Психологический подход к самосознанию. Общие теории самосознания

Часто тематические обзоры проводят в генетическом ключе; прослеживается развитие представлений о предмете исследования. Иногда при этом отдельно рассматриваются разные школы или направления. Однако, мы предлагаем несколько иной порядок анализа основных аспектов самосознания. Прежде всего представляются общие, близкие к философским, работы. Далее, уже в генетической последовательности рассматриваются частные концепции самосознания с конкретным описанием предполагаемых структур, механизмов функционирования и развития и т.д.

Один из общих вопросов – структура самосознания в целом. Из нее, собственно, и выводятся зачастую определения феномена. Поэтому нет большого смысла перечислять и определять их сразу; их содержание рассматривается при демонстрации соответствующих концепций.

В.Д. Балин². предлагает треххчленную структуру индивидуального сознания. При этом два его компонента — «чувство Я» и «миросознание» — являются рядоположенными. Самосознание — это более сложная форма индивидуального сознания, она формируется на базе двух первых и в известном смысле является их совмещенной, инвариантной частью «Чувство Я», самость, ощущение самобытия, которое иногда определяется как самосознание в узком смысле слова, состоит в осознании факта своего существования. Оно членит мир на две категории «Я» и «не Я», позволяет видеть окружающую среду независимой от факта своего существования, дает критерий для иерархизации предметов и явлений среды обитания, задает ее мерность и масштаб, дает начало координат для ее отражения. «Чувство Я» позволяет отделить себя от среды и противопоставить себя ей. Наличие «чувства Я» означает, что субъект уже отделил свои реакции от самого себя и смог посмотреть на себя как бы со стороны.

Такое психическое явление, как миросознание, есть знание о том, что окружающий мир константен. Миросознание интегрирует полученную информацию об окружающем мире. Это означает, что такой мир субъективизирован и «обозначен». Самосознание, таким образом, двухчленно, как и в структурах приведенных выше философских работ.

В другой концепции рефлексия соотносится с самосознанием личности. Рефлексия определяется как деятельность самопознания, раскрывающая внутреннее строение и специфику духовного мира человека. Точнее рефлексивное отношение личности к самой себе определяется как авторефлексия, но она не является процессом, замкнутым в каком-то индивидуальном пространстве самосознания. Напротив, способность человека рефлексивно отнестись к себе есть результат интериоризации личностью социальных отношений между людьми.

Но опять же некоторые авторы¹ исходят из положения о «нормальной двойственности» человеческого Я:

— Я как субъект, осознающий и регулирующий свои действия;

— Я как объект, осуществляющий свои действия.

Первое Я - это субъект своих действий, своего познания, своих эмоций; во второе Я входит физическое, социальное и духовное достояние человека.

В рассмотренных структурах, при их различии, можно выделить некоторые общие черты. Прежде всего – выраженное разделение самосознания на два компонента. Один из них при вариациях описывается как осознание себя самого как субъекта, другой – как объективное Я. Такая двойственность человеческого самосознания может быть основана на определенных нейропсихологических механизмах. Например, согласно исследованиям А.Р. Лурия², процессы программирования и критической оценки действий зависят от нормального функционирования лобных долей коры головного мозга. Поражение лобных долей приводит к импульсивности действий, к потере контроля и критичности. Что касается задних долей мозга, то их поражение ведет к инертности и дезавтоматизации исполнительных действии, хотя критичность человека не нарушается.

Однако, в некоторых работах подобная дихотомия не столь выражена. Так, Ф.Т. Михайлов³, говоря о сущности человека и его самосознании, полагает, что она в извечном его неравенстве самому себе, в постоянной необходимости соотносить себя (свои возможности, способности, знания и т. п.) с объективными обстоятельствами. Но это отношение к себе «со стороны» нарушает тождество самому себе отнюдь не только в представлении. Оно совсем не умозрительный выход за пределы своего наличного бытия. Представить себя сразу во всех трех временных измерениях — это значит оценить свою роль в событиях совершенных, увидеть себя их «судьей» в настоящем, а это возможно лишь проецируя на свою биографию образ своего будущего. И быть при этом субъектом своего самоизменения.

Ю.Б. Гиппенрейтер также определяет самосознание как образ себя и отношение к себе¹; также состоит из двух компонентов. Из них выводятся главные функции самосознания — познание себя, усовершенствование себя, поиск смысла жизни. При этом совершенно определенно утверждается, что поиск смысла жизни есть одна из самых важных функций самосознания.

Очевидно и сходство в двух данных структурах самосознания, вплоть до того, что выделяются общие основные функции. Хотя, как видно, в терминах приведенных выше концепций это довольно узкое понимание самосознания (дихотомия «внутреннее – внешнее» не выражен, заменен скорее на «внутреннее – отношение к внутреннему»).

В сходной концепции А.Б. Орлова² Я-концепция человека (его самосознание) также связываются с особенностями самоотождествления и самопринятия человека. Но он, по сравнению с рассмотренными выше моделями, уже описывает самоотождествление как состоящее из подлинного Я (сущности) и множества самоотождествлений, прежде всего социальных.

Для процесса отождествления с подлинным Я предлагается использовать термин персонификация. В данном случае человек склонен принимать в себе не только свои персональные, но и свои теневые стороны и проявления, он, с одной стороны, видит себя во всем, а с другой - он не отождествляет себя полностью ни с какой своей ролью или функцией. Например, роль отца осознается человеком как одна из его ролей, к которым он как таковой не сводится.

Персонализация используется для обозначения социальных идентичностей человека. В некоторых работах они могут называться «Я - для других», «Я – социальное», субличностью и др. Эта структура самосознания представляет собой динамическую подструктуру личности, которая характеризуется относительно независимым существованием. Самые типичные субличности человека - те, что связаны с социальными (семейными или профессиональными) ролями, которые он принимает на себя в жизни, например с ролями отца, любимой, врача, учителя и т.д.

В иных терминах эти процессы представлены в концепции В.С. Мухиной. Так, вместо персонификации используется идентификация, вместо персонализации – обособление или индивидуализация³.

Однако, здесь мы переходим к рассмотрению вполне развернутых структур самосознания, к которым относятся и работы А.Б Орлова и В.С Мухиной. Их отличительная особенность в характеристике самосознания как минимум в: 1. личностной и социальной идентичностях; 2. в их взаимодействии; 3. в отношении к каждому из структурных звеньев. Достаточно часто психологи приводят также и концепции генезиса тех или иных феноменов или структур, но этим характеризуется далеко не каждая работа.

Для примера рассмотрим указанные работы. Как указывалось А.Б. Орлов персонификацией обозначает идентификацию с самим собой. Персонификация личности приводит также к выравниванию, «опрощению» ее эмпирического контура, «втягиванию» зон психологических защит и проблем в зону психологической актуализации человека. Персонифицированная личность, или «лик» человека, представляет собой гармоничные «внутренние» мотивации и бытийные ценности. Для такой личности характерны измененные (по сравнению с конвенциональными) состояния сознания и «пиковые переживания (по А. Маслоу), ее можно охарактеризовать как «полноценно функционирующую личность»¹.

В случае же персонализации (ложного самоотождествления, как считает А.Б. Орлов) ответ на вопрос «кто я?» представляет собой перечень социальных по своей сути ролей, позиций, функций: муж, отец, военный, полковник, кормилец, спортсмен, филателист и т.д. и т.п. Генерализация персоны, поглощение одной субперсоной других, приводит, как правило, к возникновению суперперсоны (по параметру авторитетности: отец народов, фюрер, великий кормчий; по параметру референта ости: эксперт, ведущий специалист, академик; по параметру привлекательности: красавица, звезда, супермодель). В генерализированной персоне преодолевается (но и то лишь частично) множественность самоотождествлений человека, однако ложность этих самоотождествлений еще более усиливается. Однако именно эта идентификация является первичным элементом самосознания, ощущения собственного Я. Поэтому персонификация личности всегда связана с кризисом ее самоотождествления и осознанием того фундаментального психологического факта, что личность (социальная) и сущность человека представляют собой две различные психологические инстанции.

Акцент в работах В.С. Мухиной² больше ставится на онтогенезе и даже филогенезе идентификации личности, и ценностной стороне феномена (см. ниже). Однако, выделяется два основных этапа в развитии самосознания. Первый – присвоение структуры самосознания через механизм межличностной идентификации. Структура характеризуется основными феноменами: именем, притязанием на признание, с полом, видением себя во времени. Второй этап – формирование мировоззрения и системы личностных смыслов. Здесь механизмы идентификации и обособления действуют на эмоциональном и когнитивном уровнях. Развитая личность прогнозирует себя в будущем, формирует образ своей жизненной позиции, «сохраняет свое лицо» при взаимодействии с другими. Однако, предполагается, что в крайних случаях естественная обособленность может привести к отчуждению.

В.С Мухиной соответственно предполагается три возможности развития: гиперболизированной идентификации с другими индивидами, обособления от них, и гармонического взаимодействия. Но более подробной характеристики личности при гиперболизации идентичностей и их гармонии, к сожалению, не приводится.

Характеристики личности при всех возможных вариантах развития указанных частей самосознания предлагает A. Curle³. Следует отметить, что его работа, посвященная главным образом общим вопросам соотношения личностной и социальной идентичностей, отличается высокой проработанностью проблемы. Не затрагивая подробно вопросы относительно генезиса и механизмов формирования самосознания, он основное внимание уделяет крайним формам – гипо- и гипер- развитию отдельных компонентов самосознания и их комбинациям. Поэтому остановимся на работе A. Curle несколько подробнее.

Для обозначения личностной идентичности он употребляет термин «awareness – identity» – «идентичность осознания», для социальной – «идентичность принадлежности (belonging identity)».

Однако, его терминология вполне оправданна, что будет видно далее. Прежде всего A. Curle характеризует идентичность принадлежности. Она очень много значит для сохранения, стабильности человека, поддерживает его status quo. Но мы живем в мире, в котором ценности меняются с сумасшедшей скоростью, на традиции смотрят как на пережитки прошлого, прежние социальные различия почти искоренены. Это, с одной стороны и хорошо, но создает проблемы для наших собственных идентичностей. Все было бы неплохо, если бы мы могли полагаться на идентичность осознания, а не характеризовать себя в терминах принадлежности (Я – Джон Смит, человек, способный на позор и славу, а не белый англо – саксонец, протестант, биржевой маклер). Но это не просто, и многим недостает традиционных объектов для идентификации. Как следствие мы скорее в отчаянии ищем новые виды идентичности. A. Curle говорит о том, что именно в этих поисках возникают клубы болельщиков футбольных команд, которые из-за избытка солидарности совершают акты вандализма. По той же причине получают развитие многие культы.

Однако, идентичность принадлежности имеет обратную сторону. Если человек принадлежит к некоторой общности, то и общность психологически принадлежит ему. Этот феномен выражается в выражениях типа «это мой клуб», «это моя семья». Таким образом, наше владение, особенно землей, если верны некоторые интерпретации территориального инстинкта, очень важно для поддержания нашей идентичности. Именно поэтому некоторые люди отчаянно страдают и впадают в депрессию, теряя деньги: они теряют не только деньги, что само плохо, но и идентичность, выводимую из своего состояния.

(К сожалению, многие отечественные политики, особенно коммунисты и «аграрии», до сих пор выступают против частной собственности на землю. Одновременно жалуясь на недостаток патриотизма, разрозненность общества и указывая на отсутствие национальной идеи, они сами лишают людей возможности говорить «это моя земля». Вместо этого предлагается «это земля колхозная», «государственная» и т.д. Однако, в России себя с государством человек не идентифицирует, с колхозом – тем более.)

Идентичность осознания отличается тем, что принимает себя, признает недостатки без самообвинения, а свою силу без самопохвал. В то же время идентичность принадлежности весьма болезненно реагирует на несоответствие роли. В определенном смысле обе идентичности противодействуют друг другу. Однако, их противодействие во многом зависит от выраженности каждой из идентичностей. A. Curle выделянет четыре основных психологических типа:

1. Низкая идентичность всех видов; выраженная маска-мираж. Это отчужденные одиночки, потенциальные самоубийцы, живущие несчастливой, непродуктивной жизнью на окраине общества. Из всех объединяет изоляция, явная неспособность к глубоким и продолжительным взаимодействиям с другими. Некоторые из них ищут подтверждения даже не принадлежности, а того, что еще живут, совершая порой жестокие действия. Убийца кричит «Я есть».

2. Низкая идентичность осознания и высокая принадлежности; выраженная маска-мираж. Это большая и разнообразная категория, она объединяет бедных и богатых, профессоров и безграмотных крестьян. Это в целом консервативная категория. Осознание самого себя представляет угрозу для идентичности принадлежности; она разрушает и реконструирует образы, а это болезненный и трудный процесс. Поэтому вопрос о том, на чем держится идентичность принадлежности, не обсуждается, эта идентичность здесь мистична.

3а. Повышенное естественное осознание или самосознание; слабая идентичность принадлежности; повышенная идентичность осознания; пониженная маска-мираж. Этот тип характеризуется высокой социальной активностью, большинство активистов входят в эту категорию (при условии, конечно, что энтузиазм вызван не из потребности принадлежать к организации). В психологических терминах – это интроверты. Они направлены на внешний мир, а не на изменение себя. Далее, A. Curle предполагает, что они считают возможным преобразование мира, при этом остерегаются революционных преобразований, предпочитая эволюцию.

3б. Повышенное «экстрасенсорное»¹ осознание; слабая идентичность принадлежности; повышенная идентичность осознания; пониженная маска-мираж. Разновидность предыдущего типа. Но большое отличие в том, что они иногда видят мир в совершенно другом свете, и они считают, что воспринимают внутренний смысл вещей. Это может привести к побуждению делать что-то не в обществе, а с собой. Мораль этого типа может отличаться от нашей, но они ее твердо придерживаются, поскольку пришли к ней через сознательное усилие найти правильный путь, а не через бездумное принятие социальных норм. Но этот тип очень неоднозначен и делится на шесть групп.

Неудачные активисты. Они столкнулись с враждебностью социальной системы, или обнаружили, что им недостает мужества или настойчивости чтобы довести дело до необходимой черты. В любом случае они нашли альтернативу – внутренний путь. Наркоманы. Наркотики дают возможность и увидеть свой путь, и достичь цели. Это «распакованное» экстрасенсорное осознание мира. Строители альтернативной культуры. Они вовсе не обязательно в открытом конфликте с существующим устройством. Они просто пытаются построить концептуально и реально другую модель. Они часто живут коммунами, зарабатывая на жизнь, и в некотором смысле строя ее, но идут на минимум компромисса с миром рынка. Хиппи – типичный пример. Психо - философы. Описанные типы (подгруппы) скорее ищут некоторую систему, в частности, в оккультной и эзотерической литературе, но не очень стремятся следовать ей. Данный же подтип следует существующей, а не изобретает новую. Они не менее других осознают социальное зло, но также считают, что ничего не могут поделать. Поэтому ищут перемен и развиваются сами в себе. Искатели нирваны. Они стремятся отойти не только от мира, но и от себя, поскольку это для них нестерпимо. Они считают, что потеря или разрушение личности ведет к соединению с абсолютом. И они ищут восточные техники, в которых осознание ведет к концу осознания, к забвению и концу боли. Среди них много самых сенситивных, и тех, кого психиатры называют шизоидами. Хиппи. Представители многих перечисленных групп могут называться хиппи. Но группы перекрывают друг друга. Этот термин употребляется для обозначения мягких, любящих людей, которые не объединяются в движения – спиритуалистические, идеологические или социальные, которые хотят жить своей жизнью и делать свое дело. Есть, конечно, ложные хиппи, носящие соответствующую одежду и говорящие на жаргоне, но не имеющие ничего за душой. Но настоящие хиппи достаточно многочисленны чтобы считаться значимым феноменом. Они хиппи по отрицанию насилия, антигуманных проявлений общества и социальных идентичностей.

4. Низкая идентичность принадлежности, высокая идентичность осознания; маски-миража нет. Этот тип скорее предполагается, чем наблюдается, автор сам затрудняется описать его, поскольку наглядно он не всегда выражен. Если все перечисленные ранее типы можно найти в себе в той или иной степени, то этот проблематично. Они не ищут популярности и не зависят от мнения других, их поведение последовательно, ценности объективны и альтруистичны. Они создают впечатление целостных и автономных сущностей. Им присуще ненасильственные способы решения социальных проблем и глубокие нравственные убеждения, доходящие порой до того, что принято называть религиозностью.

Но автор предупреждает, что все указанные типы в некоторой степени абстракция. Большинство людей выступают во всех ролях. И все же «центр тяжести», если брать большую выборку, предполагается на второй тип, или между вторым и третьим. Если, конечно, данная типология представляет собой континуум, а не набор отдельных категорий.

Но все же работа A. Curle, при всей яркости представленных образов, не отличается полнотой в одном довольно важном аспекте. Не рассматривается отношение субъекта к структурным звеньям самосознания – к идентичности личностной и социальной. По существу отношение заменено на выраженность признака. Однако, отношение к своему статусу идентичности имеет большое значение, и принимается во внимание многими исследователями.

Так, А.Г. Асмолов¹ приводит схему японского исследователя Сакамото, в которой «осями» являются направленность идентичности (внешняя – внутренняя) и оценочная модальность в терминах «позитивная – негативная».

НАПРАВЛЕННОСТЬ	ПРОЯВЛЕНИЯ ИДЕНТИЧНОСТИ
	ПОЗИТИВНАЯ	НЕГАТИВНАЯ
ВНЕШНЯЯ	Соучастие	Агрессия
В НАПРАВЛЕНИИ ОБЩЕСТВА	Интеграция	Дискриминация Насилие
НЕОПРЕДЕЛЕННАЯ	Автономия Независимость Не принуждение	Апатия Индифферентность Покорство
ВНУТРЕННЯЯ	Самореализация	Самообесценивание
В ИНДИВИДУАЛЬНОМ НАПРАВЛЕНИИ	Самовоспитание Самосовенствование-	Обезличенность Аддикция (наркомания) Самоубийство

Как видно, автор рассматривает направленность идентичности в одном измерении; одновременная высокая направленность в индивидуальном направлении и в направлении общества здесь исключаются, и с этим трудно согласиться. Однако, все же мы видим относительно сходные результаты. Также выводятся маргинальные типы, склонные к наркомании и самоубийству, типы, направленные на саморазвитие и др.

Но все же вопрос о соотношении внешней и внутренней идентичности до настоящего времени остается открытым. Традиционный взгляд предполагает существование качественного отличия между индивидуальной и коллективной идентичностями. Есть и идея о жесткой полярности социальной и личностной идентичности. Однако, есть и другая точка зрения, в которой утверждается, что индивидуальная уникальность и коллективная разделенность могут быть поняты как нечто очень близкое, если не то же самое, как две стороны одного и того же процесса.

В.Н. Павленко¹ приводит как теоретические, так и эмпирические доказательства этого положения. С одной стороны, согласно Р. Дженкинсу, индивидуальная уникальность и коллективная разделенность могут быть поняты как нечто очень близкое, если не то же самое, как две стороны одного и того же процесса. Наиболее значимое различие между ними заключается в том, что в случае индивидуальной идентичности подчеркиваются отличительные характеристики индивидов, а в случае коллективной — подобные. Однако эта разница, по мнению автора, относительна. Одна не существует без другой. Процессы, в которых они формируются или трансформируются, аналогичны. И обе они — по происхождению социальны.

Согласно исследователю, если идентификация — это необходимая предпосылка социальной жизни, то и обратное тоже верно. (С нашей точки зрения, очень слабое доказательство само по себе. Если из А следует В, то из В совсем не обязательно следует А, в противном случае мы совершаем логическую ошибку «круг в доказательстве»; если после дождя на улице сыро, то для сырости дождь не обязателен.) Индивидуальная идентичность, воплощенная в самости, не существует в изоляции от социальных миров других людей. Самость конструируется социально — в процессе первичной и последующих социализации и в постоянных процессах социальных интеракций, в которых индивиды определяют и переопределяют себя и других на протяжении всей своей жизни. Поэтому предлагается «модель внешне-внутренней диалектики идентификации» как процесса, посредством которого все идентичности — индивидуальная и коллективная — конструируются.

Анализ В.Н. Павленко данных Ж. Дешамп и Т. Девос в целом подтверждает гипотезу Р. Дженкинса. Так, «эффект аутгрупповой гомогенности» (т.е. экспериментально выведенное положение о том, что в глазах членов их собственная группа выглядит как менее гомогенная, чем аутгруппа), вовсе не всегда означает внутригруппового подобия. Скорее наоборот, чем сильнее идентификация с группой, тем более значима межличностная дифференциация внутри групп. Уже существующим эмпирическим подтверждением этого положения является феномен «само-сверх-конформности» («superior conformity of the self»). Он выражается в том, что чем более индивид идентифицирует себя с группой, тем более у него выражена тенденция воспринимать себя отличным от других ее членов.

Однако, опять же, как и в работе A. Curle и Сакамото авторы не вводят в свои концепции отношение к идентичности, хотя К.А. Абульханова² указывает, что традиционно «Я» — концепция или ядро самосознания личности складывается из трех отношений — к себе, к другим и ожидания (или экспектации, атрибуции) отношения других ко мне. Иными словами, в структуру «Я»-концепции включаются отношения между мной и другими людьми, она охватывает специфику отношений «Я»-другой. С другой стороны, определить само отношение в каких-либо терминах довольно сложно. Часто для личностной идентичности используется «низкая – высокая» самооценка, Я – представляемое, Я – реальное, но конкретная характеристика очень разнообразна. Я может быть слабым – сильным, добрым – злым, принимаемым – отвергаемым, красивым – безобразным. Групповая принадлежность также может быть оценена не только положительно, но и отрицательно, общество, к которому человек принадлежит, может быть для него и плохим, и хорошим. Вопрос в том, какая шкала или измерение задается в исследовании.

Например, в работах К.А. Абульхановой (К.А. Абульхановой-Славской¹) предлагается использовать оценку себя и общества в континууме «объект – субъект».

Исходя из того, что в индивидуальном сознании присутствует одновременно и глобализация — в виде представления своей связи с обществом и дифференциация, К.А. Абульханова прежде всего делает заключение о том, что характеристикой ментальности россиян является такое представление о селф («я»), которое неразрывно связано с представлением об обществе. В этом она близка Р. Дженкинсу, хотя он говорил не об обществе в целом, а о групаах. Однако исходным для сознания российской личности предполагается отношение «Я»-общество, «Я»-социум. Следует отметить, что этот вывод никоим образом не экстраполируется на другие общества, а относится только к россиянам. Более того, как показывают многие эмпирические исследования, этот вывод не подтверждается, по - крайней мере в представляемом виде, как «... государство предстало как некий гоббсовский гигантский «Левиафан», с которым каждый оказался связан лично, непосредственно и нерасторжимо.»

Далее обнаружились дифференцированные характеристики сознания. А именно конкретный способ связи «Я» и социума, представленный в сознании личностей разного типа, оказался совершенно различным. Основанием различий оказались представления о себе, как субъекте или объекте. Обнаружились лица, которые имели представления о себе как об объектах, от которых ничего не зависит, которые оказываются подчиненными, управляемыми или опекаемыми. Самое интересное, что в тех же категориях субъекта или объекта разным личностям представлялся социум, государство и власть.

Ниже представлена типология «Я – общество», описываемая в терминах «объект – субъект». Так, представление о себе как объекте, обществе субъекте обозначается как O – S. Указаны личностные характеристики каждого типа, их представленность в разных социальных слоях.

Личностные типы сознания

Я — общество	Ценности	Проблемность социального мышления	Оптимизм — пессимизм	Социальные слои	Оптимизм — пессимизм
S-0	новые непротиворечивые	конкретные проблемы — принятие решений	оптимизм	Предприниматели	оптимизм
S-S	старые - новые противоречивые	абстрактные проблемы	пессимизм -оптимизм	интеллигенция -ученые — студенты	ученые — пессимизм, студенты — оптимизм
0- S	старые — новые противоречивые	конкретные проблемы в связи с деятельностью	пессимизм	рабочие	пессимизм
0-0	старые непротиворечивые	констатация проблем	пессимизм	пенсионеры	пессимизм

Из приведенных данных видно, что субъект-объектное сознание присуще предпринимателям, хотя, по-видимому, такого типа сознание могло быть свойственно и русским миссионерам, пытавшимся спасти Родину, и диссидентам, в силу чего необходимо искать и другие характеристики типа. Этот тип похож на тип 3а, описанный A. Curle; он также верит в возможность преобразования общества и направлен на это. Субъект-субъектное сознание присуще интеллигенции — ученым и студентам (несмотря на различия возраста и профессионального статуса этих групп). Аналог A. Curle можно искать в типах 3б и 4. Сознание объект-субъектное и объект-объектное, не однозначно свойственно определенным социальным слоям, и в данном случае провести аналогии с рассмотренной выше типологией также трудно, тем более что речь в работе А.К. Абульхановой (Славской) идет не столь о деперсонализации, а точнее о десубъективации своего «я».

Однако, указанные подходы отечественных и зарубежных авторов были приведены главным образом для демонстрации всей сложности проблемы, ее неоднозначности. Эмпирические результаты дают возможность убедиться в том, что в зависимости от позиций автора мы можем получить иногда сопоставимые, но иногда и явно качественно отличные результаты. Теперь предстоит вновь вернуться к теоретическим работам для более полного определения предмета исследования и его места среди аналогичных изысканий. Прежде всего стоит обратить внимание на взгляды отдельных психологов на сущность самосознания и его функцию.

С.Л. Рубинштейн¹ с проблемой самосознания в изучении личности связывает исследование личности как «я», которое в качестве субъекта сознательно присваивает все, что делает человек, относит к себе все исходящие от него дела и поступки и сознательно принимает на себя ответственность за них в качестве их автора и творца. А.Н. Леонтьев² считал, что «самосознание — это осознание себя в системе общественных отношений», а осознание субъектом своих парциальных характеристик он не включал в элемент самосознания. Одновременно следует сказать о том, что С.Л. Рубинштейном и А.Н. Леонтьевым было подчеркнуто, что самосознание — это не осознание своего сознания. Осознание своего сознания — это знание о своем знании о вещах, предметах, явлениях, одним словом — соотнесение сторон, элементов окружающего мира. Но самосознание также включает в себя познание, суждение о своих знаниях, т.е. оно рефлексивное мышление. «Я» — целостное образование, включающее в себя осознание не только своего предметного «я» и его активного начала, но и заключенности в этом конкретном, частном «я» всеобщего «я».

А. Г. Спиркин³ в самосознание включает осознание парциальных характеристик, на основе которых личность приобретает возможность целостной оценки самой себя и своего места в жизни. Осознаваемость у человека затрагивает не только определенную сферу познавательных процессов, но и часть эмоциональных явлений. Таким образом, самосознание является существенным моментом сознания в целом. Оно выражает сознание в его актуальной данности субъекту, «... самосознание — это осознание и оценка человеком своих действий и их результатов, мыслей, чувств...» Причем, он подчеркивает, что «самосознание — конституирующий признак личности, формирующийся вместе со становлением последней».

Довольно сходны позиции И.И. Чесноковой¹ и В.В. Столина², которые самосознание считают неразрывным единством относительно самостоятельных внутренних процессов — самопознания, эмоционально-ценностного отношения к себе и саморегуляции поведения в самых различных формах взаимодействия людей в обществе. Иными словами, самосознание – это и отношение к осознанным сторонам внутреннего мира, и восприятие себя в качестве объекта, видение себя как бы посторонним взором.

В отличие от названных авторов, В.С. Мерлин самосознание относит прежде всего к субъекту деятельности, а не личности непосредственно. Самосознание понимается им как осознание человеком собственной личности как субъекта деятельности³. Причем, он считает самосознание функционально вторичным по сравнению с отношениями субъекта, проявляющимися в деятельности. При этом выделяется два уровня отношений: к самой деятельности и, более широко, к обществу. Эти два уровня отношений дают возможность более точно характеризовать личность как субъект общественных отношений. И, наконец, эти два вида отношений сами выступают функцией сознания и самосознания, но на разных уровнях.

Однако, в некоторых работах подчеркивается не столько «состав» самосознания, сколько оценочная функция, особенно ценностная составляющая. В.С Мухина⁴, ставя больший акцент на отношение к отдельным звеньям самосознания, считает, что «... самосознание представляет собой ценностные ориентации, образующие систему личностных смыслов, которые составляют индивидуальное бытие личности. Система личностных смыслов организуется в структуру самосознания, представляющую единство развивающихся по определенным закономерностям звеньев».

Эту точку зрения поддерживает М.С Каган⁵, утверждая, что универсализм ценностного сознания проявляется в том, что оно направлено не только на мир, окружающий личность, но и ею на саму себя, поскольку она отличает себя как субъекта от внеположенной ей объективной реальности; так мировоззрение получает свое оппозиционное дополнение в самосознании, и последнее членится также двухуровнево на самочувствие и самоосмысление (осознание ценностного смысла собственной жизни). Ценностное самоосознание предполагается необходимым в такой же мере, как и мировоззрение, поскольку без постоянного самооценивания личность не может совершенствовать свою жизнедеятельность, а в случае необходимости и радикально ее изменять. Этой цели служит самокритика, которую осуществляет в сознании индивида одно из его «Я» в полемике с другими в ходе внутреннего диалога.

Основные составляющие структуры самосознания

Здесь мы находим еще меньше согласия относительно ведущих сторон (аспектов, звеньев) основных структур самосознания. Начнем, однако, с рассмотрения тех, которые выделяются если не большинством, то многими исследователями.

Прежде всего стоит отметить два очень тесно связанных между собой феномена – личностное время личности и концепция жизненного пути.

Время личности и жизненный путь

Как отмечает М.А. Гарнцев¹, время всегда казалось человеку (в частности, европейскому) гораздо более загадочным, чем пространство, и об этом уже свидетельствуют древнейшие пласты мифологии. В зависимости же от открытого и ведомого временем счета приобретений и потерь отдельной личности и человеческого рода оно удостаивалось самых различных «почестей», включая и благодарения за его нелицеприятную рассудительность, и постоянные сетования по поводу скрытого в нем подвоха. Человек всегда ощущал вне себя, а главное — в самом себе неумолимое движение времени.

Строго теоретическое, философское осмысление длительности началось с попыток превратить ее из переживаемой в мыслимую, хотя в ряде случаев по-прежнему оставалось в силе привычное обращение к чувственному опыту. Однако, именно субъективное восприятие времени осталось прерогативой психологического знания. И, как часто бывает, психология оперирует некоторыми закономерностями и понятиями, исходно представленными в философском знании. Так, в поле зрения попало стремление человека опредметить движение времени ‑ психологическое оправдание устойчивой тяги человеческого разума к тому, чтобы редуцировать время к пространству и временное движение — к пространственному.

Предположения о наличии в структуре Я-концепции определенных временных «модусов» являются, по сути, традиционными для психологических исследований личности. Начиная с классических работ У. Джемса, в понятие Я-концепции закладывалось не только актуальное самопредставление, но и то, как сам индивид оценивает возможности своего развития в будущем, ибо именно идея актуализации идеального Я (которое по определению отнесено в будущее) было положено данным автором в основу самооценки как одной из фундаментальных составляющих Я-концепции. Т.С Белинская², рассматривая в своей работе развитие концепции о времени личности в современной психологии самосознания, говорит о том, что идея «времени Я-концепции» явно или неявно присутствовала и присутствует при анализе возможных факторов формирования представлений о себе — в зависимости от конкретных теоретических пристрастий исследователей менялись лишь акценты. Так, если основное внимание уделялось активности, субъектности человека в построении системы Я-представлений, то акцент ставился на соотношении реального и обращенного в будущее идеального Я как основного фактора формирования Я-концепции. Если же преобладала идея социальной обусловленности представлений человека о себе, и, соответственно, формирование Я-концепции связывалось с интериоризацией социальных реакций, то акцент ставился на «идущие из прошлого» Я-образы — родительские идентификационные модели (в психоаналитических концепциях), фиксированные в раннем детстве Эго-состояния (транзактный анализ), «значимых Других» (символический интеракционизм). Если же процесс формирования Я-концепции рассматривался через призму идентичности, то основное внимание уделялось представлениям человека о своем ближайшем социальном будущем — как, например, желание обретения позитивной социальной идентичности (в концепциях Г. Тэджфела и Дж. Тэрнера). Анализ вопроса о социальной идентичности личности «в чистом виде» ставится в другой плоскости – исследователь пытается в данном случае выяснить, насколько важна для человека идентичность с людьми того же возраста, или того же поколения, того же опыта, каковы особенности и факторы подобной идентификации.

Итак, сама идея включения в анализ Я-концепции временных составляющих не нова. Однако исследования последнего десятилетия не только продолжили и развили ее, но и сделали одной из центральных во всей проблематике, связанной с «Я». Прежде всего это оказалось связано с введением в активный научный обиход понятия «возможного Я» — сегодня большинство исследователей Я-концепции все чаще выделяют в ее структуре не только «реальное» и «идеальное», «прошлое» и «будущее» Я, но и потенциальное, возможное — то, каким я, скорее всего, буду.

В концепциях разных авторов, как указывалось, время личности рассматривается в разных аспектах. Обратимся к анализу отдельных подходов.

В работе В.С Мухиной психологическое время личности определяется как «индивидуальное переживание своего физического и духовного изменения в течение времени, представленного прошлым, настоящим и будущим в отрезке объективного времени жизни»¹. Вместе с тем психологическое время включает в себя прошлое, настоящее и будущее этноса, государства и этноса в той мере, в какой конкретный человек вмещает в индивидуальном сознании национальную и общечеловеческую культуру. Психологическое время определяется как звено самосознания человека, которое позволяет ему адекватно реагировать на свой индивидуальный путь во времени и стремиться объективно оценивать себя в своих притязаниях во всех сферах жизни.

Говоря о взаимовлиянии образов прошлого, настоящего и будущего, В.С. Мухина предполагает, что настоящее может изменять интерпретации прошлого и будущего, однако вопрос о конкретном механизме не поднимается. Также не ставится в полной мере проблема собственно психологического возраста, в отличие его от психологического времени.

В этой связи очень интересна гипотеза А.В. Толстых², который выводит и обозначает особенность возрастного самосознания как «находимостыо - вненаходимостыо», то есть таким психологическим явлением, когда человек, присваивая определенные нормативные для данного возраста способы действия, мышления и поведения, ощущает одновременно и удовлетворенность от достижения, и неудовлетворенность наличным своим уровнем перед перспективными задачами развития. Здесь закономерно и стремление соответствовать и своему возрасту, и одновременно желание перейти в другое состояние, отличное от наличного. Это ярко проявляется во всех возрастных кризисах развития, которые акцентируют вторую сторону противоречия — жажду перемен. (Здесь очень ценно введение А.В. Толстым в систему самосознания своего возраста не только идентичности, но и отношения к ней, которая, исходя из сказанного, является одной из главных движущих сил развития самосознания в целом.)

Таким образом, А.В. Толстых утверждает о том, что обретение возраста, освоение возраста, в конечном счете, есть лишь момент развития, который должен смениться новым этапом, переходом в новое возрастное состояние, и этот переход заложен уже в предыдущем возрасте как тенденция выходить за его рамки. В этом плане жизнь в определенном возрасте есть одновременно и переживание, и изжитие этого возраста. При этом «находимость-вненаходимость», обретение определенной формы и выход за ее пределы может зиждиться не только на будущем, но и на прошлом. Иногда (особенно в определенном возрасте) человек идеализирует уже пройденные этапы и на основании имеющегося у него опыта и наблюдаемых современных тенденций стремится вернуться в более ранний возраст. Переходя с языка механизмов психологического времени на язык его феноменологии, можно предположить, что реализованность психологического времени осознается человеком в форме особого переживания своего «внутреннего» возраста, который может быть назван психологическим возрастом личности.

Очень сходная идея относительно психологического механизма развития временных особенностей самосознания представлена Ф.Т. Михайловым. Он говорит, что сущность человека не в том, что являет он собой в настоящее время, кем или чем он был или стал, а в извечном его неравенстве самому себе, в постоянной необходимости и соотносить себя (свои возможности, способности, знания и т. п.) с объективными обстоятельствами и условиями со-действия с другими людьми, в необходимости отнестись к себе, представлять себя и не только таким, каким был в прошлом или каким видишь себя в настоящем, но и — обязательно! — таким, каким можешь, а в определенных случаях должен стать в будущем: уже добившимся своей цели, завершившим свое дело, изменившим условия и обстоятельства, т. е. изменившимся. Но это отношение к себе «со стороны», отношение к своему прошлому, настоящему и будущему нарушает тождество самому себе отнюдь не только в представлении. Оно совсем не умозрительный выход за пределы своего наличного бытия. Представить себя сразу во всех трех временных измерениях — это значит оценить свою роль в событиях совершенных, увидеть себя их «судьей» в настоящем, а это возможно лишь проецируя на свою биографию образ своего будущего, нацеливаясь на это будущее, применяя его меру к протекшему и текущему времени. Но все дело в том, что в генезисе любого представления о будущем в основе деятельности целеполагания (или, что то же самое, любой целесообразной деятельности) лежит не некая (мозгу, душе, психике, присущая от роду) способность чистого созерцания, а как раз внешняя жизненная необходимость разрешать целесообразными действиями объективные противоречия в условиях той или иной вставшей перед ним задачи.

Поэтому нарушение человеком «тождества самому себе» определено самими типом его жизнедеятельности: оно всегда и прежде всего реальное (бытийное) несовпадение его сформировавшихся потребностей, способностей, умений, знаний, и т. п., т. е. всей его субъективно переживаемой биографии, с ее же предметным миром, с потребностями и способностями других людей, требующее новых знаний, новых способностей и умений, призванных разрешить противоречия этого мира. Быть человеком — это и значит вполне реально и постоянно быть не равным самому себе, оценивая себя как общезначимой мерой задачами зоны ближайшего своего развития. Быть человеком — значит быть субъектом своего самоизменения.

Е.И. Головаха и А.А. Кроник¹ определяют следующие основные характеристики психологического возраста как феномена самосознания. Во-первых, это характеристика человека как индивидуальности и измеряется в ее «внутренней системе отсчета» (как интраиндивидуальная переменная), а не путем интериндивидуальных сопоставлений. Для того чтобы определить психологический возраст личности, достаточно знать лишь ее собственные особенности психологического времени. Понятие возраста производно от понятия «время» и не может быть определено без понимания того, о каком времени идет речь и что выступает единицей измерения этого времени. Если применительно к хронологическому возрасту 30 лет это значит лишь то, что в течение своей жизни человек совершил вместе с Землей 30 оборотов вокруг Солнца. Но определить тот же интеллектуальный (психологический) возраст как действительно временную характеристику уже невозможно, ибо о каком времени идет речь, мерой какого прошлого является этот возраст — совершенно непонятно. Но в то же время авторы определяют психологический возраст личности как меру психологического прошлого личности, подобно тому как хронологический возраст — мера его хронологического прошлого.

О том, как именно диагностировать психологическое прошлое, а через него и психологический возраст, авторы однозначно не определяют. Однако, по их мнению, относительной мерой психологического прошлого могла бы быть реализованность психологического времени. (В представленной концепции выделяется три типа единиц психологического времени—реализованные, актуальные и потенциальные связи, которые лежат в основе формирования психологического прошлого, настоящего и будущего личности.)

Хотя, как представляется, этот вопрос еще требует изучения. Мерой психологического возраста могут быть самые разные показатели. Многие описывают этапы своей жизни, ориентируясь на существующие в обществе социальные представления о том, на какие этапы должна делиться жизнь (детство, отрочество, юность). При таком делении, по данным Т.Н. Березиной¹, также опираются на социально заданные внешние ориентиры, преимущественно деятельного характера (детство до школы; школа, армия, поступление в техникум-ВУЗ — это юность; работа после ВУЗа — зрелые годы). Но в то же время некоторые выделяют этапы своей жизни, ориентируясь на события социальной, эмоциональной жизни (встреча со значимым другим, расставание; дружба, брак, рождение детей). Другие делят свою жизнь на этапы, ориентируясь на свой личностный рост («в 5 лет научился читать, а в 12 написал первое стихотворение»), на переезды из города в город («до 10 лет мы жили в одном городе, потом переехали в другой») или же не делят вообще.

Во-вторых, психологический возраст принципиально обратим, (в этом авторы сходны с концепцией А.В Толстых), то есть человек не только стареет в психологическом времени, но может и молодеть в нем за счет увеличения психологического будущего или уменьшения прошлого. (Стоит отметить, что А.В. Толстых предлагал иной механизм «омоложения».)

В-третьих, психологический возраст многомерен. Он может не совпадать в разных сферах жизнедеятельности. К примеру, человек может чувствовать себя почти полностью реализовавшимся в семейной сфере и одновременно ощущать нереализованность в профессиональной.

Однако, описывается не только «омоложение», или психологическая обратимость возраста. Об увеличении своего возраста также давно известно. Так, маленькая девочка, почти младенец, может настоятельно утверждать, что «Я не маленькая», хотя она еще маленькая, и ей самой это прекрасно известно. Подросток готов «душу дьяволу заложить», чтобы его признали и назвали «взрослым». Но и старцы, и тем более долгожители, всячески стараются прибавить себе несколько прожитых лет, а отдельные «рекордсмены» умудряются прибавлять и двадцать и сорок лет к своему и так уже немалому жизненному стажу².

Чем вызваны эти искажения? Ведь возраст тела очевиден, чтобы его можно было не замечать. Ю.И. Филимоненко¹ видит здесь психологический механизм преодоления страха смерти, борьбу подсознания за субъективное бессмертие. По мере отдаления от периода юности признаки постепенного увядания тела должны были бы вызывать нарастание нервно-психической напряженности. В отличие от этого возраст души не имеет объективных внешних критериев, опирается сугубо на субъективную самооценку. Отождествление «Я» только с духовным началом позволяет подсознанию в преддверии надвигающейся старости успокаивать сознание приятными иллюзиями вечной молодости (если быть точнее — вечной взрослости). По данным автора, среднегрупповые оценки паспортного (тело) и самооценки субъективного (душа) возрастов совпадают в возрасте 25 лет. В дальнейшем субъективный возраст «души» отстает от паспортного в среднем на 5 лет за каждое последующее десятилетие жизни. Хотя Ю.Г. Овчинникова² отмечает, что при кризисах идентичности возможна диффузия временной перспективы, которая особенно заметна в юности. Молодой человек ощущает себя то ребенком, то «видавшим виды» умудренным опытом стариком.

Другой аспект проблемы состоит в том, чтобы ответить на вопрос, насколько это «нормально»; не в плане распространенности феномена, а с точки зрения психологического здоровья. Или, другими словами, что считать нормальной временной идентичностью, насколько возраст паспортный может опережать (отставать) от психологического?

Анализируя ответы психологов ведущих школ, Е.П. Белинская³ говорит о том, что идея временных Я - представлений, и особенно их согласованности, определенной связанности, сегодня считается важнейшим показателем психического здоровья человека. Достижение некоторой критической степени рассогласования образов «Я - прошлого», «Я - настоящего» и «Я - будущего» оценивается либо как основной фактор социально-психологической дезадаптации (К. Хорни), либо как первопричина личностных нарушений (К. Роджерс), либо как один из параметров низкой самоактуализации личности (А. Маслоу), либо как источник конкретных психических расстройств — депрессии и тревожности (Т. Хиггинс).

Наконец, еще один аспект проблемы поднимает А.В. Толстых⁴, который говорит не только о физиологических, психологических, социальных, но и исторических характеристиках возраста. Последние определяются как поколения или возрастные когорты. «Поколенческий» срез сознания современного человека демонстрирует исторические процессы, формирующие отношение к окружающему. В современной России А.В. Толстых выделяет пять групп когорт: Самая молодая ‑ возрастная группа объединяет фактически две подгруппы: молодых (от 20 до 24 лет) и подростков (до 20 лет). Поскольку именно они составляют большинство испытуемых представленного нами исследования, приводим их краткую характеристику, прежде всего в терминах самосознания.

Они чаще других подчеркивают умение не упускать своего, ударить первым, быть хитрей других, занять видное положение (но и принятый публичный вариант - быть самим собой, говорить, что думаешь). Радости этого поколения - телевизор, вкусная еда, музыка, переживания за свою команду, сексуальные удовольствия (но и публично-одобряемое стремление узнавать новое). Это сознание противопоставляет себя государству, хотя связано с ним: самые молодые считают, что ничем ему не обязаны, более старшие - что могут требовать от него большего. Коллектив, семья, общество (публика) -для этого поколения источник опасности и недовольства: они принуждают к криводушию, угрожают унижением. Чаще других молодые осознают себя просто людьми, представителями своего поколения, членами своего кружка, жителями города, детьми своих родителей. Не религиозны (кроме мусульманской части населения), дети нерелигиозных родителей, не собираются крестить детей. Боятся смерти, публичных оскорблений, национальных конфликтов, гибели человечества.

Подобный психологический симптомокомплекс иногда именуется единой психологической матрицей эпохи, или видением мира. Видение мира, по мнению В.А. Шкуратова¹, не следует смешивать с мировоззрением или идеологией. Картина мира нигде не оформлена, она содержится н общих установках к окружению и представлениях о нем, которые пронизывают жить современников независимо от их положения и сознательных воззрений. Генерализованные черты мировидения погружены в еще более аморфную массу эмоций, представлений и образов, которая называется ментальностью.

Подводя итог рассмотрению теоретических подходов к проблеме психологического времени, следует еще раз отметить, что основные линии исследования – психологический возраст (временная идентичность) и психологическое время – не тождественны. Осознание времени своего существования — важное дополнение к осознанию собственной идентичности, и реализуясь через осмысление человеком своего психологического времени во взаимосвязи с социальным временем, временем эпохи, порождает некоторую «концепцию времени», свойственную каждой личности. Но все же концепцию времени, а не концепцию Я.