Деполитизация

Одной из характеристик радикального реформизма является его бегство от тотальности. Движение 68-го отвергло традиционные партии за то, что они модифицировали детали системы, не ставя под вопрос всю её целостность. Теперь, идея о каком-либо действии на уровне всего целого (или просто его понимания) представляется опасной иллюзией. На смену мифическим великим сумеркам пришло бессчётное количество бунтов, стремящихся вмешаться в события на обочине жизни: никто не стремится отменить спекуляцию, хотят лишь наложить налог на спекулянтов; никто не стремится обновить сельское хозяйство, хотят лишь запретить ГМО; никто не стремится положить конец АЭС, хотят лишь увеличить количество ветряных установок; и т.д. Каждый раз все как бы с самого начала отказываются изменять основное. До сих пор даже социал-демократия сохраняла горизонты надежд: в скандинавских странах, например, о наконец-то эгалитарном обществе. Нынешний реформизм основывается на отказе от всех утопий, и даже выдвигает требование больше не выходить за рамки. Но то из чего состоит его мобилизационная сила, содержит также его социальное бессилие. Добавление частностей друг к другу само собой не составляет революционной перспективы, но оно не является даже программой для правительства.

Основной чертой движений шестидесятых и семидесятых, французского Мая и Италии, но также в США и Германии, был отказ от захвата власти. Как отмечает Эрик Азан (12), баррикады строили, чтобы защищаться, не для того, чтобы захватывать государственную власть. Но этот отказ не сопровождался попыткой создать условия для подрыва социальных основ, дающих государству его функцию и могущество. Оставаясь негативным, такое понимание лишь облегчило поворот вспять. После отката движения, критика им захвата власти мутировала в непризнание реальности власти и отказ от политической революции, в отрицание политического измерения социального вопроса.

Едва родившись, критика политики умерла в форме реальной деполитизации, несмотря на широкое распространение изданий и дебатов, оставляющих впечатление некоего оживления того, что было принято называть «политикой». Мы приведём две сильно отличающиеся друг от друга иллюстрации.

Чтобы не думали об её содержании, мобилизация против Национального Фронта в апреле 2002 выказала огромный общественный интерес к политике.(13) Но выход людей на улицы не противоречит оттоку политических инвестиций. Те толпы, что маршировали и дискутировали тогда, в основном состояли из избирателей, отдававших свои голоса «мелким» кандидатам, которые были в большой мере ответственны за поражение левых в первом туре. В течение этой пары недель безумия, несмотря на некоторые разногласия, консенсус состоял в том, что не было ничего более важного или серьёзного, чем загородить дорогу неофашизму, и выбрать меньшее зло. Те, кто кривил рот при виде Жоспена проголосовали за Ширака, клянясь, что их больше не проведёшь, и обещая себе с этих пор придерживаться здравого республиканского или левого реализма. Значит, можно было ожидать искренней избирательной поддержки и многочисленных пополнений на левом фланге, у которого есть некоторое правительственное будущее, т.е. у соцпартии. Но на последовавших выборах, большая часть демонстрантов апреля-мая 2002-го продолжала отвергать крупные левые партии, предпочитая экологов или крайне левых, или не участвуя в выборах вообще, и никто теперь не скажет, что соцпартия обрела второе дыхание. Разумеется, SFIO понадобилось больше двадцати лет, чтобы объединиться в 1905-м, а КПФ понадобилось около пятнадцати лет, чтобы утвердиться в качестве посредника в классовых конфликтах. Но этот исторический пример точно показывает, что силы и формы нового социального компромисса всё ещё не найдены. Поведение толп весной 2002 было логичным, если цель заключалась в оказании давления на партии и правителей, а не в усилении одной партии, стремящейся к власти. Вот где заключается деполитизация, в отсутствии интереса к задержке в появлении общественной силы, причём предполагавшийся «электрошок 21 апреля» ничего не изменил.

Отсутствие политической перспективы наносит удар также там, где реформа находится у власти. Чем больше правительство Лулы даёт поручительств капиталу, бразильскому и в первую очередь международному, тем больше движение, приведшее Партию Трудящихся к власти, отходит от него и возвращается на местный уровень: частичное самоуправление, низовая демократия, кооперативы и микрокредит, которые в такой стране соответствуют аутентичной мобилизации и подлинному улучшению условий. В бедном квартале, в котором школьник счастлив получить тетрадь и карандаш, самоорганизация школьной жизни общественным объединением приводит к немедленным позитивным переменам. Но если жители квартала, вполне обоснованно, считают получение тетрадей победой, они также знают, что ей они обязаны не государственному кредиту и не Партии Трудящихся. Эта ситуация далека от реформ иного измерения, которые проводили националистические, левые или популистские режимы, от Мексики Карденаса до Аргентины Перона.