Гольдман Л. - Лукач и Хайдеггер. - 2009
.pdfральной дилеммой? Мне кажется, что за неболь шой период между двумя статьями он сделал весьма важный вывод о различии морали и этики. Это подтверждается, прежде всего, названиями статей. Если вчитаться в их текст, то становится ясным содержательное различие морали и этики. Оно не сводится к различию теории и практики. Мораль обращена к индивиду и не применима к оценке истории, субъектами которой являются классы и группы. Это не значит, что революция оказывается «по ту сторону добра и зла». Хотя для ее оценки не годится христианская мораль ная гипотеза, это не значит, что она творится по принципу «все дозволено». Тяжесть морального выбора ложится на индивида. Этика же имеет дело с тактикой, т. е. конкретными решениями, которые принимаются для достижения цели в данных исторических условиях. Этический выбор осуществляется по принципу наименьшего зла. Метафизические Добро и Зло, Сила и Справед ливость при перемещении с неба на землю вопло щаются во множестве инстанций справедливости и насилия, которые нуждаются в неусыпном эти ческом контроле. Это и есть вопросы тактики. Если их не отслеживать, то репрессивные орга ны, созданные для защиты от врагов революции, начнут пожирать своих, а диктаторы, избранные на период временного правления, вместо уничто жения государства необходимости и рассудка начнут насаждать бюрократию.
Что же выбирал Хайдеггер: между демократи ей и фашизмом, между забвением бытия и ис тиной как «алетейей», между родиной и бездом ностью? В результате поднятого В. Фариасом
230
скандала он выглядит одиозной фигурой. Но безотносительно к Гитлеру, который был безум цем, а Хайдеггер ошибочно принимал его истери ческие крики за голос бытия, в концепции «фюрерства» что-то есть. Ведь Ленин и Сталин тоже позиционировались и воспринимались как вож ди. Народ любит вождя не за то, что он знает больше других, а за то, что он такой же, как все. По сравнению с царем или президентом вождь выглядит в глазах народа более пристойно. У него есть харизма. Хайдеггер по-своему кон цептуализировал этот опыт вождизма. Но он дистанцировался от реального фашизма, тем бо лее что его зверства стали известны после войны.
И все же есть разница. Хайдеггер отошел от фашизма (Фариас утверждает, что его «ушли»), а Лукач оставался марксистом. Правда, и Хайдег гер не раскаялся. Он расценивал фашизм как судьбу бытия и ответил на этот вызов. Как и Лу кач, он принял вызов времени. Есть основания думать, что они сделали, каждый по-своему, ра циональный выбор. Вспомним времена Ельцина. Сначала речь шла о выборе между ГКЧП и демо кратией. Но оказалось, что за демократию при шлось заплатить развалом Союза. Но на этом дело не закончилось. Далее снова пришлось вы бирать между Ельциным и Зюгановым и пожерт вовать социализмом. Многие теперь ненавидят демократов и раскаиваются в том, что ошиблись. Возможно, потомки их осудят, как мы осуждаем сегодня Хайдеггера и Лукача. Но все же надо принимать во внимание ситуацию. Ведь все жела ли лучшего, и никто не знал, что жертвы будут такими большими. Верно ли, что человек отвеча-
231
ет за все? Ведь люди не боги. Виновата и история, которая заставляет платить столь высокую цену за модернизацию общества. Как считали мудрые китайцы, все-таки лучшее время для философии, да и, вероятно, для жизни, — это время застоя.
В своей работе Гольдман осуществил реконст рукцию политического поворота обоих мыслите лей. Он описал сходства и различия в отношени ях Хайдеггера к национал-социализму и Лукача к сталинизму. Их поддержка двух противополож ных режимов во многом определялась не только конкретными обстоятельствами, но и философ ским пониманием глобального смысла истории и в обоих случаях имела аналогичную основу на уровнях политики, философии и искусства. По этому, считал Гольдман, их ангажированность нельзя объяснить сугубо личными интересами.
Для Лукача Сталин и сталинизм были лишь необходимой, но преходящей бонапартистской фазой революции, функция и смысл которой со стоит в том, чтобы защитить социализм от вра гов. Для Хайдеггера Гитлер был харизматическим вождем, одним из тех исключительных людей, которые обнаруживали подлинное бытие в поли тическом измерении истории. Антисемитизм, ра сизм и биологизаторство в целом были глубоко чужды тому и другому философу. Оба они счи тали, что лучше понимают природу политических фактов, чем сами политические вожди.
Естественно, ни Гитлер, ни Сталин не могли принять такую позицию: для первого антисеми тизм составлял существенный элемент его поли тики, для второго определение сталинизма как бонапартизма было тяжким оскорблением. По-
232
этому у обоих философов были почти идентич ные трудности в отношениях с теми двумя дикта турами, с которыми они себя связывали. Но и после падения гитлеризма и сталинизма они за щищали свои прежние позиции, утверждая, что именно они понимали функцию этих диктатур лучше, чем большинство их сторонников, лучше, чем их вожди.
Янош Киш излагает эволюцию Лукача не сколько иначе.1 Главная проблема — поворот 1918 г. Он исходит из делиберативной модели объяснения: решение Лукача было вполне рацио нальным, если принять во внимание его духовные (моральные) искания и политическую ситуацию. Собственно, Лукач описывает свой путь анало гичным образом. Разница в том, что Я. Киш считает коммунистический выбор хотя и рацио нальным, но ошибочным. Лукач признает заблу ждения молодости, но не отказывается от мар ксизма.
Поворот 33-го года выглядит как в изложении Хайдеггера, так и в реконструкции исследовате лей и критиков, тоже вполне рациональным. Если принять во внимание почвеннические уста новки Хайдеггера, его разочарование в мета физике и умозрении, убежденность в бессилии парламентских дебатов и появление фюрера, объединившего народ, то воодушевление фило софа становится вполне понятным. Так же как и Лукач, он видит и признает способность и силу новой власти преобразовать мир. Разница в том,
1 Киш Я. Дилемма Дердя Лукача / / Лукач Д. Полити ческие тексты. М., 2006. С. 272.
16 Л. Гольдман |
233 |
что «индивидуалист» и «националист» Хайдеггер заботится о процветании Германии и верит в фю рера. Лукач — космополит, интернационалист и полагается на силу и дееспособность пролета риата. Отличает их то, что Лукач не считал свое решение ошибочным, а Хайдеггер, хотя и при знал ошибку, однако воздерживался от покая ния. Он полагал, что в то время поступил пра вильно и не уклонился, а принял зов бытия.
Вопрос о том, кто является медиумом бы тия — рабочий класс или народ — кажется смеш ным. Но к чьему голосу мы прислушиваемся се годня, кому доверяемся мы? Уверены ли мы в себе настолько, чтобы отказаться от посредни ков и слышать голос бытия, наподобие того, как святые разговаривают с Богом. Боюсь, современ ные медиумы покажутся нашим потомкам не ме нее смешными, чем те, которым доверяли Лукач и Хайдеггер. В сущности, они были ответствен ными личностями и признавали свое «не алиби в бытии». Они не были настолько решительными, чтобы объявить самих себя авторами «доброго послания». Они мыслили себя, скорее, вестника ми, распространителями призывов высшей силы, способной к преобразованию мира. Лукач гово рил о тотальности, чтобы обосновать свои убеж дения не как частные мнения, а как голос самой истории и как теорию политической практики рабочего класса. Хайдеггер писал о бытии, голос которого должен слушать философ. Его выска зывания являются не спекуляциями, а концептуа лизацией опыта Dasein, назначение которого со стоит в открытии смысла бытия и исполнении его посланий.
234
Решающим моментом, определяющим как сходство, так и различие философии Лукача и Хайдеггера, было понимание вещи и овеществле ния. По Лукачу, преодоление овеществления было главным делом пролетарской революции. Как показала история, из-за бюрократизма ком мунистических партий эта задача не была выпол нена. Хайдеггер, наоборот, расценивал вещь как проявление бытия и негативно относился к про дуктам машинного производства. После того как он обратился к «фюзису», фюрер перестал быть его хранителем. Им становится мыслитель-поэт. Хайдеггер, обжегшись на политике национал со циализма, вспомнил о Марксе и в последние годы развивал теорию отчуждения в терминах забве ния бытия и безродности. Поскольку в этом тоже усматривали следы идеологии «крови и почвы», Хайдеггер акцентировал описание бытия в терминах не родины, а дома.1
Эпоха потрясений
Очевидная общественная ситуация XIX столе тия, взрывоопасным элементом которой была по ляризация буржуазии и пролетариата, радикаль но изменилась в XX веке, когда они стали сближаться настолько, что заговорили о «рас творении» рабочего класса. Конечно, и сегодня существует множество людей, которые недо-
1 Непризнанный в послевоенной Германии, он приез жал во Францию, где у него нашлись преданные ученики. Возможно, это и стало причиной того, что «родина» пе рестала быть экзистенциалом.
235
вольны тем, что имеют, и завидуют более состо ятельным согражданам. Однако со времен сред невекового государства, объединяющего людей состраданием и прощением, никогда не было об щих интересов, ради которых различные классы могли бы преодолеть враждебность.
С чем же связано затухание классовых битв, под знаком которых прокатилось XIX и начало XX столетия? Несомненно, повышение образа жизни достигло такого уровня, что разница меж ду богатыми и бедными значительно сгладилась. Демократия сблизила массу и власть, а политика перестала интересовать население. Но главное достижение XX века состояло в том, что люди стали настолько ценить свое благополучие, что согласны платить за него любую цену, вплоть до отказа от свободы. В этих условиях критика идеологии потеряла поддержку снизу и пришла в забвение. Если раньше она запрещалась сверху и, наоборот, поддерживалась со стороны угнетен ных, то сегодня она ассимилирована властью и не вызывает поддержки у тех, кто обманут. Люди перестали ощущать давление власти еще потому, что она изменила свою форму. Фуко называл со временную власть «биовластью», определяя ее как заботу о жизни. Действительно, сегодня по рядок поддерживается не столько угрозами и на казаниями, сколько советами и рекомендациями о разнообразной, здоровой и длительной жизни. Кто может бросить камень в институт советни ков и экспертов, озабоченных благосостоянием и оздоровлением людей?
Маркузе называет современную форму власти инструментальной. «Очевидно, что современное
236
общество обладает способностью сдерживать ка чественные социальные перемены, вследствие ко торых могли бы утвердиться качественно новые институты, новое направление продуктивного процесса и новые формы человеческого сущест вования. В этой способности, вероятно, в наи большей степени заключается исключительное достижение развитого индустриального общест ва; общее одобрение Национальной цели, двух партийная политика, упадок плюрализма, сговор между Бизнесом и Трудом в рамках крепкого Го сударства свидетельствуют о слиянии противопо ложностей, что является как результатом, так и предпосылкой этого достижения».1 Поскольку марксистская программа устранения условий ложного сознания не удалась по причинам дос тижения эффективных форм общественного со гласия на основе повышения благополучия как в капиталистическом, так и в коммунистическом мирах, постольку возникает мысль о смене кри тического проекта.
Духовная ситуация после Второй мировой войны определяется стабилизацией капитализма и экономическим подъемом, вместо предсказы ваемого Марксом обнищания, благосостоянием широких масс. На сцену истории выступила но вая общественная группа, которую Гольдман на зывает «технократами». Они придали капитализ му организованный характер и способствовали его бескризисному развитию. Означает ли это, что социализм и тем более коммунизм больше не
XY.1 Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. XIY-
237
нужны? Марксисты критично относятся к классу «белых воротничков» и интеллектуалов. Они за хватили творческую работу и обрекли массы на пассивное потребление. При этом сами преврати лись из мыслителей-универсалов в узких специа листов.
1968 год, когда Гольдман читал свои лекции о Лукаче и Хайдеггере, — это, пожалуй, если не последняя, то самая яркая революционная дата в западном движении за эмансипацию. Это восста ние против государства необходимости и рассуд ка. Хотя оно связывалось с левым движением, но, скорее всего, это был чисто либеральный протест против ограничений, прежде всего, в сфере сек суальности.
Раньше человек испытывал влечения, имел естественные потребности и сталкивался с силь ными препятствиями на пути их реализации в форме простой нехватки или запрета. Сегодня, особенно в развитых странах, порядок проник на уровень самих потребностей, при этом они не по давляются, а стимулируются. Но парадокс в том, что раз нет запретов, человек уже не испытывает влечений. Нет никакого конфликта между «хо чу» и «можно» и, таким образом, пропадает оче видный, непосредственно переживаемый каждым опыт столкновения с чуждой силой. У Фрейда, в отличие от Маркса и Хайдеггера, инстанцией по рядка выступало не бытие, а сознание, эксплуа тирующее энергию либидо. Но и такая форма протеста нам уже не дана. Сексуальное освобож дение, в реализацию которого нынешнее старшее поколение вложило немало усилий, привело к не ожиданному результату — исчезновению сексу-
238
ального влечения. Сексуальность, перешагнувшая свои искусственно и насильственно удерживае мые извне границы супружеской спальни, широ ким потоком хлынула на улицы. Все стало сексу альным, и это окончательно истощило либидо, приблизив еще на шаг к идеалу восточной нирва ны. Вслед за лозунгом о «растворении» рабочего класса последовал тезис о кончине сексуального.
Во многом это является следствием переноса «пролетарской» интерпретации освобождения на другие сферы жизни.1 С одной стороны, про изошло разочарование в эмансипаторских воз можностях пролетарской революции, которое вызвано осмыслением последствий социализма, плодами которого оказалась, в том числе, и бю рократия, опиравшаяся на феодально-принуди тельные формы отчуждения труда в форме нало гов. С другой стороны, формы разоблачения буржуазной эксплуатации и рецепты освобожде ния остались прежними. Например, теоретики молодежной революции говорили о необходимо сти сексуальной эмансипации. Секс в буржуаз ном обществе подавляется и эксплуатируется. Фуко указал на то, что имеет место, скорее, интенсификация и эксплуатация сексуальности, чем ее подавление и запрещение. Отсюда сло жился протест против той системы различий, в результате которой люди превращаются в «сексмашины». Но последствия такого освобождения, проявившиеся не на бумаге, а в форме появления трансексуалов, оказались не менее пугающими.
1 Как известно, университетский феминизм трансфор мировался из университетского марксизма.
239