3. Соотношение эмпирии и теории

В истории познания сложились две крайние позиции по воп­росу о соотношении эмпирического и теоретического уровней на­учного познания: эмпиризм и схоластическое теоретизирование.

1. Сторонники эмпиризма сводят научное знание как целое к эмпи­рическому его уровню, принижая или вовсе отвергая теоретичес­кое познание. Эмпиризм абсолютизирует роль фактов и недооце­нивает роль мышления, абстракций, принципов в их обобщении, что делает невозможным выявление объективных законов. К тому же результату приходят и тогда, когда признают недостаточность «голых фактов» и необходимость их теоретического осмысления, но не умеют «оперировать понятиями» и принципами или делают это некритически и неосознанно.

Эмпиризм (от греч. impeiria — опыт) отрицает активную роль и относительную самостоятельность мышления. Единственным источником познания считается опыт, чувственное познание (жи­вое созерцание), вследствие чего эмпиризм всегда был связан с сенсуализмом (от лат. sensus — чувство), но это не тождествен­ные понятия. При этом содержание знания сводится к описанию этого опыта, а рациональная, мыслительная деятельность сво­дится к разного рода комбинациям того материала, который да­ется в опыте, и толкуется как ничего не прибавляющая к содер­жанию знания.

Однако для объяснения реального процесса познания эмпи­ризм вынужден выходить за пределы чувственного опыта и описания «чистых фактов» и обратиться к аппарату логики и математи­ки (прежде всего к индуктивному обобщению) для описания опыт­ных данных в качестве средств построения теоретического зна­ния. Ограниченность эмпиризма состоит в преувеличении роли чувственного познания, опыта и в недооценке роли научных абст­ракций и теорий в познании, в отрицании активной роли и отно­сительной самостоятельности мышления.

2. Говоря о схоластическом теоретизировании, необходимо от­метить, что понятие «схоластика» чаще всего употребляется в двух смыслах: прямом — как определенный тип (форма) религиозной философии, в особенности характерный для Средних веков, и в переносном — как бесплодное умствование, формальное знание, оторванное от реальной жизни и практики.

В свое время Гегель справедливо называл схоластику «вар­варской философией рассудка», лишенной всякого объективного содержания, которая «вертится лишь в бесконечных сочетаниях категорий» (а точнее—слов, терминов). При этом «презренная действительность» остается рядом и ею совсем не интересуются, что не позволяет понять ее существенные характеристики и фор­мообразования. Однако, как верно заметил великий математик Г. Вейль, ученый обязан пробиваться сквозь туман абстрактных слов и -достигать незыблемого скального основания реальности».

Схоластика — отвлеченно-догматический способ мышления, опирающийся не на реалии жизни, а на авторитет канонизирован­ных текстов и на формально-логическую правильность односто­ронних, чисто словесных рассуждений. Она не совместима с твор­чеством, с критическим духом подлинно научного исследования, поскольку навязывает мышлению уже готовый результат, подго­няя доводы под желаемые выводы.

Таким образом, схоластика представляет собой такой способ мышления, для которого характерны несвобода и авторитарность мысли, ее отрыв от реальной действительности, обоснование офи­циальной ортодоксальной доктрины и подчинение ей, абсолюти­зация формально-логических способов аргументации, субъекти­визм и произвольность в оперировании понятиями и терминами {зачастую переходящие в «словесную эквилибристику»), работа в рамках компилятивного, комментаторского исследования текстов, многосложность и полисемантичность дефиниций и вместе с тем — стремление к четкой рационализации знания, формально­логической стройности понятий.

Проявления схоластического мышления чаще встречаются в социально-гуманитарном познании, чем в естественнонаучном, особенно в условиях тоталитарных политических режимов. Это — цитатничество, начетничество и компилятивность, которые ста­новятся основными «методами» исследования; несвобода и авто­ритарность мысли, се подчинение официальной идеологической доктрине и ее обоснование, субъективизм и произвольность в опе­рировании понятиями и терминами («словесная эквилибристика»), комментаторство и экзегетичность (произвольное толкование текс­тов). «Это — пресловутая «игра в дефиниции», манипулирование «голыми» (зачастую «заумными») терминами, тяга к классифика-торству и системосозиданию, доказыванию давно доказанного, псевдоноваторство с забвением азбучных истин, движение мысли от умозрительно сконструированных схем и формул к реальным процессам (но не наоборот), бесплодные перетасовки понятий и бесконечное «плетение словес» и т. д.

****

Любое удовлетворительное решение данной проблемы дол­жно заключаться в непротиворечивом совмещении двух утверж­дений:

1) признании качественного различия между эмпиричес­ким и теоретическим знанием в науке;

2) признании взаимосвя­зи между ними, включая объяснение механизма этой взаимосвя­зи. Прежде чем перейти к решению данной проблемы, еще раз зафиксируем содержание понятий «эмпирическое» и «теоретичес­кое».

Эмпирическое знание суть множество высказываний (не обязательно логически связанных между собой) об эмпиричес­ких объектах.

Теоретическое знание суть множество высказыва­ний (обязательно организованных в логически взаимосвязанную систему) об идеальных объектах.

Источником и основой содер­жания эмпирического знания является информация об объектив­ной реальности, получаемая через наблюдения и эксперименти­рование с ней.

Источником и основой содержания теоретическо­го знания является информация об идеальных объектах, являю­щихся продуктами конструктивной деятельности рационального мышления. Тем не менее, после своего создания теоретический мир в целом (как и любой его элемент) приобретает объектив­ный статус: он становится для сотворившего его сознания пред­метной данностью, с которой необходимо считаться и сверять свои последующие шаги; он имеет имманентный потенциал сво­его развития, свои более простые, более естественные и более сложные, более искусственные траектории движения и эволюции.

Основными факторами сознания, контролирующими изменение содержания эмпирического знания, являются наблюдение и экс­перимент.

Основными факторами сознания, контролирующими изме­нение содержания теоретического знания, являются интеллекту­альная интуиция и логика. Контроль сознания за содержанием и определенностью теоретического знания является значитель­но более сильным, чем за содержанием и определенностью эм­пирического знания. И это связано с тем, что содержание тео­ретического знания является имманентным продуктом самого сознания, тогда как содержание эмпирического знания лишь частично зависит от сознания, а частично — от независимой от него (и являющейся всегда тайной для него) материальной дей­ствительности.

Таким образом, теоретическое и эмпирическое знание име­ют совершенно различные онтологии — мир мысленных, иде­альных конструктов («чистых сущностей») в первом случае и мир эмпирических предметов, принципиально наблюдаемых, — во втором.

Существовать в теоретическом мире — значит быть определенной, непротиворечивой, предметной единицей мира рационального мышления.

Существовать в эмпирическом ми­ре — значит иметь такое предметное мысленное содержание, которое принципиально наблюдаемо и многократно воспроиз­водимо.

Из перечисленных выше качественных различий меж­ду содержанием эмпирического и теоретического знания следу­ет, что между ними не существует логического моста, что одно непосредственно не выводимо из другого. Методологически не­верным является не только утверждение, что научные теории выводятся из эмпирического опыта, являются логическими (ин­дуктивными) обобщениями последнего, но и утверждение, что из научных теорий могут быть логически выведены эмпиричес­кие следствия.

Корректным контрсуждением первому утверж­дению является следующее: научные теории не выводятся логи­чески из эмпирического знания, а надстраиваются над ним для выполнения определенных функций (понимание, объяснение, предсказание). Создаются же они благодаря конструктивной деятельности разума.

Контрсуждением второму утверждению является такое: из научных теорий могут быть логически выве­дены теоретические же (как правило, частные и единичные) следствия, которые, в свою очередь, уже внелогическим путем могут быть идентифицированы с определенными эмпирически­ми высказываниями. Следовательно, принципиально неверны не только индуктивистские модели получения и подтверждения научных теорий, но и в значительной степени — гипотетико-дедуктивные модели критического рационализма (К. Поппер, И. Лакатос и др.).

Схематически взаимосвязь между теоретическим (Т) и эм­пирическим знанием (Э) может быть изображена следующим об­разом:

О чем эта схема говорит? Прежде всего о том, что теорети­ческое знание, как и эмпирическое, является весьма сложной струк­турой, состоящей из утверждений разной степени общности.

Наи­более общий уровень — аксиомы, принципы и наиболее общие теоретические законы. Например, для классической механики это три закона Ньютона (инерции; взаимосвязи силы, массы и уско­рения; равенства сил действия и противодействия). Механика Ньютона — это теоретическое знание, описывающее законы дви­жения такого идеального объекта, как материальная точка, при полном отсутствии трения, в математическом пространстве с ев­клидовой метрикой.

Вторым уровнем научной теории являются частные теоретические законы, описывающие структуру, свойства и поведение идеальных объектов, сконструированных из исход­ных идеальных объектов. Для классической механики это, напри­мер, законы движения идеального маятника. Как показал в сво­их работах В. С. Степин, частные теоретические законы, строго говоря, не выводятся чисто логически (автоматически) из общих. Они получаются в ходе осмысления результатов мысленного экс­перимента над идеальными объектами, сконструированными из элементов исходной, «общей теоретической схемы».

Третий уро­вень развитой научной теории состоит из частных, единичных теоретических высказываний, утверждающих нечто о конкретных во времени и пространстве состояниях, свойствах, отношениях идеальных объектов. Например, таким утверждением в кинема­тике Ньютона может быть следующее: «если к материальной точке К, применить силу F, то через время Т, она будет находиться на расстоянии S от места приложения к ней указанной силы». Единичные теоретические утверждения дедуктивно выводятся из час­тных и общих теоретических законов путем подстановки на ме­сто переменных, фигурирующих в законах, некоторых конкрет­ных величин из области значений переменной.

Важно подчеркнуть и то обстоятельство (логическое по сво­ей природе), что с эмпирическим знанием могут сравниваться не сами по себе общие и частные теоретические законы, а только их единичные следствия после их эмпирической интерпретации и идентификации (отождествления) с соответствующими эмпири­ческими высказываниями. Последние, как уже отмечалось выше, идентифицируется в свою очередь с определенным набором чув­ственных данных.

Только таким, весьма сложным путем (через массу «посред­ников») опыт и теория вообще могут быть сравнены на предмет соответствия друг другу. Каким образом осуществляется важней­шая операция во взаимосвязи теоретического и эмпирического знания — процедура идентификации теоретических и эмпиричес­ких терминов и соответствующих им идеальных и эмпирических объектов?

Ответ: с помощью идентификационных предложений, в которых утверждается тождество значений некоторых терми­нов эмпирического и теоретического языка. Такие предложения называются также «интерпретационными», «правилами соответ­ствия» или «редукционными предложениями» (Р. Карнап). Неко­торые примеры интерпретационных предложений: «материальные точки суть планеты солнечной системы» (небесная механика), «евклидова прямая суть луч света» (оптика), «разбегание галак­тик суть эффект Доплера» (астрономия) и т. д. и т. п.

Какова природа интерпретационных предложений? Как по­казал Р. Карнап, несмотря на то, что общий вид этих высказы­ваний имеет логическую форму «А есть В», они отнюдь не явля­ются суждениями, а суть определения. Любые определения — это условные соглашения о значении терминов, и к ним непримени­ма характеристика истинности и ложности. Они могут быть лишь эффективными или неэффективными, удобными или неудобны­ми, полезными или бесполезными. Одним словом, интерпретативные предложения имеют инструментальный характер, их за­дача — быть связующим звеном («мостом») между теорией и эмпирией. Хотя интерпретативные предложения конвенциональ­ны, они отнюдь не произвольны, поскольку всегда являются эле­ментами некоторой конкретной языковой системы, термины ко­торой взаимосвязаны и ограничивают возможные значения друг друга.

Важно подчеркнуть также особый статус интерпретативных предложений, которые не являются ни чисто теоретическими, ни чисто эмпирическими высказываниями, а чем-то промежуточным между ними, включая в свой состав как эмпирические, так и теоретические термины. Интерпретативное знание являет собой пример когнитивного образования кентаврового типа, выступая относительно самостоятельным элементом в пространстве науч­ного знания; не имеет собственной онтологии, являясь лишь инст­рументальным посредником между теорией и эмпирией. Его са­мостоятельность и особая роль в структуре научного знания была по-настоящему осознана лишь в XX веке, когда рост абстрактно­сти теоретического знания сопровождался, с одной стороны, не­избежной потерей его наглядности, а с другой стороны — рас­ширением и пролиферацией сферы эмпирической применимо­сти каждой из теорий. Интерпретативное знание — это, конечно, продукт конструктивной деятельности разума, но разума, осоз­навшего свою адаптивную ответственность в использовании сво­его потенциала для лучшей ориентации «Я» в объективном мире, в сфере «не-Я». Вывод: интерпретационные предложения по:

- структуре: смешанные;

- статусу: определения;

- функциям: мост между качественно раз­личными по содержанию уровнями знания;

- природе: идентифи­кация значений определенных терминов эмпирии и теории.

****

Учет самостоятельной роли интспретативного знания в струк­туре научного знания привел к необходимости более тонкого понимания процедур подтверждения и опровержения научных тео­рий опытом. В самом деле, в общем виде схема взаимосвязи те­ории и опыта может быть символически записана следующим об­разом:

Рас­смотрим возможные варианты действия по этой схеме.

Первый. Допустим, что в результате сопоставления , с данными наблю­дения и эксперимента установлена истинность высказывания Что отсюда следует? Только то, что система в целом — возможно истинна, так как из истинности следствий не следует истинность посылок, из которых они были выведены (это элемен­тарный закон дедуктивной логики). Более того, из определения материальной импликации, являющейся формальной моделью от­ношения выводимости, следует, что истинные высказывания мо­гут быть получены и из ложных посылок. Примером может слу­жить элементарный правильный силлогизм: все тигры — траво­ядные; все травоядные — хищники; следовательно, все тигры — хищники. Таким образом, истинность эмпирических следствий теории не только не служит доказательством истинности теорий, но даже — подтверждением ее истинности. Конечно, если заранее допустить (предположить) истинность теории, тогда независимое установление (например, с помощью эмпирического опыта) ис­тинности выведенных из них следствий подтверждает (хотя и не доказывает) сделанное допущение об истинности теории. В рас­смотренном же выше случае установление истинности Е, подтвер­ждает не истинность Т, самой себе, а только истинность всей системы в целом. Таким образом, не только доказатель­ство, но даже подтверждение истинности теории самой по себе (то есть взятой отдельно от присоединенной к ней интерпрета­ции) — невозможно.

Второй вариант. Установлена ложность Что отсюда следует с логической необходимостью? Только лож­ность всей системы в целом, но отнюдь не ложность именно . Ложной (неудачной, некорректной) может быть объяв­лена как раз ее конкретная эмпирическая интерпретация и тем самым ограничена сфера предполагавшейся эмпирической при­менимости теории. Таким образом, опыт не доказывает однозначно и ложность теории.

Общий вывод: теория проверяется на опыте всегда не сама по себе, а только вместе с присоединенной к ней эмпирической интерпретацией, а потому ни согласие этой систе­мы с данными опыта, ни противоречие с ними не способно одно­значно ни подтвердить, ни опровергнуть теорию саму по себе.

Следствие: проблема истинности теории не может быть решена только путем ее сопоставления с опытом. Ее решение осуществ­ляется иными средствами и находится в другой плоскости, на уровне более общих — метатеоретических предпосылок и осно­ваний научного познания.

13