в господствующий класс дворянства, из состава которого обособлялась бюрократическая группа, послушное орудие самодержавной власти, слепо осуществляющее все ее распоряжения15.15 Ю.М.Лот-ман, признавая русскую бюрократию важным фактором государственной жизни, считал в то же время, что она не оставила следа в духовной жизни России, не создала ни своей культуры, ни своей этики, ни даже своей идеологии16.16

Несмотря на унификацию юридического статуса, высшее сословие оставалось неоднородным. Среди исследователей нет единодушия по поводу степени завершенности процесса консолидации дворянства в XVIII веке17.17 М.Т.Белявский указывал, что уже в первой половине столетия господствующий класс представлял единое сословие дворянства-шляхетства18.18 В.И.Буганов также признавал дворянство единым сословием, даже при всех различиях в чинах, должностях и богатстве19.19 Еще в XIX в. возникла историографическая традиция, обнаруживающая высокий корпоративный дух «замкнутой отдельной группы» сплоченных «благородных» людей, противостоящей «недворянским общественным классам», вопреки отдельным противоречиям между аристократией и мелкой шляхтой20.20 Однако в исторической науке существуют и противоположные оценки. С.С.Минц указывает на слабость социально-психологических механизмов внутриклассовой сплоченности высшего российского сословия и высокую степень доверия его представителей к самодержавию21.21 Сходную точку зрения высказывает А.Б.Каменский. «Материалы Уложенной комиссии 1767 г. убедительно

11

свидетельствуют о том, что процесс консолидации дворянства в России в третьей четверти XVIII в. был еще далек от завершения: этому препятствовали и внутридворянские противоречия, и недостаточно развитое классовое самосознание, и, что самое главное, постоянный приток в ряды дворянства недворянских элементов»22.22 Американский историк Р.Джонс также отмечает недостаточное развитие классового самосознания господствующего сословия23.23 Столь полярные взгляды специалистов связаны с различной трактовкой самого термина «консолидация», который иногда сводится лишь к унификации юридического положения сословия, его статусной регламентации, а иногда рассматривается в ракурсе формирования самосознания общности и усложнения механизма психологической сплоченности того или иного типа.

Итак, российское дворянство XVIII в., это ничтожное господствующее меньшинство нации24,24 имело сложную иерархическую структуру и отличалось неоднородностью состава. Было дворянство личное и потомственное, родовое и выслужившееся, столбовое и нетитулованное, разнесенное по разрядам Табели о рангах и не служившее, утопающее в роскоши и близкое по положению и образу жизни к однодворцам, а если еще упомянуть о существовании рыцарства Финляндии, украинской и польской шляхты, татарской и армянской знати, остзейского, бессарабского, грузинского дворянства, а также иноземцев, принятых на русскую службу, то станет очевидна множественность критериев выделения групп и разрядов в среде российского феодального класса. Дворянство было безусловно господствующим сословием, наделенным множеством высочайше пожалованных прав. Однако сохраняет актуальность вопрос об их непосредственной реализации в самодержавном государстве. Дворянство являлось правящим сословием, однако привилегии незамкнутой высшей корпорации оспаривались выходцами из низших слоев общества и усиливающейся самодовлеющей бюрократией, Юридически подтвержденная принадлежность к «благородной касте» не гарантировала пожизненное безбедное существование ее представителю, поскольку выгодами господствующего положения воспользовалась прежде всего дворянская олигархия, состав которой в свою очередь быстро менялся. «Древние фамилии приходят в ничтожество, — писал Пушкин, — новые подымаются и в третьем поколении исчезают опять»25.25 При этом принцип выделения в среде феодального сословия его верхушки представлялся довольно неопределенным и для современников, и для исследователей.

Критерии, зафиксированные в Табели о рангах, Жалованной грамоте или дворянских губернских книгах, отражали существующий лишь на бумаге жесткий каркас постоянно меняющейся, пульсирующей действительности, складывающейся из всегда непохожих судеб живых людей. На основании количества душ или наличия графского титула также невозможно было составить представление о реальном положении дворянина в обществе. Потомок тульского заводчика П.А.Демидов стыдился своего плебейского богатства, воспитатель великого князя Павла Петровича канцлер

12

Никита Панин получил 5 тысяч крепостных в связи с почетной отставкой, а Николай Новиков, как известно, дослужился лишь до поручика.

Показательно, что в научных работах, не направленных собственно на анализ сословной структуры дворянства, а посвященных политической борьбе, развитию общественной мысли, особенностям просвещенного абсолютизма и другим аспектам социальной истории, исследователи не пользуются терминами, непосредственно характеризующими юридически зафиксированную иерархию господствующего класса. Специалисты избегают говорить именно о титулованном дворянстве (князьях, графах, баронах), чиновниках 1—3 разрядов или же владельцах 1000 душ. Верхушка привилегированного сословия определяется через термины «аристократия», «землевладельческий нобилитет», «знать», «вельможи», «высшие сановники», «элита бюрократии», «потомки родовитых семейств», «правящие верхи» и т.п.26.26 При этом к так называемой аристократии могут быть отнесены и гвардейцы, давшие престол Екатерине, и родовое дворянство во главе со Щербатовым.

Этот историографический казус связан вовсе не с понятийной небрежностью или схематизацией ушедшей реальности. Причину следует искать в сложной, многоаспектной, динамичной истории российского дворянства. С одной стороны, авторы фиксируют предельное упрощение вассалитета в XVIII в., когда все дворяне превращаются в прямых подданных императора. «Между монархом и дворянином теперь нет посредствующих звеньев, свойственных эпохе уделов и становления централизованного государства»27.27 С другой стороны, так называемая аристократия жестко противопоставляется «широким кругам дворянства»28.28 Отмечается, что родовая знать, крупная бюрократия и генералитет стремятся замкнуться в касту, отделяясь от низшего дворянства своими правами, образом жизни, даже языком29.29 Указывается как на процесс затухания древних фамилий, оттираемых от престола неродовой знатью, так и на преемственность потомков Рюриковичей и Гедими-новичей в господствующих верхах30.30 Видимо, необходимо с помощью социологических методик, опираясь на теорию элит и учитывая социально-психологический фактор, исследовать специфику групповых взаимоотношений внутри верхушки российского дворянства. Так, русский историк-эмигрант Б.М.Парамонов разводит понятия «вельможество» и «древность рода», «аристократизм». «Вельможами называли скорее царедворцев, людей, приближенных к высшей власти»; равным образом «среднее дворянство» отнюдь не значит «худородное» — это, скорее, просто неслужилое дворянство, не связанное с центрами политического влияния»31.31 Еще в 1933 г. советский литературовед Г.А.Гуковский указывал на актуальность анализа исторического облика вельможной, богатейшей, придворной группы дворянства, земельных магнатов, вслед за ними группы поместной аристократии, ринувшейся на штурм власти, служебных мест, культуры32.32

Таким образом, уяснение понятий «аристократ», «знать», «вельможа» и т.п. становится ключевой проблемой, встающей перед ис-

13

ториком дворянства. Тем более, что для самих современников она приобретала драматический оттенок. Анализ уровня самосознания этой группы не входит в задачи данного историографического очерка, однако я не могу не вспомнить размышления героев незаконченного произведения Пушкина «Гости съезжались на дачу...»:

«...что такое русская аристократия. Занимаясь вашими законами, я вижу, что наследственной аристократии, основанной на неделимости имений, у вас не существует... На чем же основывается так называемая аристократия, — разве только на одной древности родов?» и далее: «...настоящая аристократия наша с трудом может назвать и своего деда. Древние роды их восходят до Петра и Елисаветы. Денщики, певчие, хохлы — вот их родоначальники»33.33 Так что же такое действительно «русская аристократия»? Иначе говоря, в чем специфика социальной истории верхушки российского господствующего сословия и каким образом должен исследователь адаптировать это понятие, вобравшее в себя закономерности развития обществ с другой социальной моделью.

Социально-экономический аспект этой проблемы рассмотрен в работах Л.В.Милова. Автор выделяет два важнейших фактора в качестве причины слабого развития института частной земельной собственности не только в среде крестьян, но и в среде российских дворян: 1) суровые природно-климатические условия исторического ядра России и как следствие — существование сильной крестьянской общины; 2) режим крепостничества как наиболее реальная форма организации общества, обеспечивающая изъятие наибольшей доли прибавочного продукта. Процесс воссоздания единого русского государства в XIV—XVI вв. стимулировался задачами политического характера. Общество оставалось внутренне непрочным, как любое феодальное общество. Выход был найден в форсированном развитии условной формы феодального землевладения, которая ставила каждого помещика в прямую зависимость от государя. А с середины XVI в. «и обладание вотчиной было для каждого феодала обусловлено службой царю»34.34 «Переход поместий на статус вотчины был растянут на период, занявший более столетия... Лишь в XVIII в. указом о единонаследии 1714 года поместье окончательно было уравнено с вотчиной. И то этот формальный акт реализован был лишь при Анне Иоанновне»35.35 Замечу здесь же, что по своим ценностным ориентациям, системе предпочтений и моделям поведения новоиспеченный вотчинник даже после отмены обязательного характера государственной службы оставался помещиком36.36

Л.В.Милов отмечает, что в Западной Европе сильнее была сословная корпоративность дворянства и прочнее внутренняя устойчивость сеньории37.37 Разбросанность владений, быстрый переход их из рук в руки, несовместимость принципа майората с реалиями российской действительности — все эти факторы препятствовали складыванию в России землевладельческой аристократии в западном значении этого слова.

Однако экономическая и политическая слабость российской феодальной знати не снимает проблемы аристократической фрон-

14

ды и возможности регулярно повторяющихся попыток социальной верхушки удовлетворить свои амбиции, поделив власть с самодержавием. В научной литературе давно признана определенная независимость власти монарха по отношению к дворянскому сословию38.38 Интересы трона и господствующего класса далеко не всегда совпадали. В работе уже упоминаемого русского историка-эмигранта Б.М.Парамонова замечено, что конфликт аристократии и самодержавия, а затем конфликт землевладельческого нобилитета и служилой бюрократии — определяли буквально всю русскую историю39.39 Противовес фрондирующей знати «русские цари всегда находили в служилом элементе, — пишет автор, — пока последний не приобретал эмансипации в новом качестве. "Боярство" сменилось "дворянством", но конфликт оставался прежним, постоянно воспроизводился: царь-самодержец против наличной в данный момент элиты»40.40

В историографии зафиксированы на протяжении XVIII в. две важнейшие попытки феодальной аристократии заявить о своих притязаниях. К первой относится, конечно, заговор «верховников» 1730 года. После кончины юного императора Петра II, в междуцарствие группа сановников из Верховного тайного совета, среди которых выделялись члены древних княжеских родов Голицыных и Долгоруких, выдвинули на российский престол проживавшую в Курляндии племянницу Петра I Анну Иоанновну. «Верховники» потребовали, чтобы будущая императрица подписала ряд «кондиций», резко ограничивших ее власть распоряжаться государственными доходами, повышать в должности служащих людей и проводить внешнюю политику. Анна условия подписала, однако после вступления на царствование отклонила их при поддержке рядового дворянства и вернулась к неограниченному самодержавному правлению. Это выступление знати имеет определенную дату, вполне конкретный социальный состав, хорошо известные имена лидеров, наконец, четко сформулированные требования в целенаправленно составленном документе. Большинство исследователей дают сходную оценку заговору «верховников», признавая его выступлением феодальной верхушки.

Значительно сложнее обстоит дело с изучением другой или даже других аристократических оппозиций XVIII века. На факт ее (их) существования «где-то в период последней трети столетия» указывают многие специалисты. А.Лютш в работе «Русский абсолютизм XVIII века» рассматривает проект ограничения российского деспотизма, выдвинутый М.М.Щербатовым41.41 С.М.Троицкий проанализировал попытки правящего класса добиться от самодержавия расширения своих привилегий в ущерб другим сословиям сразу после прихода Екатерины к власти. Отклонение императрицей «Прав дворянства российского», по мнению автора, свидетельствовало об огромном могуществе абсолютной монархии, которая могла проигнорировать предложения высших сановников и решать дворянский вопрос с учетом интересов всего дворянского государства42.42 М.М.Сафонов исследовал Конституционный проект Н.И.Панина—Д.И.Фонвизина, Конституционный проект П.А.Зубо-

15

ва—Г.Р.Державина, представленный Александру I «екатерининскими стариками», а также записку А.А.Безбородко «О потребностях Империи Российской». Дворянский конституционализм с идеей легитимной монархии рассматривается Л.Н.Вдовиной43.43 Д.Кенией посвятил специальную работу деятельности так называемой «воронцовской партии» в 1785—1803 гг. и влиянию этой «аристократической династии» на двор44.44

Наибольшее же внимание исследователей, и дореволюционных, и современных, отечественных и зарубежных, привлекала так называемая оппозиция Никиты Панина. В частности, русский историк XIX в. П.Лебедев, американский специалист Д.Рэнсел и советский литературовед Г.А.Гуковский посвятили панинской партии, или фронде, отдельные монографии45.45 Н.Я.Эйдельман в книге «Из потаенной истории России XVIII—XIX веков» приводит свидетельства декабриста М.А.Фонвизина, племянника писателя, приоткрывающего в своих записках фактологию этой аристократической оппозиции. «В 1773 году или в 1774 году, когда цесаревич Павел достиг совершеннолетия и женился на дармштадской принцессе, названной Натальей Алексеевной, граф Н.И.Панин, брат его фельдмаршал П.И.Панин, княгиня Е.Р.Дашкова, князь Н.В.Репнин, кто-то из архиереев, чуть ли не митрополит Гавриил, и многие из тогдашних вельмож и гвардейских офицеров вступили в заговор с целью свергнуть с престола царствующую без права Екатерину II и вместо нее возвести совершеннолетнего ее сына... При графе Панине бьыи доверенными секретарями Д.И.Фонвизин, редактор конституционного акта, и Бакунин (Петр Васильевич), оба участника в заговоре. Бакунин из честолюбивых своекорыстных видов решился быть предателем. Он открыл любовнику императрицы Г.Орлову все обстоятельства заговора и всех участников — стало быть, это сделалось известным Екатерине... Единственною жертвою заговора была великая княгиня: полагали, что ее отравили или извели другим образом... Из заговорщиков никто не погиб. Екатерина никого из них не преследовала...»46.46

Очевидно, что ни выступление Панина, ни все оппозиционное движение верхушки феодального сословия последней трети XVIII в. не может быть сведено лишь к перечисленным событиям. Обращает на себя внимание длительность и неопределенность времени выступления аристократической фронды, включающей в себя и «Комиссию о вольности дворянства», и собственно притязания Панина, и недовольство «воронцовской партии», а также целый ряд других, казалось бы, не связанных внешне фактов. Эта, скажем, «странная» оппозиция начинается, по мнению многих специалистов, еще при дворе Елизаветы Петровны, развивается в 60—80-е годы, в том или ином виде существует чуть ли не до Отечественной войны 1812 г. и бросает отсвет на весь XIX век. Неожиданна на первый взгляд и присутствующая в историографии интерпретация документов оппозиции. В частности, Н.Я.Эйдельман пишет о так называемой «Конституции» Панина, что «Конституция» и Введение («Завещание Панина», как иногда не совсем справедливо называют «Рассуждение» Д.И.Фонвизина) к ней как

16

бы принадлежали двум эпохам. Во-первых, своему времени, последней четверти XVIII столетия, во-вторых, «следующим поколениям и векам»47.47

Не менее своеобразно характеризуют исследователи социальные силы, лидеров, требования и результаты этой оппозиции. В 1936 г. вышла талантливая, аргументированная, ярко написанная монография Г.А.Гуковского «Очерки истории русской литературы XVIII века. Дворянская фронда в литературе 1750—1760-х годов». Автор отмечает, что в эти годы и последующие десятилетия «дворянская аристократия, обладавшая наиболее развитой культурой, проявила тенденцию к увеличению своей доли в управлении страной, к реорганизации всего общественного строя в свою пользу»48.48 Характерно, что этот «биографически-социальный тип» «аристократов», «помещиков, не связанных лично с аппаратом власти» Гуковский иначе определяет через такие понятия, как «интеллигенты-аристократы», «аристократы рода и культуры», «культурная и свободолюбивая аристократия». Автор не только постоянно подчеркивает особый уровень просвещенности представителей дворянской фронды, но и прямо называет ее литературных вождей — А.П.Сумарокова и Д.И.Фонвизина. Впоследствии Ю.М.Лотман также отметит сближение либерально настроенных вельмож и формирующейся дворянской интеллигенции, проявившееся не только в духовном контакте Д.И.Фонвизина и братьев Паниных, но и в особого рода понимании, существовавшем между С.Р.Воронцовым и Н.М.Карамзиным, А.Р.Воронцовым и А.Н.Радищевым, А.А.Безбородко и Н.А.Львовым49.49 Представители этой интеллектуально-аристократической фронды выступали, по словам Гуковского, против деспотической власти и аппарата правительственной машины, создаваемой этой властью на основе фаворитизма, за свободу проявлений дворянского политического и культурного самосознания50.50 Главным оружием группы родовитых просвещенных интеллектуалов соответственно бьыо слово. Оппозиция потерпела поражение, и ее представители ринулись «в мистические искания, масонство»51.51

Интересен вывод Гуковского: «История борьбы группы сума-роковцев-панинцев с правительством ... определяет собою многое в истории русской дворянской литературы бО-х—80-х годов XVIII века. Более того... историческая, художественная и классовая прародина Пушкина — это едва ли не Фонвизин и, через его голову, Сумароков»52.52

Итак, целый ряд уже упомянутых и процитированных исследователей настаивают на существовании в течение чуть ли не всей второй половины XVIII в., но уж его последней трети определенно, дворянской фронды. Эта оппозиция вдохновлялась писателями, заявляла о своих культурных и интеллектуальных амбициях, действовала не через гвардию, а верила в силу поэтической строки и воспитание, составляла конституции, идеи которых «принадлежат векам», и, наконец, совершенно затмив своего политического лидера Никиту Панина, дала русской культуре Сумарокова и Фонвизина, став «прародиной Пушкина».

17

Очевидно, что подобный феномен русской истории достоин самого пристального исследования, которое должно начинаться с социологического анализа той группы, которую Гуковский именует «аристократия рода и культуры» или «интеллектуальная аристократия». Существование этой группы не зафиксировано ни в Табели о рангах, ни в дворянских губернских книгах. Эту группу нельзя отождествить ни с потомками древнего боярства, ни с бюрократической верхушкой, ни с землевладельческим нобилитетом. Выделение советскими исследователями этой группы в среде дворянства происходило интуитивно и спонтанно. С особым чувством приподнятости говорили о Фонвизине, Державине, княгине Дашковой, Щербатове, Радищеве, Новикове, Пушкине, декабристах, Лермонтове, Чаадаеве, Гоголе, Герцене, славянофилах, Тютчеве, Толстом, как о представителях великой русской культуры53.53 Список персон, составляющих национальную гордость, мог варьироваться, но для XVIII в. он неизменно включал крупных литераторов, великих полководцев, нескольких масонов, критикующих моральные устои крепостничества и призывающих к нравственному совершенствованию, без упоминания об их принадлежности к ложе, главу двух академий, образованнейшую женщину своего времени Е.Р.Дашкову и одинокую фигуру Радищева54.54

Принадлежность многих русских писателей к господствующему сословию не акцентировалась, что искажало адекватное понимание литературного процесса и приводило к недооценке художественного произведения и биографии автора как важных источников по социальной истории сословия. Белинский писал о Пушкине:

«Он любил сословие, в котором почти исключительно выразился прогресс русского общества и к которому принадлежал сам»55.55 Понимание внутренней логики только одной этой фразы, сказанной о поэте, наследнике старинного боярского рода, гордо назвавшем себя «мелким мещанином», может помочь сделать правильные выводы о сознании господствующего сословия.

Факты духовного развития «интеллектуальной аристократии» иногда расходятся с представлениями о господствующем положении и статусной структуре дворянства. Я позволю себе напомнить и перефразировать один афоризм: нетрудно доказать, что Поль Верлен происходит из среды мелких буржуа, но как объяснить, что в среде мелких буржуа появился Поль Верлен? С тем же успехом можно сказать, что Новиков, Фонвизин и Радищев из дворян, но откуда в России «дворянская революционность»? «Я недоумеваю, — писал Ключевский о С.И.Гамалее, — каким образом под мундиром канцелярского чиновника, и именно русской канцелярии прошлого века, мог уцелеть человек первых веков христианства»56.56 «Как накапливались и постепенно росли в русской культуре и литературе, — ставил вопрос Гуковский, — идейные элементы, враждебные всему помещичьему классу в целом»?57 57

Свой путь понимания феномена духовного развития российского господствующего сословия наметил Б. И. Краснобаев в монографии «Русская культура второй половины XVII — начала XIX в.». Автор ввел понятия «дворянская культура» и «культура дворянст-

18

отметив их принципиальное различие. «Дворянская культура -— понятие, охватывающее явления, связанные с существованием и деятельностью дворянства как сословия в его противопоставлении другим сословиям, группам общества», в то время как «культура дворянства» — понятие более широкое, включающее момент всеобщности. Здесь, по мнению автора, теоретическая основа для понимания, почему многое из дворянской культуры смогло войти в национальную культуру, сохраняя свое нравственное, эстетическое и иное значение до наших дней58.58

Однако неопровержимый факт наличия в сословной культуре дворянства общечеловеческого начала, как, впрочем, и в культуре любой другой социальной группы, еще не объясняет закономерностей сложной истории развития «интеллектуальной аристократии» в среде высшего класса. «Наш XVIII век гораздо труднее своих предшественников для изучения, — писал Ключевский, — причина тому большая сложность жизни. Общество заметно пестреет. Вместе с социальным разделением увеличивается в нем и разнообразие культурных слоев, типов. ...Воспроизвести процесс этого нравственного разделения гораздо труднее, чем разделения политического»59.59 П.Н.Милюков также признавал, что в век Екатерины «время уже шибко шло вперед, обостряя вопросы, радикализируя настроение и быстро отодвигая на задний план воззрения, только что казавшиеся передовыми»60.60

В историографический обзор изучения дворянской «интеллектуальной аристократии» следует включить представления о факторах происхождения и социальном составе этой группы, ее функции в общественной жизни, отношениях с властью и основной массой дворянства. Многие исследователи формирование этого слоя связывают с реформой Петра I. Император под угрозой записи в солдаты, запрета жениться, конфискации имений отправлял молодых дворян за границу для обучения кораблестроению, навигации, фортификации, дипломатической службе61.61 Образование для дворянства было обязательным, часто принудительным, рассматривалось как род государственной службы и диктовалось потребностями монархии. Г.А. Гуковский считал, что до середины столетия официальная культура возглавляла умственное движение дворянства и имела правительственно-придворный характер62.62 Литература и искусство призваны были воспевать победы империи и благоденствие монарха, единственной аудиторией считался окруженный сановниками престол, русское Просвещение являлось ничем иным, как «мифологическим действием государственной власти». Эти тезисы на основе семиотического анализа текстов и тщательного исследования языка источников были подтверждены в работах Лотмана, а затем Живова и Успенского63.63

Однако к середине XVIII в. ситуация изменяется. «К стремлению украшать жизнь, — пишет Ключевский, — присоединилось стремление украшать ум»64.64 Вслед за неумело выхаживающим на каблуках недорослем петровских времен, которого можно было побить палкой в случае нерадения к наукам, появляется целое поколение образованного дворянства, привычного к культуре с дет-

19

ства65.65 Как отмечает С.О.Шмидт, именно в это время понятие элитарности стало сопрягаться с представлением о необходимости должного воспитания66.66 «Русская дворянская интеллигенция XVIII века, — пишет Г.А.Гуковский, — как особая общественная группа, определившая свое общественное назначение именно в качестве культурной силы (а потом и политической), образовалась около 50-х годов, в конце царствования Елизаветы Петровны»67.67

К факторам возникновения этой группы специалисты единодушно относят «влияние книжной морали и общественной теории»68,68 салоны, знакомства, придворные и непридворные балы, встречи с иностранцами, журналы, театр, т.е. комплекс, в сфере влияния которого мог воспитаться человек с известным минимумом культуры и цивилизации69.69 Особое значение в литературе придается распространению образования и возникновению взамен технических школ первой четверти XVIII в. таких учебных заведений, как Кадетский корпус и Московский университет. Американский историк М.Раев к обстоятельствам, обусловившим формирование интеллигенции в среде высшего сословия, относит домашнее воспитание, систему образования, а также влияние западноевропейской общественной мысли70.70

Манифест 1762 г., освободивший высшее сословие от обязательного характера государственной службы, также признается специалистами важнейшим импульсом развития интеллектуальной и духовной жизни высшего сословия. М.А.Давыдов выделяет вообще в качестве особого поколения «новую генерацию русского дворянства», появившуюся после издания этого документа и «воспринявшую все лучшее, что было в поколении их отцов — поколении Суворова, Щербатова, Потемкина, Орловых и др.»71.71

Привилегированный доступ к образованию, «досуг и средства», определенная экономическая свобода, основанная на крепостном труде, действительно «распахнули шлюзы умственной деятельности», одновременно позволив профессиональное занятие литературой и создав читательский круг для профессионального литератора72.72

Воздействие факта душевладения на сознание мыслящего дворянина оценивается в научных работах по-разному. С одной стороны, признается уродующее влияние крепостничества на сознание помещика, который привыкал к мысли о вседозволенности по отношению к своей крещеной собственности, что, как ни странно, порой приводило к обострению чувства значимости собственной личности73.73 С другой стороны, Н.Я.Эйдельман пишет об откровенности, обнаженности российских полюсов, недостатке характерных для западного общества плавных переходов, «полутонов», что позволяло «разумному человеку многое заметить и понять»74.74 А.Б. Каменский отмечает не только контраст между образом жизни дворянства и уделом крепостного, но и противоречие между «идеалами Просвещения, используемыми официальной пропагандой, и реальным положением масс народа». Это обстоятельство вызывало «активный протест» со стороны «российского вольтерьянства» и порождало «чувство вины образованного человека перед непросве-

20

щенным крестьянином»75.75 Столь различные и порой расплывчатые оценки влияния душевладения на сознание интеллектуальной элиты — от возникновения представлений о справедливости и незыблемости иерархической структуры общества до «активного протеста» и осознания «вины» — связаны как с упрощенным пониманием причин и природы крепостного строя в России, так и с несколько поверхностным анализом текстов источников, в том числе и семиотическим76.76

Итак, с точки зрения большинства специалистов, к середине последней трети XVIII в. благодаря распространению гуманитарного знания, восприятию западноевропейских теорий, и в первую очередь идей Просвещения, в условиях известной свободы и экономической независимости сформировался слой образованного дворянства. Число просвещенных подданных растет, и престолу становится все тяжелее удержать под контролем развивающуюся культуру. Как отмечает В.М.Живов, наблюдать за движением мысли каждого образованного дворянина оказалось задачей «куда более трудновыполнимой, чем покорение Крыма»77.77 «Наука, — писал Герцен, — процветала еще под сенью трона, а поэты воспевали своих царей, не будучи их рабами. ...Но власть и мысль, императорские указы и гуманное слово, самодержавие и цивилизация не могли больше идти рядом»78.78 С 60—70-х годов XVIII столетия многие исследователи фиксируют зарождение процесса «эмансипации дворянской культуры», однако не только его причины, но и симптомы просматриваются в научной литературе довольно неопределенно.

П.Н.Милюков под «эмансипацией культуры» понимал начало «непрерывной истории интеллигентного общественного мнения», основу которого составляют «элементы критики», признаваемые монархией «не только лишними, но и опасными»79.79 Не случайно образованное дворянство автор «Очерков по истории русской культуры» называет «критически мыслящим меньшинством». Современник Милюкова А.Липовский также полагал, что впервые провозглашенное именно в царствование Екатерины культурное движение имело ярко выраженную критическую направленность и «нападало на недостатки воспитания, невежество и грубость нравов, на ложное образование, французоманию, роскошь, ветреность, приказное крючкотворство, взяточничество, жестокое обращение с крестьянами»80.80

Выразителями этого фрондирующего общественного мнения были писатели, которые, преодолев роль придворного поэта, превратили занятие литературой в род общественного служения, ставящего автора в глазах воспитанного им мнения читающей публики выше государственной службы. В работах Гуковского, Лотмана, Живова, Успенского, Раева процесс «эмансипации культуры» практически отождествляется с созданием относительно независимой профессиональной дворянской литературы, когда «высказывание художественного слова перестало быть официальным»81.81 В целом ряде литературоведческих исследований указывается на высокий общественный престиж писателя последней трети XVIII в.,

21

рассматриваются проблемы идеального героя, соотношения придворной и приватной поэзии, отражения в художественных произведениях фрондирующих настроений интеллектуальной аристократии82.82

К интересному выводу приходит В.М.Живов: «Религиозно-мифологический потенциал, который прежде был отнесен к государству и монарху... переносится теперь на саму культуру, и поэт получает те мироустроительные харизматические полномочия, которые ранее усваивались императору ... Так из мифологии государства возникает мифология поэта. Здесь ...один из источников того особого отношения к поэзии и литературе, которое так отличает Россию»83.83

В целом процесс эмансипации культуры, так или иначе отраженный в исторических и литературоведческих исследованиях, означал:

— формирование «критического» общественного мнения;

— освобождение писателя из-под высочайшего контроля;

— обретение независимости художественного слова;

— сакрализацию личности поэта и поэтического творчества;

— дифференциацию общественного сознания, которому стали тесны рамки единого официозного направления84.84

Эти явления в духовной жизни высшего сословия означали не что иное, как формирование первого поколения «дворянской интеллигенции», того генетически связанного с петровскими реформами слоя Луниных и Муравьевых, которые просвещаются, отцов, по меткому афоризму Эйдельмана, Луниных и Муравьевых, которых вешают85.85 Каким же образом определяются в научных исследованиях ведущие черты данного слоя? Не буду погружаться в историографический анализ обширной литературы, посвященной феномену русской интеллигенции, и приводить многочисленные оценки роли этой группы, от обвинений в поверхностном образовании, нигилизме, авторстве катастрофы трех революций до превращения самого понятия «интеллигент» в гарантию высочайшей нравственности. Выделю лишь черты образованного дворянства, «интеллектуальной аристократии» последней трети XVIII в. так, как они понимаются исследователями конкретно этого периода русской истории, по следующим параметрам:

1. Степень образованности и европеизированности.

«Европеизированная вельможная культура», по мнению Г.А.Гуковского, была создана наиболее мыслящими, образованными и чувствующими представителями высшего сословия86.86 Тип «русского европейца»87 87 «нельзя упрекнуть, — пишет Ключевский, — в упрямстве и застое: в нем, напротив, слишком много нравственной гибкости и умственного движения»88.88 В середине XVIII в., как отмечает В.М.Живов, «европеизированная элита не довольствуется более сознанием своей причастности Европе, а начинает формировать представление о «русском европейце», начинает воспринимать себя не как европейский десант ... а как лучшую часть своего народа»89.89

22

2. Восприимчивость к идеям Просвещения.

Данный параметр я выделяю отдельно, так как проблема российского Просвещения в контексте истории интеллектуальной аристократии требует особого внимания. Понятие «просветитель» приобрело в научной литературе оценочный смысл, сблизилось с понятием «интеллигент» и превратилось в определение «прогрессивного», мыслящего дворянина, чувствительного к ужасам крепостничества, что само по себе довольно неопределенно. Н-Я.Эйдельман к просветителям относил несколько «серьезных голов», которые веруют, что с помощью образования можно «в конце концов исправить все — и политику, и "поврежденные нравы", и (когда-нибудь) рабство!.. Тут и Новиков, и Фонвизин, и Никита Иванович Панин, и княгиня Дашкова, и Щербатов»90.90

Первоочередной проблемой в исследовании истории российского Просвещения является проблема терминологическая. Б. И. Краснобаев указывал на отсутствие строгости в употреблении специалистами понятий «просвещение» и «просветительство»91.91 Р.Г.Эймонтова в статье «К спорам о просветительстве» также отмечала, что термин «просветительство» четко отделяет идейное течение определенной исторической эпохи от просвещения, как распространения знаний и образованности92.92

Не подвергая сомнению бесспорность этих тезисов, замечу, что правильное прочтение термина «просвещение» не сводится только к соотношению его содержания с термином «просветительство». Российское Просвещение отличается от западного в его «классическом» варианте и по смысловому наполнению основных доктрин, и по функции в обществе, и по тем социальным группам, которые восприняли идеологию Разума. Адекватное понимание российского Просвещения предполагает постановку и решение следующих проблем:

— характер восприятия и трансформация идей западноевропейских просветителей в сознании различных социальных сил общества;

— роль идей Просвещения в российском обществе и основные механизмы ее реализации;

— семантические поля доктрин Просвещения в России;

— самосознание российского Просвещения;

— преломление идей Просвещения в обыденном сознании и каждодневных моделях поведения93.93

Здесь уместно еще раз напомнить тезис Живова: «Конец просветительства оказывался в России эмансипацией культуры, и здесь Россия была прямой противоположностью Франции, где эмансипацией культуры было ознаменовано именно начало Просвещения»94.94 В России существовало как бы два Просвещения. Абсолютистское государство видело в просвещенной персоне прежде всего верноподданного, способного принести наибольшую пользу Отечеству, а значит — монархии. Самоопределяющаяся дворянская культура под просвещенностью понимала высокие душевные качества, нравственность и благородство помыслов, часто оппозиционных и престолу, и светской массе.

23

Без проникновения в духовную жизнь «интеллектуальной аристократии» невозможно понять еще один парадокс российской истории: именно просвещенное дворянство и составило духовную оппозицию просвещенной монархии.

3. Отношения с основной массой дворянства.

Все исследователи признают крайнюю малочисленность «тончайшего слоя образованных дворян», «дворян-философов»95,95 «группы богатой молодежи с чуткой совестью и патриотическими устремлениями»96.96 Это «образованное меньшинство», используя термин Милюкова, имело колоссальное нравственное влияние не только на основную массу дворянства, но и на все общество, в его руках находилась гегемония культуры97.97 Если профессиональным литературным трудом занималась действительно незначительная часть интеллектуальной элиты, то характерные для этой среды фрондерские настроения разделяло большое число представителей верхушки привилегированного сословия. Уже указывалось на духовную близость писателей и оппозиционных вельмож, которые также были не чужды приобщения к российской словесности. Так, Милюков пишет, что «за спиной... не в меру откровенного Новикова стояли... влиятельные оппозиционеры из тогдашней знати, — И.Шувалов, Воронцов, кн.Дашкова, — собиравшие около себя кружок журналистов»98.98

С другой стороны, многие представители привилегированного сословия, двор и высшее общество в том числе, относились настороженно к просвещенной элите. Как пишет Милюков, «обширному кругу обыкновенных читателей люди передовой интеллигенции представлялись какими-то таинственными «вольтерьянцами» и «фармазонами»99.99 В научной литературе неоднократно говорилось, что первое поколение русской интеллигенции может быть названо дворянским лишь по сословно-статусной принадлежности его представителей, но никак не по их идейным устремлениям.

4. Отношения с самодержавием и с официозной идеологией. Мнения специалистов по данному вопросу варьируются от признания «союза лучших людей с властью», «соучастия «идейных поручиков», активной дворянской интеллигенции в военных, административных, культурных делах Екатерины»100 100 до констатации противостояния авторитарного правительства и восприимчивой к новым идеям образованной элиты как важнейшего условия формирования слоя интеллигенции. М.Раев отмечает, что установление абсолютной монархии, реформы Петра I привели к созданию полностью зависимой от самодержавного государства бюрократии, которая как бы встала между троном и дворянством, а наиболее просвещенная, думающая, интеллектуальная его часть отшатнулась от верховной власти и попыталась осуществить себя в иных сферах деятельности, что ускорило превращение ее в особую группу дворянской интеллигенции101.101

На мой взгляд, характер отношений интеллектуальной аристократии с самодержавием нельзя однозначно свести ни к союзу, ни к конфликту. Достаточно напомнить претензии поэтов на оценку действий монарха и особого рода наставничество, требования

24

«приравнять к штыку перо» и признать независимую словесность важнейшим родом государственной службы. Ценностные ориентации «интеллектуальной аристократии» часто не совпадали с официальными представлениями о служении Отечеству, патриотизме, достоинстве личности. Именно в этой среде зарождались не только фрондерские настроения, но и альтернативные идеи. В.И.Буганов приходит к выводу о появлении во второй половине XVIII в. «оппозиционной верховной власти и господствующей идеологии, крепостническому строю общественно-политической мысли», носителями которой были «проявляющие вольнодумство и недовольство» дворяне102.102

5. Уровень развития национального самосознания. Сопоставление данных различных исследовательских работ, посвященных оформлению национальной идеи в России XVIII в., выявляет также наличие, условно говоря, «монархической» и «интеллектуальной» концепций, вступивших на определенном этапе в противоречие. А.Б.Каменский указывает, что «двадцатилетнее царствование Елизаветы — время активного формирования национального самосознания, причем время расхождений идеологии общества и государства еще не наступило и потому национальная идея была практически неотличима от государственной, имперской. На этой почве складывались представления о патриотизме, принципы любви к отечеству». В екатерининское время окончательно складывается официальный патриотизм103. 103 Автор, однако, не дает детальной характеристики той социальной силе, которая стала выразительницей иной тенденции. Очевидно, что процесс становления российского национального самосознания в среде дворянства тесно связан с духовной историей «интеллектуальной аристократии». Американской историк Г.Роджер отмечает пробуждение национально-патриотических чувств именно в просвещенных кругах сословия. От анализа назревающего недовольства иностранными правительствами второй четверти XVIII в. автор переходит к осмыслению таких процессов в кругах образованной элиты, как возвращение к родному языку, повышение интереса к народной культуре, традициям, обычаям, русской истории и, наконец, открытие своеобразных черт русского национального характера. Г.Роджер приходит к выводу, что национальное самосознание русского дворянства второй половины XVIII в. — это совершенно особое, феноменальное явление, которое нельзя уподобить ни ксенофобии Московского государства, ни религиозной экзальтации старообрядцев, ни мессианским учениям о богоизбран-ничестве русского народа, появившимся в XIX веке. На развитие национального самосознания в среде высших кругов образованного дворянства оказала влияние встреча с европейской культурой и особенно знакомство с идеями Просвещения104.104

Изучение проблемы становления имперского сознания, государственной национальной идеи и развития патриотического чувства требует дальнейшей работы с источником и выявления, в частности, содержания таких многозначных понятий, как «Отечество», «общее благо», «интересы монархии» и др.

25

6. Общий эмоциональный настрой.

В исследованиях по истории культуры, литературы, масонства отмечается состояние тревоги, грусти, апатии, скуки, характерное для многих представителей «интеллектуальной аристократии». В специальной главе монографии, посвященной истории русской культуры XVII—XIX вв., «Поколение отцов декабристов» Б.И.Краснобаев, выделяя некоторые черты сознания дворянства конца XVIII в., в частности, говорит о чувстве неудовлетворенности и ощущении нестабильности105.105 Г.В.Павлов также фиксирует в мироощущении некоторых образованных дворян конца XVIII в. доминанту страха, стремления защититься от враждебного окружающего мира106.106 Подобный эмоциональный дискомфорт объясняется исследователями по-разному. В качестве причин депрессии выдвигаются и страх перед наступающим капитализмом, и жгучий стыд душевладельца, и бесперспективность тоталитарного режима для развития личности, и недовольство православными догмами, загнавшее мыслящего дворянина в масонскую мистику107.107

На мой взгляд, столь верно подмеченное ощущение несчастливости не может иметь исключительно внешние причины. Недовольство, усиленное тревогой, порой беспричинной, является следствием болезненности растущей души, симптомом усложнения личности.

Итак, указ о единонаследии и Манифест о вольности дворянства, подтвержденный Жалованной грамотой, уравняли в правах вотчину и поместье, окончательно уничтожили «службу с земли» и единственному привилегированному сословию предоставили возможность вообще исключить из своей жизни Табель о рангах и борьбу за чины. Однако дворянство служить продолжало, бюрократический статус превратился в универсальный показатель ценности личности, а милостивое отношение государя ценилось выше пожалованной вотчины. Боярства уже не существовало, однако термины «боярская гордость» и «боярящийся вельможа» были в ходу. Указом 1766 г. был образован институт предводителей дворянства, Жалованная грамота учредила дворянские собрания, корпоративные организации господствующего сословия. Однако выборные должности рассматривались как новый тип государственной службы, к тому же менее престижный и выгодный. Для работы в этих корпоративных организациях дворянство пришлось сгонять насильно, а их административные функции быстро взяла на себя бюрократия.

В среде господствующего сословия постоянно поднималась аристократическая верхушка, состав которой был крайне подвижен, а амбиции на ограничение в свою пользу самодержавной власти не подкреплялись ни концентрированными земельными владениями, ни родовой связью с конкретной территорией. Во второй половине XVIII в. аристократическая фронда приобрела особый характер — ее заявления вдохновляются поэтами, а настроения во многом сливаются с духовными устремлениями образованного дворянства, названного литературоведами «интеллектуальной аристократией».

26

Этот слой формируется под воздействием распространяющегося образования, увеличения читательской аудитории и, конечно же, извечного влияния «западных идей». Ускоренный освобождением дворянства от обязательного характера государственной службы и обеспеченный относительной экономической независимостью, процесс развития просвещенной элиты создает условия для эмансипации культуры, ушедшей от официозно переложенных идей Просвещения. Из образованной, европеизированной, чувствительной к безнравственности душевладения, не понятой светской массой и не одобренной престолом рефлексирующей среды «Луниных и Муравьевых, которые просвещаются», выходят «Лунины и Муравьевы, которых вешают». Однако нередко восстание на Сенатской площади почему-то выводится не из атмосферы российской фронды последней трети XVIII в., а из непосредственного влияния на будущих декабристов идей Просвещения, чувства досады за храброго солдата, вновь превращенного в крепостного, и, разумеется, заграничных походов108.108

В богатейшей историографии российского дворянства выпадает одно важное звено — психология человека, и потому не работают многие, казалось бы, убедительные причинно-следственные связи. Ведь совершенно очевидно, что указ 1714 г. о единонаследии не мог с 1715 г. отменить сознание помещика, а Манифест о вольности дворянства не гарантировал появление поколения внутренне свободных людей с 19 февраля 1762 года. Распространение образования или публикации Вольтера не создают автоматически мыслящую независимую личность. Точно так же вековое крепостничество не пробуждает в одночасье чувство вины и отречение от интересов собственного сословия. И если проблемы социально-психологического анализа для историографии XIX в. восполнены частично драматичными коллизиями человеческого духа в образах Чацкого, Онегина, Печорина, Лаврецкого, Обломова и, наконец, Ставрогина, то рафинированные литературные, философские и публицистические произведения XVIII столетия значительно сложнее преломляют питавший их менталитет сословия. С.С.Минц указывает, что социально-психологический облик образованной части российского дворянства имеет значительные расхождения с теми представлениями о социально активных кругах господствующего класса, которые широко известны по фактам общественно-политической и особенно интеллектуальной жизни российского общества того времени109.109

Только специально разработанные методики исторической психологии и кропотливая работа с языком текста источника позволит понять, например, как верноподданный чиновник превращался в поэта и что общего было между преуспевающим вельможей и сосланным писателем.

О том, что социально-психологический анализ — проблема в высшей степени актуальная, свидетельствуют слова первого историографа настроений «интеллектуальной аристократии», лица, в силу своего положения тонко чувствующего малейший симптом усложнения и освобождения личности и придающего этому опас-

27

ному для власти явлению чрезвычайное значение. «Человек сначала зачинает чувствовать скуку и грусть, иногда от праздности, а иногда и от читания книг: зачнет жаловаться на все, что его окружает, а наконец и на всю вселенную. Как дойдет до сей степени, то уже болезнь возьмет всю свою силу и верх над рассудком. Больной вздумает строить замки на воздухе, все люди не так делают, и само правительство, как бы радетельно ни старалось, ничем не угождает. Они одни по их мыслям в состоянии подавать совет и все учрежать к лучшему.

Иногда несколько их съезжалось вместе, но сие прежде сего весьма прибавляло им опасности»110.110

Примечания

1. См. об этом: Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. Социально-экономические проблемы. М., 1980. С. 243; Назаров В.Д., Ерошкина А.Н., Корелин А.П. Дворянство // Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия. Т. 1. М., 1994. С. 682—683; Буганов В.И. Российское дворянство // Вопросы истории. 1994. № 1. С. 30.

2. Термин «шляхетство» не прижился в России. В официальных документах он встречается лишь в конце XVII — первой трети XVIII вв.

3. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб., 1994. С. 19.

4. См. об этом, например: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. XIII. М., 1965. С. 25—26; Романович-Славатинский А.В. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. Свод материала и приуготовленные этюды для исторического исследования. СПб., 1870; Порай-Кошиц И.А. Очерк истории русского дворянства от половины IX до конца XVIII века. 862—1796. СПб., 1874;

Троицкий С.М. Комиссия о вольности дворянства 1763 г. (К вопросу о борьбе дворянства с абсолютизмом за свои права) // Троицкий С.М. Россия в XVIII веке. Сборник статей и публикаций. М., 1982; Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России; Каменский А.Б. Российское дворянство в 1767 году (К проблеме консолидации) // История СССР. 1990. № 1; Омельченко О.А. «Законная» монархия Екатерины II. М., 1993; Назаров В.Д., Ерошкина А.Н., Корелин А.П. Дворянство; Буганов В.И. Российское дворянство.

5. См.: Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Пособие для учителя. Л., 1983. С. 50; Он же. Беседы о русской культуре. С. 28; Каменский А.Б. Под сенью Екатерины... Вторая половина XVIII в. СПб., 1992. С. 312.

6. См.: Романович-Славатинский А.В. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. С. 160—167, 187 и след.

7. Порай-Кошиц И.А. Очерк истории русского дворянства от половины IX до конца XVIII века. С. 120—127 и след.

8. Минц С.С. Социальная психология российского дворянства последней трети XVIII — первой трети XIX вв. в освещении источников мемуарного характера. Диссертация к.и.н. (рукопись). М., 1981. С. 98.

9. См.: Карнович Е.П. Родовые прозвания и титулы в России и слияние иноземцев с русскими. СПб., 1886. С. 207—208.

28

10. См. об этом, например: Семевский В.И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1903. С. 32; Назаров В.Д., Ерошкина А.Н., Корелин А.П. Дворянство. С. 684; Милов Л.В. Россия при Петре I // История России с начала XVIII до конца XIX века. М., 1996. С. 59-61.

11. Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. С. 247—248.

12. Там же. С. 247.

13. См. об этом: Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в.: Формирование бюрократии. М., 1974.

14. Там же. С. 295-317.

15. Демидова Н.Ф. Бюрократизация государственного аппарата абсолютизма в XVII—XVIII вв. // Абсолютизм в России (XVII—XVIII вв.) М., 1964. С. 207, 242.

16. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. С. 27.

17. См., например: Троицкий С.М. К проблеме консолидации дворянства в России в XVIII в. // Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. Сб. VIII. М., 1964; Каменский А.Б. Российское дворянство в 1767 году (К проблеме консолидации) // История СССР. 1990. № 1.

18. Белявский М.С. Классы и сословия феодального общества в России в свете ленинского наследия // Вестник МГУ. Серия 9. История. 1970. № 2. С. 68, 70-73 и ел.

19. Буганов В.И. Российское дворянство. С. 36.

20. См. об этом, например: Яблочков М.Т. История дворянского сословия в России. СПб., 1876. С. 94.

21. Минц С.С. К вопросу об уровне классовой сплоченности российского дворянства в конце XVIII — начале XIX вв. // Правительственная политика и классовая борьба в России в период абсолютизма. Куйбышев, 1985. С. 142.

22. Каменский А.Б. Российское дворянство в 1767 году (К проблеме консолидации). С. 74.

23. См.: .Гопез К. ТЬе Етапс1ра1юп оГ 1Ье Ки8§1ап МоЫИ1у. 1762—1785. РппсеЮп, 1973.

24. См.: Кабузан В.М., Троицкий С.М. Изменения в численности, удельном весе и размещении дворянства в России в 1782—1858 гг. // История СССР. 1971. № 4. С. 154-157 и ел.

25. Пушкин А.С. Роман в письмах // Пушкин А.С. Поли. собр. соч. в 10-ти томах. Т. VI. М.; Л., 1949. С. 71.

26. См., например: Давыдов М.А. «Оппозиция его величества». Дворянство и реформы в начале XIX века. М., 1994. С. 3; Raeff M. Origins of the Russian Intelligentsia. The Eighteenth-Century nobility. NY. 1966. P. 26,57; Буганов В.И. Российское дворянство. С. 36; Каменский А.Б. Российское дворянство в 1767 году. С. 61—62; Пайпс Р. Россия при старом режиме. С. 243 и др.

27. Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. С. 244.

28. См., например: Каменский А.Б. Российское дворянство в 1767 году. С. 62.

29. См., например: Романович-Славатинский А.В. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. С. 60—73.

29

30. Берелович В. Конференция в Париже по истории российского дворянства // Отечественная история. 1992. № 6. С. 215.

31. Парамонов Б. Канал Грибоедова // Знание-сила. 1991. № 3. С. 75.

32. Гуковский Г.А. За изучение восемнадцатого века // Литературное наследство. 1933. № 9-10. С. 309.

33. Пушкин А.С. Гости съезжались на дачу... // Пушкин А.С. Поли. собр. соч. в 10-ти томах. Т. VI. М.; Л., 1949., С. 568.

34. Милов Л.В. Если серьезно говорить о частной собственности на землю... Россия: климат, земельные отношения и национальный характер // Свободная мысль. 1993. № 2. С. 81-83.

35. Там же. С. 84.

36. Марасинова Е.Н. Вотчинник или помещик? (Эпистолярные источники о социальной психологии российского феодала второй половины XVIII в.) // Менталитет и аграрное развитие России (XIX—XX вв.) Материалы международной конференции. Москва. 14—15 июня 1994 г. М., 1996.

37. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 560.

38. См., например: Федосов И.А. Абсолютизм // Очерки русской культуры XVIII века. Ч. II. М., 1987; Омельченко О.А. «Законная» монархия Екатерины II. М., 1993.

39. Парамонов Б. Канал Грибоедова // Знание-сила. 1991. № 3. С. 74.

40. Парамонов Б. Канал Грибоедова // Знание-сила. 1991. № 4. С. 62.

41. Лютш А. Русский абсолютизм XVIII века // Итоги XVIII века в России. Введение в русскую историю XIX века. М., 1910. С. 22—27.

42. Троицкий С.М. Комиссия о вольности дворянства 1763 г. (К вопросу о борьбе дворянства с абсолютизмом за свои права) // Троицкий С.М. Россия в XVIII веке. М., 1982. С. 191-192.

43. Сафонов М.М. Конституционный проект Н.И.Панина и Д.И.Фонвизина // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. VI. 1974; Он же. Конституционный проект П.А.Зубова—Г.Р.Державина // Там же. Т. X. 1978; Он же. Записка А-А.Безбородко о потребностях Империи Российской // Там же. Т. XIV. 1983; Вдовина Л.Н. Дворянский конституционализм в политической жизни России XVIII в. // Монархия и народовластие в культуре Просвещения. М., 1995.

44.

Кеппеу .[..Г. ТЬе УОГОПЙОУ РаПу т Кшмап роИНсз, 1785—1803. Ап Ехаттайоп оГ 1Ье 1пПшепсе оГ ап АпаЮсгаЦс РатПу а1 1Ье СоиП оГ 51. Ре1егЬшв т 1Ье А@е оГ Кеуо1и1юп. Не^у Науеп. 1975. См. также: Чечулин Н.Д. Проект Императорского совета в первый год царствования Екатерины II // Журнал Министерства народного просвещения. 1894. № 3; Семевский В. И. Вопрос о преобразовании государственного строя России в XVIII — первой четверти XIX века (Очерк из истории политических и общественных идей) // Былое. 1906. № 1; Глинский Б.Б. Борьба за конституцию (1612—1861 гг.). СПб., 1908; Каеп" М. Р1ап8 Гог Ро1Шса1 КеГогт т 1трепа1 Ки$81а. (1730—1905). Мелу }егееу, 1966.

45. Лебедев П. Опыт разработки новейшей русской истории. По неизданным источникам. Графы Никита и Петр Панины. СПб., 1863; Кап-§е1 ^.^. ТЬе Ро1Шс8 оГ Са1Ьепшап Ки^а. ТЬе Рашп Рапу. Нелу Науеп. 1975; Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. Дворянская фронда в литературе 1750—1760-х годов. М.; Л., 1936.

46. Эйдельман Н.Я. Из потаенной истории России XVIII—XIX веков. М., 1993. С. 217.

30

47. Там же. С. 222.

48. Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. С. 7.

49. Там же. С. 20, 98, 92, 8 и др.; см. также, например: Лотман М.Ю. Отражение этики и тактики революционной борьбы в русской литературе конца XVIII века // Уч. зап. Тартуского ун-та. Вып. 167. 1965. Труды по русской и славянской филологии. С. VIII; Он же. Идея исторического развития в русской культуре конца XVIII — начала XIX столетия // XVIII век. Л., 1981. Сб. 13; Он же. Черты реальной политики в позиции Карамзина 1790-х гг. (К генезису исторической концепции Карамзина) // XVIII век. Л„ 1981. Сб. 13.

50. Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. С. 92.

51. Там же. С. 190.

52. Там же. С. 182.

53. См., например: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. С. 15;

Эйдельман Н.Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII — начало XIX столетия. М., 1986. С. 17.

54. По всей видимости, эту среду имел в виду А.Б.Каменский, когда называл царствование Екатерины «эпохой духовного расцвета, формирования национального самосознания, складывания в обществе понятий чести и достоинства... развития свободной мысли» (Каменский А.Б. Под сенью Екатерины... Вторая половина XVIII в. СПб., 1992. С. 431— 432).

55. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья восьмая // Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу. М., 1988. С. 456.

56. Ключевский В.О. Воспоминание о Н.И.Новикове и его времени // Ключевский В.О. Исторические портреты. М., 1990. С. 382.

57. Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. С. 6.

58. Краснобаев Б. И. Русская культура второй половины XVII — начала XIX в. М„ 1983. С. 205, 207-208.

59. Ключевский В.О. Речь, произнесенная в торжественном собрании Московского университета 6 июня 1880 г. в день открытия памятника Пушкину // Ключевский В.О. Исторические портреты. С. 394.

60. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3-х томах. М., 1995. С. 3. С. 340.

61. См.: Назаров В.Д., Ерошкина А.Н., Корелин А.П. Дворянство. С. 684.

62. Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. С. 9.

63. См., например: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре; Он же. О Хлестакове // Лотман Ю.М. Избранные статьи. В 3-х тт. Статьи по семиотике и типологии культуры. Т. 1. Таллин, 1992; Живов В.М. Государственный миф в эпоху Просвещения и его разрушение в России конца XVIII века // Век Просвещения. Россия и Франция. Материалы научной конференции. Випперовские чтения — 1987. Государственный музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина. М., 1989; Он же. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996; Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987; Успенский Б.А. Царь и Бог // Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994 и др.

64. Ключевский В.0. Курс русской истории. Часть 5 // Ключевский В.О. Сочинения. М., 1958. Т. 5. С. 171.

65. См.: Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. С. 268, 251.

31

66. См.: Берелович В. Конференция в Париже по истории российского дворянства // Отечественная история. 1992. № 6. С. 215.

67. Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. С. 9.

68. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3-х томах. Т. 3. М„ 1995. С. 251.

69. Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. Дворянская фронда в литературе 1750—1760-х годов. С. 16.

70. КаеЙГ М. Опетз оГ Ше К.и551ап 1теШ8еп181а. ТЬе Е^ЫеетЬ-СепШгу 1^о-ЫИ1у. Р. 122-172.

71. Давыдов М.А. «Оппозиция его величества». Дворянство и реформы в начале XIX века. М., 1994. С. 4.

72. См.: Пайпс Р. Россия при старом режиме. С. 341, 332, а также Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. 1783-1883 гг. М„ 1986. С. 48.

73. См., например: Ключевский В.О. Недоросль Фонвизина (Опыт исторического объяснения учебной пьесы) // Ключевский В.0. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. М., 1990. С. 350—351; Он же. Сочинения. Т. 5. М., 1958. С. 128-129, 140-141; Зоммер В. Крепостное право и дворянская культура в России XVIII века // Итоги XVIII века в России. Введение в русскую историю XIX века. М., 1910.

74. Эйдельман Н.Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII — начало XIX столетия. С. 22.

75. Каменский А.Б. Под сенью Екатерины... Вторая половина XVIII в. С. 400-401.

76. В частности, «идеалы Просвещения» сложнейшим образом трансформировались в сознании представителей различных групп в среде высшего сословия, «активный протест» направлялся в лучшем случае против нравственной стороны ужасов душевладения, но никак не против экономической целесообразности использования крепостного труда, а «чувство вины» образованного слоя было неведомо не только современникам Щербатова, но даже наиболее мыслящим представителям поколения декабристов.

77. Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. С. 426.

78. Герцен А.И. Собр. соч. в 30-ти томах. Т. 7. М., 1956. С. 192.

79. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Т. 3. С. 252, 253, 337 и след.

80. Липовский А. Идейные итоги русской литературы XVIII века // Итоги XVIII века в России. Введение в русскую историю XIX века. М., 1910. С. 416, 498.

81. Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. С. 19.

82. См., например: Кочеткова Н.Д. Проблемы изучения литературы русского сентиментализма // XVIII век. Л., 1989. Сб. 16. С. 32-41; Она же. Герой русского сентиментализма. 1. Чтение в жизни «чувствительного» героя // XVIII век. Л„ 1983. Сб. 14. С. 121-142; Она же. Герой русского сентиментализма. 2. Портрет и пейзаж в литературе русского сентиментализма // XVIII век. Л., 1986. Сб. 15. С. 70-96; Степанов В.П. К вопросу о репутации литературы в середине XVIII в. // XVIII век. Л., 1983. Сб. 14. С. 105—120; Он же. Полемика вокруг Д.И.Фонвизина в период создания «Недоросля» // XVIII век. Л., 1986. Сб. 15. С. 204—228; Западов В.А. Проблема литературного сервилизма и дилетантизма и поэтическая позиция Г.Р.Державина // XVIII век. Сб. 16. Л., 1989. С. 56-75.

32

83. Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. С. 429.

84. См. об этом: Белявский М.Т., Кислягина Л.Г. Общественно-политическая мысль // Очерки русской культуры XVIII века. Ч. III. М., 1968. С. 175—176, 182—183 и др.; Грацианский П.С. Политическая и правовая мысль России второй половины XVIII века. М., 1984. С. 164—218 и др.; Федосов И.А. Из истории русской общественной мысли XVIII века. М.М.Щербатов. М., 1967; Болдырев А.И. К характеристике философских взглядов М.М.Щербатова (Критический анализ) // Вестник МГУ. Серия 7. Философия. 1983. № 5; Кочеткова Н.Д. Идейно-литературные позиции масонов 80—90-х годов XVIII в. и Н.М.Карамзин // XVIII век. Сб. VI. Л., 1964; Русская мысль в век Просвещения. М., 1991.

85. Эйдельман Н.Я. Грань веков. С. 20; Он же. М.С-Лунин и его сибирские сочинения // Лунин М.С. Письма из Сибири. М., 1987. С. 306.

86. Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. С. 333.

87. Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. С. 268.

88. Ключевский В.0. Речь, произнесенная на торжественном собрании Московского университета 6 июня 1880 г. в день открытия памятника Пушкину // Ключевский В.0. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. С. 395.

89. Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. С. 268.

90. Эйдельман Н.Я. Грань веков. С. 17.

91. Краснобаев Б.И. Русская культура второй половины XVII — начала XIX в. С. 173-180.

92. Эймонтова Р.Г. К спорам о просветительстве // История СССР. 1988. № 6. С. 22. См. также: Моряков В.И. Изучение русского просветительства XVIII — начала XIX века в советской историографии // История СССР. 1986. № 2; Болебрух А.Г. К вопросу о методике анализа источников по истории русской просветительской мысли конца XVIII — начала XIX века // Источниковедение и источниковедческие проблемы отечественной истории. Днепропетровск, 1985; Русская мысль в век Просвещения. М., 1991; Русская культура в переходный период от средневековья к новому времени. М., 1992.

93. См.: Магайшоуа Е. ТЬе Кшяап ЕпЦ^Шептеп!: апД 1Ье Ес1иса1е<1 Мооййу // 1Е5С5 Мип51ег Сопегей. Мип81ег, 1996.

94. Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. С. 425.

95. Каменский А.Б. Под сенью Екатерины... С. 10.

96. Пайпс Р. Россия при старом режиме. С. 343.

97. Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. С. 7.

98. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Т. 3. С. 305. В статье М.В.Нечкиной «Вольтер и русское общество» рассматриваются личные связи Вольтера с представителями русского дворянства И.И.Шуваловым, Д.АТолицыным, К.Г.Разумовским, А.П.Сумароко-вым, Е.Р.Дашковой: Нечкина М.В. Вольтер и русское общество // Нечкина М.В. Функции художественного образа в историческом процессе. М., 1982.

99. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Т. 3. С. 340.

100. Эйдельман Н.Я. Грань веков. С. 18, 23.

101. КаейМ. Опешз оПЬе Кш81ап 1п1:еШ8еп151а. ТЬе Ец^еетЬ-СепШгу Т^о-Ышу. Р. 86-87, 140, 147.

102. Буганов В.И. Российское дворянство. С. 37.

103. Каменский А.Б. Под сенью Екатерины... Вторая половина XVIII в. С. 388-389.

944

33

104. Коёёег Н. Nа^^опа1 Соп5с1ои8пе§8 т Е^ЫеепШ-СепШгу К.и551а. Сат-ЬгШее, 1960.

105. Краснобаев Б.И. Русская культура второй половины XVII — начала XIX вв. С. 189-202.

106. Павлов Г.В. Проблема «человек и общество» в идейной борьбе России конца XVIII — начала XIX в. Автореферат на соискание уч. степени к.ф.н. М., 1970. С. 12; см. также : Некрасов С.М. Элементы социально-психологической мотивации идеологии русского масонства // Социально-психологические аспекты критики религиозной морали. Л., 1974.

107. См., например: Орлов П.А. Русский сентиментализм. М., 1977; Куприянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное своеобразие русской литературы. Очерки и характеристики. Л., 1976; Федоров В.И. Литературные направления в русской литературе XVIII века. М., 1979; Он же. Литература // Очерки русской культуры XVIII века. М., 1988. Ч. III; Западов А.В. Поэты XVIII века. М., 1984; Стенник Ю.В. Проблема периодизации русской литературы XVIII века // XVIII век. Л., 1989. Сб. 16; Кочеткова Н.Д. Проблемы изучения литературы русского сентиментализма // XVIII век. Л., 1989. Сб. 16; Стенник Ю.В. Русская сатира XVIII века. Л., 1985 и др.

108. См., например: Пугачев В.В. Из истории русской общественной мысли начала XVIII века (От А.Н.Радищева к декабристам) // Уч. зап. Горьковского ун-та. 1962. Вып. 57. Серия историко^-филологическая;

Он же. Н.И.Новиков и декабристы // Уч. зап. Горьковского ун-та. 1961. Вып. 52. Серия историко-филологическая; Ланда С.С. Дух революционных преобразований... Из истории формирования идеологии и политической организации декабристов 1816—1825. М., 1975; Тарта-ковский А. Г. Просветительство и декабризм // Освободительное движение в России. Саратов. 1977. Вып. 6; Матковская И.Я. К характеристике социально-этических идей декабризма // Вопросы философии. 1975. № 2; Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Проблемы декабристского движения // Вопросы философии. 1985. № 12; Козлова С.А. Роль литературных объединений в формировании общественно-политического мнения в России (первая половина XIX в.) // Политико-правовые идеи и институты в их историческом развитии. М., 1980; Лебедев А.А. Честь (Духовная судьба и жизненная участь Ивана Дмитриевича Якушкина). М., 1989; Межова К.Г. Об источниках формирования вольнолюбивых идей декабристов // История СССР. 1989. № 5.

109. См.: Минц С.С. Социальная психология российского дворянства последней трети XVIII — первой трети XIX вв. в освещении источников мемуарного характера. Диссертация к.и.н. (рукопись). М., 1981. С. 69.

110. Всякая всячина. 15 декабря 1769 г. // Новиков Н.И. Избранные произведения. М.; Л., 1951. С. 59.

Глава 1

ПЕРЕПИСКА КАК ИСТОЧНИК ПО СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ ДВОРЯНСТВА

Познавательная ситуация реконструкции социально-психологических процессов, протекающих в сознании людей прошлых эпох, имеет свои гносеологические особенности. Изучение сознания в исторической ретроспективе исключает возможность опроса, анкетирования, непосредственного наблюдения, социального эксперимента, т.е. неадаптированного применения категориального аппарата и методик, разработанных современной социальной психологией; между исследователем и общественно-исторической реальностью оказывается источник. Поэтому задача воссоздания социально-психологических процессов на конкретно-историческом материале с особой остротой ставит источниковедческие проблемы, как в аспекте «действительность — источник», так и в аспекте «источник—историк»1.1

Возможность извлечения из источников с ярко выраженной индивидуальной направленностью информации по социальной психологии целого сословия выводит на проблему соотношения объективного и субъективного в документальном материале, зависимости внутренней структуры комплекса переписки от процессов, ее породивших, и, наконец, шире — взаимосвязи личностного и социального в общественной жизни2.2 В письмах отразились индивидуальные качества авторов, их взгляды, жизненный опыт, особенности восприятия, воображения, эмоциональной сферы, словом, все, что составляет психику человека. Данная информация имеет особую познавательную ценность. «Субъект, создатель источника, не просто отражает реальность, но и сам выступает как отражающийся объект. В итоге источник несет в себе двойную информацию. Источник, с одной стороны, опосредованно, через сознание субъекта отражает объект, а с другой — непосредственно характеризует субъект, прежде всего отражает его цели и методы восприятия объективной реальности»3.3 Отражение в источнике сведений о сознании автора — процесс объективный, не зависящий от его целей и мотивов. С другой стороны, единство общественного и индивидуального в структуре личности делает возможной реконструкцию массовых социально-психологических процессов по материалам переписки. Речь идет о том, что общественное сознание существует вовсе не как автономная сфера, функционирующая независимо от отдельного человека, оно растворено в индивидуальных мировоззренческих установках; идеи эпохи не отражены в личностном сознании, а с большей или меньшей полнотой воплощаются в нем, являясь определяющим элементом его струк-

2» 35

туры. Система индивидуального восприятия обусловлена всей системой общественных отношений, особенностями культуры в широком смысле этого понятия4.4

Между тем, общий вывод о потенциальной возможности эпистолярных источников нести объективную информацию о сознании людей прошлых эпох еще не раскрывает ни специфики отражения данных о социальной психологии в переписке, ни наиболее эффективных путей их обнаружения и интерпретации. Определенным шагом на пути к решению этой проблемы может служить исследование типологии эпистолярных источников.

Историки единодушно относят письма наряду с мемуарами и дневниками к документам личного происхождения и отмечают, что они близки по целевому назначению при создании. Однако, как указывает А.Г.Тартаковский, категория «вид» «диктует лишь общие (и достаточно подвижные для множества источников данного вида) рамки отражения ими действительности и способы организации текста, но не определяет ни конкретных поводов создания, ни всего разнообразия многослойной информации источника»5.5 Для источниковедческого исследования частной переписки недостаточно лишь указать на ее принадлежность к документам личного происхождения. Необходимо выявить отличительные признаки источников эпистолярного характера.

С этой целью в первую очередь надо уточнить само понятие «письмо», которое, как указывают некоторые исследователи, не имеет строго очерченных жанровых рамок6.6 Наиболее исчерпывающее определение письма дано С.СДмитриевым. Письмо — «письменное личное обращение автора письма к отдельному лицу (или нескольким лицам), составленное с применением типичных эпистолярных элементов (обращение, дата, подпись и др.) Такое обращение предполагает ответ со стороны того лица (лиц), которому оно направлено». Письмо пишется обычно в свободной форме, в нем могут обсуждаться как личные, так и общественные вопросы, но оно не рассчитано на опубликование или ознакомление с ним лиц, кроме тех, кому оно адресовано7.7

Выявление отличительных видовых признаков эпистолярных источников предполагает определение основной социальной функции писем и присущей им системы отражения действительности. К этим признакам можно отнести:

— во-первых, непосредственно и открыто выраженное личное начало. Чувства, эмоции, взгляды автора отчетливо выступают в переписке и имеют существенное значение для источниковедческого анализа;

— во-вторых, письма — синхронный источник. В переписке отразилось личное отношение автора к событиям без последующих наслоений, его неостуженные впечатления, часто обостренно-эмоциональное восприятие действительности, сиюминутные настроения. Письма являются непосредственным материальным выражением внутри- и межгрупповых контактов, присущих той или иной социальной общности на определенном этапе ее развития;

36

— в-третьих, при всем разнообразии конкретных целей переписки в них присутствует нечто общее, что позволяет говорить о единстве основной функции эпистолярных источников: выражать мнение автора, его позицию, отношение к происходящим событиям, т.е. быть источником информации об авторе для адресата;

— в-четвертых, письма — это документ общения и взаимодействия людей, факт открытого поведения личности. Это наделяет эпистолярные источники особой ценностью с точки зрения извлечения сведений о сознании социальной группы, к которой принадлежит автор письма. В общении переплетается ролевое и индивидуальное содержание, поэтому в процессе непосредственного контакта с другим человеком достаточно отчетливо проявляются черты личности автора письма, обусловленные его принадлежностью к определенной социальной группе. В процессе общения вырабатывается, функционирует и развивается система ценностных ориентации, норм поведения, установок общности, формируется ее массовое сознание. Характер и интенсивность межличностных контактов является одним из показателей внутреннего состояния социальной группы.

Таким образом, к наиболее существенным признакам эпистолярных источников относятся: личностно-субъективное начало, синхронный характер воссоздания действительности, основное функциональное назначение — быть средством общения и информации. Следует отметить, что указанные видовые признаки частной переписки могут быть надежными критериями для отграничения ее от смежных жанров лишь тогда, когда они взяты во взаимосвязи. Только сочетание намеченных признаков воплощает единство социальных функций эпистолярных источников и присущей им системы отражения действительности. Выявление существенных видовых особенностей частной переписки необходимо для подхода к эпистолярным источникам как к определенному качественному единству, неотъемлемому компоненту действительности. Данный аспект исследования предполагает и характеристику исторически сложившихся комплексов писем, в частности, применительно к задачам данной работы, анализ особенностей их структуры, эволюции, спектра функций, социальной принадлежности авторов, истории публикаций переписки российского дворянства последней трети XVIII века.

К работе привлечено в целом более 3 000 писем 144 авторов, из них около 110 писем не могут быть отнесены к собственно личной переписке господствующего сословия, так как они направляются или групповому адресату, как письма И.И.Бецкого в Опекунский совет, или императрице, как письма А.П.Сумарокова, или крестьянам, как письма А.М.Голицына, или иностранцам, как письма Е.Р.Дашковой Гамильтон и А.Р.Воронцова Вольтеру; отдельные письма имеют коллективного автора, в частности шесть писем Александра Ивановича и Марьи Андреевны Румянцевых, родителей полководца, к сыну, письма И.И.Хемницера и Н.А.Львова Г.Р.Державину. Комплексы писем не равнозначны в

37

количественном отношении, некоторые авторы вообще представлены лишь единичными посланиями, другие обширнейшими собраниями: так, публикация писем А.В.Суворова под редакцией В.С.Лопатина включает более 650 посланий. Неоднозначен и характер привлечения эпистолярного материала к работе, часть писем лишь принята к сведению, часть только цитируется, часть же подвергнута контент-анализу. На комплекс, информация которого была закодирована по специально разработанной программе, мне бы хотелось обратить особое внимание.

Этот массив писем включает 1800 единиц, которые принадлежат 45 авторам, переписка каждого автора представлена 40 письмами. Приведу список авторов, письма которых были обработаны с помощью формализованных методов.

1. Апраксин С.Ф. 24. Орлов А.Г.

2. Бантыш-Каменский Н.Н. 25. Орлов Г.Г.

3. Безбородко А.А. 26. Орлов И. Г.

4. Бецкой И.И. 27. Панин Н.И.

5. Бибиков А. И. 28. Панин П.И.

6. Булгаков Я. И. 29. Полетико Г.А.

7. Воронцов А.Р. 30. Разумовский К.Г.

8. Воронцов М.И. 31. Репнин Н.В.

9. Воронцов С.Р. 32. Ростопчин Ф.В.

10. Гамалея С.И. 33. Румянцев П.А.

11. Дашкова Е.Р. 34. Страхов И.В.

12. Демидов П.А. 35. Суворов А. В.

13. Державин Г.Р. 36. Сумароков А.П.

14. Дмитриев И.И. 37. Трощинский Д.П.

15. Завадовский П.В. 38. Трубецкой Н.Н.

16. Капнист В. В. 39. Тутолмин Т.Н.

17. Карамзин Н.М. 40. Фонвизин Д.И.

18. Княжнин Я.Б. 41. Чернышев З.Г.

19. Куракин Алексей Б. 42. Шереметев Н.П.

20. Кутузов А.М. 43. Шишков А.С.

21. Львов Н.А. 44. Шувалов И.И.

22. Муравьев М.Н. 45. Щербатов М.М.

23. Новиков Н.И.

Специфика источниковой базы работы определяется двумя обстоятельствами: 1) контент-анализу были подвергнуты письма на русском языке или в переводе; 2) источниковая база основана лишь на переписке, опубликованной как в советских и современных российских, так и в дореволюционных изданиях. Причем если последние издания, например, писем Суворова, Сумарокова, Муравьева, Щербатова, Новикова, Львова выполнены на высоком источниковедческом уровне, то качество более ранних публикаций с точки зрения современной археографии оставляет желать лучшего8.8 Однако, на мой взгляд, эти недостатки формирования источниковой базы работы восполняются многочисленностью источни-

38

ков, методикой их обработки, подходом к интерпретации полученных данных, так что практически не сказываются на информационной насыщенности комплекса, выполнении задач, поставленных в исследовании, и характере итоговых выводов.

Объем работы не позволяет персонально представить даже тех лиц, переписка которых была подвергнута контент-анализу9.9 Остановлюсь только на общей характеристике социального состава авторов, включенных в источниковую базу писем, и на полученных в результате сведениях о внутрисословной структуре российского дворянства последней трети XVIII века.

Несколько социально-биографических типов, которые можно выделить во всем разнообразии жизненных путей, судеб, карьер авторов сохранившейся и привлеченной к работе переписки, характеризуют следующие группы в среде российского дворянства последней трети XVIII века:

— придворная знать, окружающая трон;

— сановная бюрократия, по своим служебным и родственным связям близкая к вершинам государственной власти, двору, монарху;

— должностное дворянство, совмещающее государственную службу с интеллектуальной деятельностью на профессиональном для данного периода уровне;

— поместное родовое дворянство, не связанное лично с аппаратом государственной власти;

— формирующаяся дворянская интеллигенция10,10 стоящая вне чиновничье-бюрократической иерархии.

Для идентификации этого слоя, сановной, бюрократической, родовой, экономической и интеллектуальной элиты, к которой принадлежали авторы писем, я отказалась от таких понятий, как «знать» и «аристократия», по следующим соображениям. Во-первых, мне хотелось не осложнять научный терминологический аппарат работы понятиями, которые присутствовали в языке изучаемой эпохи и имели свое, далеко не равное современному, значение. Кроме того, и сами представители российского дворянства к «аристократии» и «знати» относили иногда разные социальные силы. В словаре Даля термин «аристократия» многозначен. Его содержание вобрало в себя более раннюю традицию XVII в., подразумевающую под этой привилегированной социальной группой «вельмож, знать, высших бояр, окольничьих, высшее сословие по праву рождения, родовую знать»11.11 По всей видимости, в XVIII в. понятие «аристократия» уже включало «все дворянство вообще» или как минимум «дворянство титулованное (князья, графы) и знатнейшие столбовые роды»12.12 Тогда же выделилась «аристократия богатства» и «аристократия учености»13.13 Оказалось, что «во всяком сословии и звании могут быть своего рода аристократы, считающие себя от природы и без заслуг выше других»14.14 «Аристократы династии», утратившие свои позиции и влияние, явно с презрением относились к «новой аристократии» «в случае». Один из героев Пушкина утверждал, что «аристокрация чиновная не заменит аристокрации родовой»15,15 а сам поэт в «Моей родословной» писал:

39

Не торговал мой дед блинами, Не ваксил царских сапогов, Не пел с придворными дьячками, В князья не прыгал из хохлов, И не был беглым он солдатом Австрийских пудреных дружин;

Так мне ли быть аристократом? Я, слава Богу, мещанин16 16

К противоречиям потомков боярской знати и «ничтожных внуков пирожников»1717 в последнюю треть XVIII в. добавилось осознание значимости собственной личности «аристократов образованности и духа».

Во-вторых, словари современного русского языка в качестве двух главных показателей аристократизма выделяют родовитость, а затем привилегированность18, 18 что не соответствует основным принципам, определяющим социальный состав господствующей верхушки XVIII века. Ведущим критерием сущностной внутрисо-словной дифференциации дворянства была позиция, занимаемая группой в системе власти абсолютной монархии. Политический вес того или иного слоя в среде господствующего класса зависел от степени причастности к императорскому окружению и бюрократического статуса. В самодержавной России неограниченная власть монарха являлась единственным законом, а близость к трону и благоволение государыни определяли состав политически господствующей верхушки, возвышение и падение дворянских группировок. Поддерживаемое абсолютизмом исключительное значение в обществе чиновничьего аппарата и государственной службы делало систему бюрократической иерархии важнейшим показателем социальной стратификации дворянства. Статус не только фиксировал положение представителя господствующего класса, соответствующее строгому соподчинению должностей по Табели о рангах, но и являлся общепринятым путем завоевания в дворянском обществе признания, важным средством самореализации, главным аргументом нравственной оценки личности в свете. Кроме того, термин «аристократия» сливает с массой дворянства интеллектуальную и образованную часть сословия, лишенную богатых поместий, боярской родословной и не имеющую доступа к верхушке власти.

Для характеристики социальной группы, к которой принадлежат авторы писем, я отказалась и от термина «знать», имеющего несколько устаревший смысловой оттенок в современном русском языке. В словарях С.И.Ожегова «знать» — это опять-таки «аристократия, высший слой привилегированного класса»19.19

В силу указанных обстоятельств я остановилась на термине «элита», который не употреблялся в XVIII столетии, отсутствует в лексиконе предпушкинской прозы, а также не упоминается в словаре В.Даля. Таким образом, содержание этого понятия не обременено взглядами и внутригрупповьши противоречиями российского дворянства XVIII века. В современном русском языке под «эли-

40

той» понимаются лучшие или наиболее видные представители какой-либо части общества, группировки20.20

Определение элиты в различных социологических теориях неоднозначно; ею именуются:

— люди, составляющие меньшинство, имеющие превосходство и влияние в тех или иных социальных сферах, где осуществляют контроль (Вудленд);

— люди, получившие наивысший индекс в области их деятельности (Парето);

— наиболее активные в политическом отношении люди, ориентированные на власть, организованное меньшинство общества (Моска);

— люди, пользующиеся в обществе наибольшим престижем, статусом, богатством;

— люди, обладающие интеллектуальным или моральным превосходством над массой, наивысшим чувством ответственности (X. Ортега-и- Гассет);

— люди, обладающие позициями власти (Этциони);

— люди, обладающие формальной властью в организациях и институтах, определяющих социальную жизнь (Т.Дай);

— боговдохновенные личности, наделенные харизмой (Л.Фройнд);

— творческое меньшинство общества (Тойнби);

— сравнительно небольшие группы, состоящие из лиц, занимающих ведущее положение в политической, экономической, культурной жизни общества (соответственно экономическая, культурная и т.п. элита)21.21

На мой взгляд, социологов элиты можно разделить условно на две группы: специалисты, связывающие с элитой лишь руководящую часть общества, осуществляющую политический контроль, и ученые, признающие теорию элитарного плюрализма. Такие западные социологи, как С.Нагель и В.Рансаймен, особенно подчеркивали вариативность понятия «элита» в обществе и указывали на множественность элит, которые находятся в состоянии конкуренции. Ш.Айзенштадт предлагает функциональный принцип различия элит и выделяет правящие и вторичные элиты, стремящиеся оспорить существующий социальный порядок. Вторичные элиты, к которым социолог относит прежде всего элиты культурные и религиозные22,22 образуют скрытую до поры до времени антисистему23 23 и стимулируют интеллектуально окрашенные движения.

Я также придерживаюсь концепции множественности и плюрализма элит, существования конкурирующих первичных и вторичных элит. В сознании последних происходит развитие оппозиционных настроений, взглядов, ориентиров. Анализ биографий авторов привлеченных к работе писем обнаружил сложную структуру верхушки господствующего сословия, наличие нескольких пересекающихся по своему составу элит. Я различаю элиту власти, т.е. крупных чиновников, близких ко двору; экономическую элиту, к которой относились богатые латифундисты; просвещенную элиту, первые поколения русской дворянской интеллигенции; и, наконец, элиту прошлого, затухающие фамилии с гордой родовой па-

41

мятью о прежнем могуществе. Отразившаяся в социальном составе авторов писем неоднородность верхушки российского дворянства, включающей политическую, экономическую, культурную и традиционно-династическую элиты, была непосредственно связана с такими процессами, протекающими в среде господствующего класса-сословия, как:

— падение общественно-политического веса родовой знати;

— обособление бюрократической касты;

— развитие культуры и самосознания господствующего сословия;

— возникновение особого слоя дворянской интеллигенции;

— разрушение традиционного стереотипа отношений служилого сословия и верховной власти;

— формирование социальных предпосылок идейной поляризации дворянства.

Одновременная принадлежность к каждой элитарной группе лишь в исключительных случаях могла совпасть в судьбе одного человека. Множественность элит в среде дворянства обусловила борьбу между ними за приоритетные позиции.

Как группа, входящая в состав сословия, элита являлась носительницей психологии дворянства, базовых, традиционных, определяющих черт его психологического облика, которые были детерминированы существенными характеристиками социально-экономического положения и политических позиций властвующего сословия в общественной системе Российской империи. С другой стороны, элита оказалась именно той средой, где зарождались новые исторически значимые процессы развития сознания дворянства.

Богатая жизненная практика, мобилизующая ответственность верхушки сословия неотвратимо требовали от его представителей способности к самостоятельному деятельному мышлению. Жизненную мобильность и динамику этого слоя поддерживало разнообразие социальных контактов. Определенный уровень культуры и цивилизованности, путешествия, обучение за границей раздвигали горизонты понимания. По активности мысли и интенсивности жизни элитарные круги представляли наиболее деятельную и думающую часть господствующего сословия. Не случайно представители этого исторически активного слоя оставили обширное эпистолярное наследие, напряженную, богатую содержанием переписку, которая сохранилась до наших дней, а следовательно, представляла информативную, духовную, культурную, наконец, мировоззренческую ценность для потомков. Переписка элиты российского дворянства последней трети XVIII в. — это сложившийся, цельный комплекс эпистолярных источников, внутренне взаимосвязанных, многократно перекрещивающихся, отражающих реальные объективные процессы социального развития господствующего сословия и имеющих свои закономерности возникновения и эволюции.

Для детального изучения столь разнообразного и подвижного источника, как переписка элиты российского дворянства, необхо-

42

дима ее внутренняя классификация. В источниковедческой литературе отсутствует устойчивая, общепринятая группировка эпистолярных источников, что объясняется, с одной стороны, их многосложностью, а с другой — недостаточной разработанностью методологических оснований их внутривидовой классификации. В этом отношении может оказаться перспективным использование в качестве критерия классификации писем их социальных функций.

Определенную сложность представляет выбор единицы классификации эпистолярных источников, так как письмо настолько емко, что в его пределах могут совмещаться различные эпистолярные жанры с присущей им тематикой, функциями, стилистическими и структурными особенностями. Учитывая полифункциональность и многослойность не только переписки, но и отдельного письма, целесообразно за единицу классификации взять его более или менее самостоятельное смысловое звено. Такой подход позволит охватить разнообразные направления эпистолярного материала в целом.

Весь используемый в работе комплекс эпистолярных источников в соответствии с их социальными функциями можно разделить на традиционно-ритуальные, а также эмоционально-интимные и интеллектуально-эмоциональные письма.

К традиционно-ритуальной переписке относятся прошения, жалобы, рекомендации, благодарности; соболезнования, поздравления; информативные письма; семейная переписка бытовой тематики.

Прошения, рекомендации и благодарности были необходимы дворянину для протекции, признания в высшем свете, т.е. служили одним из основных путей продвижения по службе. Они были порождены существовавшим в среде господствующего сословия сложным институтом покровительства, который строился на личных контактах. Дворянин обращался за протекцией не как представитель какого-либо учреждения и даже не как обладатель определенного социального статуса, а как близкий знакомый или родственник знатного вельможи. Сугубо личный характер отношений между автором и адресатом писем этой группы отличает их от переписки, ведущейся от имени различных учреждений и относящейся к делопроизводственной документации. Прошения, рекомендации и благодарности отражают не столько механизм действия чиновничье-бюрократического аппарата Российской империи, сколько особенности внутри- и межгруппового общения, существующего в среде господствующего сословия.

Этикет прочно установившейся традиции покровительства определил стилистические особенности прошений и рекомендаций, их структуру, язык, лексику, тон. Письма этой группы имеют отработанную, устоявшуюся сюжетную схему, которая отличается строгим следованием канонам эпистолярного этикета. В каждом прошении обязательно присутствует высокопарное, подчеркнуто льстивое обращение. Зная «благодетельную десницу» князя Г.А.Потемкина, состоящий при кабинете Екатерины II поэт В.П.Петров просил всемогущего фаворита о "высокой помощи" и

43

«покровительстве» и называл его «прямым и единственным в России Меценатом»24.24 Титулатура адресов и обращений была разработана до тонкостей, и ее старались не нарушать. Вслед за обращением автор говорил о просьбе, которая сводилась к пожалованию, награде, повышению в чине или протекции. Краткое изложение просьбы сопровождалось широковещательным, витиеватым оправданием ее. Завоевать расположение покровителя значило убедить его в том, что проситель неукоснительно следует общепринятым нормам и ценностным ориентирам. Именно поэтому лексика прошений и рекомендательных писем близка к стандартным формулярам официальных документов о награждениях и пожалованиях «во всемилостивейшем уважении на усердную службу и труды», «в изъявление к усердной службе и ревностным трудам»25.25 «Я же по истинной моей всеусерднейшей к службе Ее Императорского Величества ревности и впредь о всех могущих приключиться всяких случаях уведомлять Ваше Превосходительство и всякого от Вас милостивого государя наставления и милостивых советов требовать не премину. Будучи твердо уверен, что сие самое всеобщему благополучию и доставлению лучшего вида дел великий успех

26

приносить может»26

писал командующий русской армией во

время Семилетней войны С.Ф.Апраксин. Типичной была такая характеристика чиновника, ищущего покровительства влиятельного вельможи: «...осмеливаюсь рекомендовать вам этого господина, как самого честного человека и одного из самых ревностных слуг Ее В[еличест]ва, нашей монархини»27.27

Прошениям, рекомендациям и благодарностям присущ громоздкий, напряженный язык, до заумного великолепный и приподнятый. Этикетные нюансы оказываются в письмах этой группы важнее семантики слов. «...Никогда не кончаю я моих писем без того, — оправдывался Г.И.Чернышев за недостаток красноречия, — чтобы не думать, придумывать, а иногда и до крови кусать пальцы для приискивания выражений, которые могли бы вам засвидетельствовать мою истинную признательность за все ваши благодеяния»28.28 Заканчивалось прошение, как правило, подобострастной фразой о вечной признательности типа: «За все сие не нахожу довольно сил изъявить вашему сиятельству, яко милосердному моему патрону и благодетелю, наичувствительнейшую мою благодарность, как только повсеместно прославлять ваше имя и фамилию»29.29 Эпистолярный этикет прошений и рекомендаций сохранялся почти без изменений длительное время; готовые штампы бюрократических формуляров оказались очень цепкими и живучими.

Близко к письмам рассмотренной группы примыкают разнообразные соболезнования и поздравления. В них не содержится открыто высказанной просьбы, однако впоследствии право на нее давало само существование подобной переписки. Так, член Иностранной коллегии А.И.Морков писал в Швецию С.П.Румянцеву, как добиться покровительства графа Д.А.Зубова: «Я ничего не знал о ходатайствах, к коим вы постарались подвинуть его в вашу пользу: но хотя он и не показал на них готовности, посоветую вам...

44

вступить с ним в переписку и в ней не унывать»30.30 Поздравления и соболезнования писали главным образом для того, чтобы напомнить о своем существовании, поддержать отношения с влиятельными родственниками и знакомыми. Письмам этой группы также присущ изящно отшлифованный, приподнятый стиль и ориентация на нормативные эпистолярные образцы, которые печатались в письмовниках31.31 Т.И.Тутолмин так писал своему влиятельному знакомому князю Н.В.Репнину: «...извещаюсь я о правосудном Его Императорским Величеством вознаграждении заслуг Вашего Сиятельства пред престолом и отечеством... я спешу принесть всегдашнее мое с тем поздравление, сопровождая оное нелицемерным желанием, дабы Всевышний расположил сердце великодушного и милосердного государя нашего на ознаменование дальнейших Вашему сиятельству милостей»32.32

К традиционно-ритуальной переписке можно отнести и так называемые информативные письма, которые в условиях цензурного режима и отсутствия в газетах оперативной информации заменяли в известной мере регулярную прессу. В них часто встречаются фразы: «Далее о сем узнаете из газет» или «дела нынешние не требуют дальних распространении сверх того, что в рескриптах увидите»33.33 Информативная переписка, характеризующаяся запрограммированностью тематики, отличалась повышенным интересом к военным, дипломатическим и придворным событиям, которые в сознании представителей господствующего сословия были тесно связаны со взлетами и падениями крупных сановников. В письмах этой группы подробно сообщается о фаворитах и приближенных императрицы, раздаче лент и орденов. К особому роду сведений относятся события из жизни царской фамилии — рождение наследника, болезнь, венчание. Важной новостью считались даже такие подробности: «Нового ничего нет, кроме того, что великокняжеский поезд проследовал здесь»34.34 В письмах упоминаются слова императрицы, передаются ее жесты, взгляды. Граф С.П.Румянцев писал отцу: «...с некоторого времени Ея Величество благоволения своего подает мне частные лестные знаки. При всяком случае удостаивая меня разговором милостивым является к употреблению меня к службе благорасположенною»35.35

В информационных письмах тщетно искать индивидуального восприятия и осмысления сообщаемых событий. В лучшем случае отношение к военным победам выражали стандартными славословиями, а сведениям о придворной жизни давали общепринятые оценки. Даже в характере изложения и его последовательности трудно обнаружить систему предпочтений автора. Одинаково бесстрастным тоном, часто приближающимся к языку телеграфа, сообщалось о восстании в Польше, морозах, заключении Ясского мира, наводнении в Петербурге.

Наконец, еще одной разновидностью этой группы эпистолярных источников являлась семейная переписка, наиболее традиционная и распространенная в среде господствующего класса. Ее тематика отличалась пестротой и мозаичностью. В одном письме автор мог поздравлять со свадьбой, требовать денег «за поминове-

45

ние и за сорокоуст» внука, просить о присылке птичницы и покупке кофе, который «в Карачеве дешев, а в Москве очень дорог»36.36 Письма сообщали о приеме гостей, здоровье родственников и знакомых, о погоде, аппетите, ценах на продукты и распорядке дня. Так, послание княгини В.В.Голицыной А.Б.Куракину начиналось с выражения горести по поводу смерти Г.А.Потемкина, а завершалось сообщением об изготовленном для адресата «куске турецкой шали», которую «все мужчины закупают для по-крыши шуб и для делания плащей»37.37

К традиционно-семейной переписке относятся отчеты, «ведомости» сына, которые он со строго установленной периодичностью отправлял родителям, а также наставления отца или воспитателя. Интересны в этом отношении письма генерал-майора Н.И.Зиновьева сыну, получающему образование в Лейпциге, которые на протяжении пяти лет не меняли своей тематики и стиля. Отец подробно расспрашивает сына о здоровье, росте, покупках,/а также наставляет его учиться, чтобы «быть способным к пользе любезного нашего Отечества и угодным Ее Величеству»38.38

Традиционно-семейная переписка была единственной разновидностью деловой и ритуальной переписки, где автор письма пытался рассказать именно о себе и о своей жизни. Однако подобный рассказ ограничивается внешними событиями, которые, несмотря на их кажущуюся пестроту, можно свести к бытовой информации. Личность теряется за простым перечислением фактов, не пропущенных через призму индивидуального восприятия. Подобная переписка была вызвана скорее привычкой и традицией, чем внутренним стремлением к общению. Бедности самовыражения и однообразию бытовой тематики соответствуют семантическая и лексическая скупость, просторечие, небрежность в написании.

При всем разнообразии традиционно-ритуальных и деловых писем от прошения на имя знатного вельможи до наставлений отца сыну их объединяют четко определенное целевое назначение, как правило утилитарного характера, тематическое и стилистическое однообразие и запрограммированность, следование эпистолярному канону. Переписка подобного рода не располагала к откровенности, личностному анализу событий, глубоким размышлениям, эмоциональным переживаниям. Со строк ритуальных и деловых писем встает образ неуклонно следующего общепринятым нормам и ценностным ориентациям чиновника в застегнутом на все пуговицы мундире. Индивидуальность, зажатая строгим эпистолярным этикетом, нивелировалась и приобретала черты традиционности. Однако эта односторонность проявления личностного начала объясняется скорее не эмоциональной бесцветностью их авторов, а социальными функциями ритуальных и деловых писем, всей культурно-исторической традицией развития эпистолярного жанра. Так, И.И.Хемницер писал Н.А.Львову: «Друг мой ты знаешь, что я только я с друзьями моими быть могу; а где не друзья мои, там уж от меня толку не жди: где каждое слово на вески надобно класть, тут сам ты знаешь шутить неловко: да ничево и на ум не припадет»39.39 Между тем, рост самосознания

46

личности, усиливающееся стремление к осмыслению явлений действительности требовали соответствующих форм выражения, что и обусловило развитие переписки, в которой отразился внутренний мир человека.

Функции эмоционально-интимной переписки не имеют четко определенной прагматической цели, хотя отмечены внутренним единством. Основное ее назначение — беседа с адресатом, а не простая передача ему конкретной информации. Свобода и непринужденность разговора обусловливают внезапный переход от одного сюжета к другому. Эмоционально-интимные письма не запрограммированы тематически, они вместили все многообразие содержания, которым жила частная переписка последней трети XVIII в.: заинтересованные отклики на события социально-политической и культурной жизни; семейные, бытовые заботы; вопросы служебной карьеры; сведения об общих знакомых и т.д. Несмотря на мозаичность, содержание писем спаяно индивидуальностью автора, личностным восприятием и осмыслением действительности, стремлением выразить свое понимание событий, свою меру оценки. В 1793 г. Н.М.Карамзину необходимо бьыо поведать И.И.Дмитриеву о своем восприятии событий Французской революции: «Я живу, любезный друг, в деревне... но часто бываю очень, очень безпокоен в моем сердце. Поверишь ли, что ужасныя происшествия Европы волнуют всю душу мою? Бегу в густую мрачность лесов — но мысль о разрушаемых городах и погибели людей везде теснит мое сердце»40.40 Яркими характеристиками и живой наблюдательностью отличаются письма Д.И.Фонвизина П.И.Панину и сестре из Франции: «Я увидел, что во всякой земле худого гораздо больше, нежели доброго, что люди везде люди, что умные люди везде редки, что дураков везде изобильно...»41.41

Стремление к раскрытию своей личности, сосредоточение на внутренних переживаниях, осознание своего положения в обществе выплескивались в эмоциональную переписку, которая оказалась наиболее емкой формой для самовыражения. А.М.Кутузов писал П.И.Тургеневу: «...я не умею думать сам собою, мысли мои рождаются не прежде как при дружеской беседе... Они плод ... кроющейся во мне страсти»42.42 В письмах этой группы есть философски окрашенные раздумья, самоанализ, переходящий в исповедь «чувствительного сердца». М.Н.Муравьев писал сестре: «Время течет;

останавливай его. Всякая минута, которую в свою пользу употребишь, не вечно для тебя пропала. Чувствуй свое бытие, дай упражнение своему сердцу...»4343 Именно в эмоционально-интимной переписке появляются новые сюжеты, о которых А.А.Петров говорил Н.М.Карамзину: «Вопросы: что я есмь? и что я буду? всего меня занимают и бедную голову мою кружат»44.44

Подобного рода переписка могла возникнуть между близкими людьми, испытывающими потребность в духовном общении, для нее характерна глубокая искренность. М.Н.Муравьев на обороте письма В.В.Ханыкова записал: «Переписка друзей... это история сердца, чувствований, заблуждений»45.45 Пытаясь отличить себя от «льстецов, коими свет сей наполнен»46,46 они рассматривали дру-

47

жеские послания как средство самопознания и внутреннего раскрытия. А.М.Кутузов писал П.И.Тургеневу: «... друг мой, скажи мне, что пользы будет в дружбе нашей, естли мы один другому станем токмо ласкательствовать, превозносить себя взаимно похвалами и самые пороки наши называть добродетелями?»47.47 Иногда письмо заканчивалось словами: «Я говорю это от души; Вы, конечно, не заподозрите во мне способности говорить льстивые фразы»4"48

Эмоционально-интимной переписке свойственна свобода от эпистолярного канона, обязательных обращений и концовок. Авторы стремятся преодолеть изжившие себя ритуальные трафареты, которые лишь затруднили бы переписку. Н.М.Карамзин писал И.И.Дмитриеву: «Вы в начале письма вашего имяновали меня М[илостивый] Г[осударь], но имянование друга мне бы приятнее было слышать из уст твоих»4949 И.М.Рибас просил графа А.Г.Боб-ринского «писать мне в дружеском тоне, без церемоний и чем небрежнее будет письмо, тем приятнее оно для меня будет»50.50 Заканчивались подобные письма не шаблонными комплиментами, а неожиданно обрывались «с глубочайшим...» или «не по одной форме письма, но по всей искренности есть ваш»51.51 И.И.Хемницер в заключении своего письма говорил: «Вот тебе друг мой что на душе у меня. Теперь потяну еще пока сможется. Хлеб мой насущной, я знаю, будет очень маленьким и ломтями резан да бьыа бы только душа сытяе. Ну, полно. Прости»52.52

Эмоционально наполненной переписке между близкими по духу людьми присущи свобода и непосредственность выражения, живые разговорные интонации, которым никак не соответствовали «долго-сложно-протяжно-парящие слова»53.53 И.И.Дмитриев упрекал кузена: «Вы еще не перестали проказничать, и вместо того, чтобы сказать брату с десяток каких нибудь искренних и полезных слов, растянули по целой странице холодныя высокопочитания и проч.»54.54 В.В.Капнист просил жену: «...не пиши красноречиво, а то что на сердце лежит»55.55 Авторы писем стремились выработать собственный слог, который бы обладал возможностью «изъяснять чувствия», их «нежные краски»56.56 Эмоционально-интимной переписке свойственно ощущение личности адресата, индивидуальность тона, шутки, намеки. И.Г.Чернышев писал перед штурмом Измаила князю С.Ф.Голицыну о неком господине Астошове, который просит прислать «фунт пудры и немного помады, дабы защитить парик от бомбы»5757 Можно встретить в письмах и портретные зарисовки, и поэтические строки о природе и улицах любимого города. «Сегодня был прекрасный день, и я, идучи тихонько, не один раз останавливался, особенно по набережной, чтобы насладиться видом Невы и ее окрестностей: это еще первый мороз, но такой, что жарким солнечным сиянием его почти и не слышно... Тонкий туман, теряющий синеву свою в солнечных лучах, стоял вокруг берегов»58.58

Эмоционально-интимным близки по своим функциям и стилю интеллектуально-эмоциональные письма. Однако они имеют некоторые отличительные черты, позволяющие объединить их в от-

48

дельную группу. Целевое назначение интеллектуально-эмоциональных писем заключается также в сообщении адресату мыслей, взглядов автора, его отношения к происходящим событиям, но в данном случае акцент делается не на сугубо интимных переживаниях, а на мировоззренческой позиции и взглядах. Интересны в этом отношении письма дипломата Д.А.Голицына брату А.М.Голицыну о крепостном праве, его влиянии на развитие сельского хозяйства, о перспективах наделения крестьян собственностью и даже их освобождения. В 1770 г. Д.А.Голицын сообщал: «В письме от 1 марта вы выражаете сомнение (а я совершенно убежден) в невозможности завести в России цветущую торговлю без упразднения крепостного состояния крестьян»59.59

В переписке интеллектуальных кругов российского дворянства (поэтов, драматургов, писателей) шла речь о стихах, пьесах, сообщались отзывы на литературные произведения. В конце XVIII в. даже существовал термин для определения интеллектуально наполненной и эмоционально напряженной переписки о совершенствовании человека, его отношениях с миром, «упражнении в познании себя», «грехах и добродетели»60.60 Современники называли такие письма «философической перепиской»61.61 А.А.Петров писал Н.М.Карамзину: «Слава просвещению нынешнего столетия и дальние края озарившему! Так восклицаю я при чтении твоих эпистол (не смею называть русским именем столь ученых писаний)»62.62

Интеллектуально-эмоциональная переписка могла быть средством общения определенного круга представителей господствующего сословия, в среде которого в последней трети XVIII в. существовало значительное число неформальных общностей (литературных объединений, масонских лож и т. п.). Сохранилась переписка «кружка Львова» — Г.РДержавина, В.В.Капниста, И.И.Хемницера. Письма нередко копировались, пересылались, обсуждались. Н.И.Новиков писал А.А. Ржевскому: «Теперь прилагаю письмо в[ысоко] почтеннейшего] бр[ата]Шварца к Рибасу и копию с оного для вас; постарайтесь отдать ему оное сами и потребуйте на оное ответа»63.63 Н.Н.Бантыш-Каменский посылал Александру Б.Куракину как дополнительный источник новостей письмо И.В.Гудовича к графу К.Г.Разумовскому64.64

Интеллектуально-эмоциональной переписке свойственна тематическая и сюжетная определенность, логическая и системная подача материала (иногда даже под номерами). Так, например, письма профессора Н.Я.Озерецковского к И.И.Бецкому о путешествии графа А.Г.Бобринского по России очень близки к подробному добросовестному дневнику, содержащему информацию об обычаях различных народностей, промышленных предприятиях, устройстве городов65.65 Серьезность содержания, философская направленность, декларативная интонация, политическая заостренность и животрепещущий интерес свидетеля и участника событий сближают интеллектуально-эмоциональную переписку, не лишая ее личностного начала, с хроникой событий, памфлетом, путевым очерком, философским трактатом, литературной рецензией.

49

Очевидно, что всему рассмотренному комплексу источников в высшей степени присуща полифункциональность, многообразие содержания и стилистических особенностей, различная степень следования эпистолярному канону, неоднозначность взаимоотношений автора и адресата. Письма российского дворянства последней трети XVIII в. — это официальные послания, прошения, рекомендации и глубоко искренняя, эмоциональная, содержательная переписка; письма, имеющие сугубо утилитарные цели, состоящие из шаблонных фраз и комплиментов, и живая, непринужденная, порывистая, полная пронзительных наблюдений, настойчивого самоанализа переписка; письма людей, имеющих лишь служебные отношения, и друзей. Типологическая неоднородность эпистолярных источников последней трети XVIII в. связана с таким этапом их развития, когда, с одной стороны, старые, устоявшиеся формы переписки, опирающиеся на письмовники и строго следующие эпистолярному канону и в содержательном, и в стилистическом плане, еще не были изжиты, а с другой стороны, письма, вышедшие за узкие рамки примитивной эпистолярной традиции, стали массовым явлением в среде элиты господствующего сословия.

Совмещение различных функций в пределах эпистолярных источников не лишает их «чистоты вида», поскольку существует основная функция, которая на разных этапах эволюции и в различных группах писем прослеживается с неодинаковой отчетливостью. Сравнительная характеристика различных видов эпистолярных источников позволяет на коротком историческом пути проследить основные направления и черты их эволюции. Превращение переписки в средство духовного общения, самораскрытия личности, расширение границ письма отражает, на мой взгляд, основное в эволюции источников эпистолярного характера.

Распространение переписки, обусловленной потребностью в духовном общении и стремлении личности к саморазвитию, потребовало адекватной этому назначению формы выражения чувств и мыслей. Наиболее перспективные элементы для развития эпистолярных источников можно наблюдать в эмоционально-интимных и интеллектуально-эмоциональных письмах. Переписка становится более интенсивной и разнообразной, происходит обогащение содержания писем: развивается их язык, передающий новые понятия социальной жизни и сложный внутренний мир личности, появляются естественность и простота в выражении чувств, слабеет и нарушается связь с устойчивыми эпистолярными стереотипами.

Эволюция переписки нашла свое выражение не только в появлении новых разновидностей эпистолярных источников, но также и в наполнении их старых традиционных форм новым содержанием. В этом отношении показательны письма М.Н.Муравьева, «отчеты», «ведомости» послушного сына о том, как проходят хлопоты друзей отца о назначении его вице-губернатором Твери. В письмах М.Н.Муравьева можно найти и описание внутренних переживаний, выражение недовольства собой, сведения о встречах литераторов, портреты знакомых, впечатления о прочитанных книгах. Он

50

просит извинения за письмо, которое «нечувствительно наполняется бездельными приключениями, не стоящими быть пересказываемыми», и стремится, чтобы они «имели род беседы», которая «приятна и полезна»66.66 Письма А.П.Сумарокова на имя знатных сановников и самой Екатерины II — это не унизительные жалобы и прошения, а протест, возражение, недовольство. В них звучит требование уважения и признания прав драматурга. Они не используются лишь как средство для поиска покровителя и продвижения по службе. Сумароков с гордостью говорил Г.А.Потемкину:

«Всему сему главная причина любление мое ко стихотворству; ибо я на него полагался и на словесные науки, не столько о чинах и об имени рачил, как о своей музе»67.67 Автор выдерживает свободный стиль обращения к монархине, отказывается от традиционных комплиментов. Интересно в этом отношении письмо драматурга Н.Ф.Эмина к статс-секретарю Ю.А.Нелединскому-Мелецкому с просьбой устроить ему выгодную службу, которая излагается образным языком писателя. «Я — празден, смею просить у вас работы... Сердце мое ... избрало вас себе начальником и покровителем. Ум подтвердил свой выбор. Он говорил сердцу: ты, сердце, не дурак! ... Сердце отвечало уму: ну и ты, ум, не глуп! ...признайся:

и ты не будешь в накладе»68.68

Появление отчетов отцу и прошений сановникам, где на первый план выступает неповторимая индивидуальность автора, свидетельствовало о новых тенденциях в развитии эпистолярных источников, которые в конечном счете определили качественный скачок в эволюции бытового документа, постепенный переход от наивного информативного письма о событиях повседневной жизни к доверительному размышлению-исповеди, от подобострастного поздравления с наградой, составленного в соответствии с прочно укоренившимся каноном, к письму, где затронуты глубокие философские и мировоззренческие проблемы, где остро ощущается личность адресата.

В переписке российского дворянства последней трети XVIII в. отразились важнейшие социально-психологические процессы, протекающие в сознании представителей господствующего сословия. Содержание эпистолярных источников свидетельствует об углублении и расширении контактов в среде дворянства, об отказе от строгой регламентации повседневного общения, о повышении интереса к внутреннему миру личности. Наиболее восприимчивыми к гуманитарным ценностям оказались представители элитарных кругов. Процесс развития самосознания образованного дворянина можно считать важнейшим фактором эволюции эпистолярных источников, превращения переписки в «человеческий документ».

Историко-типологический анализ переписки непременно должен сочетаться с разработкой конкретных методик повышения информативной отдачи источника. На потенциальные возможности документов личного происхождения, писем в том числе, служить источником реконструкции сознания людей прошлых эпох указывалось неоднократно69.69 Однако источниковедческий анализ переписки проводился с помощью традиционных методов исследова-

51

ния, путем прочтения, сопоставления и фрагментарного использования информации. Иллюстративный подход к материалу эпистолярных источников, естественно, не мог реализовать всего богатства информативных возможностей. Поиск более эффективных путей извлечения из переписки скрытой информации позволит приблизится к воссозданию социально-психологических процессов в их исторической ретроспективе.

Изучение больших массивов исторических документов, включающих источники сложного, в том числе нарративного, характера, которые содержат более или менее однородную информацию по изучаемой проблеме, логично и оптимально с помощью конкретно разработанных процедур контент-анализа. За исключением специфичных исследований социологов и проводимого ими формализованного изучения писем в прессу, мне известна лишь одна работа, посвященная контент-анализу частной переписки отдаленных от нас исторических периодов ~ статья А.С.Маджарова «К вопросу о применении контент-анализа к источникам личного происхождения»70.70 Оправданность формально-количественного учета и использования данных писем элиты российского дворянства последней трети XVIII в. подтверждается следующими факторами. Сохранившуюся, опубликованную и привлеченную к работе переписку рассматриваемого периода можно признать пропорционально соотносимыми и в содержательном, и в структурном плане комплексами, которые вполне адекватно отражают общее состояние эпистолярного наследия российского господствующего сословия. Комплекс документов каждого из 45 авторов включает 40 писем, т.е. одинаковое количество источников одного вида, относящихся к одному периоду, возникших в одной среде и извлеченных из многочисленных сборников путем случайной выборки. Здесь важно заметить, что публиковались и в дореволюционных, и в современных изданиях не шедевры эпистолярного жанра, а сохранившиеся в силу традиционно бережного отношения к письмам в семейных архивах более или менее цельные комплексы переписки автора71.71 Сходство явлений и процессов действительности, на которые были направлены эмоционально-оценочные реакции авторов писем, позволило создать специальную программу контент-анализа переписки российского дворянства последней трети XVIII в. с целью извлечения из нее данных по социальной психологии господствующего сословия.

Весь массив источников, 1800 писем 45 авторов, был представлен в унифицированном виде, т.е. в числовом выражении. Согласно принятой методике кодировки содержащейся в переписке информации производились следующие операции. За единицу контент-анализа принималось письмо, текст которого внутренне разделялся на определенные части — единицы контекста или смысловые единицы контент-анализа. Данный фрагмент письма, вне зависимости от содержащегося в нем объема информации, выражал одну мысль, идею автора и был объединен общим смыслом. Затем шла фиксация предварительно выделенных первичных понятий, объектов контент-анализа. Перечень объектов был составлен в

52

строгом соответствии с эпистолярным материалом, при этом использовались преимущественно точные формулировки, процитированные из текста источника. Эти детализированные понятия первого уровня, число которых оказалось достаточно большим, объединялись в укрупненные индикаторы и категории контент-анализа в зависимости от их принадлежности к тем или иным сферам, видам, способам деятельности. Так выявлялись проблемные темы, относящиеся к инвариантным элементам всей использованной в работе переписки. Набор объектов мог расширяться и уточняться по мере включения в исследование нового эпистолярного материала. Перечень индикаторов и тем более категорий, как правило, оставался неизменным (см. Приложение, табл. 1).

На следующем этапе кодировки содержания переписки учитывались оценочные суждения автора о том или ином объекте или просто упоминания о нем, которые рассматривались как результат предпочтения. Оценочным суждениям авторов писем давалась характеристика, имеющая числовое и буквенное выражение, а также указывающая на знак высказывания. С этой целью четко выделялся объект, на который направлена эмоция автора, затем определялось, к какому классу категорий и индикаторов контент-анализа относится данный объект, и фиксировался знак направленной на него эмоции: — негативный, + позитивный, 0 нейтральный. Исходя из текста письма выяснялись причины той или иной эмоциональной реакции и критерий отношения автора к данному объекту. На основании рабочей таблицы смысловых полей эмоциональных категорий находилась арабская цифра того или иного эмоционального высказывания и его буквенное обозначение, которое определялось по следующей схеме:

а — упоминание с позитивным (негативным) оттенком;

б — явно выраженное отношение к объекту с помощью определений, эпитетов, сравнений, примеров;

в — непосредственно, прямо высказываемое автором отношение к объекту; явное стремление сосредоточить внимание адресата на отношении автора к объекту.

Спектр возможных чувств, реакций, эмоционально-оценочных отношений был составлен по различным словарям современного русского языка (в частности, использовались словарь русского языка, словари синонимов, эпитетов, антонимов, семиотический словарь и т. д.)72.1 При этом обязательно шла своеобразная трансформация описания эмоциональных состояний, выполненного в духе языковой традиции XVIII в., в привычные для нашего времени формулировки с помощью словарей русского языка XVIII и начала XIX в.732 (см. Приложение, табл. 2).

Организация содержания писем, повышающая их информативную отдачу, выявление адекватной связи письма и внетекстовой реальности возможно лишь при наиболее полном учете данных переписки и ее обстоятельств, что предполагает обязательный учет ее многоплановых характеристик. Каждому исследуемому документу был дан индекс в соответствии с рабочей программой систематизации эпистолярного материала (см. Приложение, табл. 3).

53

Результатом контент-анализа стали сводные таблицы, составленные для каждого автора, которые имели унифицированную структуру:

категория индикатор объект

эмоционально-оценочная реакция

тип эпистолярного материала

III

IV

VI

VII

В качестве примера можно привести фрагменты переписки и их отражение в данной сводной таблице (см. Приложение, табл. 4)

Отрывок письма, объединенный общим смыслом (смысловая единица контент-анализа):

1. «Граф Зубов здесь — все. Нет иной воли, кроме его собственной. Его власть обширнее той, какою пользовался князь Потемкин. Он все так же нерадив и неспособен, как и прежде, хотя Императрица говорит всем и каждому, что это величайший гений, какого когда-либо производила Россия, что один Бог свидетель его усердия и трудов и что единственно он присоединил к России Курляндию и Польские области»743 (См. отражение отрывка письма в табл. 4 под № 1).

2. Отрывок письма, объединенный общим смыслом (смысловая единица контент-анализа):

«Я не осмеливаюсь отметать ваших намерений в рассуждении письма к Зоричу. Но чистосердечно могу вас уверить, что мое спокойствие отнюдь не терпит через то, что я не офицер»75.4 (См. отражение содержания отрывка письма в табл. 4 под № 2).

3. Отрывок письма, объединенный общим смыслом (смысловая единица контент-анализа):

«Я чаю, князь известил вас о множестве указов, вышедших по части государственного хозяйства, и об учреждении нового вспомогательного банка для дворянства. Накладка новых податей на все состояния прибавила дохода слишком 18 миллионов. За сию операцию князь Куракин получил голубую ленту и серебряный сервиз; Васильев — чин и дом; а князь выпросил своим деловым людям: Чарнышу — деревню, а Ефремову — пенсию сверх получаемого жалования»76.5 (См. отражение содержания отрывка письма в табл. 4 под № 3)

В итоге формализации данных переписки 45 авторов с учетом важнейших факторов, влияющих на ее содержание, был получен систематизированный сопоставимый материал, который можно использовать в различных проблемных исследованиях. Эти количественные данные, имеющие цифровое и буквенное выражение, сопоставимы относительно писем одного автора, относительно содержания переписки и характеристик эпистолярного материала и, наконец, в рамках всего массива документов, подвергнутых контент-анализу. Сведениями таблиц можно оперировать как с точки зрения частот встречаемости, так и в плане частот связанности. Комплексный подход позволил многократно и многоаспектно использовать информацию переписки, создать своеобразный микро-

54

банк данных, что открывает перспективы детального изучения структуры эпистолярных источников и, следовательно, реконструкции породивших их особенностей сознания личности, социальной группы, сословия77.6 Полученные результаты контент-анализа могут служить основой для использования значительно более сложных количественных методов с применением ЭВМ. Контент-анализ не может охватить все богатство содержания изучаемых текстов, поэтому нельзя ограничиться лишь этим методом при воссоздании сложнейших социально-психологических процессов, его применение должно сочетаться с традиционными приемами исследования. Этот факт повлиял на способ изложения материала в работе и на его наглядную репрезентацию. Предлагаемые в Приложении сводные таблицы отражают и качественные параметры исследуемого объекта, и их количественные показатели, и непосредственную документированность конкретными фрагментами переписки.

Таким образом, проведенный контент-анализ показал, что письма — информативно богатый и перспективный источник, дающий возможность реконструкции основных ценностных систем, их взаимовлияния и взаимодеформации, характера контактов, механизма психологической сплоченности, действие которого проявилось в важнейших сферах жизни элиты российского дворянства последней трети XVIII века. Привлеченный к работе и исследованный с помощью рассмотренной программы эпистолярный материал позволяет дать более или менее полный очерк состояния психологии образованной части господствующего сословия и основных направлений его эволюции.

Примечания

1. См. об этом: Шмидт С.О. Современные проблемы источниковедения // Источниковедение. Теоретические и методические проблемы; Гуре-вич А.Я. Социальная психология и история. Источниковедческий аспект // Там же; Иванов Г.М. Исторический источник и историческое познание (Методологические аспекты). Томск, 1973; Тартаковский А.Г. Некоторые аспекты проблемы доказательности в источниковедении // История СССР. 1973. № 6; Милов Л.В. Проблема репрезентативности в источниковедении // Актуальные проблемы источниковедения истории СССР, специальных исторических дисциплин и их преподавание в вузах. Тезисы докладов III всесоюзной конференции. Новороссийск, 1979. М., 1979. Вып. 1; Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования. М., 1987.

2. См. об этом, например: Горбунов А.В. Личная переписка как источник для изучения социальной психологии революционеров-разночинцев 70-х годов XIX века (По материалам процесса «193-х») // Проблемы истории СССР. М„ 1978. Вып. VII.

3. Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования. С. 116.

4. См. об этом: Выгодский Л.С. Психология искусства. М., 1987.

5. Тартаковский А.Г. Социальные функции источников как методологическая проблема источниковедения // История СССР. 1983. № 3. С. 122.

55

6. См., например: Урнов Д.М. Эпистолярная литература // Краткая литературная энциклопедия. Т. 8. М., 1975; Муравьев В.С. Эпистолярная литература // Большая советская энциклопедия. Т. 30. М., 1978; Гри-шунин А.А. Принципы передачи эпистолярных текстов в печати // Вопросы текстологии. Принципы издания эпистолярных текстов. М., 1964. Вып. 3; Нечаева В.С. Принципы издания эпистолярных текстов // Там же; Прохоров Е.И. Издание эпистолярного наследия // Там же;

Смирнова Л.Н. Типы и виды изданий эпистолярного наследия // Там же; Дмитриев С.С. Личные архивные фонды. Виды и значение их исторических источников // Вопросы архивоведения. 1965. № 3; Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1977; Лазарчук Р.М. Из истории дружеского письма конца XVIII века (Н.А.Львов) // XXII Герце-новские чтения. Филологические науки. Л., 1969. Вып. 8; Она же. Дружеское письмо и его место в литературном процессе конца XVIII века. (Г.П.Каменев) // XXIV Герценовские чтения. Филологические науки. Л., 1971. Вып. 10; Она же. Дружеское письмо второй половины XVIII века как явление литературы; Автореф. дис... канд. филол. наук. Л., 1970; Макогоненко Г.П. Письма русских писателей XVIII века и литературный процесс // Письма русских писателей XVIII века. Вступительная статья. Л., 1980; Чудакова М.0. Беседы об архивах. М., 1980; Кочеткова Н.Д. Исповедь в русской литературе конца XVIII века. На путях к романтизму. Л., 1984.

7. Дмитриев С.С. Воспоминания, дневники, частная переписка // Источниковедение истории СССР. М., 1981. С. 355; см. также: Прохоров Е.И. Издание эпистолярного наследия // Вопросы текстологии. Принципы издания эпистолярных текстов. М., 1964. Вып. 3. С. 19.

8. Так, например, не везде точно воспроизведены прописные и заглавные буквы в таких терминах, как «государыня», «отечество», «е.и.в.», что не позволяет произвести более углубленный анализ изменения смысла, а порой и девальвации этих понятий в сознании определенных представителей господствующего класса. При цитировании точно передается текст публикации, в частности сохраняется старая орфография. В конце слов опускается «т»», вместо «Ь» пишется «е», вместо «Ь — «и». При наличии необходимой информации в сноске на письмо указывается автор, адресат, дата (год и месяц).

9. См.: Опыт исторического словаря о российских писателях (Из разных печатных и рукописных книг, сообщенных известий и словесных преданий собрал Николай Новиков). СПб., 1773, перепечатан: Материалы для истории русской литературы. СПб., 1867; Новиков Н.И. Избр. соч. Л., 1951; Болховитинов Евгений. Словарь русских светских писателей, соотечественников и чужестранцев, писавших в России. Т. 1—2. М., 1845; Бантыш-Каменский Д.Н. Словарь достопамятных людей русской земли, содержащия в себе жизнь и деяния знаменитых полководцев, министров и мужей государственных, великих иерархов православной церкви, отличных литераторов и ученых, известных по участию в событиях отечественной истории. М., 1836. Ч. 1—5; Он же. Биография российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. СПб., 1840— 1841. Ч. 1—4; Долгоруков П.В. Российская родословная книга. СПб., 1854—1857. Ч. 1—4; Старчевский А. Справочный энциклопедический словарь. СПб., 1854; Венгеров С.А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней). СПб., 1889—1904. Т. 1—6; Геннади Г.Н. Справочный словарь о русских писателях и ученых, умерших в XVIII и XIX столетиях, и список русских книг с 1726 по 1825 год. Берлин; М., 1876—1908. Т. 1—3; Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. СПб., 1890—1907. Т. 1—86; Русский биографический словарь. М.—СПб.—Пг.,

56

1896—1918. Т. 1—25; Галерея русских писателей. М., 1901; Шумигор-ский Е. Русский биографический словарь. СПб., 1902; Словарь русских портретов с XVII по XX вв. Проспект издания. СПб., 1905; Семенников В.П. Материалы для истории русской литературы и для словаря писателей эпохи Екатерины II. На основании документов архива конференции Императорской Академии наук. Пг., 1915; История русской литературы XVIII века. Библиографический указатель. Л., 1968; Русские писатели. Библиографический словарь. М., 1971; Словарь русских писателей XVIII века. Л., 1988. Вып. 1; Минцлов С.Р. Обзор записок, дневников, воспоминаний, писем и путешествий, относящихся к истории России и напечатанных на русском языке. Новгород, 1915. Вып. 1—5; Кауфман И.М. Русские биографические и библиографические словари. М., 1955 и др.

10. В рамках данной работы акцент сделан на социальном смысле этого понятия, служащего для определения группы людей, профессионально занятых умственным высококвалифицированным трудом, осуществляющих научное творчество. Иное, этическое значение термина «интеллигенция», т.е. создательница и хранительница духовных ценностей общества, правомерно по отношению к этим кругам в среде дворянства лишь частично.

11. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. Т. 1. СПб., М., 1913. С. 57.

12. Там же.

13. Там же.

14. Там же.

15. Пушкин А.С. Роман в письмах // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. Т. VI. М.; Л., 1949. С. 72.

16. Пушкин А.С. Моя родословная // Там же. Т. III. С. 208.

17. Пушкин А.С. Гости съезжались на дачу... // Там же. Т. VI. С. 568.

18. См., например: Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1993. С. 26.

19. Там же. С. 237.

20. См., например: Словарь иностранных слов. М., 1989. С. 596; Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1993. С. 944.

21. См., например: \Уоо(Паш1 ^.]Л. ЕИ1е // А Ою1юпагу оГ5осю1оеу. ЕсШе<1 Ьу О.Оипсап МИсЬеП. ЬопДоп, 1968. Р. 64—66; Ашин К.Г. Элиты теории // Современная западная социология. Словарь. М., 1990. С. 416—417.

22. Е18епйа(11 5.М. Еигореап СтИгаНоп т а Сотрагайуе РегересНуе. А &Ш(1у т 1Ье Ке1а1юп8 Ье1\уееп СиКиге апД 8ос1а1 51гис1иге. 0§1о, 1987. Р. 35-37.

23. Там же. С. 9—12; также см. об этом: Е18еп51а(Й 8.М. 1п1го(1ис1юп // Мах \УеЬег оп СЬатта ап(1 ЫвНшйоп ВшШте. Е<ЗйеД Ьу Екеп81а<11 5.г^. СЫсаео, 1968; ТатЫап 1.5. Тпе 8оигсе8 оГ СпаттаИс ЬеаДегеЫр: Мах ХУеЬег Кеу{5Йе<1 // Сотрага11уе 5ос1а1 Оупатюз. Е(1йеД Ьу Сопеп Е., Ыз-5а1с М., апс1 А1та8ог и. \Уе&1у1е^ Рге$в, 1985. Р. 73-81.

24. См. письма В.П.Петрова Г.А-Потемкину // Русский архив. 1871. № 1— 12. С. 73.

25. См., например: Григорович Н.И. Канцлер князь Безбородко // Русский архив. 1877. Кн. I. № 1-4. С. 211.

26. Письмо С.Ф-Апраксина И.И.Шувалову. 1756 г., декабрь // Сборник РИО. 1872. Т. 9. С. 453.

57

27. Письмо И.Г.Чернышева И.И.Шувалову. 1757 г., январь // Русский архив. 1869. № 1-12. С. 1784.

28. Письмо И.Г.Чернышева И.И.Шувалову. 1753 г., август // Там же. С. 1783.

29. Письмо В.Бурнашева А.В.Суворову // Русский архив. 1874. Кн. III. № 7-12. С. 542.

30. Письмо А.И.Моркова С.П.Румянцеву. 1794 г., апрель // Русский архив. 1869. № 1-6. С. 876.

31. См., например: Всеобщий секретарь, или Новый и полный письмовник, содержащий в себе письма известительные, совет подающие, обличительные... М., 1796. Ч. 1—2.

32. Письмо Т.И.Тутолмина Н.В.Репнину. 1796 г., ноябрь // Сборник РИО. 1875. Т. 16. С. 541.

33. См., например: письмо Алексея Б.Куракина Александру Б.Куракину. 1791 г., июль // Восемнадцатый век. Исторический сборник. Т. 1. М., 1904. С. 142.

34. Письмо В.В.Капниста жене. 1788 г., февраль // Капнист В.В. Собр. соч. Т. 2. М.; Л., 1960. С. 312.

35. Письмо С.П.Румянцева П.А.Румянцеву. 1792 г., октябрь // Русский архив. 1869. № 1-6. С. 856.

36. См., например, письмо М.А. Воротынской Ю.Р.Воротынскому. 1768 г., февраль // Русский архив. 1875. Кн. I. № 1—4. С. 364—369.

37. Письмо В.В.Голицыной А.Б.Куракину. 1791 г., октябрь // Русский архив. 1878. Кн. I. № 1-4. С. 25.

38. Письма Н.И.Зиновьева сыну 1767—1772 гг. // Русский архив. 1870. № 1-12. Стб. 932-954.

39. Письмо И.И.Хемницера Н.А-Львову. 1783 г., январь // Грот Я.К. Сочинения и письма Хемницера по подлинным его рукописям, с биографическою статьей и примечаниями Я.Грота. СПб., 1873. С. 47.

40. Письмо Н.М.Карамзина И.И.Дмитриеву. 1793 г., август // Грот Я.К., Пекарский П.П. Письма Н.М.Карамзина к И.И.Дмитриеву. СПб., 1876. С. 42.

41. Письмо Д.И.Фонвизина сестре. 1778 г., апрель // Фонвизин Д.И. Собр. соч. Т. 2. М.; Л., 1959. С. 449.

42. Письмо А.М.Кутузова И.П.Тургеневу. 1788 г., май // Лотман Ю.М., Фурсенко В.В. «Сочувствен ник» А.Н.Радищева А.М.Кутузов и его письма к И.П.Тургеневу // Уч. зап. Тартуского ун-та. 1963. Вып. 139. Труды по русской и славянской филологии. VI. С. 313.

43. Письмо М.Н.Муравьева сестре. 1777 г., август // Письма русских писателей. С. 280.

44. Письмо А.А-Петрова Н.М.Карамзину. 1786 г., июнь // Русский архив. 1863. № 1-12. С. 481-482.

45. Письма русских писателей. С. 363.

46. Письмо А.М.Кутузова И.П.Тургеневу. 1782 г., сентябрь // Лотман Ю.М., Фурсенко В.В. «Сочувственник» А.Н.Радищева А.М.Кутузов. С. 299.

47. Письмо А.М.Кутузова И.П.Тургеневу. 1782 г., сентябрь // Там же.

48. См. письмо А.Чарторыжского Н.В.Репнину. 1795 г., май // Сборник РИО. 1875. Т. 16. С. 195.

49. Письмо Н.М.Карамзина И.И.Дмитриеву. [1787] // Грот Я.К., Пекарский П.П. Письма Н.М.Карамзина к И.И.Дмитриеву. С. 1.

58

50. Письмо И.М.Рибаса АТ.Бобринскому. 1783 г., август // Русский архив. 1876. Кн. IV. № 9-12. С. 27.

51. См., например, письма Д.И.Фонвизина П.И.Панину и Я.И.Булгакову // Фонвизин Д. И. Собр. соч. Т. 2. С. 307, 399.

52. Письмо И.И.Хемницера Н.А.Львову. 1784 г., февраль // Грот Я.К. Сочинения и письма Хемницера. С. 90.

53. См. письмо А.А.Петрова Н.М.Карамзину. 1785 г., июнь // Русский архив. 1863. № 1-12. С. 480.

54. Письмо И.И.Дмитриева А.Н.Бекетову. [1788] // Сочинения Ивана Ивановича Дмитриева. Т. II. СПб., 1893. С. 181.

55. Письмо В.В.Капниста жене. 1795 г., декабрь // Капнист В.В. Собр. соч. М.; Л., 1960. Т. 2. С. 412.

56. См., например: письмо М.Н.Муравьева сестре. 1777 г., август // Письма русских писателей. С. 276—277.

57. Письмо И.Г.Чернышева С.Ф.Голицыну. 1790 г., декабрь // Русский архив. 1871. № 1-12. С. 408.

58. Письмо М.Н.Муравьева отцу. 1777 г., ноябрь // Письма русских писателей. С. 312.

59. Письмо Д.А-Голицына А.М.Голицыну. 1770 г., сентябрь // Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Т. 2. М., 1952. С. 42.

60. См., например: письма С.И.Гамалеи // Письма С.И.Г. Кн. I. М., 1832. С. 145, 161, 166 и др.

61. См. об этом: Лотман Ю.М., Фурсенко В.В. «Сочувственник» А.Н.Радищева А.М.Кутузов. С. 283.

62. Письмо А.А.Петрова Н.М.Карамзину. 1785 г., июнь // Русский архив. 1863. № 1-12. С. 480.

63. Письмо Н.И.Новикова А.А. Ржевскому. 1783 г., май // Письма Н.И.Новикова. СПб., 1994. С. 26.

64. Русский архив. 1876. Кн. III. № 9-12. С. 261-262.

65. Русский архив. 1876. Кн. III. № 9-12. С. 40-58.

66. См., например: письмо М.Н.Муравьева отцу. 1777 г., сентябрь // Письма русских писателей. С. 298—299.

67. Письмо А. П.Сумарокова Г.А.Потемкину. 1775 г., июнь // Там же. С. 174.

68. Письмо Н.Ф.Эмина Ю.А.Нелединскому-Мелецкому. 1797 г., февраль // Там же. С. 394.

69. См., например: Белявский М.Т. Воспоминания, дневники, частная переписка; Дмитриев С.С. Воспоминания, дневники, частная переписка; Голубцов В.С. Воспоминания, дневники, частная переписка // Источниковедение истории СССР. М., 1981; Дмитриев С.С. Мемуары, дневники, частная переписка первой половины XIX в.; Захарова Л.Г. Мемуары, дневники, частная переписка второй половины XIX в.; Ла-верычев В.Я. Мемуары, дневники, частная переписка периода империализма // Источниковедение истории СССР XIX — начала XX в. М., 1970; Филимонова О.Н. К социально-психологической характеристике английского нового дворянства XV века (На основе семейной переписки Пастонов) // Проблемы экономического и политического развития стран Европы в античную эпоху и средние века. М., 1975.

70. Маджаров А.С. К вопросу о применении контент-анализа к источникам личного происхождения // Проблемы источниковедения и историографии истории Восточной Сибири. Иркутск, 1982.

59

71. В данном случае под комплексом понимается переписка адресата с разными лицами, отложившаяся в его фонде, и его собственные письма в фондах других лиц.

72. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1989; Словарь по этике. М., 1983; Словарь синонимов. Л., 1975; Словарь эпитетов русского литературного языка. Л., 1979 и др.

73. Винокур Г. О. Русский язык. Исторический очерк. М., 1945; Язык русских писателей XVIII века. Л., 1981; Горшков А.Н. Язык предпушкин-ской прозы. М., 1982.

74. Письмо Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову. 1795 г., август // Русский архив. 1876. Кн. I. № 1-4. С. 211.

75. Письмо М.Н.Муравьева отцу. 1777 г., ноябрь // Письма русских писателей. С. 311.

76. Письмо Д.П.Трощинского А. Р.Воронцову. 1797 г., декабрь // Архив князя Воронцова. Кн. 12. М., 1877. С. 400.

77. На стадии использования предложенной программы автор практически не властен над материалом, повторение процедуры другим исследователем даст сходные результаты. Однако собственно этап составления программы, естественно, не может быть формализован и зависит от логики, позиции автора, степени освоенности им материалов источника.