Основное содержание работы
Во введении обосновывается актуальность темы исследования, характеризуется состояние научной разработки проблемы, указываются цели и задачи работы, определяются ее объект и предмет, методологическая и теоретическая основы, называется источниковая база диссертации, обозначаются ее хронологические рамки, раскрываются научная новизна исследования, формулируются основные положения, выносимые на защиту, аргументируются теоретическое и практическое значение работы, приводятся сведения об апробации результатов проведенного исследования, показывается ее структура.
Первая глава диссертации «Теоретико-методологические основы изучения уголовного права Московского государства» состоит из двух параграфов.
В первом параграфе «Значение историко-правовых исследований и их методология» рассматриваются такие вопросы, как актуальность историко-правовых исследований уголовного права, их ключевые задачи, взаимосвязь историко-правовой науки с другими науками, научные основы изучения истории уголовного права.
Необходимость познания эволюции уголовного права предопределяется тем колоссальным значением, которые имеют исследования истории государства и права вообще. Анализ государственных и правовых явлений прошлого дает возможность обогатиться знанием историко-правового опыта, что позволяет глубже постичь суть и закономерности развития государства и права как общественного процесса. Поэтому изучение уголовного права в историческом ракурсе способствует не только уяснению сущности, содержания, структуры уголовно-правовых постановлений прошедших эпох и их взаимосвязей с другими элементами правовой системы, но и познанию предпосылок их появления на свет, а также определению степени эффективности уголовно-правовых норм и институтов с точки зрения полученных результатов. А это в свою очередь может повлиять на качество современного уголовно-правового регулирования, поскольку зная уголовное право прошлого, законодатель будет заимствовать из него только то, что, с одной стороны, доказало свою эффективность, а с другой, соответствует реалиям сегодняшнего дня.
Из указанного значения историко-правовых исследований в рамках уголовного права вытекают их главные задачи: установление причин и условий возникновения и последующего изменения уголовно-правовых норм и институтов; обнаружение тенденций и закономерностей развития уголовного права; определение критериев эффективности и жизнеспособности уголовно-правовых явлений в различных исторических условиях.
Решение этих задач невозможно без использования научных средств из арсенала теории государства и права и других юридических наук, а также философии. Именно последней разработаны принципы и методология историко-правовых исследований. В качестве их научной основы выступает принцип историзма, опирающийся на законы диалектики. Применительно к истории уголовного права он означает, что происхождение, содержание и изменения уголовно-правовых норм и институтов были обусловлены особенностями государственного и общественного развития в соответствующую историческую эпоху, а также господствовавшими политико-правовыми взглядами на преступление и наказание.
Принцип историзма относится к высшему, философскому уровню научной методологии историко-правовых исследований. В них также используются общенаучные и частнонаучные (специальные) методы.
Во втором параграфе «Источники права в правовой системе Московского государства» раскрывается специфика юридических источников «московского» права.
Нормативные правовые акты (законы) как источник права Московского государства имели ряд важных отличительных черт. Во-первых, они не являлись основным источником права в Московском государстве, особенно в начальный период его развития. В то же время значение законов в правовом регулировании было велико, а в некоторых случаях никакие другие источники, кроме закона, не могли регламентировать соответствующие вопросы. Во-вторых, законами в Московском государстве, по сути, являлись любые нормативные правовые акты вне зависимости от их названия, которые исходили от Верховной государственной или церковной власти. В-третьих, в русском праве XIV–XVII вв. отсутствовало строгое разделение правовых норм по отраслям права и их объединение в рамках отдельных отраслевых нормативных правовых актов, поэтому многие законы писались таким образом, что в одной статье могли одновременно содержаться, в частности, и материально-правовые, и процессуально-правовые постановления. Наконец, в Московском государстве имела место множественность законов – как общероссийских, так и ограниченной по территории и кругу лиц сферы действия, которые в своей совокупности наряду с другими источниками права образовывали соответствующую отрасль права.
В Московском государстве обычное право имело гораздо большее значение, чем в настоящее время. На протяжении всего «московского» периода русской истории оно не просто воспринималось как неотъемлемая часть отечественного права, но и успешно конкурировало с законом за право считаться главным источником права. И хотя значение закона постоянно и неуклонно возрастало, позиции правовых обычаев в Московском государстве продолжали оставаться очень сильными. Обычное право оказывало непосредственное влияние на законодательную деятельность и судебную практику.
Последняя также являлась важнейшей составной частью права Московского государства. Многочисленные суды не только применяли, но и творили право, своими решениями изменяя и дополняя его, двигая вперед законодательную деятельность, а также создавая новые правовые нормы. Судебные акты не только являлись актами применения права, но и выступали в качестве источника права, регулировавшего общественные отношения в отсутствие соответствующих законодательных постановлений.
Вышеназванные особенности юридических источников «московского» права имели прямое отношение к источникам его уголовного права.
Анализ данных источников, а также духовных основ русского уголовного права XIV–XVII вв. представлен во второй главе диссертации «Религиозные основы и юридические источники уголовного права Московского государства», которая состоит из трех параграфов.
В первом параграфе «Религиозные основы уголовного права Московского государства» рассматриваются библейские корни уголовно-правовых постановлений «московской» эпохи.
Такое ключевое понятие уголовного права, как понятие преступления, восходит к грехопадению Адама и Евы. Оно было не просто первым грехом человека, но и его первым преступлением, то есть нарушением установленного Богом запрета. Следовательно, понятие преступления исторически и этимологически имеет глубокий религиозный смысл и означает не что иное, как «переступление» через закон – Божий и (или) человеческий. А поскольку законы христианского государства не могут или, по крайней мере, не должны противоречить Божией воле и Божиему Закону, то любое преступление одновременно является грехом и потому в силу своей двойственной природы требует и двоякого светско-религиозного реагирования. Подобного взгляда на преступление придерживалось и уголовное право Московского государства.
Библейские начала находили воплощение и в уголовно-правовой оценке самих преступлений. Например, религиозные преступления в Московском государстве считались тягчайшими преступлениями, поскольку нарушали первую и важнейшую заповедь, данную человеку Богом. Никакие другие преступления, по убеждению тогдашнего общества, не могли быть столь же губительными для христианских душ, как преступления против веры и Церкви. Поэтому среди всех уголовно наказуемых деяний они занимали первое место. Точно так же, опираясь на библейские постановления, «московское» уголовное право расценивало совершение преступления против отца или матери как отягчающее наказание обстоятельство и устанавливало за преступления детей против родителей повышенные наказания.
При определении уголовной ответственности и назначении наказаний во внимание принимались и объективные, и субъективные признаки преступления, что соответствовало ветхозаветным представлениям. При этом именно эпоха Московского государства стала поворотным этапом в эволюции взглядов на субъективную сторону преступления. Если в «домосковский» период она отражалась в памятниках права весьма слабо, то в Уложении 1649 г. и других законодательных и прочих юридических актах XVII в. признаки субъективной стороны уже играли чрезвычайно важную роль.
В вопросе о целях наказания и средствах их достижения уголовное право Московского государства также двигалось в русле Священного Писания. Вслед за ним оно предусматривало, что наказание в первую очередь должно быть нацелено на воздаяние преступнику за то зло, которое он причинил своим поступком. Наряду с целью покарания преступника наказание преследовало и такую цель, как предупреждение преступлений. Она достигалась путем устрашения и исправления, и оба эти средства были санкционированы Священным Писанием. Причем идея исправления преступника посредством наказания для христианского и, следовательно, «московского» уголовного права была главенствующей. В самом понятии «наказание» воплощалась мысль о том, что оно представляло собой особый церковно-государственный «наказ» преступнику, его наставление, поучение, направленное на формирование у него социально приемлемых жизненных ориентиров. С идеей исправления преступника неразрывно связан и такой краеугольный камень христианского уголовного права и правосудия, как принцип милости. Памятники права Московского государства и другие документы эпохи изобилуют примерами различных форм проявления милости к преступникам.
Несмотря на неоспоримое влияние Слова Божия на уголовное право Московского государства, в нем, однако, встречались и такие нормы, которые не вполне соответствовали библейским принципам.
Во втором параграфе «Нормативные правовые акты как источник уголовного права Московского государства» дается общая характеристика законодательных источников отечественного уголовного права XIV–XVII вв.
Прежде всего рассматриваются такие крупнейшие памятники права Московского государства, как Судебники 1497 и 1550 гг. и Уложение 1649 г. Указываются их структура и источники, отмечаются наиболее важные для уголовного права моменты. Например, констатируется, что в Судебнике 1550 г. впервые была закреплена норма о действии закона во времени, предусматривавшая, что закон не имеет обратной силы. При этом в отличие от современного уголовного законодательства, допускающего такую возможность в случае, если новый закон является более мягким по сравнению с прежним, Судебник не делал никаких исключений из этого правила. Точно так же впоследствии подходило к решению этого вопроса и Уложение.
Применительно к последнему подчеркивается, что его значительную часть образовывали уголовно-правовые нормы, объединенные в развернутую, хотя и не всегда строго выдержанную систему. Формулируя их, создатели Уложения учли накопленный предыдущими поколениями опыт борьбы с преступностью, воплотили в «букве закона» новые тенденции в уголовно-правовом регулировании, приняли к сведению и внесли в Уложение соответствующие положения зарубежного законодательства, приблизив их к условиям русской действительности. Очевидным свидетельством успеха уголовного законотворчества авторов Уложения явилось то, что все последующее уголовное право России базировалось на началах, лежавших в основе именно Уложения 1649 г.
Помимо Судебников и Уложения дается общая характеристика ряда других нормативных правовых актов: церковных уставов Древнерусского государства, уставных грамот наместничьего управления, губных и земских грамот, уставных книг Разбойного приказа, Стоглава, Новоуказных статей. Отмечается важное значение многочисленных документов-инструкций различным должностным лицам в механизме уголовно-правового регулирования.
В третьем параграфе «Обычное право и судебная практика как источники уголовного права Московского государства» показывается влияние обычного права и судебной практики на «московское» уголовное право.
В плане соотношения закона и обычного права как источников данной отрасли права правовое регулирование могло осуществляться различным образом. Во-первых, определенная уголовно-правовая норма, в частности, о крайней необходимости, в законе могла отсутствовать, и соответствующие отношения в этом случае регламентировались обычным правом. Во-вторых, закон мог предусматривать конкретную уголовно-правовую норму, но ее содержание определялось не законом, а обычным правом. Например, устанавливая в Судебниках уголовную ответственность за татьбу, ябедничество, лай и другие преступления, законодатель не раскрывал их составы, поскольку опирался на соответствующие обычно-правовые конструкции. В-третьих, сформулированная в законе уголовно-правовая норма могла являться воплощением обычно-правовых воззрений народа на ту или иную жизненную ситуацию. В этом случае нормы обычного уголовного права, сохраняя свое содержание, фактически меняли только форму, приобретая законодательно утвержденный статус. Статьи же закона в свою очередь являлись ни чем иным, как теми же обычными уголовно-правовыми нормами, но зафиксированными в письменном виде. Например, повышенная наказуемость кражи по сравнению с грабежом предопределялась специфическим народным восприятием как самой личности вора, так и особой общественной опасностью содеянного им. Наконец, закон мог отменять обычную уголовно-правовую норму и заменять ее новым правилом поведения, отражавшим позицию законодателя. В частности, вопреки ранее сложившейся традиции Судебник 1497 г. запретил судьям и другим судебным чиновникам брать «посулы», а населению – давать их.
Таким образом, в содержательном плане обычное право являлось важнейшим источником уголовного права Московского государства.
Судебная практика также имела колоссальное значение для уголовного права. Ее роль была двоякой. С одной стороны, она могла, во-первых, служить основанием для внесения конкретных уголовно-правовых норм в закон и определения их формулировок. «Московское» законодательство вырастало из судебной практики, базировалось на ней, являлось ее следствием и порождением. Во-вторых, судебная практика могла корректировать и дополнять законодательные постановления. Например, наиболее распространенной формой отступления судебной практики от закона являлось смягчение предусмотренных им наказаний.
С другой стороны, при отсутствии необходимых законодательных норм судебная практика выступала в качестве непосредственного источника уголовного права. Причем она могла восполнять пробелы в законодательстве не только в отношении отдельных преступлений, но даже и их групп, как произошло с преступлениями против «Государской чести».
Особое значение для уголовного права имели судебные решения Государя и (или) Боярской думы. В некоторых случаях они выходили за рамки судебного прецедента и приобретали характер закона. Структурно такие решения состояли из двух частей: во-первых, из собственно вердикта в отношении конкретного обвиняемого и, во-вторых, из общей уголовно-правовой нормы, которая была призвана регулировать соответствующие отношения в будущем. Возникавшие на основе судебных приговоров законы были троякого рода: одни делали общеобязательным то решение, которое было принято судом; другие, напротив, воплощали иной подход к разрешению проблемы по сравнению с тем, который нашел отражение в приговоре; наконец, третьи просто устанавливали определенные правила поведения, но поводом к их законодательному закреплению служило именно рассмотренное судом дело.
Таким образом, как и в случае с обычным правом, роль судебной практики в уголовном праве Московского государства была огромной.
В четырех параграфах третьей главы диссертации «Уголовное право Московского государства XIV–XVII вв.: характеристика основных норм и институтов» в рамках принятой в работе периодизации рассматриваются все важнейшие институты Общей и Особенной частей уголовного права.
В первом параграфе «Развитие уголовного права Московского государства в XIV в. – первой половине XVI в.» анализируются уголовно-правовые постановления Судебника 1497 г. и других юридических актов данной эпохи.
В частности, отмечается, что в этот период в правовом сознании стало зарождаться и укрепляться убеждение в том, что преступление наносит урон всему социальному и правовому укладу, а значит, ему присущ признак общественной опасности. Также оно стало постепенно восприниматься как формально запрещенное деяние, то есть поведение, выходившее за рамки установленных государством или Церковью предписаний. Наконец, преступление расценивалось не просто как невыполнение властных требований, но и как грех. Впрочем, древнерусское понимание преступления как «обиды» по-прежнему было весьма сильным.
Субъектом преступления признавался только человек. Важным новшеством уголовного права Московского государства было введение понятия ведомого лихого человека, то есть закоренелого преступника, рецидивиста.
В памятниках права XIV в. – первой половины XVI в. некоторое отражение нашли субъективные признаки преступления, институты множественности преступлений и соучастия в преступлении.
В Судебнике 1497 г. были представлены четыре категории преступлений: государственные, имущественные, преступления против личности, преступления против правосудия и служебные преступления судебных должностных лиц. При этом в Судебнике имела место не система преступлений, а их простое перечисление. В других нормативных правовых актах встречались некоторые иные виды преступлений.
В понимании наказания в XIV в. – первой половине XVI в. происходили перемены, аналогичные изменениям во взгляде на преступление. Государственная власть все чаще брала на себя инициативу в деле борьбы с преступностью и активнее привлекала общество к участию в преследовании и искоренении преступников. Параллельно с этим в правосознании все более укреплялась мысль о публично-правовом значении наказания. Оно должно было служить в руках государства инструментом защиты не только конкретного пострадавшего, но и всего общества от преступных посягательств.
Целями наказания являлись воздаяние преступнику и предупреждение преступлений путем устрашения, клеймения преступников и нравственного влияния на них наказания.
Система наказаний включала смертную и торговую казни, денежно-имущественные наказания, выдачу головой на продажу, лишение свободы, изгнание из места жительства, опалу, членовредительство, клеймение.
Наказание носило всесословный и, по общему правилу, индивидуальный характер. Имели место множественные и неопределенные наказания. Допускалось освобождение от наказания в связи с примирением с потерпевшим.
Во втором параграфе «Уголовное право Московского государства во второй половине XVI в. – первой половине XVII в.» показываются изменения в уголовном праве, которые нашли отражение в Судебнике 1550 г., губном и земском законодательстве, других нормативных правовых актах второй половины XVI в. – первой половины XVII в.
В частности, указывается, что в этот период стал гораздо четче выделяться формальный признак преступления – его противозаконность, запрещенность.
Ключевым законодательным новшеством, затрагивавшим субъективную сторону преступления, было принятие решения об отнесении убийства в драке или «пьяным делом» к категории неумышленных («безхитростных») деяний.
В памятниках права анализируемой эпохи существенно подробнее, чем ранее, освещались вопросы множественности преступлений и соучастия в преступлении в виде исполнительства (соисполнительства), пособничества и подстрекательства. Последние наиболее полно излагались в актах губного законодательства. Уголовному праву также был известен институт прикосновенности к преступлению, формами которой являлись недоносительство, укрывательство и попустительство.
По сравнению с Судебником 1497 г. Судебник 1550 г. расширил перечень преступлений, в частности, криминализировав мошенничество и подделку документов, а также внес ряд изменений в формулировки самих преступлений, например, уточнив состав грабежа.
Другие нормативные правовые акты вводили ответственность за преступления должностных лиц губных и земских органов, преступления военного характера, сословные преступления, преступления против общественной безопасности и здоровья населения, преступления, совершавшиеся в Сибири. Вместе с обновлением системы преступлений в уголовном праве происходили изменения, затрагивавшие иные, уже известные категории правонарушений – религиозные, государственные, должностные, имущественные и др.
Если на предыдущем этапе эволюции уголовного права Московского государства цель предупреждения преступлений путем устрашения лишь подразумевалась, то отныне она стала четко обозначаться в некоторых уголовно-правовых нормах.
Система наказаний во второй половине XVI в. – первой половине XVII в. заметно расширилась. В Судебнике 1550 г. нашли отражение как наказания, имевшиеся в Судебнике 1497 г., так и новые наказания, такие, как тюремное заключение, отрешение от должности, штраф, опала и наказание, «что Государь укажет». В нормативных правовых актах, изданных после принятия Судебника 1550 г., были представлены ссылка, лишение права обращения в суд, клеймение и специальные наказания, налагавшиеся на служилых людей.
Третий параграф «Нормы и институты Общей и Особенной частей уголовного права в Уложении 1649 г.» посвящен уголовно-правовой характеристике Уложения 1649 г. как крупнейшего памятника права Московского государства.
В Уложении нашли отражение все три признака преступления: его формальная запрещенность, греховность и общественная опасность.
Согласно Уложению, выяснение психического отношения лица к содеянному являлось неотъемлемым элементом процесса расследования. Уложению, как и более ранним памятникам права, было свойственно подразделение деяний на умышленные и неумышленные. К последним относились неосторожные преступления и невиновно совершенные деяния, причем строгое различие между ними не всегда проводилось. Также Уложению были известны преступления с двумя формами вины.
Соучастие распадалось на простое (соисполнительство) и с распределением ролей, при котором различались исполнитель, инициатор (организатор или подстрекатель) и пособник. Соучастники могли нести одинаковую или различную ответственность, либо наказание могло налагаться только на инициатора преступления. За эксцесс исполнителя другие соучастники ответственности не несли.
Формами уголовно наказуемой прикосновенности к преступлению являлись недоносительство, укрывательство и попустительство. Между формами прикосновенности к преступлению не всегда проводилось четкое разграничение.
В отличие от Судебников, которые обходили молчанием вопрос о наказуемости неоконченного преступления, Уложение не оставило эту проблему без внимания. Наряду с оконченным преступлением оно предусматривало обнаружение преступного умысла, приготовление к преступлению и покушение на преступление. Ответственность за голый умысел и предварительную преступную деятельность была двоякой: в одних случаях содеянное (задуманное) приравнивалось к оконченному преступлению и влекло для лица такое же наказание, в других случаях оно было более мягким.
Обстоятельствами, исключавшими преступность деяния, являлись необходимая оборона, причинение вреда при задержании преступника, крайняя необходимость и исполнение приказа или распоряжения.
В Уложении была предпринята попытка изложить преступления в виде определенной системы, в основу которой был положен преимущественно такой критерий, как объект преступления. В результате в Уложении более или менее четко прослеживается подразделение всех преступлений на четыре категории:
1) преступления против веры и Церкви;
2) преступления против государства (государственные (политические) преступления, преступления против правосудия, должностные преступления, преступления против порядка управления, воинские преступления);
3) преступления против общества (сословные преступления, преступления против общественного порядка и общественной нравственности, экономические преступления);
4) преступления против частных лиц (имущественные преступления, преступления против личности и семейных устоев).
По сравнению с Судебниками Уложение существенно расширило перечень преступлений и гораздо четче формулировало их объективные и субъективные признаки. Особенно ярко прогресс уголовного законотворчества составителей Уложения заметен на примере государственных (политических) преступлений.
Целями наказания по Уложению являлись возмездие преступнику, в том числе по принципу талиона, и предупреждение преступлений путем устрашения, воспрепятствования совершению новых преступлений и исправления преступника.
Система наказаний включала простую и квалифицированную смертную казнь, членовредительство, болезненные наказания (простое и квалифицированное битье кнутом и батогами), срочное и бессрочное тюремное заключение, ссылку, позорящие наказания, отрешение от должности, денежно-имущественные наказания (возмещение ущерба, штраф, конфискацию, взыскание долгов убитого из имущества убийцы, имущественные наказания для служилых людей в военное время), «лишение доверия», неопределенные и церковные наказания.
Аргументируется тезис о том, что в отличие от памятников права предыдущей эпохи Уложение не упоминает пожизненное лишение свободы, поскольку к середине XVII в. оно фактически было отменено в связи с неоправданной дороговизной и возможностью его замены более дешевыми и эффективными карательными мерами – телесными наказаниями и ссылкой.
Многие уголовно-правовые нормы Уложения предусматривали от двух до пяти наказаний за одно преступление.
Провозглашенный Уложением принцип равного суда и расправы имел двоякое значение. Во-первых, он заключался не в равенстве наказаний для всех, невзирая на социальную принадлежность и занимаемые должности, а в равной обязанности всех Государевых подданных нести уголовную ответственность за преступные деяния. Во-вторых, принцип равенства предполагал приведение многочисленных правовых источников, по-разному регулировавших соответствующие отношения, к единому знаменателю, каковым стало Уложение, и распространение на всех одного, хотя и не одинакового для всех, закона.
Наряду с наказанием в индивидуальном порядке Уложение предусматривало несколько случаев коллективной ответственности за совершенное преступление.
В четвертом параграфе «Эволюция уголовного права Московского государства во второй половине XVII в.» рассматриваются основные изменения, произошедшие в уголовном праве после принятия Уложения.
Положения Общей части уголовного права, относящиеся к преступлению, не претерпели во второй половине XVII в. каких-либо существенных изменений по сравнению с нормами Уложения и законодательства второй половины XVI в. – первой половины XVII в. Система же преступлений в рассматриваемый период развивалась динамично.
В связи с охватившим страну церковным расколом был издан ряд законов, содержавших перечень «раскольнических» преступлений и устанавливавших за них наказания вплоть до квалифицированной смертной казни. Если предшествующие памятники права не раскрывали состав церковной татьбы, то во второй половине XVII в. этот пробел был устранен. В частности, она стала подразделяться на святотатство, то есть кражу из церкви предметов культа, и кражу иного имущества, находившегося в церкви.
Новым преступлением против правосудия был признан побег из ссылки, который мог караться в том числе смертной казнью.
Очень широко представленные в законодательстве второй половины XVII в. должностные преступления подразделялись на общедолжностные (например, взяточничество) и преступления должностных лиц в различных сферах: в военной, в сфере межевания, охраны правопорядка и т. д.
Важнейшим новшеством законодательства о сословных преступлениях стало установление уголовной ответственности за побег крестьянина от помещика или вотчинника либо холопа от господина (нормы о наказании за прием беглых крестьян или холопов существовали и ранее).
В отличие от Судебников и Уложения, которые расценивали учинение пожара как преступление против собственности, законы второй половины XVII в. трактовали его главным образом как преступление против общественной безопасности. По крайней мере, они карали именно за невыполнение противопожарных правил, но ничего не говорили о наказании за уничтожение или повреждение чужого имущества в результате пожара.
Среди экономических преступлений, по-прежнему очень часто встречавшихся в законодательстве, преобладали такие деяния, как неуплата налогов и сборов, сокрытие имущества и доходов от налогообложения и всевозможные нарушения правил осуществления внутренней и внешней торговли и уплаты торговых и таможенных пошлин. Также подробно регламентировалась ответственность за преступления в сфере денежного обращения.
Правовое регулирование наказания во второй половине XVII в. в целом развивалось в рамках, очерченных Уложением.
Вопрос о законодательном регулировании и практике применения смертной казни как исключительного вида уголовных наказаний рассматривается в четвертой главе диссертации «Смертная казнь в Московском государстве», состоящей из двух параграфов.
В первом параграфе «Смертная казнь по законодательству Московского государства XIV–XVII вв.» освещается эволюция высшей меры наказания в законодательстве Московского государства с 1397/98 г., когда она была впервые официально включена в систему уголовных наказаний, до конца XVII в. Анализируются такие проблемы, как виды преступлений, за которые устанавливалась смертная казнь, ее способы, порядок исполнения, субъекты вынесения смертных приговоров, а также лица, которым данное наказание не назначалось. Обращается внимание на ряд спорных моментов.
В частности, аргументируется утверждение о том, что совершение любого из перечисленных в ст. 9 Судебника 1497 г. преступлений – государского убойства, крамолы, церковной или головной татьбы, подмета или зажигательства – являлось достаточным основанием для смертной казни преступника независимо от того, был ли он ведомым лихим человеком или нет. Высшая мера наказания применялась к виновному в силу исключительной общественной опасности самого совершенного им преступления, а статус ведомого лихого человека в этом случае правового значения не имел.
Также высказывается предположение о том, что поскольку предписание ст. 58 Судебника 1550 г. о «казни» мошенника так же, как и татя, на самом деле не означало тождественности наказаний за мошенничество и кражу, то в отличие от повторной татьбы повторное мошенничество не влекло за собой смертной казни.
Подробно исследуется вызывающий разногласия среди ученых вопрос о числе преступлений, каравшихся смертной казнью по Уложению 1649 г. Положив в основание методики подсчета не количество статей Уложения, предусматривающих смертную казнь (как делают многие историки-правоведы), а количество преступлений, облагаемых ею, диссертант приходит к выводу, что Уложение назначало высшую меру наказания за 20 преступлений. Это позволяет оценить Уложение как весьма умеренный для своего времени закон.
Уголовное законодательство второй половины XVII в. о смертной казни характеризовалось то смягчением санкций за те или иные преступления путем отказа от зафиксированной Уложением высшей меры наказания за их совершение, то, наоборот, усилением репрессии посредством замены закрепленных Уложением наказаний на смертную казнь. В дальнейшем законодатель мог вновь вернуться к тем санкциям, которые имелись в Уложении.
Анализ эволюции смертной казни в XIV–XVII вв. показывает, что в указанный период она была подробно урегулирована на законодательном уровне. В Судебниках, Уложении и других нормативных правовых актах нашли отражение все ключевые аспекты высшей меры наказания. Пристальное внимание, уделявшееся законодателем смертной казни, свидетельствовало о том, что он рассматривал ее как неотъемлемый элемент системы мер, направленных на противодействие преступности. В то же время ни на этапе собирания русских земель вокруг Москвы, ни в эпоху расцвета Московского государства смертная казнь не являлась основным видом уголовных наказаний. Ее доля в общей массе наказаний всегда была незначительной.
Сравнение законодательного регулирования смертной казни в Московском государстве с законодательством Германии, Франции и Англии свидетельствует о том, что по числу преступлений, каравшихся высшей мерой наказания, русское уголовное право XIV–XVII вв. было гуманнее современного ему западноевропейского.
Второй параграф «Практика применения смертной казни в Московском государстве в XIV–XVII вв.» посвящен вопросу о применении норм о смертной казни на практике. Необходимость его изучения обусловлена тем, что само по себе законодательство еще не отражает в полной мере характер уголовного права. Для того чтобы судить о нем, нужно оценивать не только и даже не столько законодательные нормы, сколько практику их применения, то есть масштабы казней и их способы. Ведь какими бы суровыми ни были законы, весь их карательный потенциал так и останется на бумаге, если они не будут реализовываться в соответствующих судебных приговорах.
В Московском государстве смертная казнь в целом применялась очень умеренно. Смертные приговоры, как правило, были редкостью и выносились только после тщательного расследования, проведенного с соблюдением всех процессуальных требований. Даже если высшая мера наказания была установлена законом, она чаще всего не назначалась, поскольку суду было свойственно отступление от требований закона в сторону смягчения наказания. Смертная казнь также зачастую не приводилась в исполнение в силу древнего обычая «печалования», то есть ходатайства о помиловании преступников, которым активно пользовалось духовенство. Одним из наглядных подтверждений того, что смертная казнь в России не была будничным явлением, может служить то, что в русских городах отсутствовали специально оборудованные стационарные эшафоты и виселицы.
До середины XVII в. государственная власть лишь дважды – в годы Опричнины и Смуты – отступала от привычного гуманного курса, что приводило к сравнительно резкому увеличению числа казней. Только во второй половине XVII в. в силу ряда причин смертная казнь стала применяться чаще, чем в предшествующие эпохи.
Что касается способов казни, то их арсенал был весьма невелик. В Московском государстве применялись, и то относительно редко, такие квалифицированные виды смертной казни, как сожжение, четвертование, залитие горла расплавленным металлом, сажание на кол, окопание в землю, повешение за ребро, колесование и битье кнутом перед казнью. Причем три последних вида казни носили единичный характер.
Сопоставление практики применения высшей меры наказания в Московском государстве с соответствующими западноевропейскими показателями говорит о том, что проводившаяся в Московском государстве уголовная политика была более мягкой и цивилизованной, чем в странах Западной Европы.
Пятая глава диссертации «Преступления и наказания в Московском государстве по свидетельствам современников-иностранцев», состоящая из четырех параграфов, является логическим продолжением и дополнением к основному материалу диссертации, написанному на основе анализа отечественных юридических и иных документов.
В первом параграфе «Смертная казнь и каравшиеся ею преступления» дается характеристика правового регулирования и практики применения высшей меры наказания.
По способам приведения смертных приговоров в исполнение смертная казнь подразделялась на простую (повешение, отсечение головы, утопление и казнь посредством удара в голову) и квалифицированную (сожжение, четвертование, залитие горла расплавленным металлом, сажание на кол, окопание в землю и колесование). Самым распространенным способом казни являлось повешение. Описывается порядок совершения всех этих видов казни и указывается, за какие преступления они применялись.
Вынесение смертных приговоров, за редким исключением, входило в компетенцию Государя и Боярской думы, тогда как руководители на местах, как правило, не имели самостоятельного права казнить преступников. Приговоры приводились в исполнение в основном месту совершения преступлений или по месту жительства виновных.
После объявления приговора осужденный помещался на шесть недель в тюрьму для покаяния. За три дня до казни священник принимал у него исповедь и причащал его. Приговоренный шел к месту казни пешком или ехал в санях, в сопровождении небольшого конвоя. Осужденный мог идти без кандалов или, напротив, со скованными руками и ногами, держа зажженную свечу. На месте казни некоторые преступники обращались к народу с последним словом.
В Московском государстве отсутствовали специально оборудованные стационарные эшафоты и виселицы. Вместо этого чаще всего использовались скамьи, на которых без караула находились писец, оглашавший приговор, и его помощники, перед которыми происходила казнь прямо на улице. Виселицу просто перевозили на место казни. По ее окончании труп казненного мог быть оставлен на некоторое время на виселице, на коле или на земле, а если преступник был обезглавлен или четвертован, то отсеченные части тела могли быть воткнуты на колья или прибиты к виселице. Для оповещения окружающих о том, за что именно был казнен преступник, к его одежде иногда прикреплялась соответствующая записка. Через некоторое время труп отдавали родственникам или знакомым, а если их не было, то передавали священнику или сбрасывали в «Божий дом». Казненные не получали «паспорт», то есть выдававшийся церковными властями документ, который вкладывался в руку покойного в подтверждение того, что он жил как православный христианин.
Смертная казнь, особенно квалифицированные ее виды, применялась довольно умеренно. Относительно небольшое число приводившихся в исполнение смертных приговоров не в последнюю очередь было обусловлено широкой практикой прощения преступников Верховной властью. При этом для большего психологического воздействия на осужденного ему могло быть сообщено о помиловании непосредственно перед приведением приговора в исполнение.
Во втором параграфе «Телесные наказания и каравшиеся ими преступления» рассматриваются такие виды наказаний, как болезненные, выражавшиеся в битье преступника кнутом, батогами или плетьми, и членовредительские, представлявшие собой его клеймение или изувечение.
Наиболее суровым болезненным наказанием являлось битье специальным палаческим кнутом. Оно заключалось в том, что осужденный обнажал тело по пояс и ложился на спину помощника палача или кого-либо из зрителей, обхватывая его шею руками. Ноги у осужденного связывались, и специальный человек мог тянуть их веревкой, чтобы наказуемый не двигался. Палач наносил удары хвостом кнута параллельно вдоль всей спины преступника. Количество ударов законом не регламентировалось и определялось судьей самостоятельно в каждом отдельном случае (в основном 20–30 ударов). Не выдерживая истязаний, многие падали в обморок во время экзекуции или после нее, а некоторые даже умирали. Битье кнутом как наказание производилось публично, в том числе «в проводку», когда виновного наказывали, водя по улицам и площадям.
Вторым по степени тяжести и самым распространенным болезненным наказанием было битье батогами. По общему правилу, наказание производилось публично, в присутствии судьи и истца. Раздев приговоренного до рубашки или полностью обнажив ему спину, палачи клали его на землю лицом вниз, после чего один из них садился на него со стороны головы, а другой на ноги, чтобы осужденный не мог пошевелиться. Каждый палач брал по одному или два батога и бил ими истязуемого по спине. Сами батоги представляли собой палки или гибкие прутья примерно с мизинец толщиной. Количество ударов зависело от характера совершенного преступления, но заранее не оговаривалось, поэтому битье батогами продолжалось либо до тех пор, пока судья или приказный служащий не распоряжался прекратить удары, либо, при квалифицированном битье кнутом, пока спина наказуемого не превращалась в живое мясо. По окончании экзекуции виновный должен был поблагодарить распоряжавшееся наказанием лицо, поклонившись ему. Поскольку в отличие от смертной казни и битья кнутом битье батогами не требовало от исполнителя наказания особых палаческих навыков, оно могло производиться не только палачами, но также стрельцами и солдатами. Хотя по степени тяжести битье батогами уступало битью кнутом, оно тем не менее тоже являлось очень болезненным наказанием, которое также могло окончиться даже смертью осужденного.
Битье плетьми как уголовное наказание стало применяться не с конца XVII в. – начала XVIII в., как принято считать, а с середины XVI в. или, по крайней мере, с начала XVII в. Оно, впрочем, не входило в число традиционных, общеупотребительных наказаний.
Если свидетельства иностранцев о клеймении преступников единичны и крайне скупы, то с изувечивающими наказаниями дело обстоит иначе. Иностранцы часто упоминают различные их виды, что указывает на активное использование этих наказаний в отечественной судебной практике анализируемого периода. В источниках зафиксированы как самостоятельные разновидности изувечения, например, отрезание уха, «порка» ноздрей, отрубание руки и т. д., так и «комбинированные» виды – отрезание носа и ушей, отрубание руки и ноги и т. д. Изувечивающие наказания применялись как сами по себе, так и вместе с другими наказаниями. Нередко изувечение назначалось по принципу талиона.
В третьем параграфе «Наказания, связанные с изоляцией преступника от общества, и каравшиеся ими преступления» освещаются такие наказания, как тюремное заключение и ссылка. В отличие от других наказаний они не столь подробно описываются иностранцами.
В иностранных сочинениях упоминаются кратковременное, среднесрочное, длительное и пожизненное тюремное заключение, а также пребывание в тюрьме «до порук». Наряду со светскими тюрьмами, подразделявшимися на несколько видов, существовали церковные. По своему устройству тюрьмы были двух видов: специально оборудованные тюрьмы и сооружения и помещения, которые не являлись тюрьмами как таковыми, но были приспособлены для содержания заключенных.
Условия тюремного заключения были очень суровыми. До 1662 г. государство не обеспечивало заключенных «кормовыми деньгами», поэтому они питались либо на свои средства, либо за счет родственников, либо на подаяние. Оковы на них налагались не только тогда, когда их выпускали для сбора подаяний, но и когда они сидели в тюрьме. Для предотвращения побегов наряду с наружной охраной тюрем мог осуществляться внутренний надзор за заключенными, для чего к ним приставлялись персональные сторожа.
По большим праздникам и в знаменательные для страны дни Государь и члены его семьи посещали тюрьмы, раздавали заключенным милостыню, а также выпускали некоторых из них на свободу.
Ссылка в Сибирь назначалась не самостоятельно, а вместе с другими наказаниями. Преобладала пожизненная ссылка. Ссыльные добирались в Сибирь под конвоем. Семейные осужденные направлялись в ссылку с семьями. На новом месте ссыльный трудоустраивался с учетом своей социальной принадлежности и бывшего должностного положения, а также исходя из конкретных потребностей государства, то есть крестьяне занимались земледелием, посадские люди – промыслами и торговлей, а служилые люди определялись на службу. Кроме этих трех видов ссылки иностранцы сообщают о ссылке с целью добычи пушнины, что не соответствовало действительности.
В четвертом параграфе «Денежно-имущественные наказания и наказания, связанные с умалением чести, и каравшиеся ими преступления» рассматриваются материальные и бесчестящие наказания.
Денежно-имущественные санкции (возмещение причиненного преступлением ущерба, «продажа», штраф и конфискация) играли ведущую роль в системе наказаний, применявшихся в Московском государстве. Наиболее подробно иностранцы пишут об особенностях штрафа за оскорбление, отмечая, что его размер либо фиксировался в законе в твердой сумме исходя из социального статуса оскорбленного, либо зависел от величины его годичного жалования. При оскорблении замужней женщины размер штрафа определялся статусом мужа и умножался вдвое. Если виновный в установленный срок не уплачивал штраф, то его ставили на правеж, представлявший собой особую юридическую процедуру взыскания долга путем физического воздействия на должника с целью побуждения его к погашению задолженности.
Конфискация могла быть полной или частичной, при этом изъятое имущество, как правило, обращалось в собственность государства. Также применялась специальная конфискация.
К наказаниям, связанным с умалением чести, относились опала, отнятие чести, вырывание бороды и выдача головой. Свидетельства иностранцев об этих наказаниях немногочисленны и носят фрагментарный характер.
В заключении излагаются основные результаты проведенного диссертационного исследования, которые в своей совокупности позволяют получить целостное представление о важнейших особенностях генезиса и эволюции уголовного права Московского государства в XIV–XVII вв.
По теме диссертации опубликованы следующие работы автора: