«Религиозная отделенность» от Европы

Чаадаев обращает внимание на тот факт, что Россия не вошла «в семью европейских народов», оказалась на обочине всемирной истории. История России рисуется Чаадаеву достаточно мрачно: «Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее — ино­земное владычество, жестокое, унизительное, дух которого на­циональная власть впоследствии унаследовала, — вот печальная история нашей юности... Никаких чарующих воспоминаний, ни­каких прекрасных картин в памяти... Окиньте взором все про­житые нами века, все занятые пространства — и вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы говорил о прошедшем с си­лою и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, сре­ди плоского застоя».

Не о превосходстве над Западом надо вести речь, а о колос­сальном отставании от него! Попытки «догнать» европейские на­роды уже предпринимались. Чаадаев вспоминает Петра I, «вели­чайшего из наших царей», который, по его мнению, «начал для нас новую эру». В чем же состояла эта новая эра? В заимствова­нии. В преклонении перед Западом. «С этого времени мы только и делали, что, не сводя глаз с Запада... вбирали в себя веяния, приходившие к нам оттуда, и питались ими... Из западных книг мы научились произносить по складам имена вещей. Нашей собственной истории научила нас одна из западных стран, мы целиком перевели западную литературу, выучили ее наизусть, нарядились в ее лоскутья и, наконец, стали счастливы, что похо­дим на Запад...», — так с горечью писал Чаадаев.

Далее Чаадаев задался вопросами, почему же столь печаль­ная участь постигла Россию? Почему «единственный урок», кото­рый она может дать другим народам, — это урок отрицательный, как не надо жить? Почему «мы никогда не шли об руку с прочи­ми народами... не принадлежим ни к одному из великих се­мейств человеческого рода»? Для Чаадаева, называвшего себя «христианским философом», ответ очевиден: дело в духовных осно­ваниях общества. А таким духовным фундаментом общественной жизни для Чаадаева является религия. Значит, разница путей ев­ропейских народов и отечественной истории коренится в различии господствующих форм христианства — католицизма на Западе и православия в России.

Для Чаадаева народы являются такими же духовными и нравственными существами, как и отдельные личности. Поэто­му для жизни народа, как и для жизни отдельного человека, не­обходим не только правильный физический, но и правильный духовный режим.

Католическая форма христианства стала связующим звеном в истории европейских народов, силой, объединявшей Западную Европу даже во времена феодальной раздробленности (и здесь Чаадаев во многом прав). «В течение пятнадцати веков у них был один язык при обращении к Богу, один нравственный авто­ритет, одно и то же убеждение», — восклицал Чаадаев.

Для Чаадаева история Европы определяется идеей религиозного единства прежде всего потому, что европейская цивилизация была сформирована католицизмом и его принципом духовного

единоначалия, выраженного в папизме (власти папы римского, наместника Христа на земле). Папство централизовало, вносило принцип религиозного единства в европейскую жизнь, католиче­ская церковь стала универсальной общественной силой воспита­ния и духовного объединения рода человеческого. Чаадаев был потрясен и пленен активностью католической церкви в истории, он видел в ней силу, придающую цивилизации единство и дина­мизм. Поэтому все беды России он выводил из «религиозной отделенности» России от Европы, которая приводит и к ее отделен-ности и от западной интеллектуальной, культурной традиции. По мнению Чаадаева, Россия, приняв православие (которое он назы­вает «домашней» религией в отличие от политизированного като­личества), лишилась возможности духовного слияния с Европой.

В русской общественной мысли Чаадаев был первым, кто высказал положение об отсталости России, причины которой он усматривал во влиянии православия, унаследованного от «жал­кой» Византии. Таким образом, европоцентризм был обоснован Чаадаевым с христианской точки зрения. Запад предстал у Чаа­даева антиподом Востока, как истинно христианское общество, которое «одухотворено духовными интересами», а они никогда не могут быть удовлетворены, так как они беспредельны по сво­ей природе. Именно поэтому христианство для Чаадаева — не только связующая сила между разными народами, но и универ­сальный двигатель истории. Дело в том, писал Чаадаев, что «как только материальный интерес удовлетворен, человек больше не прогрессирует: хорошо еще, если он не идет назад. Только хри­стианское общество... одушевлено духовными интересами, и именно этим обусловлена способность народов к совершенство­ванию, именно здесь вся тайна их культуры...».

Христианская духовность, по мнению Чаадаева, затронула русское общество лишь поверхностно, в своей основе оно оста­лось языческим, не идущим далее «материальных» целей. Россия отстала. Но Чаадаев (особенно в «Апологии сумасшедшего», где он, пораженный гневной критикой, пытался объяснить свою по­зицию) поставил вопрос о преимуществах неразвитости, в чем было немало романтического преувеличения и утопизма.