IV. Прагматическое измерение знака и историчность языка у Хайдеггера

Своеобразная двойственность, которая определяет отношение гуманизма к прагматизму, - в зависимости от того, мыслим ли мы, отправляясь от принятого в риторике идеала языка и истины или же от поэзии в смысле Вико, - на мой взгляд, в наше время особенно показательно отражается в развитии Хайдеггеровой философии языка, если мы рассмотрим ее в ее радикальном преобразовании от Dasein-ана-лиза к «истории бытия».

Феноменологию часто рассматривали попросту в качестве методологической противоположности по отношению к предпринятой неопозитивизмом семиотической критике познания; при этом чаще всего думают о противопоставлении непосредственной интуиции или сущностного усмотрения методу, отправляющемуся от полюса тотальной опосредованности нашего познания мира в языковых «предложениях» и пытающемуся верифицировать последние «внешним миром».⁴' При этом упускают из виду, что уже в «Бытии и времени»

'" W. Von Humboldt, Uber das Vergleichende Sprachstudium, § 20 [В. фон Гумбольдт. О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития // Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 320]. ''' L. Weisgerber, «Innere Sprachform als Stil sprachlicher Anverwandlung der Welt», in: Stud. Gen., Sg. 1/1955. S. 571-79.

"" L. Weisgerber, «Das Worten der Welt als sprachliche Aufgabe der Menschheit», in: Sprachforum, Jg., 1/1955, S. 10-19. Ср. также K.-O. Apel, «Der philos. Wahrheitsbegriff einer inhaltlich orientierter Sprachwissenschaft», in: Sprache -Schlusselzur Wilt, Festschr.f. L. Weisgerber, Dusseldorf, 1959. (Ср. выше). ⁴¹ Так считает, к примеру, И. М. Бохеньский, J. М. Bochenski, Die zeitgenossis-che Denkmethoden, Bern, 1954. Кар. II υ. III. В действительности, современная аналитическая философия языка, по меньшей мере, на ее допрагматической фазе (английская школа позднего Витгенштейна здесь представляет собой исключение!) следует рефлексивной установке сознания, которую впервые приняла стоическая семиотика эллинизма, когда она не только звуковую структуру λεξις'Β, но и смысловые импликации логики (λεχτα) резко отличала от «внешнего, лежащего в основе» (τύγχαναν έκτος ίιποκείμενον). Эта установка, которая еще у Порфирия способствовала возникновению проблемы уни-

57

сущностное усмотрение «герменевтики» языкового «предвосхищг-ния» включено в мир. Правда, Хайдеггерова герменевтика бытия, «мыслящая вместе с языком», фундаментально отличается от семиотического метода в том, что она не рассматривает язык в качестве предметным образом наличной системы, так сказать, как «medium quod» познания, - но ради онтологического предпонимания мира (а это значит — ради сущностно историчного мышления) с самого начала пытается мобилизовать как раз ту самую априорную «посредническую» («medium-quo») функцию обыденного языка, каковая кроется в логистической языковой конструкции как апоретики последнего метаязыка (см. выше). Иными словами: методологическая тайна (герменевтической) феноменологии Хайдеггера основана на замеченной также и Витгенштейном тайне языка, согласно которой мы, в сущности, не можем говорить о его внутренней форме, а, в конечном счете, можем лишь выявлять эту форму, повторяя его набросок [durch Mi-tentwurf) и путем вслушивания пуская в ход имманентную ему «энер-гейю». Поэтому не случайно феноменология Хайдеггера до определенной степени приближается к терапевтически-языковой философии позднего Витгенштейна, которая ведь тоже надеялась обрести критерий осмысленного мышления во внутреннем примеривании философии к органическому развитию обыденного словоупотребления.⁴²

Если мы учтем только что указанное и, разумеется, основополагающее различие между языковой герменевтикой и языковой аналитикой, мы - как мне представляется - окажемся в состоянии осветить прагматическую конечную фазу последней (Моррис) со стороны Хайдеггера. А именно, прежде всего, во внутреннем изменении проблематики истины от Гуссерля к Хайдеггеру проявляется характерная параллель к выявленному нами трехстадиальному развитию аналитической философии.

Подобно Карнапу, Гуссерль mutatis mutandis знает лишь формально-логическую и семантическую истину некоего «сознания вообще». (Тот же взгляд, в существенных чертах, господствует еще в ранней работе Хайдеггера «Категории и учение о значении у Дунса Скота», которая стремилась пробудить к новой жизни «спекулятивную грамматику» схоластов.) Но вот «Бытие и время» в первом приближении как будто

версалии, впоследствии в полностью ориентированную на интерпретацию текста эпоху Средневековья (дочерняя культура, зависящая от языка!), всплыла в виде теории суппозиции. По этой теме см. Е. Arnold, «Zur Geschichte des

Suppositionstheorie» (Symposion, Bd. Ill 1952). ⁴² Автор надеется в скором времени представить более точную разработку и границы этой смутной аналогии в сравнительном исследовании Хайдеггеро-вой и Витгенштейновой философии языка.

58

жалует прагматическому измерению значения гораздо более радикальное, чем у Морриса, преимущество перед формально-логическим измерением и фактической правильностью. «Публичная истолкован-ность» — а это и есть истина как «открытость» (ά- λήθεια) вот-бытия в его «усредненной повседневности» - сплошь определена целями «озабоченного имения-дела» и оглядкой на других. Поэтому истолкован-ность сущего сообразно его «обстоятельствам» или «значительности» первична по отношению к констатации чистой «наличности» фактов и их формальных «отношений». «Отношение» - в том числе именно отношение между знаками - «в силу своего формально-общего характера имеет онтологический источник в отсылании» (S. 77). Ведь «знак есть онтически подручное, которое, как это определенное средство, функционирует вместе с тем как нечто, показывающее онтологическую структуру подручности, цельности отсылания и мирности» (S. 82).' В глубоких анализах «следующего отсылкам понимания», т.е. понимания, осуществляющегося в мире труда и средств, выясняется, что потребности людей, ради-чего заботы только и делают вообще возможными языковое истолкование мира и взаимопонимание между людьми.

И все же прагматическая релятивизация значительности мира в соответствии с целями человеческой практики уже здесь не является последним отправным пунктом анализа вот-бытия [Daseinsanalyse]. Последнее ради-чего бытия-в-мире лишь по видимости представляет собой устойчивое отношение цели, релятивизирующее мир как мир средств; эта прагматическая самопонятность господствует лишь в усредненной повседневности озабоченного имения дела. В действительности же вот-бытие исторично даже в ради-чего своей практики. Иначе говоря: и последние потребности человека могут изменяться в исторических «событиях», когда не человеческие цели предопределяют обстоятельства вещей как «средств», а наоборот, «вещи» являются человеку так, что в свете их новой «значительности» изменяется вот-бытие человека. Впечатляющие примеры этого бытийно-исторического «поворота» мнимой антропологической прагматики «Бытия и времени» Хайдеггера можно найти в его интерпретациях Гёльдерлина, а также в статье «Исток художественного творения».⁴³ Здесь философия

" Страницы указываются по отдельному тюбингенскому изданию «Бытия и времени», что соответствует пагинации существующего русского перевода этой работы (Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997). - Прим. ред. "' См. по этой теме работу автора «Две фазы феноменологии в своем воздействии на философское предпонимание языка и поэзии в настоящее время» (Jbch. f. Asthetik υ. all. Kunstwiss. Bd. 3 (1955-57), S. 45 ff.). См. перевод в настоящем издании.

59

языка Хайдеггера также приближается непосредственно к Вико: и для него поэзия раскрывает глубочайшую сущность языка. Она является «словесным учреждением бытия» (причем историчное бытие мыслится как сразу и субъект, и объект этого учреждения).⁴⁴ Теперь «творческий» характер поэтических слов определяет отношение языка к истине глубже, чем это делает прагматический «орудийный» характер языковых знаков, предполагающий истину в смысле истины человеческих потребностей. В поэтических словах свершается «полагание-себя-в-творение истины сущего»,⁴⁵ тем самым - также историческое раскрытие человеческих потребностей в их истине. Всякая «правильность» обозначения с помощью слов, употребленных инструментально, или же образованных с помощью этих слов суждений, со своей стороны, предполагает истину как открытость некоего так-бытия, а тем самым, в конечном итоге, - и открытость бытия вообще в вот-бытии.⁴⁶ Однако сама эта открытость опять-таки конституируется в языке. Так, значит, получается, что всякое прагматически верифицируемое «использование» языка предполагает еще и некую пойетически-воплощенную истинностную функцию языка? - По-моему, так в действительности и происходит, и как раз в том смысле, в каком среднестатистический человек, т.е. человек в своей бихевиористски исследуемой усредненнос-ти, уже снимает квартиру в «доме бытия», возникшем из смысловых событий истории языка, релевантных для наук о духе.

^w М. Heidegger, Eriauterungen zu Holderlins Dichtung, Frankfurt, o. J. S. 43. ¹⁵ Его же: «Der Ursprung des Kunstwerks», in: Holzwege, Frankfurt, 1950. S. 25 [Исток художественного творения // Хайдеггер М. Работы и размышления

разных лет. М. С. 72].

^w' М. Heidegger, Vom Wesen der Wahrheit, 2. A Frankfurt 1949 [О сущности истины // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Сборник. М., 1991];

а также: Platons Lehre von der Wahrheit, Bern 1947 [Учение Платона об истине // Хайдеггер М., Время и бытие: статьи и выступления. М., 1993]. - После критики Хайдеггерова понятия истины, осуществленной Э. Тугендхатом (Der Wahrheitsbegriff bei Husseri und Heidegger, Berlin, 1967), которая самим Хайдеггером была признана обоснованной, нашу аргументацию следовало бы модифицировать в том смысле, что в открытой Хайдеггером предпосылке истинности всевозможных высказываний речь идет уже не об истине, а о раскрытии смысла как трансцендентально-герменевтическом условии истины. По этой теме см. Введение к нем. изданию «Трансформации философии» (1991,1.8.41 ff).

60