4. Экспектация в распредмечивающем понимании

 

В распредмечивающем понимании, как и в когнитивном, экспектация - это "переживание ведущей антиципации". В когнитивном понимании имеет место фальсификация некоей гипотезы [Buck 1978:37], что не столь часто бывает в понимании распредмечивающем. Несходство экспектации в когнитивном и в распредмечивающем понимании заключается в следующем:

 

1. В когнитивном понимании при экспектации есть определенная тема ожидаемого, в распредмечивающем понимании этого нет.

2. Экспектация в когнитивном понимании имеет характер значащего переживания типа "Там есть то-то", в распредмечивающем - "там есть что-то".

3. В когнитивном понимании экспектация мало зависит от индивидуации, тогда как в распредмечивающем понимании взаимозависимость экспектации и индивидуации является определяющей [M.R. Jones 1981].

4. В распредмечивающем понимании роль неосознанной антиципации выше, а рациональной оценки связей и отношений - ниже, чем при экспектации в рамках когнитивного понимания.

5. В обоих типах понимания действует правило: разные текстовые средства пробуждают в нас разные экспектации. Однако в распредмечивающем понимании важную роль при этом играет также и среда каждого текстового средства, окружение этого средства [Maier, Reninger 1933:36-37; Crane 1967:I:182-183, II:142-144]. Так, для хорошего режиссера сцена выступает в роли условной среды, особой для каждой поставленной пьесы.

 

При построении среды для выразительных средств получаются особые системы организации экспектаций. Так, у Ю. Любимова в спектакле "Добрый человек из Сезуана" [1968] неприкрыто стояли на сцене прожектора. Г. Месхишвили у Р. Стуруа в Театре им. Руставели сделал такую декорацию для "Кавказского мелового круга" Б. Брехта: мишень с каплями крови - символ войны. Условность как предмет экспектации подчеркнута средой заведомо натуралистических деталей.

 

Экспектация может трактоваться как переживаемая антиципация, тогда как антиципация есть переживание развертывающегося и подтверждающегося жанрообразования (индивидуации). Очевидно, антиципация должна иметь какое-то определенное место среди мыследействий, она не может быть и не бывает единственным мыследействием. Она есть часть той "конвергенции текста и читателя", которая и "дает жизнь литературному произведению" [Iser 1974:274-275]. Процесс смыслообразующего действования включает и рефлективные действия селекции, и рефлективные действия организации, и действия антиципации (плюс процедуры антиципации), и действия (и процедуры) ретроспекции, и, наконец действия формулирования и модифицирования экспектаций. Будучи переживанием антиципаций, экспектация тем самым становится и состоянием готовности к конкретным состояниям, то есть состоянием готовности к значащим переживаниям. Все вообще ожидаемые элементы и единицы - средства, смыслы, метасредства, метасмыслы, метасвязки, метаметаединицы, идеи - способы антиципирующим способом провоцировать значащие переживания, обязательные при развертывании схем действования, всего процесса понимания вообще. Соответственно, и экспектация - непременный участник всех схем действования реципиента при распредмечивающем понимании. Развертывание схем действования при распредмечивающем понимании обеспечивает "перцептивное предвосхищение" [Арутюнова 1988:314]. При это "ожидаемый ужас не перестает ужасать, ожидаемая радость - остается радостью". Разумеется, более основательное знание значащих переживаний заставляет думать, что чаще не "радость остается радостью", а просто не исчезает способность усматривать радость несмотря ни на какие антиципации, то есть подсказки и предупреждающие подтверждения.

 

В рамках распредмечивающего понимания существенно антиципирование формы, системы средств текстопостроения, равно как и манеры чтения, включая его темп. Так, интонирование при чтении зависит от антиципации как "забегания вперед", т.е. базируется на одном из показателей скорости чтения. В более сложных случаях большую роль играет (как и при когнитивном понимании) гипотеза, но гипотеза в рамках распредмечивающего понимания редко осознается дискурсивно. Например, Голсуорси в цитированном месте из "Собственника" пишет: The happy pair were... Это дает основание для (а) гипотезы о наличии в динамической схеме метасмысла "отчуждение"; (б) развертывания экспектации того же метасмысла по ходу развертывания динамической схемы. Как будто читатель может ошибиться, да не тут-то было: писатель сразу же подтверждает гипотезу: Were seated; и опять деталь: not opposite; и опять латынь: rectangularly.

 

Очевидно, все растягивание смыслов и метасмыслов, все развертывание динамических схем строится так, чтобы постоянно повторно подтверждать заданную гипотезу, одновременно поддерживая экспектацию реализации этой гипотезы. В этом - народность таких текстов. Они написаны для всего народа, для любого внимательного и доброжелательного носителя данного языка.

 

Эффективному развертыванию экспектации способствует и рефлексия интертекстуального типа, дающая материал для опоры в виде обыденного припоминания других читанных текстов. Это имеет место как при подтверждении экспектации, так и при нарушении ее: в этом случае возникает обращение рефлексии на другой (адекватный этим девиациям) интертекст; [Net 1988]. Один из регуляторов развертывания рефлексии - стиль, заданный в начале дроби текста. Если брать стиль как метасредство экспектации, то актуализируется соблюдение и нарушение схемообразования с экспектацией путем повторения и перекомбинирования элементарных стилеобразующих средств [Levy 1969]. Стиль выступает при нарушении экспектации как разрыв между действительностью текстообразования и экспектацией формы. П. Гиро [Guiraud 1959:16] предлагал измерять этот разрыв, исходя либо из норм языка в целом, либо из общей стилевой тенденции данного автора. При этом измерению подлежит не абсолютное число, а тенденция [Dolezel 1969].

 

При распредмечивающем понимании объектом экспектации является не только набор форм и содержаний (предикаций в рамках пропозиций), но и контекст, то есть ситуация мыследействования автора (данного нам в "образе автора"). Вхождение или даже врастание в эту ситуацию, использование "контекстно-зависимой вариации" дает возможность также предвидеть какие-то средства текстопостроения, а отнюдь не только смыслы [Andersson 1975:20].

 

Вопрос об участии в экспектационном развертывании динамических схем не только смыслов, но и текстообразующих средств, никогда и нигде специально не рассматривался. Между тем, есть такие текстообразующие средства, которые опредмечивают не всякие вообще смыслы, а только такие смыслы, которые имеют характер (а) методологического указания по дальнейшему мыследействованию с текстом; (б) результата метарефлексии над рефлективным процессом, приводящим к появлению смыслов и метасмыслов. Среди них: "средства, создающие представление о наличии вопроса, оставшегося без ответа"; "средства, выражающие или перевыражающие неполноту смысла в отрезке речевой цепи", "необходимость того, чтобы (субъект чтения или слушания) дополнил смысл", "средства, показывающие, что здесь - suspended thought" [Ohmann 1967:410]. Среди конкретных средств текстопостроения, провоцирующих рефлексию такого рода (методологическую) - многие синтаксические конструкции, начинающие предложения таким образом, чтобы сначала была рефлексия над возможным вопросом, затем - рефлексия над полученным ответом. Это имеет место, например, тогда, когда ремой в русском предложении оказывается грамматическое подлежащее:

 

Неожиданно в комнату вошли два странно одетых гренадера. Средством, провоцирующим рефлексию в ходе развертывания и реализации/ нереализации экспектации, являются здесь, во-первых, инверсия; во-вторых, отсрочивание ремы. Даже в английском языке четверть предложений начинается не с подлежащего [Christensen F. 1967:46-47]. В. Тафф [Tuffe 1971:127] показывает, что обстоятельства до подлежащего делают сообщаемое "deliberаtely vague, unresolved, and even suspenseful". Например, "Suddenly there appeared in the path ahead of there a rude door cut together from stout planks." (Jean Speiser. River in the Dark). Здесь легко усматривается смысл таинственности, но есть и методологический смысл "усматривать кое-что в тумане". А вот методологический смысл "индивидуация сказочности" связан с приемом втягивания в сказочность, в ожидание сказочности. Для этого до подлежащего даны обстоятельства со значительной экспликационностью: In a hole in the ground there lived a hobbit (J.R.R. Tolkien The Hobbit - Зачин повествования). Существенно, что в качестве примера мы привели лишь один прием использования лишь одного средства из миллионного инвентаря средств текстопостроения при развертывании экспектаций в рамках растягиваемых динамических схем действования при понимании.

 

Экспектация организует интенциональный акт. Все смыслы и метасмыслы, все средства и метасредства, задействованные в схематизациях с экспектацией, появляются постольку, поскольку действует "презумпция осмысленности" [Касевич 1988:249] всего того, что подлежит дальнейшему чтению и слушанию. Ожидаемое превращается в состав вовнутрь-направленной рефлексии, интенциональности. Но и до этого имеет место осмысление: вовне-направленный луч рефлексии доходит до границы онтологических картин рефлективной реальности, а далее, по мнению Гуссерля, работает "интуиция", что, как сейчас уже очевидно, есть обыденная недискурсивная рефлексия [Levinas 1930:104]. В зависимости от того, на что направлена (обращена) рефлексия, получаются разные "возможные миры". Выбор же этой направленности на тот или иной "возможный мир" зависит от того, какова экспектация в составе схемы развертывания - иначе говоря, зависит от того, каково переживание предстоящего развертывания горизонта в рамках определенного или подлежащего определению возможного мира.

 

Если же нет никакой экспектации, то может исчезнуть (для данного реципиента) целый возможный мир, что и происходит при чтении множеством людей последней строки в первой строфе "Евгения Онегина": Когда же черт возьмет тебя? Эта сильно актуализированная строка задумана для реализации экспектации альтернативного мира. Это мир читателей литературы с демоническим сюжетом - людей, которые еще не научились читать "Евгения Онегина". Сюда входит [см. Лотман 1979:95]:

1) реминисценция "Мельмота-Скитальца" Ч.Р. Метьюрина: там племянник покидает столицу, едет к умирающему дяде, а дядю уносит черт;

2) рефлексия над литературой романтизма: "демонический" сюжет;

3) ироническая организация экспектации демонического сюжета;

4) ирония Пушкина по поводу демонической литературы.

 

Система экспектаций определяет не только интенциональность, не только выбор альтернативного мира, она еще определяет и интерес реципиента: например, ожидаются угодные реципиенту метаединицы; эти метаединицы неизвестны, но зато отчасти известны некоторые метаметаединицы. Экспектация в этих условиях определяет и направленность и меру напряженности интереса. Вообще, по Гуссерлю, движение частных единиц, особенно смыслов, к превращению их в метасмыслы - это ноэматические сущностные грани понимаемого, которые разворачиваются в двух направлениях:

 

1) К ныне-прошедшему ("Констатирующая" схемообразующая рефлексия);

2) К имеющему быть (Прогностическая схемообразующая рефлексия).

 

Каждая явленность смысла есть подтверждение прежних явленностей и предвестие новых явленностей. (1) есть ретенция, (2) есть антиципация. Вместе они суть протенции [Husserl 1938] Протенции и образуют "внутренний горизонт" - интенциональность [Husserl 1930:28].

 

Существование граней понимаемого уравновешивается в жизни реципиента существованием экспектаций. Последние в условиях многогранности понимаемого выступают как важнейшее средства самоконтроля реципиента. Так, устные двусмысленности типа ice creamig seream различаются не только по частотности, но и на основе экспектации, причем, как показывают экспериментальные работы психологов [напр., Sperncer N.J., N. Wollmann 1980], не происходит никакого top-down analysis. Экспектация лежит также и в основе чтения стихов: "Мы следуем за последовательностью строк, постоянно оценивая каждую новую строку как объединение положительных и отрицательных ответов на экспектации, порождение положительных и отрицательных ответов на экспектации, порожденные предшествующими строками" [Egeberg 1987:147]. Вообще при рецепции поэзии возрастает напряжение между ожидаемым смыслом и реализованным смыслом. Это восходит к аналогичной ситуации при рецепции полисемии в ходе семантизирующего понимания. В силу напряжения каждый акт процесса превращается в "смысловое событие" [Bayersdorfer 1967:207-208].

 

Экспектации переживаемы, и весь процесс схемообразования с экспектациями - несомненный объект переживания [Buck 1987:34], причем мы имеем здесь дело с "герменевтическим переживанием". Герменевтическое переживание какое-то время остается нечетким. Оно не есть гипотеза: гипотеза обращена на определенную тему, а не на смутную всеобщность. Так, персонаж не виден физически, поскольку метафоричное не видно, но все же несоответствие образа персонажа экспектациям фиксируется сразу, что особенно заметно при экранизациях: "А Григорий Мелехов был не такой!"

 

Интересно соотношение актуализаций со схемами действования, включающими экспектацию. Так, актуализация, примененная в одном месте, влияет на понимание целого текста в его функции репрезентировать модель мира [Spillner 1976]. Один "актуализационный намек" строит долгодействующую экспектацию и служит сигналом: "Понимай НЕ по рутине" [Mukarovsky 1964; Coseriu 1971]. При этом существенно, что любое нарушение или невыполнение экспектации переживается как актуализация, обновление плюс еще один переживаемый компонент смыслового типа. Этот смысловой компонент - вопрос типа "А какова теперь будет новая экспектация начиная с этого момента". В невыполнении экспектации, таким образом, заложен вопрос о дальнейших экспектациях, более того - о дальнейшей индивидуации на основе подтвержденных экспектаций. Невыполнение экспектаций есть второй способ актуализации - второй после первого, каковым является нарушение привычной сочетаемости.

 

Если первый (нарушение сочетаемости) способ является источником художественности и при этом все **** не является абсолютно обязательным, то второй способ актуализации в принципе обязателен, коль скоро мы находимся в рамках распредмечивающего понимания. Это объясняется тем, что при развертывании схем действования происходит постепенная седиментация частных смыслов и частных форм, т.е. наказывание "привычности" в отношении смыслов и средств по мере динамического смыслообразования

 

Схема ****

 

Поскольку нечего ждать, то нечего и антиципировать, то есть невозможны все три действия - антиципация как переживание экспектации, экспектация как планирование схемы, индивидуация как определение способа дальнейшего чтения (развертывания схематизма). Если все уже седиментировано и нечего антиципировать, то ничто уже не может быть в такой мере новым, чтобы пробуждать рефлексию, то есть обеспечить художественность, интерес, движение, развертывание схем действования. Останавливается действование, и чтобы изменить это положение, прибегают к актуализации. Или же не прибегают к ней - и тупеют в своем легковерии и ритуальности. В отношении привычного хода текстопостроения. Схематизм способствует наличию экспектаций, экспектации способствуют наличию схематизмов, при прекращении этого взаимодействия нужно нарушение одновременно и схем и экспектаций, что и составляет актуализацию второго типа. Как и актуализация первого типа, актуализация второго типа начинается с формальных преобразований. Это отмечено и для литературы, и для других искусств. "Великие писатели создают новые экспектации в языке или вводят старые экспектации в свежие сочетания и поразительные взаимоотношения" [Roloff 1973:269]. Применительно к музыке о сходных явлениях текстообразования говорит Л. Майер [Meyer L. 1967:9]: "Чем более определенно мы убеждены в том, что предстоит такая-то и такая-то последовательность, тем более значителен эффект неопределенности". Признак поэзии - нарушение экспектаций и одновременно - экспектация неожидаемого, и не случайно существует точка зрения, согласно которой актуализация - это не столько нарушение сочетаемости, сколько "нарушение ожидания" [Peckham 1965; Platt 1961]. Разумеется, при изучении актуализации надо учитывать оба типа актуализаций, но при изучении экспектаций, антиципаций и индивидуаций следует учитывать только второй тип.

 

Второй тип актуализации может приводить не к тем последствиям, которые привычно связываются в памяти филолога с первым типом. Так, второй тип актуализации может приводить к смещению жанра [например, придание жанра колыбельной в "Мазепе" П.И. Чайковского - см. Назайкинский 1972:282]. Может происходить также смещение ожидаемого субъязыка - как, впрочем, смещение любой текстообразующей формы. Смещение точки зрения писателя относится сюда же; характерно, что в местах ЭТОГО смещения затрудняется и замедляется процесс чтения [J.B. Black e.a. 1979]. Нарушив экспектацию у реципиента, продуцент устанавливает эмоциональное расстояние между читателем и эпизодом [Danner 1977], но в целом отклонения от жанра все равно оставляют текст понятным: он понятен в своей соотносительности с ЛЮБОЙ жанровой экспектацией [Kent 1985:134].

 

Невыполнение экспектаций бывает:

 

1. Привычное, похожее на предшествующие нарушения в данном тексте или в других привычных текстах. Это невыполнение может иметь характер неожиданного выбора языка, подъязыка, вида словесности. Оно возникает в ходе наращивания содержания или растягивания смысла.

2. Необычное, непривычное нарушение, особо актуализированное по таким причинам: "слишком много" содержательных форм; (б) эти формы актуализированы; (в) появление неродственных смыслов; (г) очень энергичное формирование метаединиц, (д) что оставляет впечатление не просто не ожидаемого, но и впечатление чего-то совершенно неожиданного.

3. Самое сильное нарушение экспектации - остранение. В этом случае:

 

Нарушаются плоскость времени и плоскость повествования, привлекаются совершенно посторонние метаединицы. При остранении всегда присутствует метасмысл методологического типа - "критичность". Но эта книга - не прямая, она дана в виде иронии [Helmers 1968]. Остранение всегда включает элемент комического, равно как и смыслы "странное", "неожиданное" и пр.

 

Актуализация второго типа сопряжена с чередованием стилей, чередованием традиционных жанров - вроде вплетения драматического диалога экспектации: меняются и схемы действования, меняется весь "горизонт экспектаций" [Jauss 1970], и перед реципиентом может открыться не совсем тот, а то и вовсе совсем не тот альтернативный мир, на который можно было бы рассчитывать. Метасвязка "нарушение ожидания", одновременно относящаяся и к смыслам и к средствам, втягивает в себя простые единицы типа enjambement [см. Лузина 1980], возможная частная неожиданность становится долей некоторой более крупной неожиданности.

 

Вообще все актуализации второго типа строятся на довольно честных нарушениях в области средств, но эти нарушения делают переворот в смыслах. Такова, например, актуализация композиционная: в стихотворении Пушкина "Я вас любил..." совершенно неожиданна последняя строка: Как дай вам Бог любимой быть другим, - композиционно противопоставленная всеми предшествующими стихами. Именно эта неожиданность и создает индивидуационную схему - "переход поэта от элегической исповеди к трогательному и горестному пожеланию счастья отвергнувшей его женщине" [Шанский 1982:54] Аналогичным образом в произведении "В ожидании Годо" Р. Беккет программированно нарушает экспектационную схему "диалог в европейской драме", равно как и схему "натуральный диалог". Это нарушение - особое текстообразующее средство для опредмечивания особых смыслов - "застой как онтологическая проблема", "время как относительный феномен" [B. Ryan 1984]. Возможно, такие неожиданности в развертывании экспектационных схем лежат в основе юмора [L. Meyer 1956], особенно в музыке. Жан-Поль [1981:128] считал, что "смешное состоит во внезапном разрешении ожидания чего-либо серьезного в смешное ничто". Превращение ожидаемого в другое (или ничто) считает одним из источников комического и Т.Б. Любимова [1980:114].

 

Актуализация второго типа - это появление своеобразного "шва" между противопоставляемыми схематизмами. Этот "шов" сам по себе образует схему - схему смены схем. Например, в "Конармии" Бабеля переходы к разным схемам презентации неожиданны и случаются где угодно, включая и середину предложения [Grongaard 1979:47]. У Бабеля: "Оранжевое солнце по небу, как отрубленная голова" - "шов", т.е. нарушение экспектации, актуализация второго типа, причем прямо в середине предложения "шов" разделил романтическое/ натуралистическое. Такие же "швы" возможны между "психическими" и "физическими" [Фомин 1978:9] между субъязыками "изысканным" и "арготическим" [Perec 1985]. Сочетание этих субъязыков обеспечивает не только нарушение экспектаций, норм, -- так сказать, постоянно действующий "обман ожиданий". В сущности, весь способ индивидуации текста может ограничиться таким набором нарушений. Послание Пушкина к Чаадаеву (1818) по тем временам предполагало риторизм, но здесь его не оказалось, что сразу привлекло читателей, построило схему интереса [Томашевский Б.В. 1956:190].

 

Оба типа актуализации оказываются мощным средством оптимизации рефлексии и тем самым --интенсификации художественного начала в тексте.