А.В. Юревич

доктор психологических наук, зав. сектором Института истории естествознания и техники РАН

 

1. Мне кажется, что в формулировке вопроса заложена презумпция того, что XX век веком психологии не стал. Но, как отмечают многие исследователи западного общества, психоанализ превратился в его массовую религию, а в быту сложился настоящий культ самоанализа, основанного на понятиях и метафорах, введенных З. Фрейдом. Психология является одной из наиболее социально востребованных научных дисциплин, она обнаруживает все основные симптомы роста. В частности, число психологов нарастает лавинообразно: правда, в нашей стране этот рост происходит в основном путем, для которого характерно объявление,

 

22

 

помещенное в одной газете: «Требуется психолог до 35 лет. Психологическое образование не обязательно». XXI век тоже будет веком психологии, но, во-первых, более профессиональной, во-вторых качественно иной, нежели сейчас. Какой именно, я скажу ниже.

2. «Психозойская эра» — это метафора. Вопрос о соответствии метафоры реальности так же лишен смысла как, например, вопрос о соответствии ей художественного образа. У метафор совсем другие функции. Но если все же воспринять эту метафору условно реалистически, то, учитывая нынешние тенденции в жизни человечества — иррационализацию всей общественной жизни, пришедшую на смену тому, что М. Вебер называл ее рационализацией, и т.п., то его более вероятная перспектива — вступление не в психозойскую эру, а в мезозойскую. В этой связи вспоминается высказывание А. Эйнштейна: «Я не знаю, чем будут воевать люди в третью мировую войну, но я знаю, чем они будут воевать в четвертую, — камнями и палками».

3. Полагаю, что это ключевой вопрос нашего «круглого стола», ответ на который определяет ответы на все остальные. Известно, что существует три основные позиции относительно научного статуса психологии, чаще всего определяемого в куновских понятиях. Согласно первой позиции, которой придерживался сам Т. Кун, психология — это допарадигмальная, а, стало быть, и донаучная дисциплина, в которой единая парадигма, задающая основания рациональности и научности знания, еще не сложилась. Вторая позиция состоит в том, что психология — это внепарадигмальная наука, которая развивается принципиально иным путем, нежели естественнонаучные дисциплины, и куновские понятия, отработанные при анализе именно этих дисциплин, к ней не применимы. Согласно третьей позиции, психология представляет собой мультипарадигмальную науку, в которой существует несколько парадигм, представленных различными школами и направлениями, такими как бихевиоризм, когнитивизм, психоанализ и т.п. Я полагаю, что наиболее близка к истине первая позиция, а будущее — за теми направлениями, которые впишутся в новую парадигму.

Мне представляется, что эта парадигма будет не-феноменологической, в то время как почти все нынешние направления в психологии феноменологические — в том смысле, что их общей чертой является описание и объяснение психологической реальности в терминах ее восприятия нами. Бихевиоризм и позитивистская исследовательская методология не исключения, а лишь камуфляж этого феноменологизма. А то, что именуется в психологии «строго научным исследованием», якобы копирующим естественнонаучную методологию, отличается от интроспекции лишь тем, что исследователь подменяет свою собственную феноменологию феноменологией испытуемого и к тому же при интерпретации результатов исследования наслаивает на чужую феноменологию свою собственную.

Основным же вектором развития науки является прогрессирующее освобождение от феноменологизма, выражающееся, во-первых, в увеличении когнитивной дистанции между исследователем и изучаемой реальностью, во-вторых, в выстраивании картин мира, противоречащих нашему восприятию. В точных науках даже такая исследовательская процедура, как наблюдение, считающаяся наиболее элементарной, многократно опосредствована. Например, в физике при изучении нейтрино наблюдению подвергается не сама эта частица, а результаты ее взаимодействия с радиоактивным изотопом аргона. И давно подмечено, что чем больше опосредствующих звеньев встроено в исследовательскую процедуру, тем большее приращение знания она дает. А то научное знание, которое стало символом науки XX в., принципиально контр-феноменологично, т.е. противоречит нашему восприятию и вообще плохо укладывается в наш разум. Попытайтесь представить себе

 

23

 

или, как выражался М.К. Мамардашвили, «помыслить» переход пространства во время или бесконечность Вселенной. Полагаю, что психология станет настоящей наукой лишь тогда, когда выработает не-феноменологическую парадигму, позволяющую описывать психологическую реальность в терминах ее имманентных закономерностей, а не наших восприятий.

В этой связи я возлагаю большие надежды на развитие технологии психологических исследований, которая сейчас, несмотря на форсированное использование математических методов и тому подобных приемов, напоминает каменный топор. Технология — это не то, что в психологии называется методом, а инструмент. Решающий толчок к развитию любой науки дает появление именно такого инструмента. Скажем, бурное развитие биологии началось с появления микроскопа. Психологии нужен свой «микроскоп», и она его в XXI в. несомненно получит, после чего станет наукой, мало похожей на современную психологию. А психология XX в., скорее всего сыграет по отношению к психологии XXI в. примерно такую же роль, какую философия сыграла по отношению к науке. Это определение основных интеллектуальных ориентиров, а также интеллектуальных тупиков — тех направлений, в которых науке не следует развиваться, ценностное расцвечивание когнитивной проблематики — выделение наиболее важного и т.п., а также предварительное осмысление того, что нельзя положить под «микроскоп».

4. В XXI в. будут продолжать ссылаться на те работы, которые впишутся в новую парадигму или сыграют заметную роль в ее становлении. Имена зарубежных психологов не буду перечислять, поскольку список получился бы очень длинным. Из наших же соотечественников это будут скорее всего не Л.С. Выготский, который, по данным Института Гарфилда, сейчас является наиболее цитируемым за рубежом российским психологом, а А.Р. Лурия, Е.Н. Соколов и, возможно, Л.М. Веккер.

5. С искусством психология и так достаточно близка. Психоанализ в хорошем исполнении не метод, а искусство (в плохом исполнении тоже не метод, а шарлатанство). Написание психологического текста — также искусство, более близкое к художественной литературе, чем к науке. Идеи же сближения психологии с религией напоминают призыв ломиться в открытую дверь. Вся наука Нового Времени выросла из религии и, как показано М. Вебером, Р. Мертоном и другими, основана на принципах протестантизма. И очень характерны высказывания ученых, стоявших у ее истоков, таких, как Р. Бэкон и И. Ньютон, о том, что нет более богоугодного дела, чем познание законов природы; познавая законы природы, мы приближаем себя к богу и т.д. Думаю, что и психология в XXI в. сблизится с религией, но в том смысле, в каком сблизилась с нею естественная наука.

6. Вторую часть вопроса позволю себе вынести за скобки, ибо это — тема отдельного «круглого стола», а то и нескольких. По поводу первой части выражу скепсис. Как известно, некоторых врачей клятва Гиппократа не удерживает от торговли человеческими органами и других аморальных действий, да и вообще в аморальном обществе символические моральные запреты не работают. Главная проблема — в механизме реализации моральных запретов. Какими могут быть санкции против психолога, нарушившего клятву Гиппократа? Запись в трудовой книжке «Нарушил клятву Гиппократа»? Судебное разбирательство? Коллективный остракизм? Все это утопично, особенно в отечественном психологическом сообществе, значительную часть которого составляют те самые психологи, для которых «психологическое образование не обязательно», и к тому же обслуживающие наши коммерческие структуры, где мораль — это «легенда о динозавре». В отсутствие действенного механизма реализации моральных императивов символическое оформление этих императивов довольно-таки бессмысленно.

 

24

 

7. Шанс возродиться есть у чего угодно, даже у теории флогистона, особенно в обществе, где профессиональных астрологов больше, чем профессиональных физиков. Репрессированных же идей не бывает, а бывают общества и профессиональные сообщества, которые закрывают свои умы перед новыми идеями. Та-кие социумы напоминают вдову, которая сама себя высекла, — достаточно вспомнить, чего мы лишилась, попытавшись закрыть свои умы от генетики и кибернетики. Наивно думать, что наше нынешнее «полу-открытое» (я перефразирую известный термин К. Поппера) общество готово к принятию любых идей, а тем более — наше психологическое сообщество. Психологи, в частности, мало восприимчивы к идеям, которые возникают на «смежных территориях» — в других науках и в философской методологии науки (я имею в виду труды Т. Куна, И. Лакатоса, П. Фейерабенда, У. Селларса и других), и тем самым отдаляют себя от выработки той необходимой нашей науке парадигмы, о которой я говорил.

8. Вспоминаю слова, сказанные 20 лет назад У. Макгайром о социальной психологии: «Неизвестно, был кризис или нет, хорошо, что он кончился». То, что мы обычно подразумеваем под кризисом в психологии, она непрерывно переживает с момента своего появления на свет. Постоянно переживаемый кризис — это уже не кризис, а образ жизни, очень характерный для дисциплин, находящихся на допарадигмальной стадии развития. Важно не то, кто в очередной раз заговорит о психологическом кризисе или в очередной раз объяснит его причины, а то, кто заложит основы парадигмы, которая сделает психологию настоящей наукой и устранит этот кризис.

В заключение хочу сказать, что моя позиция, конечно, чисто сциентистская и сейчас выглядит немодной. Гораздо более модно говорить о психологии души или о христианской психологии (как будто вся пришедшая к нам с Запада наука не христианская, а, например, мусульманская, попытки построения которой, кстати, тоже предпринимаются в последнее время). Эти эмоции понятны: психология устала от бесплодных попыток походить на точные науки, да и вообще от рационализма; и маятник наших настроений качнулся в противоположную сторону. Но я уверен, что мы вскоре так же устанем от иррационализма, как устали от рационализма, и маятник начнет обратное движение.