Гольдман Л. - Лукач и Хайдеггер. - 2009
.pdfрования, независимого от любого вмешательства субъекта. Мышление только «отражает» и фор мулирует логически овеществленное социальное бытие и его комбинаторику в непреложных за конах.
Несмотря на эти границы теории познания — добавляет Лукач — классическое мышление не довольствуется тем, что только регистрирует объективность, отвергая проблемы генезиса и тотальности. В этике Канта вопрос о тотально сти превращается во внутреннюю потребность в субъекте, который основывается на себе самом, отличается от субъекта познания и не зависит от содержания и фактичности. Кант предвидит воз можность практического преодоления проблемы вещи в себе, порожденной созерцательной тео рией. Но, для Лукача, ориентация на практику приобретает еще большую остроту: 1) Роль субъ екта сводится к созерцательной оценке внутрен них фактов в их соответствии универсальным и формальным максимам нравственного закона; 2) Естественно-исторический мир остается под чиненным необходимым и неизменным законам, независимым от нравственной свободы; 3) Двой ственность субъекта и объекта воспроизводится в самом субъекте, разделенном на субъекта эти ки, причастного к интеллигибельному миру, и эмпирического эгоистического индивида; 4) Су ществует разнородность между формой и со держанием, так как, по отношению к всеобщим формам максим всякое содержание обременено случайностью.
Ни Кант, ни Фихте, который перенес практи ческую философию Канта в область познания, не
30
смогли преодолеть антиномии и иррациональные пробелы между формой и содержанием, между понятием и есть. Потому что они оставались за пределами истинного принципа практики: «Упразднение безразличия формы по отношению к содержанию».
Отношение между формой и содержанием, их однородность и противоположность между субъ ектом и объектом, образуют фундаментальную проблему немецкой классической мысли. Все другие антиномии: бытие/идеал, свобода/необ ходимость, цельсредство, часть/целое и т. д. свя заны с этой фундаментальной проблемой. Со гласно Лукачу, их установление зависит от распространения рыночного производства, от овеществления общественных отношений и от противоречия между конкретным содержани ем — потребительской стоимостью — и преобла дающим формальным определением — меновой стоимостью. Тем не менее довольно рано обнару жилось, что для того, чтобы преодолеть противо положность субъекта и объекта, и антиномии, которые из нее вытекают, необходима область, в которой однородность между формой и содер жанием могла бы быть преодолена; отсюда все более и более значимая функция, даже внутри философии XVIII века, эстетической теории и принципа искусства, которое преодолевает про тивоположность субъекта и объекта, формы и содержания, части и целого, и которое растворя ет их случайные связи. Уже в Критике способно сти суждения Кант, который характеризует про изведение искусства и эстетическое суждение их свободой по отношению к «нашим интересам»,
31
признает в творческом воображении способность преодолеть антиномии и проблематику вещи в себе. Вскоре эстетический принцип преодолевает границы искусства и становится обетом то тальности перед лицом овеществленного мира и разделенного человека. Этот новый принцип, не смотря на мифологизацию творческого созерца ния и тождества субъекта и объекта в состоянии души, мифологизацию, которая позволяет затем нить исторические проблемы овеществленного социального бытия, тем не менее, преобразил прежнюю проблематику. Она по-новому была поставлена Гегелем: речь уже не шла о генезисе объекта, исходя из производителя, но о генезисе самого производителя.
С этим новым вопросом начинается для Лукача преодоление философии cogito и ее антино мий, хотя сам субъект не исчезает. Он уже не яв ляется субъектом познания, и его действия — это уже не только те действия, которые он осознает, как полагал прежний идеализм или прежний ма териализм. Субъект и объект утрачивают свою жесткую противоположность, и становятся отно сительными сторонами в тождестве процесса: во прос о субъекте становится тождественным про блеме истории.
Формализм, исключая содержание, запрещает себе возможность мыслить историю и всегда ото двигает ее изучение в далекое будущее, куда он никогда не доберется. Чтобы суметь осмыслить историю, необходима логика содержания и раз ложение прежних застывших категорий, то есть, упразднение самого формализма. Это не оз начает возврата к Якоби или к Шеллингу,
32
погружения в Stimmung и в веру. Прежние противоположности и раздробленность не «иг норируются», они сохраняются как этапы, и в то же время они растворяются в «несущественно сти, обретая свое верное отношение к тоталь ности».
Согласно Лукачу, новую проблематику, объ явленную Гегелем как «преобразование субстан ции в субъект», мог объявить только он, еще не найдя ее объяснения и ее решения. Преобразова ние, о котором говорит Гегель, предполагает, что субъект осознающий мир, созданный им самим, действительно является фигурой. Оно предпола гает тождество мыслительных определений и развития реальности, тождество исторического происхождения субъекта и истории. Но у Гегеля они остаются внешними друг другу. Абсолютный дух, который посредством разума народов и ве ликих людей, «делает» историю, остается ей внешним. Дух имеет свое развитие в логике и об наруживает себя независимо даже от эмпириче ской истории, от «здесь и сейчас», от моментов, которые станут историческими, чтобы быть включенными в обнаружение идеи. Эта двойст венность влечет за собой два других следствия. Вначале определения рефлексивного рассудка становятся у Гегеля вечным необходимым этапом идеи и ее наложения на реальность, не будучи необходимо связаны своим происхождением с овеществленным социальным бытием капитали стического способа производства. К тому же, развитие a priori идеи, которая обнаруживает себя затем в истории, позволяет Гегелю осущест вить обоснование a priori мира, непосредственно
3 Л. Гольдман |
33 |
его окружающего. Следовательно, Гегель не смог познать историческую специфику буржуазного социального бытия, которое он осмысливал в его крайних последствиях, иногда их опережая. Не смотря на его критику представления, он не смог преодолеть необъяснимую фактичность бытия — то есть, буржуазного общества. Для этого ему была необходима историческая возможность ориентироваться на «мы», на субстрат и субъект практики, которая одна только допускает разру шение непосредственного. Гегелевская диалекти ка подчиняется, несмотря на открытость, кото рую она создает, границам того социального бытия, которому она соответствует, и не преодо левает буржуазное мышление и существование, ограниченное бесконечным воспроизводством того, что есть.
Для Лукача только пролетариат может думать о «разрушении наличного состояния существую щих вещей», потому что, как писал об этом Маркс еще в своей первой критике Гегеля, он сам и есть это разрушение. Только для пролетариата объективное познание общества тождественно с самопознанием. Но не воспроизводит ли это но вое появление «точки зрения» старую двойствен ность между субъективной оценкой и вещью в себе? Это могло бы быть так, отвечает Лукач, если бы эта точка зрения не являлась частью ре альности. Мышление и бытие соединяются внут ри тождества процесса. В социальной науке нельзя быть беспристрастным свидетелем, пото му что тот, кто свидетельствует, является сторо ной того, о чем идет речь; истина подобного сви детельства в той мере запятнана идеологией, в
34
какой такого рода дискурс игнорирует горизонт, из которого происходит.1
«Объективность» сама исторически определе на овеществлением: единственное непосредствен но данное бытие является как реальное, и всякая реальность сводится к «нагромождению фактич ности, на которую набрасывается сеть законов». Отношение, опосредствование становятся субъ ективным признаком. Но опосредствование, со гласно Лукачу, является стороной подлинной объективности. «Один и тот же» экономический процесс и одни и те же непосредственные катего рии, опосредствованные мышлением и действием буржуазии или пролетариата, приобретают раз личную объективность, и процесс оказывается преобразованным. Машина, например, в своем непосредственном проявлении, не позволяет уз нать, является ли она средством производства, которое освобождает «труд» или, наоборот, средством овеществленного капитала, который подчиняет себе, разоряет и увековечивает этот «труд». Опосредствованно понимать машину как капитал, исходя из тотальности способа произ водства, — значит, понимать ее подлинную функцию и подлинную объективность. Также это значит различать в машине ее формальное опре деление через производственное отношение и ее качества как инструмента. Что же касается клас сической экономической науки, то она, исходя из непосредственно данного, отождествляет маши ну с капиталом и увековечивает капитализм, пре-
1 См.: Goldmann L. Sciences humaines et philosophie. P.U.F., 1952.
35
вращая любой инструмент в капитал, а также приписывает машине то, что вытекает из истори ческих определений ее функционирования. Если же привести другой пример, то классическая экономическая наука понимает продажу «рабо чей силы» как продажу труда, что допускает затемнение — с буржуазной точки зрения — происхождения прибыли и его теоретических и практических последствий.
Поскольку точка зрения является стороной объективности и ее образует, прежние теории нельзя отвергать как ложные субъективные оценки. Ошибка отражает определенную форму обнаружения непосредственного, которое дает о себе знать внутри точных практических пер спектив и мешает понять форму явления в про цессе его производства. Она имеет свое проис хождение и в субъекте и в объекте. Новая теория должна, следовательно, понять функцию и необходимость других теорий, исходя из практики и связи субъекта и объекта. Поэтому критика политической экономии у Маркса рас пространяется одновременно и на капиталисти ческий способ производства и на его теории. В начале своего знаменито Введения 1857 Маркс изучает точку зрения классической политиче ской экономии; он анализирует исторический генезис «Робинзона» — абстрактного индивида, «субъекта» производства и мышления — и объясняет его необходимость и его «идеоло гическую» функцию, утверждая, вопреки нату рализму и антиисторизму этого мышления, ме тодологическую необходимость тотальности и исторического измерения.
36
В противоположность буржуазному мышле нию, которое начинается с Декарта как с чистой страницы, точка зрения пролетариата, согласно Лукачу, требует обоснования других точек зре ния как существенных моментов, определяющих социальное бытие. Только таким образом новое мышление смогло бы вырваться из овеществлен ной объективности и из форм сознания, которые она определяет. Лукач, тем не менее, констати рует, что марксистское мышление все больше и больше подчинялось влиянию враждебных теорий, потому что оно подчинялось непосред ственности: при этом прежние антиномии, со ответствующие этой форме овеществленной объективности вновь появлялись внутри такого превращенного марксизма. «Экономизм», напри мер, целиком привязан к законам «бытия» и желает дополнить Маркса кантовским «должен ствованием и существованием». Наилучшим вы ходом было бы, считает Лукач, заморозить непо средственное и запретить любую возможность действия и любую возможность понимания под линной объективности бытия буржуазного обще ства. Однако в 1923 Лукач считает, что наступил особый момент истории, когда практика неиз бежна; поэтому он полагает необходимым наде лить мышление его фундаментальным значением, освободив его от воспроизводства и от интерпре тации данного. Отсюда настойчивое подчеркива ние овеществления и его осознаваемых форм в буржуазном мышлении, на ориентации этого мышления на историческое познание и его фун даментальной неспособности понять важнейшую проблему, которую только диалектический мар-
37
ксизм может сформулировать и решить: пробле му настоящего как истории.
Историческое познание настоящего, согласно Лукачу, делает возможным доступ к тотальности, разрушает фактичность и разоблачает ее подлин ную объективность. Необходимо, чтобы весь ка питалистический способ производства был пре одолен в мышлении, необходимо, чтобы он был понят и структурирован как момент историческо го процесса, чтобы можно было, как этого требо вал Маркс во Введении 1857, мыслить категории политической экономии — капиталистическое со циальное бытие — так, как они существуют в бур жуазном обществе, а не в соответствии с формой их непосредственного и «естественного» проявле ния и не в соответствии с их прежними раздель ными и спорадическими обнаружениями в исто рии. Разложить застывшие категории — значит не заставить их исчезнуть в пустой длительности Бергсона, но понять их как производственные от ношения, установленные в форме вещей.
Что значит история для Лукача? Как тоталь ность, история не является суммой исторических событий, она не является также и понятийным образованием, разработанным извне и всеобъем лющим. Тотальность истории — это реальная ис торическая возможность — еще бессознательная и не осмысленная — без которой частные исто рические факты утрачивают всякую реальность. Для Лукача история — это последнее и реальное основание, а не должное, не идеал, который про тивостоит фактичности лишь для того, чтобы за фиксировать ее в «бытии» и сделать вечной. Соз нание пролетариата, необходимое для свершения
38
истории, не образует, следовательно, какой-то идеал; наоборот, оно лишь вызывает к жизни то, что историческая диалектика подталкивает к разрешению.
Внутри капиталистического способа произ водства, где процесс обмена между мертвым тру дом и трудом живым преобладает, история зави сит, больше, чем когда-либо — считает Лукач — от отношений между людьми. Овеществление этих отношений достигает природы и духа, оно определяет существование пролетариата на всех уровнях как вещь и товар. Пролетариат, объект процесса, никоим образом не причастен иллюзии «субъекта», внутренне присущей существованию капиталиста в качестве персонифицированного капитала. Но благодаря этому разрушение непо средственной объективности и постижение сво его существования как товара становится для пролетариата вопросом жизни и смерти. Ему не обходимо понять и разрушить формы овеществ ленной объективности, исходя из их основания: общественных отношений производства. Так подлинная объективность капиталистического социального бытия раскрывается в своем отно шении к человеку, который становится мерой всех социальных вещей.
Лукач тем не менее утоняет, что речь не идет о возвращении к антропологии или к гуманизму, который раз и навсегда замораживает человека в данном бытии и устраняет из его понимания ис торию и диалектику, или же к историзму, кото рый релятивизирует ту же самую застывшую аб солютную концепцию человека. Чтобы понять тождество субъекта и объекта — субъекта ис-
39