Исианские и португальские колонии

Южная Америка по отношению к Северной представ­ляла собой совсем иные реалии, совсем другую историю. Не то, чтобы отсутствовали аналогии, но в конечном счете то, что происходило на Севере, не воспроизводилось на Юге один к одному. Европа Северная и Европа Южная воссоз­дали за Атлантикой свои противоречия.

Сверх того, наблюдался и значительный разрыв: так, английские колонии освободились в 1783 году, иберийские же колонии — не ранее 1822- 1824 гг. Да к тому же ос­вобождение Юга было, как выяснилось, фикцией, поскольку на место прежнего господства стала английская опека, ко­торой суждено было продлиться вплоть до 1940 года, за­тем ей на смену придут США.

Бродель находит достаточно поводов для противопос­тавления двух составных огромного континента: на Севере наблюдались живость, сила, независимость, рост личности. Па Юге — инерция, разные виды порабощения.

Тяжелая рука метрополии, серия ограничений, изначаль­но присущих положению любой периферии... Это расхо­ждение было, вполне очевидно, детищем различных структур прошлого и различных наследий.

Ситуация ясна, но ее было бы трудно объяснить, если ис ходить из удобного деления, присущего учебникам недавнего прошлого: на колонии поселенческие, с одной стороны, и колонии эксплуатируемые -- с другой. Как могли бы су­ществовать поселенческие колонии, которые бы не были од­новременно колониями эксплуатируемыми, или эксплуати­руемые колонии, не бывшие в то же самое время колониями поселенческими?

Вместо понятия «эксплуатация» Фернан Бродель пред­лагает понятие «маргинализация» — маргинализация в рам­ках мироэкономики, осужденность на то, чтобы служить другим, позволять диктовать себе свои задачи властному международному разделению труда. Это именно та роль, которая выпала иберо-американскому пространству (в про­тивоположность пространству североамериканскому), и при­том как до независимости политической, так и после ее дос­тижения.

Рабство черное и белое

Нехватка людей на чересчур обширных землях в Аме­рике была постоянной проблемой. Для того, чтобы развивалась новая экономика Америки, которая находилась в процессе самосоздания, требовалось все больше рабочей силы, ко­торую легко было бы держать в повиновении и которая была бы достаточно дешевой. Это касалось обеих Америк, как Южной, так и Северной.

Эрик Уильямс в одной из своих книг десятки раз от­мечает причинно-следственную связь между капиталисти­ческим подъемом старой Европы и рабством, полу рабст­вом, крепостничеством, полу крепостничеством, наемным и полу наемным трудом Нового Света. «Сущность мерканти­лизма, — пишет он, — есть рабство».

Маркс выразил это другими словами «в одной фразе- вспышке, единственной, быть может, по своей историче­ской содержательности»: «Вообще, для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фунда­мента безоговорочное рабство в Новом Свете».

Ни у кого не вызовет удивления тяжкий труд этих людей в Америке, каков бы ни был цвет их кожи; он зависел не только от близко к ним стоявших хозяев плантаций, пред­принимателей на рудниках, купцов-кредиторов из Консуладо в Мехико или иных городах, не только от алчных чинов­ников испанской короны, продавцов сахара или табака, ра­боторговцев, жадных до наживы капитанов торговых ко- раблсй... Все они играли свою роль, но то были в некотором роде уполномоченные, посредники.

Лас Касас разоблачал их как единственных виновников «адского порабощения» индейцев; он желал бы отказать им в святых таинствах, изгнать их из лона церкви. Но зато он никогда не оспаривал испанское господство. Король Кас­тильский, ответственный за обращение в христианство, имел право быть Императором над множеством королей, госпо­дином над местными владыками.

В действительности подлинный корень зла находился по другую сторону Атлантики — в Мадриде, Севилье, Ка­дисе, Лиссабоне, Бордо, Нанте, даже в Генуе и определенно в Бристоле, а вскоре — в Ливерпуле, в Лондоне, Амстердаме.

Это — зло, присущее феномену сведения континента к положению периферии, навязанному отдаленной от не­го силой, безразличной к жертвам людей и действовавшей с почти механической логикой.

В том, что касается индейца или американского негра, слово «геноцид» не будет неправомерным, но заметим, что в этой авантюре и белый человек не оставался совершен­но невредимым, в лучшем случае он легко отделывался.

В действительности разные формы порабощения в Но­вом Свете сменяли друг друга, вытесняя одни другие. Раб­ство индейцев не устояло перед невероятно тяжким ис­пытанием; белое, европейское рабство (Фернан Бродель имеет в виду рабство французских и английских завер­бованных) будет выступать как интермедия, главным об­разом на Антильских островах и в английских колониях на континенте; наконец рабство черное, африканское, будет достаточно сильно, чтобы укорениться и умножаться на­перекор всему и вся.

Рабство индейцев устояло лишь там, где существова­ли «чтобы обеспечить его долговечность и использование» устои населения и сплоченность общества, та сплоченность, которая создает послушание и покорность. Это то же са­мое, что сказать: оно существовало единственно в зоне древ­них ацтеков, в ацтекской и инкской империи. В других рай­онах первобытное население распалось само собой, с самого начала испытания, как в бескрайней Бразилии, где тузе­мец прибрежных областей бежал внутрь страны, так и на территории Соединенных Штатов.

В 1790 году в Пенсильвании оставалось 300 индейцев, в штате Нью-Йорк — 1500, столько же в Массачусетсе, 10 тысяч индейцев оставалось в обеих Каролинах.

Точно так же и на Антильских островах, где туземное население, противостоявшее испанцам, голландцам, фран­цузам и англичанам, было устранено, став жертвой завезенных из Европы болезней и ввиду невозможности для пришельцев его использовать.

Напротив, в густонаселенных зонах, на которые с са­мого начала была нацелена испанская конкиста, индеец ока­зался легко подчиняющимся власти.

Он чудесным образом пережил испытания конкисты и колониальной эксплуатации. Массовые убийства, безжало­стные войны, разрыв социальных уз, принудительное ис­пользование его рабочей силы, смертность, какую влекли за собой повинность носильщиков и работа на рудниках, и в завершение всего — эпидемические заболевания, при­несенные из Европы и Африки белыми и неграми.

Центральная Мексика, имевшая население в 25 млн. жи­телей, дошла, как полагают, до остаточного населения в 1 млн. Такая же катастрофа обнаружилась на острове Эс­паньола (Гаити), в Юкатане, в Центральной Америке, немного позднее — в Колумбии.

Впечатляющая деталь: в Мексике в начале конкисты фран­цисканцы проводили службы на папертях своих церквей — такими многочисленными были толпы верующих. Но с конца XVI века мессу служили внутри этих самых церквей, да­же в простых часовнях.

Этот фантастический регресс несоизмерим даже со зло­вещей знаменитой Черной смертью, бывшей бичом Евро­пы XIV века. Однако масса туземного населения не исчезла, оно восстановилось, начиная с середины XVII века, есте­ственно, к выгоде своих испанских господ.

Эксплуатация индейцев продолжалась в полурабской форме энкомьенд, городской прислуги и принудительно­го труда на рудниках, обозначавшегося общим названием репартимьенто.

С XVI века в Новой Испании появился и «свободный» труд наемных рабочих в результате сложного кризиса. Пре­жде всего вследствие сокращения индейского населения об­наружились опустевшие зоны, как в Европе XIV и XV веков.

Земля вокруг индейских деревень «сжалась», как шаг­реневая кожа, и именно на спонтанно возникавших или соз­данных произвольными конфискациями опустевших про­странствах развивались крупные имения — асьенды.

Для индейца, желавшего спастись от коллективной бар­щины, которую навязывали ему его деревня, а также го­сударство, изыскивавшее рабочую сиду, возможно было бег­ство: на асьенды, где развивалось классическое рабство и где позже будут вынуждены прибегнуть к наемным работ­никам; в города, где его принимали в число домашней при­слуги и в мастерские ремесленников; наконец, на рудни­ки — не только на слишком близкие рудники в районе Мехико, где сохранился принудительный труд, но дальше к северу, в тех поселениях, что вырастали посреди пустыни от Гуа- иохуато до Сан-Луис-Потоси.

Там было рассеяно более трех тысяч рудников, порой крохотных, на которых работало в целом от 10 до 11 тысяч горняков (правда, в XVIII веке эта цифра возросла до 70 тысяч).

Рабочие приходили туда отовсюду — индейцы, мети­сы, белые, которые к тому же перемешивались.

Введение после 1554 — 1556 гг. процесса амальгамиро­вания позволило обогащать бедную руду, снизить общие затраты и увеличить производительность труда и производ­ство. Как и в Европе, этот маленький мирок горняков су­ществовал сам по себе. Как хозяева, так и рабочие были расточительны, беззаботны, привержены игре.

Рабочие получали партидо — своего рода премии — в зависимости от количества добытой руды. Их заработки были очень высокими (все, конечно, относительно), но и ремесло их было ужасным (порох не использовался до XVIII ве­ка), и это население было беспокойным, склонным к на­силию, а при случае и жестоким.

Рудокопы пили, пировали; и то был не только «искус­ственный рай», о котором с веселым изумлением писали некоторые историки, а какой-то нелепый праздник и сверх всего — настойчивая потребность обратить на себя внимание.

В XVIII веке все это еще усилилось, как если бы про­цветание было дурным советчиком. Случалось, что у ра­бочего в кошельке оказывалось в конце недели 300 песо, их тут же тратили.

Какой-нибудь рудокоп покупал себе парадные одежды, рубашки из голландского полотна, другой приглашал две тысячи человек попировать за его счет и растрачивал 40 тысяч песо, которые ему принесло открытие небольшого месторождения.

Так варился в собственном соку этот мирок, никогда не ведавший покоя. На рудниках Перу, самых значительных в Америке в XVI веке зрелище было не таким театральным, и по правде, менее веселым.

Амальгамирование появилось с запозданием, в 1582 году, однако, подневольный труд сохранился, и Потоси оставался адом. Не сохранилась ли система в силу самого своего успеха? Это возможно, только в конце столетия Потоси утратит цар­ственное положение, которого он более не обретет, невзирая на возвращение к активной деятельности в XVIII веке.

В конечном счете индеец вынесет на своих плечах бремя крупного размаха хозяйственных предприятий в Новом Свете в интересах Испании: горные разработки, сельскохозяйст­венное производство (достаточно вспомнить о возделывании маиса, основе выживания Америки), обслуживание караванов мулов или лам, без которых было бы немыслимо переме­щение монеты и многих продуктов — официально от Потоси до Лрики, а контрабандным путем — из Верхнего Перу через Кордову до Рио-де-ла-Платы.

Зато там, где индейцы существовали в виде раздроб­ленных племенных образований, европейской колониза­ции пришлось многое строить самой: так было в Брази­лии до эпохи сахарных плантаций; так было во французских и английских колониях на «континенте» или па Антиль­ских островах.

Следовательно, должно было существовать широко рас­пространенное и долго длившееся «рабство» белых. Эрик Уильямс настаивает на этом, ибо, на его взгляд, виды рабства в Америке замещали друг друга и в некотором роде ме­жду собой сообщались: заканчивался один вид, утверждался другой.

Смена эта происходила не автоматически, но в целом правило было очевидным — белое «рабство» вступало в игру лишь в той мере, в какой недоставало индейского, а раб­ство негров, эта громадная проекция Африки на Новый Свет, развилось только из-за нехватки труда индейцев и рабо­чей силы, доставляемой из Европы. Там, где негр не ис­пользовался, например, при возделывании пшеницы к северу от Нью-Йорка, вплоть до XVIII века трудился белый за­вербованный.

Следовательно, на карту были поставлены потребности колониальной экономики, которая диктовала изменения и последовательность по причинам экономическим, а не ра­совым. Эти причины, как утверждает Дж.Спини в своей «Современной истории», не имели ничего общего с цветом кожи. Белые «рабы» уступили свое место потому, что были рабами лишь временно. А возможно, они стоили слишком дорого, хотя бы из-за своего питания.

Эти «завербованные», будучи однажды освобождены, распахали и отвоевали для земледелия небольшие хозяйства, в которых возделывали табак, индиго, кофе, хлопок. Но впоследствии они зачастую проигрывали в противостоянии крупным плантациям, рождавшимся на базе возделывания культуры-завоевательницы - сахарного тростника, пред­приятиям дорогостоящим, а значит, капиталистическим, ко­торые требовали значительной рабочей силы и оборудования, не говоря уже об основном капитале. И в этом основном капитале черный невольник имел свое место.

Крупная собственность сахарных плантаций вытеснила мелкую собственность, которая, однако же, помогла ее соз­данию: отвоеванная земля, раскорчеванная мелким земле­владельцем, поднимавшим целину, и в самом деле благо­приятствовала устройству плантаций.

Даже в 30-х годах нашего столетия, замечает Фернан Бродель, этот же самый процесс можно было увидеть в на­чинавших разрабатываться районах штата Сан-Пуалу, в Бра­зилии, где временная мелкая собственность подготавливала почву для крупных кофейных фазенд, которые, в конце кон­цов, ее сменяли.

В XVI —XVII веках с появлением крупной (относительно крупной) земельной собственности умножилось число черных невольников, бывших необходимым условием ее сущест­вования.

После драматического снижения численности индейского населения экономический процесс, открывший Америку для африканского населения, шел сам собой: «Именно деньги, а не страсти, добрые или дурные, сплели заговор». Афри­канский невольник, более сильный, чем индеец (в то время утверждалось, что один негр стоит четырех индейцев), более послуншый, более зависимый, поскольку он был оторван от своей родной общины, покупался как товар, даже на заказ.

Деятельность торговцев неграми позволит создать гро­мадные для своего времени сахарные плантации предельных размеров, обеспечивавших перевозку тростника на телегах: тростник, чтобы он не испортился, должен был сразу же после срезки доставляться на мельницу и без задержки раз­малываться.

Покорность, ровный характер, сила работников-негров сделали из них орудие наименее дорогое, самое эффективное и вскоре затем — единственно желанное.

Если в некоторых штатах Северной Америки табак, по­началу возделывавшийся мелкими земельными собствен­никами — белыми, познал живейший подъем в 1663 — 1699 гг. (его экспорт вырос вшестеро), то произошло это потому, что состоялся переход от труда белых к исполь­зованию рабочей силы негров. В то же самое время, как полагает Бродель, появилась полуфеодальная аристократия, блистательная, образованная, но и склонная к произволу.

Табак, возделывавшийся в больших размерах на экспорт, как пшеница в Сицилии или в Польше, как сахар на бра­зильском Северо-Востоке или на Антильских островах, породил такой же социальный строй. Одинаковым причинам соот­ветствовали аналогичные результаты.

Но негра использовали и для множества других работ. Так, старательская золотодобыча в Бразилии, что началась в последние годы XVII века, возникла в результате дос­тавки тысяч черных невольников.

И если негры не будут работать на серебряных рудниках в Андах или на севере Новой Испании, то потому (это была весомая причина), что во внутренних районах континен­та после нескончаемого путешествия они стоили дороже, чем на Атлантическом побережье, а не только потому, как утверждали, что холода горных высот не позволяли им за­ниматься очень тяжким горняцким трудом.

В действительности разные виды подневольной рабо­чей силы в Америке были более взаимозаменяемы, чем при­нято считать. Индейцы могли работать старателями, как это было в окрестностях Кито. Точно так же следует от­бросить рассуждения о невозможности якобы для белого жить в тропиках, занимаясь физическим трудом (как считал среди тысяч других и Адам Смит).

«Завербованные» прекрасно работали еще в XVII сто­летии. Прошло больше ста лет с тех пор, как немцы обос­новались в Сифорте на Ямайке: они там живут по сей день. Итальянские землекопы вырыли Панамский канал. И воз­делыванием сахарного тростника в тропических областях Северной Австралии заняты целиком белые.

Точно так же на юге США заняла немалое место белая рабочая сила, тогда как негры эмигрировали на север, в суровый климат и, не чувствуя себя от этого ни лучше, ни хуже, живут в Чикаге, Детройте и Нью-Йорке.

А тогда, если один климат не определял распространение людей по всему Новому Свету, то этим вполне очевидно озаботилась история — сложная история европейской экс­плуатации, но также и предшествовавшего ей могучего про­шлого американских индейцев, которая успехами инков и ацтеков заранее и неизгладимым образом утвердила на аме­риканской земле постоянное индейское присутствие.

В конечном счете история дала выжить до наших дней индейской Америке, Америке африканской и Америке белой. Она перемешала их, но недостаточно, и ныне они продол­жают в массовом масштабе отличаться друг от друга.