Гольдман Л. - Лукач и Хайдеггер. - 2009
.pdfэтап производства, который характеризует опре деленную историческую эпоху, он устанавливает это различие между заработной платой и первич ным сырьем, и, как следствие, между переменным капиталом и капиталом постоянным, что он все гда расценивал как одно из самых важных своих открытий. Он нашел различие внутри того, что для буржуазной экономической науки представ ляло собой тождество, и смог изучить отли чительную функцию заработной платы, ее фун даментальную роль в теории прибавочной стоимости и для понимания рынка в том, что ка сается возможностей продажи и потребления, возможностей, выраженных в знаменитых уравне ниях, которые впоследствии Роза Люксембург воспроизведет в Накоплении капитала. Изменяя подход, Маркс ввел новый объект, не отрицая, тем не менее, прежнего различия между основным ка питалом и капиталом оборотным, которое также имеет свою функцию и которое он детально изу чает. Истина заключается не в том, чтобы отверг нуть одно из двух различий как ложное, но в том, чтобы изучить его функцию и понять, что это раз личие, в рамках определенного подхода, опреде ленное также функцией объекта, получает иное значение в рамках иных подходов и наделяется иными функциями. Именно это и следует пони мать под выражением Gegenstandsstruktur, кото рое может означать не «объективность», но нечто иное: объектную структуру. Необходимо, следо вательно, каждый раз раскрывать структуру объ екта в связи с определенной проблематикой, но не отвергая прежние объекты, не рассматривая их только в качестве ложных. Необходимо всегда
170
ставить вопрос о происхождении, о функции и о необходимости тех ложных объектов, которые становятся постижимыми лишь в связи с практи кой и мышлением социальной группы.
Пример с сочинениями Паскаля мог бы также показать преобразование объекта на основе из менений проблематики. Для большинства иссле дователей существует единое произведение,
Мысли и Письма к провинциалу, как выражение мышления индивида Паскаля, который не мог из менить свой подход в тот короткий промежуток времени, что разделяет редактирование двух со чинений. Эти исследования направлены на два текста как на единый объект, и Письмам к провинциалу, написанным в сотрудничестве с картезианцами Арно и Николем, отдается пред почтение вышеупомянутыми исследователями, в большинстве своем картезианцами, потому что им близки картезианские воззрения. Но устано вить единую достоверную взаимосвязанность обоих текстов невозможно: каждый из них обла дает, на самом деле, своей собственной структу рой и своей собственной упорядоченностью. Это два различных объекта, и по их поводу следует ставить проблему генезиса в связи с единым кол лективным субъектом, поскольку, по условиям гипотезы, субъектом одного произведения или одного действия никогда не может быть отдель ный индивид. В исследованиях, которые привели к появлению книги Сокровенный бог,1 проблема
1 Гольдманн А. Сокровенный бог. М., 2001. Исследо вание трагического видения в Мыслях Паскаля и в театре Расина.
171
была решена довольно быстро в том, что каса лось Писем к провинциалу: решение обнаружива лось во всех учебниках, в которых много гово рилось об Арно и Николе; но для Мыслей, происхождение которых смешивается с Письма ми к провинциалу, такого решения не сущест вовало. Необходимы были эмпирические ис следования, чтобы обнаружить группу Баркоса, группу крайнего янсенизма, противостоящую Арно и Николю и полностью забытую историка ми. Тогда стало ясно, что когда Паскаль писал
Письма к провинциалу, другая янсенистская группа критиковала эти сочинения, и что Пас каль знал об этой критике. Таким образом, быст рая смена позиции Паскаля и переход к крайне трагическому видению, спровоцированный осуж дением Церкви, становились объяснимыми. В на чале исследования, следовательно, общепринятое представление обыденного сознания являлось точкой отсчета, первым состоянием объекта изу чения: но оно должно было измениться, преобра зоваться. При этом некоторые элементы должны были быть отброшены, тогда как другие только возникали: Письма к провинциалу уже не явля лись одной стороной объекта исследования, ко гда была разработана структура трагического ви дения мира Мыслей, но на этом уровне в этот новый объект могли быть включены уже траге дии Расина, которые как раз и оказывались од ной из его сторон.
Нельзя рассматривать произведения или дей ствия, не поставив предварительно проблему их взаимосвязи, такой взаимосвязи, что можно было бы сделать ее моделью и исследовать затем
172
коллективный субъект, для которого эта струк тура взаимосвязи имеет функциональный харак тер, то есть, образует для него элемент возмож ности его существования. Структура не только формальна, как у современных структуралистов, упраздняющих функцию, субъект и развитие. Бо лее того, когда мы говорим о преобразованиях объекта, речь идет не об изменениях объекта в ходе истории, как полагает позитивизм, и не о прогрессе познания, но о преобразованиях сиг нификативной связи между коллективным субъ ектом и историческим миром, иными словами, об изменениях функциональности. Если на самом деле объектом изучения является структура, ко торая существует лишь в качестве функциональ ной для практики ценности, тогда невозможно понять саму природу этого объекта без его тес ной связи с практикой. Когда дело касается тео рии, мышления, следует принять в расчет, что различные практики — практики различных классов и групп — требуют более или менее раз работанных теорий, более или менее адекватных, и что эта связь между теорией и практикой, ко торая, согласно Лукачу, должна была достичь са мой большой прозрачности в случае пролетариа та, всегда является связью опосредствованной и функциональной.
Если понять необходимый и фундаментальный характер этой функциональности, то уже нельзя допускать существование общих и постоянных форм, таких, как искусство, живопись, право или мораль, общих и абстрактных форм, которые ис тории приходилось бы всякий раз наполнять раз личным содержанием. Не стоит в каждом случае
173
спрашивать и о форме, и о необходимости ее функции, которые остаются сходными, в различ ных случаях, лишь в силу исключения. Поэтому необходимо, если мы, например, возьмем право, исследовать форму права в том или ином опреде ленном обществе, прежде чем приниматься за любое другое исследование. Так как формы пра ва не тождественны, потому что функции права различны внутри различных обществ: возможно даже, что в иначе устроенном обществе этой спе цифической формы вообще нет. Кроме того, большей части объектов, к которым привыкло университетское образование, вообще не сущест вует: нет истории права, истории живописи или литературы. Признать их — значило бы пола гать, что, например, история литературы — это объект, который обладает внутренне присущим ему развитием и который можно было бы понять характерным только для него одного способом. Так, Малларме нельзя понять, исходя из Ронсара, даже если мы примем в расчет все литератур ные опосредствования. Развитие, действительно имеющее значение, — это развитие общества в целом, а не развитие той или иной частной об ласти, самостоятельность которой встречается весьма редко и только в особых сферах. Верно, что художники определяют себя по отношению друг к другу и что писатели вступают друг с дру гом в диалог; тем не менее, основа таких отноше ний — или отсутствия отношений — между жи вописцами и поэтами, разделенными временем, то, что порождает сходства или различия, то, что делает возможным или невозможным связи, за имствования, противопоставления и интерпрета-
174
ции, основа всех эти позитивных или негативных отношений коренится во всеобщей истории и в развитии тотальности.
Частный случай с историей науки имеет лишь относительные отличия. В первую очередь пото му, что в науке результаты кумулятивны: преж ние знания, те, что остаются еще приемлемыми, являются частью действующей теории, а не дос тоянием истории. Поскольку речь идет о куму лятивной технике, история в этом случае имеет частичную ценность, на которую не могут пре тендовать историки искусства или философии. Тем не менее, одна из самых прославленных французских школ истории науки — школа Кой ре и Ленобля — произвела фундаментальную революцию в способе изложения истории науки. Согласно этим историкам французской школы, только химик — или какой-либо другой уче ный — может интересоваться такой историей науки, где сообщается только о теоретических достижениях и упоминается о прежних откры тиях, навсегда ставших частью действующей теории: история науки как объект внимания ис торика — говорят Койре и Ленобль — должна заниматься также и ошибками и провалами. Койре и Ленобль находились вне диалектиче ского и марксистского подхода, но справедливо поддерживали необходимость понимать каждый успех в атмосфере бесчисленных провалов и спрашивать не о том, кто однажды открыл гра витацию, но почему все остальные, те, что были близки к такому открытию и не смогли его сде лать, почему все остальные отступили перед от крытием, которое сформулировал Ньютон. Но
175
такие вопросы и исследования, необходимые, чтобы дать на них ответ, зависят не только от внутренней истории науки, но требуют знания истории ментальных категорий, а чтобы создать историю ментальных категорий, необходимо об ратиться к истории общества в целом. Само стоятельность наук — самостоятельность весьма относительная, поскольку еще совсем недавно настаивали на вмешательстве и использовании биологии за пределами ее области — опирается на развитие производства и на изменение мен тальных категорий. С конца XIX столетия все допускают и признают ценность научного про гресса, но такая самостоятельность появилась недавно, и она безусловно относительна. Даже в случае с историей современной науки нельзя аб страгироваться от истории общества в целом, а тем более, когда речь идет об истории науки в прошлом.
История приобретает иное значение, когда речь идет об истории философии или истории теории в гуманитарных науках. Каждая из этих категорий рождается в развитии тотальности, а она связана с практикой коллективного субъек та, действующего в мире. Эти отношения между теорией, практикой, коллективным субъектом и миром преобразуются и преобразуют как про блему, так и способ ее рассмотрения и постанов ки. Каждая теория прошлого — это объект, имеющий значение для какой-то группы, кото рую исследование должно обнаружить. Она должна быть понята на основе практики этой группы, как теория, выработанная для решения определенного количества проблем. Эти пробле-
176
мы изменились, как и ответы, которые были даны, вместе с изменениями практики.
Следовательно, история проблемы, в случае философии и гуманитарных наук и даже до оп ределенной степени в случае наук о природе, есть ни что иное, как сама проблема истории. Ис тория проблемы показывает, как субъект, объект и функциональность менялись в истории вместе с практикой групп. Как постоянно напоминает Лукач, целый ряд классических марксистских тру дов всегда имеет раздел, посвященный истории предшествующих учений и их объектов: Маркс хотел посвятить четвертую книгу Капитала «ис тории экономических учений», Роза Люксембург в Накоплении капитала и Ленин в Государстве и революции немало времени уделяют рассмотре нию истории проблемы накопления или государ ства. Но исторические разделы этих трудов ничем не похожи на исторические описания про блемы, обычно обнаруживаемые в учебниках, ко торые, если они занимаются, например, теорией обмена, представляют — в предварительной час ти, не имеющей научного интереса, но общепри нятой в негласных университетских конвенци ях — различные старые или современные теории обмена и сообщают пунктуальные сведения, со вершенно не связанные друг с другом, либо, наоборот, простодушно пытаются построить об щую картину развития. Значение истории про блемы, наоборот, в том, что она не стремится по строить мнимую картину развития на уровне теории, на уровне проблемы, но позволяет по нять историю проблемы как симптом развития, свойственного другому уровню, в несопоставимо
12 Л. Гольдман |
177 |
более изначальной истории. В знаменитых мар ксистских книгах, которые мы только что упоми нали, история теорий связывается с развитием тотальности, где они появляются на свет, в каче стве функциональных реальностей, для коллек тивных субъектов, обнаруживающих себя в мире. Таким образом, полагаем мы, возможен право мерный генезис объекта, в котором действующая теория, обязанная знать свое происхождение, за нимает место этапа в истории развивающейся то тальности.
История и функция неразрывно связаны с субъектом и со смыслом в рамках тотальности. Такая концепция, фундаментальная согласно Лукачу и Марксу, разделяется далеко не всеми из тех, кто объявляет себя марксистами. Школа Альтюссера, например, которая исходит из меха нистических положений, весьма взаимосвязан ных, отвергает все эти категории и не принимает понятие смысла так же, как не принимает она понятий функции, субъекта, истории и тоталь ности. Не так давно переводчик Сущности хри стианства Фейербаха, опубликованной Альтюссером в коллекции, которой он руководит, поставил в предисловии одну крупную дилемму, совершенно новую, как он считает, дилемму фи лософского мышления или, скорее, теории наших дней. Эту дилемму автор предисловия и перево дчик иллюстрирует двумя именами, Спинозы и Фейербаха, и объясняет ее приблизительно следующими словами: либо мы постулируем смысл — который, согласно его мнению, являет ся неизбежно затемненным, чем-то вроде повто ряющегося по кругу бреда о тотальности, как
178
это, оказывается, и происходит со всякой диа лектической интерпретацией марксизма — и то гда мы обнаруживаем себя рядом с Фейербахом, который остается идеалистом, потому что он ищет смысл, пусть даже и чисто человеческий, в религии; либо мы исследуем не смысл, но способ производства, который и порождает эту непо средственную видимость смысла, и в таком слу чае мы возвращаемся к Спинозе. Впрочем, речь идет о Спинозе гораздо более механистичном, чем его реальная система, это Спиноза второго модуса познания в Этике, оторванный от третье го модуса, такого же, если не более важного. В этой дилемме одно остается постоянным: какой бы ни была интерпретация, которую мы выберем, непосредственные данные остаются точкой отсчета и при исследовании способа про изводства, и при исследовании смысла.
Такая альтернатива между Спинозой и Фейер бахом повторяет, в новом виде, знаменитую ди хотомию, долгое время господствовавшую как в марксистской литературе, так и в некоторых на правлениях университетской науки. «Ортодок сальные» марксисты имели привычку требовать от философии определенного ответа на вопрос о принадлежности к материализму или идеализму: этот вопрос сегодня мог бы быть выражен новы ми терминами: «отрицание смысла» или «поиск смысла». Сталинистам было бесполезно писать историю философии, так как этот вопрос и его дилемма представлялись им достаточно широки ми, чтобы сама этикетка материализма или идеа лизма смогла сделать понятным или объяснить смысл любой философии. Эта же самая альтер-
179