Лекция 14. Отечественный лингвистический когнитивизм: когнитивная лексикология

ПЛАН

1. Общая характеристика основных идей отечественного лингвистического когнитивизма

2. Когнитивная семантика в отечественной лексикологии. Анализ конкретных имен

3. Концептуальный анализ абстрактного имени

1

Отечественная когнитивная лингвистика складывается как под влиянием ведущих западных школ когнитивизма, так и под влиянием усвоения традиций отечественной психологии (Л.С. Выготский) А.Н.Леонтьев и теория деятельности) и психолингвистики (Н.И. Жинкин, А.А. Леонтьев), общего языкознания и философии.

Выражая общую установку современных когнитологов, Ж. Фоконье сказал: «Лингвистика становится чем-то большим, чем самодостаточная ограниченная (self-contained) область изучения языка; она вносит свой вклад в открытие и объяс­нение общих аспектов человеческого познания» [Fauconnier 1999:124]. Исследуя язык с когнитивной точки зрения (т. е. по его участию во всех типах деятельности с информацией, протекающей в мозгу человека), можно одновременно вынести суждения не только о рассматриваемых языковых явле­ниях, но и о стоящих за ними ментальных сущностях—концептах, концептуаль­ных структурах как структурах знания и опыта, мнений и оценок, планов и целей, установок и убеждений. Перечисленные же ментальные сущности—особенно имеющие языковую привязку—ключ к рассмотрению специфики человеческого интеллекта и человеческого поведения. В своей совокупности эти единицы помогают также понять, почему окружающая человека действительность осмыслена им именно так, а не иначе.

При описании этого процесса чрезвычайно полезным оказывается использо­вать и мысли о конструировании субъективного образа объективного мира, представление о том, что один и тот же реальный объект в окружающей нас действительности и одна и та же объективная ситуация и по­ложение дел в мире могут быть—по воле говорящего — описаны по-разному. Нашла эта мысль свое специфическое отражение и в выдвинутом когнитологами понятии «конструирования мира», в соответствии с кото­рым отражение и описание мира говорящим человеком понимается как деятель­ность, фиксирующая субъективную позицию человека в видении им окружающей действительности, ее членения, ее категоризации и понимания им смысла происходящего.

Рассматривая теоретические предпосылки когнитивной лингвистики, Р. М. Фрумкина подчеркивает: «Мир не отображается, а интерпретируется—та­ков один из важнейших девизов когнитивизма. Постоянно акцентируется, что человек не просто воспринимает мир, но конструирует его». Р.М. Фрумкина, В.З. Демьянков, Е.В. Рахилина и Е.С. Кубрякова в настоящее время являются ведущими представителями отечественного лингвистического когнитивизма. Он представлен крайне разнообразной палитрой научных интересов, тем и проблем. Мы выделим только две, условно именуемые когнитивная семантика (изучение лексики языка в когнитивном аспекте) и когнитивная грамматика (здесь нас в основном будет интересовать лишь один аспект –– когнитивно-дискурсивное описание частей речи в концепции Е.С. Кубряковой.

2

Наши лингвисты применяют разный концептуальный аппарат для исследования разных групп лексики. Изучение конкретной именной и глагольной лексики опираются на понятие концептуальной схемы (для имен) с фигурой и фоном или когнитивной модели ситуации (для глаголов).

Так, Е.В. Урысон в описании пространственных лексем опирается на идеи Л. Талми о наивной топологии человека в языке. Л. Талми счи­тает, что геометрия Евклида, которую лингвисты усвоили в школе, и связанная с такими понятиями, как размер, расстоя­ние, длина, угол и под., не имеет отношения к языковой карти­не мира. В языке человек измеряет не отдельные параметры объекта, а объект целиком, относя его к тому или иному то­пологическому типу (круглые, плоские, вытянутые, бес­форменные объекты, и т. п.). С точки зрения Л. Талми, именно топологические типы «организуют» языковое пространство и служат в нем ориентирами. Языковая модель мира ориентирует каждый объект в про­странстве относительно себя самого (отсюда такие понятия как «пе­ред», «бок», «верх», «низ» и под.) и относительно других объектов. Для языка важно не только, что это за объект, но и как и где он рас­положен, движется он или находится в покое, является фоном или фи­гурой и иод. — говоря словами авторов статьи, не только what, но и where. Другое свойство языковой модели мира — ее особенная ла­бильность, позволяющая совмещать логически несовместимое. Так, с той же легкостью, что и обычные части у языковых объектов, выделя­ются так называемые отрицательные части (negative parts, ср. также [Herskovits 1986J). Обычные части — это «добавленная» субстанция, а отрицательная — «вынутая» из объекта, ср. дыра, проем и под. в ка­честве отрицательных частей таких объектов, как яма, дверь, пещера и др. То же безразличие к материи, субстанции проявляется в языке и когда один и тот же объект получает одновременно несколько языко­вых представлений. Хороший пример такого рода — лексемы типа озеро, которые вообще-то обозначают емкость (ср. в озере), но, на­пример, в таких сочетаниях, как по озеру, полностью теряют свой объем (thickness) и оказываются плоскостью.

Лексема небо обозначает и само воздушное пространство высоко над землей, и тот купол, который зрительно его ограни­чивает. Иными словами, с точки зрения русской языковой кар­тины мира небо представляет собой трехмерный объект, имею­щий поверхность. Это представление отчасти прослеживается в сочетаемости лексемы небо с пространственными предлогами. Ср. В небе птицы <парашютисты> [как в пространстве], но На небе звезды [как на поверхности]; невозможно *На небе птицы <парашютисты>, т. к. эти объекты находятся существенно ни­же купола, как бы накрывающего землю. (Впрочем, сочетае­мость лексемы небо с пространственными предлогами не всегда четко мотивирована. Одинаково допустимо На небе зажигаются звезды и В небе зажигаются звезды; невозможно *из неба при нормальном с неба.)

Главное свидетельство того, что с точки зрения языка небо имеет особое «строение», — это лексемы небосвод, небосклон и поднебесье. Первые две лексемы обозначают только купол, который, как бы накрывая землю, ограничивает воздушное пространство над ней. Ср. нормальные высказывания На небосводе зажигались первые звезды, На небосклоне показался месяц и недопустимые примеры *В небосводе зажигались звезды, *В небосклоне пока­зался месяц. К этим двум лексемам примыкают и устойчивые сочетания небесная твердь, небесный свод и др. Слово подне­бесье, напротив, обозначает лишь воздушное пространство под этим куполом. Поэтому нормальны высказывания Воздушный змей был уже в поднебесье, но недопустимо *Воздушный змей был уже на поднебесье.

Парадокс лексемы небо состоит в том, что она, хотя и обо­значает некий объект целиком, но синонимична лексемам, обо­значающим части этого объекта. Действительно, слова небо, не­босвод и небосклон ощущаются как близкие синонимы; как синонимы ощущаются и лексемы небо и поднебесье. А в норме обозначение целого не бывает синонимично обозначению ка­кой-либо из его частей — так, лексема дерево не синонимична ни лексеме ствол, ни лексеме листва {крона). Получается, что с точки зрения современного русского языка «части» неба и са­мо небо равноправны.

Г.И. Кустова описывает признаковую и глагольную лексику через понятие «когнитивной модели ситуации». При таком подходе любое слово— это и «единица хранения» информации о мире, и средство концептуализации новых объектов и ситуаций, инструмент когнитивного освоения реальности. При этом наибольший интерес представляют, конечно, самые многозначные слова, то есть те, которые сами говорящие считают «основными», наиболее подходящими, содержащими наибольшие возможности для освоения, концептуализации новых ситуаций — как физических, так и «социальных» (взаимодействий между людьми). Так, для слов энергетической сферы базой семантического развития служит не только исходное значение, но и связанная с ним ПРОТОТИПИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ. Она является важнейшим источником семантического материала для производных значений.

Именно от того, что человек в состоянии «увидеть» в прототипической ситуации, что он в состоянии из нее извлечь, зависит, на ка­кие другие ситуации данное слово можно распространить, то есть, в конечном счете, какие у него будут производные значения. Кроме базовой семантической структуры, которая отражается в исходном значении, из прототипической ситуации извлекаются многочислен­ные импликации, связанные как с самим действием, так и со свойст­вами его прототипических участников.

Например, в исходное значение глагола сорвать (яблоко, цве­ток) не входит компонент 'нарушить', это импликация прототипической ситуации ('если сорвать цветок или плод, тем самым на­рушается его органическая связь с другим объектом'), но именно она лежит в основе группы значений «нарушения» и ущерба (сор­вать кожу на пальце; сорвать резьбу на гайке; сорвать голос; со­рвать урок); в исходное значение глагола закрыть (кастрюлю крышкой) не входит компонент 'перестать видеть (содержимое)', для данного действия этот результат не важен, — но он есть в си­туации и используется в других значениях (Тучи закрыли солнце; Ты мне закрываешь экран).

Все значения слова связаны потому, что имеют ОБЩИЙ ИС­ТОЧНИК. Источником значений является та концептуальная струк­тура, которую мы условно называем ситуацией. Это, конечно, не фрагмент внеязыковой реальности, а его когнитивная модель, то есть СМЫСЛ. В процессе семантического развития слова происхо­дит постепенное исчерпание семантического потенциала этой кон­цептуальной (когнитивной) структуры. Исходное значение— это всего лишь один из вариантов концептуализации ситуации, оно «вырезает» и фиксирует определенную конфигурацию компонентов. Говорящие могут использо­вать это же слово для обозначений другой, похожей ситуации, но тогда нужно «вырезать» другую конфигурацию компонентов, кото­рая подходит для этой другой ситуации. Например, глагол сорвать {цветок) можно использовать для обозначения ситуации сорвать шашку со стены I шапку с прохожего. В действительности, ситуа­цию «снятия» можно было бы обозначить и другим глаголом, но глагол сорвать по целому ряду признаков подходит для обозначе­ния такого вида «снятия»: предмет берут рукой и перемещают рез­ким движением (рывком), хотя он и не «прикреплен» к месту, как цветок или плод. Еще больше подходит этот глагол для обозначения ситуации сорвать погоны, которые, в отличие от шапки, еще и при­креплены к месту, хотя и не так, как цветок или плод.

Но главным и решающим фактором при интерпретации физиче­ского изменения является «антропоцентричность». Типы изменений согласуются со способами обращения человека с объектами, с целя­ми человека и с оценкой человеком полученного результата. Поэто­му нет никакого смысла рассматривать все теоретически возможные типы изменений. У глагола могут быть только те производные зна­чения, которые предусмотрены исходной ситуацией и которые, кро­ме того, пропущены фильтром антропологических ограничений. Например, теоретически у способа есть три результата: измене­ние, создание и уничтожение. Но поскольку человек ничего не соз­дает путем удаления объекта из какого-то места, то у глаголов уда­ления (стереть, смести, оторвать, вырвать) нет значения созда­ния, и это не случайная лакуна, а закономерное отсутствие: такое значение «не предусмотрено».

Основной принцип языкового расширения в энергетической сфе­ре — АНАЛОГИЯ: распространение знака одной ситуации на дру­гую ситуацию на том основании, что у этих ситуаций усматривается сходство. Механизм переноса по аналогии дает два основных типа произ­водных значений: денотативная аналогия и метафори­ческая аналогия.

Денотативная аналогия обозначает случайный результат того же типа воздействия. При денотативной аналогии сохраняется тип воздействия и тип изменения, но исчезает цель: Ураган вырвал дерево с корнем; Пуля пробила дверь.Денотативную аналогию можно рассматривать как редукцию бо­лее сложного и семантически богатого предиката физического дей­ствия. Такой взгляд диктуется антропоцентрическим подходом че­ловека к описанию внешнего мира. В действительности, конечно, первичными являются объективные свойства предметов и типы воз­действий, которые существуют в физическом мире и могут произво­диться как механизмами, так и природными объектами и силами (удары, трение, движение, воздействие воды и других веществ, на­пример клеящих, и т. д.). А человек просто использует их в своих взаимодействиях с физическим миром, приспосабливает для дости­жения своих целей, — то есть, скорее, он сам «подражает» физиче­скому миру, действует по аналогии с природными процессами. В языке же все наоборот: большинство обозначений природных про­цессов и событий являются вторичным употреблением предикатов человека, его действия (Дворник метет улицу— Платье метет мостовую; бить кого по лицу — Ветки били по стеклу). Именно та­кая точка зрения представлена словарями, где сначала даются аген-тивные значения, а затем — неагентивные.

Метафорическая аналогия, напротив, имеет когнитивную приро­ду: обозначения физических воздействий и изменений нельзя меха­нически использовать для описания информационных взаимодейст­вий и событий. Сходство таких ситуаций неочевидно. И здесь зада­ча— выяснить, какие концептуальные схемы и структуры может предоставить исходное значение и физическая ситуация для осмыс­ления информационной ситуации, для описания взаимодействия людей и объектов в нефизической сфере. Вообще при метафорической аналогии метафоризуется именно способ (тип воздействия): отбить жениха, отбить охоту, выбить дурь из кого — как бы ударом / ударами.

3

Анализ абстрактных имен существительным использует несколько иной когнитивный инструментарий –– когнитивная метафора и гештальт. Его осуществляет Л.О. Чернейко (МГУ) в монографии про абстрактные существительные. Предлагаемый ей метод анализа абстрактного имени базируется на буквальном прочтении в первую очередь узуально сочетающихся с ним гла­голов физического действия, несущих информацию о классе яв­лений, которым этот акциональный признак присущ. В качестве наглядной иллюстрации применения метода анализа может послужить окказиональная сочетае­мость глагола вспорхнуть, содержащего в себе информацию о типовом названии агенса действия (resp. типовом носителе дан­ного акционального признака — прототипическом агенсе). В контексте Мой голос вспорхнул (Б.Ахмадулина) эта информа­ция не исчезает, не зачеркивается. Происходит уподобление эксплицитного субъекта действия (агенса "голос") имплицитному ("птица"). Процедура уподобления совершается слушающим, интерпретатором контекста (текста). Для говорящего глубинная, бессознательная проекция голоса на птицу (бабочку) обусловли­вает выбор глагола вспорхнуть в качестве его предиката. Сов­падение ассоциаций, выводимых слушающим из контекста (текста), с глубинными ассоциациями говорящего, порождаю­щего текст, обусловливает их взаимопонимание. Так, из контекста Вкушая минуту радости, он знал, что ее надо выкупить страданием (А.Гончаров. Обыкновенная история) выводится представление повествователя о том, что радость как возможное состояние человека наполняет минуту, "порцию" этого вещества, что это товар, а страдания — плата за него, денежный эквива­лент ("Гастрономический" код передачи информации о невиди­мых вещах, процессах и свойствах очень древний).

При сочетаемости абстрактного имени с глаголом мы имеем дело с ГЕШТАЛЬТОМ. Термин "гештальт", заимствованный из немецкого языка (Gestalt), так же многозначен, как и его русский эквивалент — термин "образ". Гештальт выводится из буквального прочтения глагола (или имени), употребленного в сочетании с абстрактным именем в переносном значении, и связывает два явления (конкретное и абстрактное) по одному основанию, эксплицированному акциональному признаку. Судьба обокрала: прототипический агенс глагола обокрасть — вор. В этом сочетании он представлен имплицитно и выводится как гештальт имени судьба. Это ассоциативная связь абстрактного представления с каким-либо конкретным понятием (в отличие от метафоры –– нет образного сравнения, т.к. не с чем сравнивать).

При сочетаемости имен абстрактных с именами конкретными мы имеем дело с КОГНИТИВНОЙ МЕТАФОРОЙ (она, в отличие от гештальта,эксплицирована). Образность когнитивной метафоры ослаблена ее вынужденной номинативностью. Это метафора "по необходимости". К ней при­бегают не от желания охарактеризовать явления, сравнив их между собой, а из-за отсутствия прямых номинаций, поэтому образ сопро­вождает номинацию. Когнитив­ная метафора не рождает одновременного видения двух явлений (образа), поскольку абстрактное нельзя увидеть. В отсутствии об­раза, понимаемого как одновременное видение двух чувственно воспринимаемых явлений, состоит существенное отличие метафоры когнитивной от образной, в этом же — ее сходство с метафорой номинативной.

В сочетании с конкретными именами абстрактная сущность на­деляется признаками тех явлений, понятие о которых содержится в этих конкретных именах. Этой сущности может быть приписан не один какой-то признак, как в случае со вторичным предикатом, а два и даже совокупность признаков (портрет), которыми обладает предметная сущность, например, панцирь отчужденности, паутина подсознания, узлы противоречий, стена враждебности, пучина психоза. Во всех этих случаях абстрактная сущность не срав­нивается с предметной, поскольку абстрактное материально пусто. Сравниваться же могут равноположенные объекты, имеющие общие свойства, которые выступают основанием для сравнения. Абстрактное может быть лишь уподоблено предметному, при­нять его "облик". Уподобление — это подчинение абстрактной сущности предметной, выражающееся в языке в виде генитивного словосочетания, где уподобляемое (основной субъект метафоры, "точка приложения образа") принимает форму подчиненного роди­тельного падежа (так называемый родительный сравнения), а упо­добляющее (вспомогательный субъект метафоры, средство создания образа) — форму именительного. Конкретные существительные выступают, по выражению В.Н.Телии, в роли "скрытых" семанти­ческих предикатов.